Текст книги "Истребитель 2Z"

Автор книги: Сергей Беляев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Наш мирный труд

Ласковое утреннее солнце медленно поднималось над заволжскими просторами. Бутягин вышел из авто и приложил бинокль к глазам:

– Шестой участок левее?

Директор совхоза показал рукой:

– Забирайте больше влево, Николай Петрович. Где два комбайна работают, видите? Так вы еще левее.

– А комбайны на шестом?

– На шестом и на пятом. «Альбина» – вне конкуренции. На прошлой шестидневке «мильтурм 114», по-вашему указанию, попробовали, – тоже прорастание эффектное.

– Боюсь, что по некоторым причинам нам от «альбины» вообще придется отказаться… Впрочем…

Бутягин внимательно смотрел в бинокль:

– На седьмой участок, я вижу, выехала одна машина…

Директор прищурился:

– Номер двадцать третий. Работу начнут ровно в четыре пятьдесят. С этого пригорка мы всё увидим.

Глаза директора улыбнулись по-хорошему.

– Я вас, Николай Петрович, сюда привез, чтоб вы своим изобретением, так сказать, на расстоянии полюбовались. Машину свою вы знаете до малейшего винта, а вот посмотрите на нее в перспективе, а?

Он глянул на часы:

– Осталось полминуты…

На седьмом участке машина «Урожай» подошла к краю поля. Молоденькая водительница машины не спеша подтянула узел цветистого платка на голове. Стрелка на золотых часах-браслете показывала пять утра. Бригадир дружески кивнул головой девушке:

– Шура, а вон на пригорке сам профессор с товарищем директором на тебя смотрят! Покажи темп.

– Обязательно, – отозвалась Шура и включила электромотор.

Машина двинулась по седьмому участку совхозных полей.

На пригорке около авто директор сказал Бутягину:

– Начали… Машину Шура Носкова ведет, та самая, что на слете рапортовала. Молодчина!

А Бутягин не мог оторвать глаз от бинокля. Он видел широкую черноземную степь, прорезанную аккуратными линейками водооросительных каналов. Вот работают комбайны, снимая урожай «альбины 117». Вот люди в широкополых соломенных шляпах двигаются по краям поля. Грузовики, наполненные свежим зерном, важно переваливаясь, сытые и довольные, выезжают на темный глянец шоссе, там прибавляют ход, бесконечным караваном мчатся к горизонту, где чуть-чуть видна серебряная нить далекой Волги. А сюда, левее, где вдоль границы седьмого участка тянутся излучающие антенны, проворно и деловито продвигается машина «Урожай». Видна яркая пунцовая повязка на голове водительницы. Да, это Шура, та самая девушка, которая этой весной в Кремле, принимая ценный подарок из рук наркома, скромно сказала:

– Бригады обещают, что все урожайные рекорды обязательно будут нашими, советскими…

Шура Носкова повернула машину, чтобы обрабатывать следующий ряд. И Бутягин вдруг почувствовал, что сердце его забилось в радостном, непередаваемом волнении. Он увидел и ощутил всю красоту грандиозной картины всепобеждающего свободного труда на свободной земле. Темное пространство степи постепенно начинало зеленеть. «Альбина 117» росла, повинуясь гению человека, и земля, старая заволжская земля, раньше изнывавшая от жажды, непокорная и суровая, теперь послушно работала, радостно отдавая людям все свои скрытые силы.

– Проедем теперь к восьмому участку, – стараясь скрыть волнение, произнес Бутягин. Он увидал «перспективу» воочию и теперь был радостен и горд, как никогда раньше.

Навстречу двигалась вереница грузовиков с зерном. На крепко увязанных мешках одного грузовика сидел, держась за веревки, бородатый рабочий. Он узнал знакомый автомобиль, приветливо помахал шляпой. Через некоторый промежуток двигалась вторая вереница. На переднем грузовике развевалось красное бархатное знамя с золотым позументом. Директор, управлявший авто, застопорил и сказал Бутягину:

– Продукция третьего участка. Передовики уборки.

Циферблат смерти

Лебедев молча следил за руками Урландо, стараясь понять связь между рычагами управления и действиями «2Z». Истребитель двинулся с места. Он не катился по земле, а летел по воздуху на высоте каких-нибудь двадцати метров. Лебедеву казалось, что он сидит в кино и перед ним демонстрируют ленту, заснятую с мчащегося поезда. Казалось, что долина с рекой и садами движется прямо на «2Z», а сам он стоит на месте.

Вскоре привычное чувство движения в воздухе охватило Лебедева. Только странно было чувствовать себя пассажиром, а не пилотом. Он жадно смотрел вперед. По сторонам расступались лесистые холмы. Вот показались домики поселка. При такой скорости нельзя было рассмотреть подробностей, но Лебедев ярко представил себе, как куры бродят около оставленных жилищ, дворняги, выбежав на пыльную дорогу и подняв кверху шершавые морды, готовятся лаять на летящую машину… Остро представилось Лебедеву: на подоконнике крайнего дома развалилась кошка, вся в расцветке ярких золотисто-рыжих пятен, и аппетитно жмурится на солнце.

– Внимание! – крикнул Урландо.

На белом циферблате, у конца черной стрелки, над рычагом, который круто и резко повернул Урландо, показалось четкое коричневое слово:

СМЕРТЬ.

И Лебедев увидел, что куры и собаки будто растаяли. Домики разваливались, превращаясь в пыльную труху. Только однообразный пепельный дымок висел теперь впереди истребителя, сеявшего разрушение и смерть. Почему-то Лебедеву стало очень жалко выдуманную им самим рыжую кошку. Наверное, перед смертью она жалобно мяукала.

– Первая… Вторая… – жестко перечислял Урландо. – Деревни исчезают. Превосходно. Вы видите?

– Я ничего не вижу превосходного в разрушении беззащитных деревушек. Удивляюсь вашему правительству, которое позволяет вам превращать, хотя бы и для опытов, цветущие долины в пустыню!

Смешок был ответом Лебедеву:

– Ха-ха, сейчас вы мне напомните Чапей и окрестности Шанхая? Или, может быть, вы начнете декламацию о разрушении Герники или Аддис-Абебы? Там мы тоже производили некоторые эксперименты.

Долина расширилась, и где-то на горизонте показалась дальняя полоска морского простора. Урландо прищуренным взглядом впился вперед:

– Одиннадцатая… Двенадцатая… Тринадцатая…

– Что вы делаете? – вскрикнул Лебедев.

«2Z» летел на тринадцатую деревню. Каменная башенка рухнула и на лету превратилась в ничто. Две чернокожие девушки, несшие на плечах широкие корзины с финиками, старик, лениво тянувший табачный дым из длинной трубки у порога хижины, стадо, задумчиво жевавшее жвачку на берегу веселой речки, смуглые женщины с кудрявыми ребятишками, игравшими под сенью деревьев, на которых качались пушистые шапки желтых и пунцовых цветов, – все это разрывалось истребителем на части, сжигалось действием химических веществ и уничтожалось ультразвуковыми вибрациями невероятной силы.

Сердце у Лебедева от волнения билось так сильно, что он приложил ладонь дрогнувшей левой руки к своей груди: «Не лучше ли сейчас попытаться удушить этого Урландо и погибнуть самому? Нет, надо выгадывать время».

– Поворачивайте вашу игрушку назад, – положил Лебедев свою правую руку на плечо Урландо.

Он напряг всю свою волю, и руки его перестали дрожать; сделались попрежнему упругими и тяжелыми.

– Не беснуйтесь, Лебедев, уберите вашу руку, – повел плечом Урландо. – Разве вы не знаете, что мы не привыкли стесняться в колониях?

Он двинул рычагом. И слово СМЕРТЬ исчезло с белого циферблата, «2Z» взлетел кверху, повернул и поплыл к форту обратно.

Он плыл в воздухе медленно, будто дирижабль, и словно любовался плодами своей разрушительной работы.

Цветущая долина исчезла. Теперь меж холмов расстилалась выжженная пепельная степь. Не было ни виноградников, ни тучных полей, ни радостных хижин. Кое-где попадались мрачные развалины, как обгоревшие пни после лесного пожара. Холмы предгорий оскалились черными клыками опаленных скал. Палевое мутное солнце, казалось, в смущении и стыде прятало свои тусклые лучи в клубящихся облаках пыльного тумана, медленно опускавшегося на землю…

Глаз Урландо дрожал и наливался желчью.

– Вам все еще недостаточно доказательств моего торжества, Лебедев? Для вас я готов и на большее. Вы не только увидите, вы это почувствуете. А затем мы постараемся, чтобы мелкие гражданские войны, зажженные нами на разных кусочках этой планеты, превратились в хорошую, настоящую войну. И ваша страна, Лебедев, очутится в пылающем круге… Вот когда поработает мой «2Z»!

Сверхсрочная телеграмма

Авто новейшей марки «ЗИС-105» бесшумно промчалось по шоссе, вынырнуло из-под эстакады электродороги, прокатило по мосту через Главный оросительный канал и застопорило перед зданием агро-биостанции «Красное Заволжье».

Из автомобиля вылез Бутягин:

– Ну, вот мы и дома. Товарищ шофер, поезжайте в гараж.

На подъезд выбежала Шэн:

– Вы точны, как хронометр, Николай Петрович: ровно час, – она показала на ручные часы-браслет.

Бутягин притопывал ногами:

– Отсидел. Онемели… Объехал все новые участки. Машинные посевы «Урожаем» можно расширить… У вас что?

– Мирзоева успешно справилась с планом озимых.

Бутягин одобрительно кивнул головой:

– Не подводит молодежь, молодо – крепко. Давайте, Татьяна Иосифовна, вот как. Я сейчас пройду к себе, приведу себя с дороги в порядок, а вы с девушкой Мирзоевой через час ко мне шествуйте. Ладно?

Квартира Бутягина находилась рядом со зданием станции. Солнце палило невыносимо. Бутягин снял кепку. Идя через площадку к себе, он оглянулся на расстилавшиеся за оросительным каналом ровно нарезанные массивы полей, полюбовался серебряными блестками на стальной ряби катившейся воды, радостно сказал:

– Как выросли-то! Гиганты!

Серийное производство машин «Урожай» налаживалось. «Альбина 117» завоевывала мировой рынок. Расширилась и работа Бутягина. Вместо академического поля, на котором он с Груздевым проводил свои первые опыты, теперь в распоряжении «Урожая» имелся громадный зерносовхоз площадью в 95 тысяч гектаров. Совхоз занимал четырехугольник на восточном берегу Нижней Волги, примерно по линиям Сазанка – Чалыка, что на Уральской железной дороге, и Дубовка – Мухорский Посад на реке Малый Узень. Эта, в прежнем засушливая, полоса теперь орошалась мощными водяными потоками из водохранилища за плотиной-гигантом Камышинской ГЭС. Мощность ее выражалась в трех миллионах киловатт, а сооружения превосходили Куйбышевскую плотину и ГЭС в бывшей Самарской луке в два раза, сооружения же Днепрогэса были здесь превзойдены в десять раз.

У входа в Главный оросительный канал два больших мраморных изваяния Ленина и Сталина красиво выделялись на фоне зеленеющих, радостных полей. Громадное количество получаемой электроэнергии позволяло полностью механизировать и электрифицировать все процессы земледелия и обслуживания агро-биостанции «Красное Заволжье». Все делалось посредством электричества. Оно отапливало дома, двигало машины «Урожай», перевозило зерно к пристаням, грузило его на электробаржи. Но, в сущности, это работала сила падения волжских вод в турбинах. Волга стала Большой Волгой, настоящей кормилицей людей.

В «Красном Заволжье» имелась устойчивая пшеничная база с валовым производством в 700 миллионов пудов пшеницы да полностью электрифицированные колхозы района; эти новые, свежие, чистенькие городки из уютных домиков и нарядных улиц давали в год примерно столько же. Такие цифры получились в конце первого сезона у директора агро-биостанции и у профессора Бутягина. Теперь Бутягин был занят проверкой возможностей осуществления с весны своего заветного плана: сразу несколькими «Урожаями» производить исключительно «мильтурм» – пшеницу еще более питательную и скороспелую, чем старушка «альбина».

По предварительным подсчетам получалось нечто невероятное: учитывая время на уборку последовательных урожаев, на подготовку полей, очистку их от сорняков и вредителей – жучков и личинок, на транспортировку и засыпку фосфорных удобрений, все-таки представлялось возможным в течение весенне-летнего сезона следующего года снять с полей «Красного Заволжья» восемью машинами четыре последовательных урожая «мильтурма».

А тут еще новая ассистентка, молодая ученая Мирзоева представила дополнение с планом интенсивных урожаев озимых. Твердо намеченные партией и правительством и последовательно проводимые в СССР агропредприятия по внедрению правильного севооборота теперь начали давать такие практические результаты, которые не могли даже сниться прежней, дореволюционной русской деревне. 15 миллиардов пудов пшеницы уже становились реальностью…

Бутягин переоделся с дороги, умылся, прошел в кабинет. Стал жадно просматривать полученные в его отсутствие газеты:

«Колхозный санаторий в с. Дарьино Московской области».

«Шелкоткацкие фабрики Узбекистана выполнили план на 204 процента».

«Новый строительный материал – шлаковый цемент».

Бутягин вспомнил, что из нового строительного материала построены дома колхозных городков, по которым он сейчас проезжал. Теперь на улицах нет ни пыли, ни копоти, ни дыма. Электричество заменило прежние печки.

«Как жаль, что погиб Антон! Вот бы полюбовался он красотой новой жизни…»

В газетах уже перестали писать об Антоне Лебедеве и штурмане Гурове. Свыше ста аэропланов разыскивали пропавших пилотов, тридцать крейсеров плавали по Тихому океану с той же целью. Но всякие следы Лебедева и Гурова были потеряны. Поиски были прекращены. Считали, что оба пилота погибли.

Но Бутягин почему-то не верил в гибель своего друга. Он надеялся… Он прочитывал каждую строчку сообщений о Тихом океане. Хоть бы какой-нибудь намек… Но и сегодня в газетах он не нашел ни строчки о пропавших летчиках.

Бутягин опустил руку с газетой: «Неужели погибли?»

В комнату постучали. Спешно вошла Шэн:

– Простите, что врываюсь. Телеграмма на ваше имя. «Молния» из центра.

Она протянула Бутягину телеграмму. Тот взглянул на несколько слов сообщения, слегка побледнел, но быстро овладел собою:

– Придется, знаете, сейчас созвать краткое совещание работников базы. Распорядитесь, Татьяна Иосифовна. Приготовьте расчеты урожайности и третий вариант осеннего засева на наших машинах.

– Бегу, – заторопилась Шэн, заметив некоторое внутреннее волнение в торопливости профессора.

Бутягин взял телефонную трубку:

– Можно профессора Груздева?.. Что, он занят? Говорит Бутягин. Попросите его позвонить мне сейчас же, как он придет… Товарищ Васильев?.. Я получил телеграмму, необходимо согласовать… Что?.. Да. Жду.

Он искал по комнате шляпу: «Куда я ее девал?»

Пошел без шляпы. Шагал и думал о телеграмме. В ее словах он прочел оборонную директиву – быть начеку.

Синьор Бенедетто

«2Z» бесшумно подплыл к форту. Чуть дрогнув, сел на землю, отфыркиваясь, как гончая собака после охоты. Крылья медленно сложились и вобрались внутрь фюзеляжа.

Лебедев легко спрыгнул на землю вслед за Урландо, ощущая странный и непривычный озноб после всего только что пережитого.

К «2Z» приближались люди в противогазах. Урландо сделал галантный жест:

– Прошу снять противогазы: «2Z» не трогает своих друзей.

Он ласково дотронулся до запыленного корпуса истребителя.

– У меня имеется специальное приспособление для нейтрализации ОВ. Оно действовало при обратном полете, и сейчас нет никакой опасности.

Люди сняли противогазы и окружили Урландо, который сбрасывал с себя светлокоричневый комбинезон.

– Изумительно!

– Удивительно!

– Очаровательно!

– Невероятно!

Поток комплиментов ширился, но Урландо не обратил на них никакого внимания. Он тихо спросил Лебедева на русском языке, которого, вероятно, не понимал никто из остальных, кроме Гурова:

– А что скажете вы, пленник и враг мой?

Комбинезон упал с плеч Лебедева и был подхвачен руками слуг. Лебедев изысканно поклонился:

– Я видел сейчас испытание замечательной машины. И если бы дело решали машины, то без колебаний я заявил бы, что страна, владеющая этим истребителем, непобедима. Но… (Он насмешливо оглядел всех присутствующих. Еще раз слегка поклонился.) …но машинами управляют люди, и в будущей войне мы увидим не машины против машин, а класс против класса. На репетициях большой войны в Испании и в Китае несколько лет назад мы смогли убедиться, что машинами владеют оба класса. Но один из классов имеет только машины. А другой имеет машины плюс…

– Что? Какой плюс? – неожиданно взвизгнул один из присутствующих и сдвинул на затылок свой цилиндр так, что обнажился его желтоватый от мелких веснушек, как будто костяной лоб. Лебедев посмотрел на взвизгнувшего и подумал: «Он!»

В ответ же Лебедев сказал изысканно вежливо:

– …плюс пролетарская солидарность.

Люди в цилиндрах отступили от Лебедева, враждебно насупились. Лебедев серьезно продолжал:

– Ваш «2Z» шага не может сделать без тыла. Рабочие электростанций не дали бы вам сейчас ни одного киловатта, если бы знали, на что вы расходуете энергию. На один танк вы должны держать в тылу семьдесят два человека, на один самолет – сто двадцать шесть человек. Если вам удастся наладить серийное производство «2Z», то вы должны будете держать в тылу на каждый экземпляр этого чудовища примерно человек восемьсот, если не больше, а это все поведет к тому, что… – Лебедев заметил, что лицо Урландо набухало раздражением, но все же он прежним веским голосом договорил свою мысль: —…машина откажется служить, и милитаризм погибнет, раздавленный собственной тяжестью и добитый восставшим народом.

В ответ Лебедев увидал насупленные лица и мрачные глаза слушателей. Один только Гуров восторженно смотрел на своего друга и придвинулся к Лебедеву, готовый защищать его.

Неожиданно морщинистый человек в мешковато сидящем на его чрезмерно длинном туловище элегантном черном костюме подошел к Лебедеву. Он сурово пошевелил бровями и отчетливо сказал:

– Совершенно верно! Именно серийное производство…

Желтолобый толстяк покивал головой и сладко улыбнулся:

– Да, да, серийное производство!

Урландо ринулся к ним, тяжело дыша и стискивая зубы:

– Я не хочу никаких серий! В этом нет необходимости. Я не стану раскрывать вам секретов конструкции. Мне нет никакого дела до того, что вы давали деньги. Опыты еще не закончены, вы не видели самого интересного. Кроме того, знаете ли вы, что каждый раз, подходя к «2Z», я творю, чорт возьми, молитву самому Вельзевулу, чтоб остаться целым, потому что я не знаю, как он сегодня будет себя вести!

Толстяк боязливо попятился от истребителя:

– М-да… Эта чортова коробочка действительно выглядит довольно подозрительно. – Он вытер платком неожиданно вспотевшее обрюзглое лицо…

Пронзительная трель свистка – и «2Z» стал медленно опускаться в люк.

Человек в черном костюме отвел Урландо в сторону и стал что-то говорить ему, шевеля бровями и поглядывая в сторону Лебедева.

Наконец он подошел к Лебедеву и сказал с оттенком любезности:

– Вы поедете вместе с синьором Бенедетто Чардони.

Он показал на авто, куда усаживался желтолобый толстяк. Лебедев молча уселся рядом с ним, коснулся ладонью полей своей шляпы:

– Синьор Бенедетто? Весьма рад. Разрешите…

Чардони слегка подвинулся. Лебедев увидел его морщинистое жирное лицо близко-близко, и тут своеобразный восторг внезапно потряс Лебедева, и он улыбнулся так широко и так вкусно, что Чардони тоже заулыбался, размаслился улыбкой во все лицо.

Авто круто взяло с места. Поляна форта скрылась за поворотом шоссе. Проехали мимо проволочных заграждений. Дорога пошла в гору.

А в мозгу Лебедева открылась нараспашку дверь в «хранилище», и там очень ясно выплыла картинка из далекого детства: сарай в сибирском городишке; ребята с изумлением и интересом смотрят на химические пробирки, а пробирки держит в руках лобастый ссыльный студент.

Теперь Лебедев чувствовал, как волна неудержимого смеха ширилась в его груди. Он повернул свое лицо к Чардони и отчетливо выговорил:

– Ну-с, как изволите поживать, драгоценнейший Венедикт Кузьмич?

Тот привскочил на сиденье от неожиданности и на чистейшем русском языке, с этаким волжским «оканьем», отозвался:

– Хорошо, преотлично! – И тут же спохватился: – А вы кто? Наш? Из России?

– Во-во, угадали, – усмехнулся Лебедев. – Попали в самую что ни на есть точку, достопочтеннейший Венедикт Кузьмич.

Называть лобастого Чардони по имени-отчеству доставляло сейчас Лебедеву своеобразное наслаждение, потому что при этих словах вертелся и ежился синьор Бенедетто, как береста на угольях. И поэтому Лебедев продолжал, нажимая на слова:

– Если не забыли своей ссылки в Сибири, Венедикт Кузьмич, то, конечно, помните сарай при доме Лебедевых и химические опыты, нитрогруппу и мальчишек – Колю, Антошу?

Венедикт, будто уж, весь вывернулся на сиденье:

– Великий боже, возможны ли такие встречи?

– Как видите – возможны, Венедикт Кузьмич.

– Ах, как тесен мир, великий боже!.. Вы – Коля?

– Нет, Антоша.

– Припоминаю. Великий боже, какая встреча! Антоша… позвольте так называть вас… ведь вы мой в некотором роде, – ах, великий боже, как это говорилось по-русски? – вы мой… соотечественник и даже ученик. Да, так… Но как вы здесь?

Лебедев ответил обворожительной улыбкой:

– А как вы здесь, Венедикт Кузьмич?

Чардони всплеснул руками:

– Великий боже! Разве об этом можно говорить вкратце? Это целая эпопея, величественная, как «Одиссея». В Сибири я задыхался от одиночества. Началась война, и я пошел добровольцем. Не на фронт, конечно, а в санитарные части. Великий боже, припоминаю санитарный поезд, «Союз городов», «Союз либерального земства», «Союз дворянства», вы помните? Ах, где вам помнить! Потом гражданская война, Крым, перекопский разгром, когда к нам ворвались…

«Ага, – догадался Лебедев, – к «нам», то есть к «вам». Понятно».

Бенедетто заспешил:

– Вы так взбудоражили мои воспоминания… Великий боже, что было! Сначала бежал в Турцию. Из Константинополя я пробрался в Милан, закончил там образование. Ведь я – естественник и так люблю органическую химию… Поступил я на химический завод, мои работы о нитрогруппах удостоены премий. Сейчас я – член Национальной ассоциации химиков.

– Да, успех… – задумчиво выговорил Лебедев. – У вас типичный жизненный путь, Венедикт Кузьмич, типичный для эмигранта-меньшевика. Со ступеньки на ступеньку вы скатились к фашизму. Вас купили Рим и Берлин, вернее, не вас, а ваши знания. Они нужны для изобретения штучек вроде урландовского истребителя…

– Великий боже, вы занимаетесь чтением в сердцах! – пробовал отшутиться Чардони.

Лебедев же прищурился, и нельзя было сейчас понять, улыбается он или серьезен.

– Мне кажется, я не ошибусь, если добавлю, что вы, Венедикт Кузьмич, чего доброго, теперь и в католичество переметнулись. Уж очень часто вы боженьку упоминаете…

– Да вы-то кто, Антоша?! – выкрикнул Бенедетто.

Лицо у Лебедева стало спокойным и торжественным, губы сложились двумя упрямыми ровными складками, и ответ прозвучал точный и крепкий:

– Я – разрешите сообщить, Венедикт Кузьмич, – коммунист.

Чардони опять подпрыгнул. Цилиндр скатился с его головы, был подхвачен порывом ветра, взметнулся на воздух и исчез в пришоссейной канаве.

– Так вы не бежали из России? – взвизгнул Венедикт Кузьмич. – Бенедетто Чардони и, отдуваясь, вытер рукою мокрый лоб.

– Эка куда хватили, синьор Венедикт Кузьмич! Просто летел я из Москвы на Огненную Землю, да вышла непредвиденная остановка на Коралловых островах.

Бенедетто все еще непонимающе глядел на Лебедева.

– Изумляетесь, Венедикт Кузьмич? Ведь знаменитый советский летчик, погибший несколько месяцев назад, Антон Григорьевич Лебедев, – это я…

Чардони внезапно повернулся к Лебедеву, и тот увидел в глазах фашиста такое хищное бешенство, что инстинктивно отпрянул назад. Казалось, что с лица Бенедетто упала маска и под ней оказалась оскаленная пасть зверя с торчащими клыками. Фашист захлебнулся злобой:

– Довольно миндальничать с вами! Урландо имеет ветер в голове, но хозяин здесь – я!

Он быстро отдал какое-то приказание шоферу. Авто быстро свернуло в сторону и помчалось. Впереди виднелись холмы, покрытые лесом. Лебедев почувствовал, что смерть опять шарит где-то близко. Неужели конец? И вдруг ярко вспомнились лица далеких друзей и товарищей…

– Вы дадите ответ перед судом за ваши поступки, – выговорил Лебедев.

Чардони молчал. На его лице с широкого подбородка на желтый лоб ползла и натягивалась, будто резиновая, тонкая маска равнодушия.

Автомобиль резко застопорил у высоких железных ворот. Лебедев оглянулся вокруг. Каменные стены, клочок знойного неба.

В ту минуту Лебедев нисколько не думал о себе. Его лишь мучила мысль о товарище, о далеких друзьях, о родине. Как дать им знать?

Шофер дал гудок. Железные ворота распахнулись.

Когда Лебедев вылезал из авто, – запомнил: шофер смотрел ему прямо в глаза, остро и проникновенно, будто хотел сказать что-то очень важное.