Текст книги "Смерть титана. В.И. Ленин"

Автор книги: Сергей Есин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц)

Мы сфотографировались в феврале 1897 года, в тот небольшой промежуток времени, когда, меня выпустили из тюрьмы перед тем, как отправить в ссылку. Но «Союз борьбы» был создан в октябре 1895 года. Это была городская организация социал-демократов, сколоченная на основе разрозненных марксистских кружков. Я мечтал, по аналогии с политической жизнью западных стран, о партии, которая смогла бы объединить и связать насущные экономические требования рабочих с политической борьбой против царской власти, против Капиталистической эксплуатации как таковой. Партия эта могла стать собственной армией всех недовольных порядком жизни и мечтавших по тем или иным причинам изменить его.

Самовластительный злодей!

Тебя, твой трон я ненавижу,

Твою погибель, смерть детей

С жестокой радостию вижу.

Вряд ли мы все думали об исторической необходимости этой фотографии, но тем не менее собрались перед фотообъективом. В сложном чувстве, которое заставило нас объединиться для съемки, было, наверное, и чувство опасности: многие из нас уезжали в ссылку, свидимся ли когда-нибудь? Некоторые из нас действительно серьезно рисковали, все это было не игрой, хотя власть, чувствующая свою силу, недооценивала опасность, исходившую от молодых людей, читавших книжки и мечтавших изменить мир.

Глава четвертая

Все метят на место преемника.

Соперничество разгорается.

Сталин – любимый ученик Ленина.

С каким намеком появляется гоголевский Осип?

Сталин знает, что Ленин умирает. Он недаром генсек, он держит в своих руках всю информацию о здоровье любимого учителя. Врачи – это те же служащие. Тайну ленинского здоровья Сталин бережет ото всех, даже от членов Политбюро. Троцкий, который тоже знает цену информации, собирает сведения от доктора Готье. Что будет дальше? Об этом думает Троцкий, об этом думает его ровесник Сталин, смена первого лица в государстве всегда ведет за собой целый ряд кадровых перемен. Должность – это, конечно, и некоторые привилегии, но как пьянит и сам запах власти. У каждого из персон на вершине властной пирамиды есть идеи, как употребить власть, они все при Ленине и его решениях, как им кажется, уже научились. Каждый видит себя в самом центре, в центре некоего сияния. Все готовы управлять страной и видят, как страна подчиняется их указаниям. Им всем уже по 40-45 лет, только Бухарчику 35, все они, претенденты, даже Сталин, люди книжные. Поэтому понимают: власть – это историческое бессмертие. Их именами уже названы города. Одна из жемчужин русского градостроительства – Гатчина – теперь Троцк.

Основных соперников двое: Сталин и Троцкий. У Сталина уже есть власть, по крайней мере над партией. Он знает, кого выбирать и на какой пост выбирать, он понял технологию демократического выбора. В его руках почти незаметные ниточки кукловода. У Троцкого – легендарный авторитет оратора и военачальника. За Троцким – его речи 24 октября семнадцатого в Смольном на заседании Петроградского Совета, где он объявляет несуществующим Временное правительство. Потом уже Ленин возвестил о победе рабоче-крестьянской революции. Молотов, старый дружок Сталина, с которым они в Петрограде какое-то время проживали на одной квартире, коммуной, рассказывал: «Я был позади трибуны, в президиуме. Ленин обращался к залу, и одна нога у него была приподнята. Он имел такую привычку, когда выступал. И видна была подошва. Я заметил, что она совсем протерта». Цепкий взгляд был у дружка.

Чтобы там вслух и между своими Сталин ни говорил и ни думал, он, Сталин, понимает, что Троцкому многое принадлежит из завоеванного гражданской войной, принадлежит идея Красной армии и идея немыслимой жестокости. Настольная книжка Сталина – «Террор и революция», автор которой Троцкий.

До самого последнего времени Сталин – любимый сын и ученик Ленина. Если трезво и здраво посмотреть, то не только Сталин кое-чем обязан Ленину, но и Ленин – Сталину. Конечно, стариков всегда, если и не раздражает, то хотя бы печалит быстрое взросление их сынов и учеников. Но есть необходимость времени, ученики тоже когда-нибудь станут стариками. Есть неизбежность жизни и ее преемственности. Однако между Сталиным и Лениным никогда не было разговора о наследстве. Думал ли об этом Ленин? Конечно, думал. И Сталин об этом думал. Не надо быть большим мудрецом, чтобы понять: кроме Сталина, Ленину наследство оставлять некому.

Сталин лучше, чем кто бы то ни было, знал этих тонкошеих вождей, своих товарищей. Вожди! Где здесь предопределенность судьбы, а где счастливое стечение обстоятельств? Они все перебрали свои возможности, но за каждым из них – своя сила. Каменев – официальный заместитель Ленина по Совнаркому, он же возглавляет Московскую партийную организацию. Зиновьев руководит Петербургской партийной организацией и управляет Коминтерном. Это опытные бойцы и опытные демагоги. Их не учить партийной борьбе. С Каменевым Сталин был в ссылке в Туруханске, и вместе потом возвращались. Вместе они очень удачно, как только в марте семнадцатого оказались в Петрограде, оттеснили Молотова от руководства «Правдой». В свое время Каменев был выбран в Думу от Москвы и руководил думской фракцией. Но потом была позорная страничка во время суда над депутатами Думы. Ой, неловко себя тогда показал Каменев. С Зиновьевым это крепкая пара, кровно чувствующая друг друга. Бухарин – «любимец партии» – редактор «Правды», сам по себе не многое значит, Сталин не любит его теоретических работ, это все бенгальские огни, и Ленин абсолютно прав, что Бухарину недостает образования. В сложном сложении сил в Политбюро очень важно, к кому он примкнет.

Каменев и Зиновьев очень хороши, когда надо протестовать, разрушать, рассуждать, разогревать массу, возбуждать ее и красоваться. Они оба еще и трусоваты. Когда в октябре семнадцатого зашла речь о вооруженном восстании, эта еврейская интеллигенция – в кусты. Ленин абсолютно прав, их ненадежное большевистское прошлое не случайно. Тогда Сталин их практически спас от изгнания из партии, посмотрим, как отплатят они ему сейчас. Троцкий на заседании ЦК отчаянно требовал исключения своих новых соратников. Он, Сталин, на всякий случай заступился, дескать, передадим дело на пленум. Во-первых, это красиво: Каменев – соратник по партии, а во-вторых, иметь лишнего сторонника никогда не помешает. Вспомнит ли об этом когда-нибудь Каменев?

В них во всех горит немыслимое тщеславие и невероятная гордыня. Могли ли они что-либо делать еще, кроме того как быть революционерами? А теперь они волей случая и обстоятельств сидят на очень важных и очень заметных местах. Начиная как обыкновенные недовольные, эти беспокойные еврейские сердца оказались на самой вершине власти. И Троцкий из них, конечно, лучший, но, значит, и самый опасный. В нем есть определенное бесстрашие и смелость, иногда идущая от легкомыслия и самоуверенности. По сути, по его, Троцкого, инициативе большевики начинают восстание. Ленин ведь в это время находится в подполье, живет на нелегальной квартире на Лесном проспекте. Но связь с Лениным в это время поддерживается через Сталина. А разве в то время Ленин кому-нибудь больше доверял? Иногда Сталину кажется, что Троцкий его разгадал, поэтому и не любит. Но он, Сталин, тоже разгадал Троцкого: тот тоже видит наследником только себя.

Разве не чувствовал и не знал больной Ленин, что власть у Сталина? Разве в начале болезни он, Сталин, не чаще всех остальных навещал больного? Но теперь – все, день лучше, день хуже, эти дни уже сочтены. Значит, надо не сохранять видимость и не тратить время, а продолжать ленинское дело дальше, строить новую империю, где человек будет чувствовать себя сытым и свободным. Может быть, Ленин не догадывался, что он, Сталин, лучше всех упокоит его и организует, чтобы память о нем жила вечно. Сталин сделает из него нового святого. А разве он не понимает, что Сталин и лучший, наиболее подходящий изо всех? Так к чему тогда искать какие-то предлоги для борьбы? Все это обычная зависть умирающего к живому.

Он, Сталин, конечно, простит обиду неверия. Разве бы он покусился на власть, если бы знал, что Ленин еще будет долго жить? Всё бабы: Надежда Константиновна и Мария Ильинична с их никчемными надеждами! Им, видите, показалось, что под Ленина «подкапываются». Внушили это умирающему вождю. А может быть, и сам Ленин не понимал до конца, что дни его сочтены? Каждый раз, выпутываясь из очередного удара, он суетливо начинал барахтаться, учился то ходить, то двигаться, то понимать речь, а то говорить. Ему надо было беречь себя, а он принялся за какую-то немыслимую интригу, спаровавшись с Троцким, взяв предлогом сталинскую, ну пусть по форме и ошибочную, точку зрения на федерацию. Хорошо, пусть Грузия, Азербайджан, Армения и другие, «отделившиеся» от России области, не будут входить в РСФСР как ее автономные части, пусть станет по-ленински – СССР. Ну зачем же здесь говорить о каком-то «великорусском шовинизме»? Только он, Сталин, знает, что еще хлебнем мы с этим правом наций на самоопределение вплоть до отделения. Эти страны могут самоопределяться лишь с кем-то, а тогда, значит, против России.

Зачем, спрашивается, Ленин излишне волновался? Все сталинские недруги-соперники: и Троцкий, и Зиновьев, и Каменев, и любимец партии Бухарчик – Ленину понашептали разного. Управляется партия? Она и должна управляться. Разве не управлял ею, как считал нужным, сам Ленин? Он, Сталин, стремится сейчас управлять партией без лишних слов, без демагогии. Ленин управлять партией может, а Сталин, его ближайший помощник, его тень и исполнитель, управлять, дескать, не может. Ленин испугался за свою власть. Напрасно.

Сталин чувствовал, что все товарищи по Политбюро недолюбливали его, как ему иногда казалось, «презирали», боялись его. Чего его бояться? Он что, зверь? Никто не стремился быть с ним ближе, войти, так сказать, в личный контакт. Но и ему эти контакты были в тягость, кроме дела, ему не о чем было с ними со всеми говорить. Между собой у них был какой-то свой язык, какие-то словечки, намеки, восклицания, они немедленно как бы поверх его головы понимали один другого и переговаривались друг с другом. В свою очередь, Сталин понимал, что ключ ко всему – в воспитании, в том социальном слое, из которого он вышел. Есть такие недокормленные в детстве дети, это сказывается потом всю жизнь, проявляется в их осанке, в цвете лица. Ему тоже чего-то, с горечью постоянно думал он, чего-то в детстве недодали. Отец Ленина был аж статский советник, Бухарин из дворян, у Троцкого отец землевладелец, Каменев и Зиновьев – из социального слоя, тоже неизмеримо возвышавшегося над жизнью его, Сталина, отца и матери.

Он часто вспоминал домик в Гори, где проходило его детство: простая мазанка с кирпичными углами. Недалеко стояли солдатские казармы, поэтому квартал назывался русис-убани, русский квартал. В этом квартале хочешь не хочешь по-русски говорили чаще, чем где-либо в городе. Потом русский язык у Сталина станет вторым родным (правда, с невыбиваемым кавказским акцентом), он будет владеть им лучше, чем многие русские…

У входа в подвал, в теньке, отец ремонтировал сапоги и туфли горожан. Сапожник Виссарион Джугашвили рано умер от пьянства. Сапоги тем не менее шил классные. В своем роде художник. Как это обычно бывает, сын отца-алкоголика, настрадавшийся от отца, Сталин впоследствии пил мало. Он, правда, любил, когда у него за столом люди напивались, но это была особая черта мстительности. Мстительность при помощи спаивания.

Сталин – это псевдоним, который он сам в молодые годы себе и придумал. В те времена любили псевдонимы, через которые просвечивал жутковато-непреклонный смысл. Каменев – это тоже псевдоним товарища Розенфельда Льва Борисовича. Сталь, конечно, камень не точит, но его, камень, точит время. А как молодой Скрябин стал Молотовым!

Вожди, его товарищи, все время крутят губой и постоянно подчеркивают, что он, Сталин, дескать, не теоретик, революционер второго сорта, всего лишь организатор и партаппаратчик. Они кичатся тем, как рано, раньше Сталина, получили широкую известность в революционной среде. Но это дело обычное: еврейские юноши обладают быстрым, скоро зреющим и гибким умом. Троцкий, например, который сам стал большевиком лишь в семнадцатом году, все время, постоянно высчитывал, чтобы хоть как-то унизить его, Сталина, кто за кем и когда, в каком году стал членом ЦК, кого за кем записали в протоколе: Сталина за Каменевым или Зиновьевым или Ленина за Плехановым? Иногда недобросовестные секретари в этих списках Сталина пропускали. Ну а кто придавал этому в те времена особое значение? Троцкий ищет место для собственного бессмертия и желает растолкать всех в истории. Он все еще не может забыть, как в семнадцатом (Троцкий приехал в Петроград вслед за Лениным, в мае) Ленин с Каменевым и Зиновьевым уговаривали, упрашивали его оставить своих меньшевиков и переходить к ним, к большинству, которое тогда было меньшинством. Ленин понимал, как в тот момент Троцкий с его огромными связями в Советах был нужен им всем. Вот здесь он, Сталин, и учился революционной тактике и принципиальности у Ленина. Уже после того, как назначили и объявили правительство, уже после того, как взяли, разгромив женский батальон, Зимний, уже после того, как пролетело несколько этих последних бессонных, головокружительных дней, уже 26-го под утро кто-то постелил на полу одеяло, положил подушки, и Владимира Ильича уложили хоть на пару часиков соснуть рядом с его бывшим недругом Троцким. Этот случай стал хорошим для Сталина уроком. Про себя Сталин всегда мог сказать, что он любил учиться.

Кто медленно начинает, тот не обязательно последним приходит к цели. Сталин в партии тоже не мальчик, просто он работал на Кавказе в других условиях. Ненависть к угнетателям и стремление разрушить этот несправедливый мир у него возникли не позже, чем у этих кичливых кудрявоголовых барчат. Он никогда не забудет тех оскорбительных дней юности. Пусть все по привычке любят свои юные годы, он их ненавидит, это были годы унижений. Разве он забудет когда-нибудь, как ходил зимой в школу в войлочной шапке и с красной ситцевой сумкой для книг и тетрадей через плечо. Это было Горийское духовное училище, куда мать, прачка Кеке, с большим трудом его устроила. Обстирывала учителей и школу. Боже мой, как он всю жизнь любил свою худенькую, неграмотную мать… Преподавали в училище по-русски. Он, Сталин, знал, чем отличался от своих товарищей: у него была прекрасная память, так быстро и цепко не запоминал в школе никто, и еще он понимал, что все его будущее так или иначе будет связано с Россией и русским языком. Он уже тогда старался любить Россию.

Сейчас они все, эти вожди и так называемые его товарищи, считают себя учениками Ленина. Но кто почти вслепую, не будучи с Лениным знаком, так самоотверженно и горячо отстаивал его позицию и позицию ленинской «Искры»? Ах, вы этого не заметили, потому что он, Сталин, писал на грубом грузинском языке, и не на берегу Сены, Темзы или озера Камо. Сталин пока не будет вам об этом напоминать, жизнь длинная, и это в свое время и в своем месте вспомнится само собой. Когда-нибудь – он, Сталин, не очень нетерпелив – он тоже, как его тщеславные товарищи-писатели, начнет выпускать свое собрание сочинений, и там посмотрим, сколько этого «неизвестного» гордым товарищам «грузинского текста» окажется перед первой его «съездовской речью» в апреле 1906 года в Стокгольме. Совсем немало он написал, прежде чем вы, рано вызревшие вожди, его впервые услышали.

Боже мой, как наивен и даже отчасти смешон его первый текст, который он напечатал в газете «Брдзола» («Борьба»). Написанный недавним семинаристом, текст был без подписи, потому что шел как редакционный. Текст 1901 года – ему 22 года. Итак, редакция считала:

«Уверенные в том, что для сознательных читателей-грузин свободное периодическое издание является насущным вопросом; уверенные, что сегодня этот вопрос должен быть разрешен и дальнейшее промедление нанесет только ущерб нашему общему делу; уверенные, что каждый сознательный читатель с удовлетворением встретит такого рода издание и с своей стороны окажет ему всяческую помощь, – мы, одна группа грузинских революционных социал-демократов, идем навстречу этой потребности, стремясь, по мере наших сил, удовлетворить желание читателей. Мы выпускаем первый номер первой грузинской свободной газеты «Брдзола».

Конечно, ему некогда было «создавать» себе имя. Он был в самой гуще партийной работы среди отсталого и косного населения на темной окраине империи. Тяжелый рутинный труд, который поддерживался только чувством справедливости, бившимся в молодой груди. Он тогда еще писал стихи и сейчас с некоторым удовлетворением может сказать: кое-что было опубликовано в легальной прессе, а одно стихотворение даже напечатано в антологии.

Раскрылся розовый бутон,

Прильнул к фиалке голубой,

И, легким ветром пробужден,

Склонился ландыш над травой.

Пел жаворонок в синеве,

Взлетая выше облаков,

И сладкозвучный соловей

Пел детям песню из кустов:

«Цвети, о Грузия моя!

Пусть мир царит в родном краю!

А вы учебою, друзья,

Прославьте Родину свою!»

Ему даже пророчили поэтическое будущее. Но поэт не состоялся, его место занял партийный поденщик. А сначала не состоялся, как ни мечтала об этом его мать, прачка Кеке, православный священник. Кем мог бы стать ее сын, сын прачки? За царем шел губернатор, а за губернатором православный священник. Как царю, ему все целовали руку. «В 11 часов мною, – это запись марта 1897 года в кондуитном журнале Тифлисской духовной семинарии, – отобрана у Джугашвили Иосифа книга «Литературное развитие народных рас», автор Летурно, взятая им из «Дешевой библиотеки»; в книге оказался и абонементный листок. Читал названную книгу Джугашвили на церковной лестнице. В чтении книг из «Дешевой библиотеки» названный ученик замечается уже 13-й раз». Ни читать неизвестные книги, ни состоять читателями библиотеки семинаристам не разрешалось. Боже мой, как, уже с юности, он любил русскую литературу! Нет, любую литературу. Какой невероятный мир она представляла! Даже его молодая партийная, политическая кличка Коба была из литературы – так звали героя повести А. Казбеги.

Но Коба тех тифлисских лет писал нужные партии статьи. У него не было времени самовыражаться и продвигать вперед теорию. Он прекрасно помнит статьи, которые он создавал и без подписи и, кстати, с огромным трудом. Слова не лились из него, как из краснобая Троцкого. Может быть, поэтому он и помнит их? Или уже внутренне готовит свое собрание сочинений? Все будет, когда придет время, а пока он еще раз листает свою память. Прошлое созидает будущее, ни одна работа, сделанная в юности, не пропадает. «Российская социал-демократическая партия и ее ближайшие задачи», «Как понимает социал-демократия национальный вопрос?», «Письмо из Кутаиса», «Класс пролетариев и партия пролетариев. (По поводу первого пункта устава партии)», «Рабочие Кавказа, пора отомстить!», «Да здравствует международное братство!», «К гражданам. Да здравствует красное знамя!», «Коротко о партийных разногласиях», «Вооруженное восстание и наша тактика», «Временное революционное правительство и социал-демократия», «Ответ социал-демократу», «Реакция усиливается», «Буржуазия ставит ловушку», «Граждане», «Ко всем рабочим», «Тифлис 20-го ноября 1905 г.», «Две схватки. (По поводу 9 января)», «Государственная дума и тактика социал-демократии», «Аграрный вопрос»… Слабые вехи его повседневной революционной работы в тех местах, где он родился и жил. Это то, что он написал наряду со своей революционной работой организатора и пропагандиста до того, как на Стокгольмском IV съезде партии он произнес свою первую речь. Тогда, собственно, и могли впервые удосужиться его разглядеть будущие вожди-соратники Зиновьевы и Каменевы.

В кулуарах съезда эти умники косились на него. Этот Коба, спустившийся с, гор крестьянин, изображающий из себя революционера и теоретика, мелет совершенно немарксистскую чепуху, как будто и чепуха не бывает расчетливой. Это действительно сказал в Стокгольме он, Сталин: «Крестьяне требуют раздела, а так как мы заключаем временный революционный союз с борющимся крестьянством, значит мы должны поддерживать полную конфискацию и раздел». Мягко говоря, не очень точно. Он, Сталин, не святой и он, значит, мог попутать, говоря в этой своей первой речи о пересмотре аграрной программы партии, что «если освобождение пролетариата может быть делом самого пролетариата, то и освобождение крестьян может быть делом самих крестьян». Да, запутался, да, не по-ленински. И во второй своей речи на этом съезде по текущему моменту тоже немножко навалял, утверждая в апреле 1906 года, что «мы накануне нового взрыва и что революция на подъеме». Но эти-то как раз ошибки Ленин видел лучше всех и лучше всех выправлял. Если бы он уже не приметил Сталина, он бы и здесь начал дискуссию. Уже приметил, и недаром Крупская еще в 1905 году просила передать им за границу его, сталинскую, брошюру «Коротко о партийных разногласиях». Ленин обращал внимание на другое. Они оба всегда одинаково понимали евангельский принцип: «Кто не с нами – тот против нас». Поэтому он, Сталин, полагает, что на IV съезде Ленин как следует расслышал своего молодого товарища и ученика. Сталин определился с первых же слов своего выступления, которым до сих пор гордится: «Тов. Плеханов очень много говорил об «анархических замашках» тов. Ленина, о пагубности «ленинизма» и т. д. и т. п., но об аграрном вопросе, в сущности сказал нам очень мало. Между тем он представлен одним из докладчиков по аграрному вопросу… И мы могли бы сказать кое-что о кадетских замашках тов. Плеханова…». Особенно определенно кадетские замашки проявились позднее, через десятилетие.

Ленин разглядел Сталина раньше. Дело даже не в той фразе, когда Ленин писал, имея в виду его, Сталина, из Лондона Горькому: «у нас появился чудесный грузин», а потом долго не мог вспомнить фамилию этого грузина. Ленин почувствовал в нем верного человека. Человека, который способен, как и он сам, перешагнуть через лицемерный демократизм и делать то, что нужно. У них, у обоих, цель была одна: свернуть шею так мешающему жить России царизму. Как быстро он, молодой Сталин, освободился от угара грузинского национализма. Местнический национализм в России – это тупик. Его недаром в училище в Гори и в семинарии в Тифлисе учили русскому языку, потому что преподавание все шло на русском. А потом его учили этому языку русские рабочие, ссыльные, сибирские крестьяне. В Сольвычегодске, в ссылке, его учила русскому языку молодая вдова Марфа Кузакова, мать одного из его сыновей. Россия вставала перед ним через язык и через русский национальный характер. И Ленин тоже приобщал его к России. Он, Сталин, сегодня отчетливо сознает, что все статьи будущего первого тома его сочинений – это или перепевы ленинских мыслей, или защита ленинских идей, или развитие ленинских указаний в «Искре». Сталин – самый внимательный и вдумчивый читатель «Искры», ленинский стиль и манера думать на бумаге ему были очень близки, соответствовали его собственному настрою и пониманию времени и пути России. И разве это при первой же личной встрече Ленин не почувствовал? Это было невозможно не почувствовать. А может быть, они оба просто очень любили Россию? И теперь он, Сталин, не отдаст ни эту Россию, ни ленинское дело. Он знает лучше всех, что надо делать, чтобы приумножалось это государство и жить становилось радостнее и веселей. И никто ему не помешает, тихо и постепенно он вырвет власть у своих товарищей властолюбцев. Он сначала справится с Троцким, а потом разделается с этой нежной парочкой – Зиновьевым и Каменевым.

Но Троцкий – это и застарелое соперничество, и вызревшая ненависть.

Любой политический деятель для объективной оценки событий привлекает свидетельства и документы оппонентов. Большевиков, победивших на II съезде, не всегда в партии было фактически больше, иногда и меньшевики играли весьма существенную роль в жизни общества. Тем не менее есть яркие доказательства большевистской последовательности и влияния их на массы. Лучше всего знала большевиков русская полиция. Часто она знала партию изнутри, потому что за партией не только наблюдали, в партию порой были внедрены весьма высокопоставленные по партийной иерархии провокаторы. Ну, например, Малиновский.

Вот в 1913 году пишет директор департамента полиции, дотошно разбирая и исследуя влияние всех российских политических течений: «За последние 10 лет элементом наиболее энергичным, бодрым, способным к неутомимой борьбе, сопротивлению и постоянной организации являются… те организации и те лица, которые концентрируются вокруг Ленина… Постоянной организаторской душой всех мало-мальски партийных серьезных начинаний является Ленин…»

Пока есть смысл остановиться на этой мысли и подумать, все ли ленинские начинания известны. Он-то, Сталин, знает, что это не совсем так. Здесь опять надо вернуться в давние времена. Революция 1905 года, ее невероятный подъем, встряхнувший Россию, накат реакции, отход интеллигенции от революционной деятельности, сокращение партийных рядов. Надо вспомнить участие большевиков в Госдумах. Здесь и он, Сталин, и большая часть большевистского руководства часто расходились в тактике с Лениным, как и разошлись весною семнадцатого в вопросе о задачах революции.

Это сейчас звучит «реакция», «отпадение интеллигенции», «сокращение партийных рядов». Они сократились. Но дело тогда шло о физическом выживании самой партии. Партия тоже может умереть, как может умереть голодный, которому вовремя не дали кусок хлеба. Ее, партию, экономически поддерживала раньше либеральная публика, стремившаяся через партию ослабить царизм и получить буржуазные свободы, поддерживала радикальная интеллигенция. Но после царского манифеста, дававшего некоторые послабления, у этой публики появилась надежда договориться с самодержавием через Думу. Пошел отток из партии сознательных рабочих, одна за другой исчезали или самораспускались партийные организации, а значит, опять возникала экономическая нехватка. Вся огромная, уже проделанная партией предварительная работа могла пропасть. Позже Ленин скажет о революции 1905 года, как о «генеральной репетиции», а Плеханов, имея в виду те огромные потери и репрессии, которые возникли в годы реакции, добавит: «не надо было и браться».

Вся партийная публика в то время дискутировала об «эксах», об экспроприатах. Что это такое? Но сначала вспомним, что в революции 1905 года существовали рабочие дружины, у рабочих было оружие, они были сорганизованы. Дружины, по мысли Ленина, становятся во главе революционных масс, чтобы вести их, вовлекать в бой, помогать осваивать оружие. И вот, как реакция на ослабление революционной волны, пытаясь продлить революционную волну, возникает ответный рабочий террор. В нем есть определенный смысл, когда одна революционная волна идет вслед за другой. На этот счет существует определенная теория, но такой террор в момент угасания на практике может превратиться в обычное мародерство. По этому поводу были резолюции, споры на съездах, от которых Ленин уходил, чувствуя противоречия с насущными задачами партии. На Стокгольмском съезде у Ленина была готова резолюция, которая признавала эти партизанские действия продолжением декабрьского восстания, эта резолюция допускала и экспроприацию денежных средств «под контролем партии». Но что здесь поднялось! Даже большевики не поддержали своего вождя. Хорошо, отложим. Ленин был тоже скорее прагматик. Вернее, он понимал насущную логику жизни.

Сталин о себе помалкивает, но он оказался в центре практической борьбы. Все «теоретики» могут его осуждать, но кто, как не он, тайно руководил всей этой такой необходимой деятельностью! Теоретики осуждали экспроприации на съездах, на конференциях, в партийных газетах. Но деньги на эти конференции и съезды, на бумагу для газет были доставаемы не без его, Сталина, помощи. Это было особое и тайное поручение Ленина, и Сталин его выполнил, как привык выполнять все. Оно было настолько секретно, что Ленин не решился обращаться на виду у всех делегатов и царских «наблюдателей» к ничем, казалось бы, не примечательному делегату с Кавказа. Они встретились отдельно в Берлине.

Обычно тут вспоминают знаменитого армянского революционера Камо, схватку на Эриванской площади в Тифлисе, выстрелы, раненых солдат, сопровождавших транспорт с деньгами, и ни одного пострадавшего революционера, говорят о мешке денег, который безнаказанно похитили революционеры-экспроприаторы. Говорят о Камо. Но ведь это друг детства его, Сталина, еще по горийскому периоду. Да и сама звучная партийная кличка этого бесстрашного армянина возникла не без его, Сталина, участия. Он куда-то с пакетом или с поручением посылал своего друга, и тот еще, не владея как следует русским, переспросил: «К камо отнести?»

К сожалению, вся захваченная сумма – а это было свыше 300 тысяч рублей – оказалась в 500-рублевых билетах, о номерах которых полиция тут же оповестила все русские и зарубежные банки. Потом при попытках разменять купюры арестовали в Париже Литвинова, в Женеве – Семашко, в Стокгольме – Ольгу Ревич, будущую жену Зиновьева.

Можно вспомнить и другие кавказские экспроприации. Это все довольно справедливо, Сталин знал и держал нити этих событий в своих руках. А Ленин высоко ценил людей действия.

Вот какой смысл можно было придать фразе начальника департамента полиции о том, что наиболее активная и организованная часть революционеров группировалась вокруг Ленина. По традиции Сталин и сегодня молчит об этих эксах. Но ведь он в то время остался на свободе и не попал в поле зрения полиции, потому что был предельно осторожен, умел, как никто, молчать. Впрочем, они оба умели молчать, и он сам, и Ленин.

«Фракция ленинцев, – это опять цитата полицейского из той же служебной записки, – всегда лучше других сорганизована, крепче своим единодушием, изобретательна по части проведения своих идей в рабочую среду… Когда за последние два года стало усиливаться рабочее движение, Ленин со своими сторонниками оказались к рабочим ближе других, и Ленин первый стал провозглашать чисто революционные лозунги… Большевистские кружки, ячейки, организации разбросаны теперь по всем городам. Постоянная переписка и сношения завязаны почти со всеми фабричными центрами. Центральный Комитет почти правильно функционирует и целиком находится в руках Ленина… Ввиду изложенного, ничего нет удивительного в том, что в настоящее время сплочение всей подпольной партии идет вокруг большевистских организаций и что последние на деле представляют Российскую Социал-Демократическую Рабочую партию». К этому можно прибавить, почему, вернувшись вслед за Лениным в семнадцатом году из эмиграции, Троцкий мгновенно вступил в эту партию. Теоретики всегда мастера перебежек.