Текст книги "Прощание с телом"

Автор книги: Сергей Коровин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Тетки просто поехали со смеху, они Бабайку не очень любили. Ну, во-первых, им было непонятно, что она делает на работе, почему без конца катается по заграницам, а во-вторых, потому что – блядь, так, во всяком случае, они ее определяли, хотя знали, что она занимается издательскими правами. Одевалась она, надо сказать, очень тщательно, тут уж ничего не скажешь, и этого они ей, разумеется, простить не могли. «Прости меня, Аня, но твой Коля, старый козел, тоже слабоват на халяву, – подмигнула Бабайка и тут же отмахнулась: – Ай, все они такие, все сволочи…»

Анька, конечно, виду не подала, Колька-то с Жирным действительно частенько так набирался, что больно видеть, – он же у этого недоучки был свадебным генералом, Венька его всюду показывал, он, вообще-то, всех нужных людей так обхаживал. Да, казалось бы, ради бога, только этому-то засранцу от силы лет двадцать пять, а Коле-то – в два раза больше, но они пили на равных – потому что по-другому Коля не умеет – до трех ночи. Впрочем, мы-то знаем, что Жирный ни хрена никому даром не делал. Если он ставит тебе или куда-нибудь приглашает, значит, ничего выплачивать не собирается. Он с тобой лучше десять штук пропьет, чем пять заплатит. Нет, конечно, он рассчитается когда-нибудь, но этого, точно, три года ждать.

«В люди вывела! – вдруг запричитала Бабайка. – Ничего не жалела, нос вытирала как родному, всему научила, с людьми познакомила. Он был такой доверчивый, бывало, скажешь ему, мол, все, хватит, ты уже пьяный, а он уткнется в сиську и спит». При этом она даже потянула из сумки носовой платок. Тетки просто покатились, а Анна, не зная куда деваться, полезла в духовку проверять, как там печется.

«Эти, – Бабайка кивнула в сторону гостиной, – все говорят, что он их обманывал. А сколько раз они его кидали? И на бабки, и по срокам – никто же вовремя ничего не сдает, у всех объективные причины находятся. И аванс никто не вернул еще! Что, не так? То-то! А он такой одинокий. Я его, девочки, очень жалела».

Анна извлекла из духовки противень с пирогом и высадила его на доску. Все заохали по поводу золотистой корочки, на которой густо румянились выпуклые буквы слова «хуй», сделанные по Колькиному распоряжению. Бабайка презрительно фыркнула и спросила у Аньки:

«Слушай, а Коля твой… что-то его давно нигде не видно, ты его, говорят, крепко мандой привязала… как он, вообще, себя чувствует?»

Ну, Бабайка – баба вредная, это все знают, она еще с прежней Колькиной женой водилась, поэтому Анна пропустила и это хамство мимо ушей.

«А чего ему сделается? – пожала она плечами. – Не мальчик уже: проблема досуга для него не актуальна: в трех или в четырех местах читает, в публичке вечерами сидит, дома чего-то чиркает, бабки, правда, часто задерживают, а из вашего аквариума, похоже, и вовсе накрылись – какие, к лешему, обязательства по договору, когда заказчик теперь на арфе играет?»

«И не говори, – подхватила Бабайка. – Да и какие договора, когда все в черную? А сам-то, сам-то как? Я вот слышала, что он пить не может. Печенка, что ли, или так, здоровьичко бережет?»

«Будешь тут беречь, когда после литра наутро ему хоть неотложную вызывай. С ребятами-то, выходит, по-хорошему уже не посидеть, оттого и раздражительный. Так что, считайте – не пьет».

«Ну, ничего, запьет. Он же еще не знает, что случилось с Вышенским! – заржала Бабайка. – Вот черт! Чуть не забыла! Николай Васильевич! – завопила она. – У меня для вас есть новость!»

«Колечка, – поспешила вмешаться Анька, – тут говорят, что у Вышенского что-то случилось и он не придет!»

«Слава Богу! – отозвался Колька. – Я его и не ждал. А что с ним?»

«Откуда я знаю?»

«А кто сказал?»

«Ирина Матвеевна. Она говорит, что у нее к тебе какое-то важное дело».

«Скажи ей, что я занят».

«Я не говорила, что он не придет, – обиженно протянула Бабайка. – Я только хотела сказать, что его тоже нашли мертвым. Пусти меня…»

«Как – мертвым? Где? – воскликнула Анька, она немножко обалдела, но дверь в гостиную собой заслонила. В отличие от Жирного, Мишку-то Вышенского она прекрасно знала, сто раз видела и столько бы раз не видела, потому что тот являлся всегда без звонка, как будто так и надо, постоянно нарывался, хамил всем женщинам подряд, запросто мог заявить совершенно незнакомому человеку в компании: хочешь, я угадаю какого цвета волосы у тебя на пизде? И тому подобное, за что и регулярно получал. Однажды какой-то кавалер, вступившись за свою спутницу, так залепил ему по морде, что Мишкины очки улетели через дорогу. – Его что, тоже убили?» – с надеждой спросила Анна.

Тетки с изумлением смотрели на все происходящее, так, как будто это было по телевизору, они бросили мыть посуду, и вода даром текла в мойку и брызгала на пол.

«Где? У себя дома, вот где. Думаешь, я чего опоздала? О! Меня в ментовку вызывали, у Вышенского-то фотки в конверте нашли, типа некрофильских примочек, со всякой трупятиной».

«Ну и что? – усмехнулась Анька. – Он все время таскал с собой какие-то похабные картиночки и всем показывал то кошек рубленых, то каких-то покойников. Он же, кроме всего прочего, был еще и модный критик: „Франкфуртер Альгемайне“, „Вечерний Петербург“…»

«Во, во, – подхватила Бабайка. – Эти тоже так думали, потом смотрят, матер-фатер, труп-то знакомый, и дата совпадает!»

«Какая дата? – всполошились тетки. – Дата чего?»

«Дата убийства и цифры на фотографии! Вениамина не просто зарезали, его сфотографировали! Пусти, мне надо твоему Кольке кое-что сказать по секрету! – Бабайка спрыгнула со стола, но тут же, как на стенку, натолкнулась на Анькину твердость. – Ты что, не понимаешь? – горячо зашептала она. – Это же фундаменталисты… Проект „Чертовы вирши“… Веня – издатель, Вышенский – переводчик; они уже покойники, а Колька-то твой – научным редактором был на этом переводе! Ну, отгадай, кого следующего кокнут?»

Анька говорит, что она в этот момент думала только об одном: Коля – двое поминок подряд – реанимация – и некому будет на нее орать по утрам из-за того, что она не хочет кушать кашу.

«Ага, – злорадно сказала она, – значит, если это связано с издательством, то следующей жертвой будете вы, Ирина Матвеевна – вы же тоже, наверно, занимались этим проектом. Ой, как я вам завидую, это же так классно: настоящее убийство! Представьте, как опасный маньяк или наемный убийца разглядывает вас с крыши в оптический прицел, а вы делаете эксесайзы на коврике, вся такая уязвимая!..»

«Я? Меня? Даты чокнутая! – завопила Бабайка. – Что ты несешь? Я тут совершенно ни при чем. Меня заставили, мои обязанности – вести переговоры и все, я же не выбираю эти дурацкие книжки, я в этом ничего не понимаю! Фу, глупость какая!»

Тетки просто запрыгали от восторга, а Анька поняла, что перехватила инициативу, и уже не могла остановиться. Нет, Анька, конечно, никакая не чокнутая, она просто так выглядит или, бывает, сморозит что-нибудь малопонятное. Колька говорит, что у нее проблемы с альтернативами, что он на это долго смотрел, а после известной истории строго-настрого запретил ей совать нос не в свое дело и водиться с идиотами, пригрозил арапником. А что еще делать, когда у нее на работе постоянно пропагандируют автономию поступка, выбор выбора и прочую херню, а она это все принимает всерьез, хотя сама пальцем указать, какой взвесить ей колбасы или печенья, не в состоянии, хоть убей? Но тогда она точно знала что делает: от Бабайки надо было срочно избавиться, а потому сказала:

«Ну, это надо не мне объяснять, я тут ничего не могу поделать: таковы объективные закономерности психической жизни, а также законы функционирования человеческих сообществ. Хорошо если это будет маньяк – он убивает не человека, а предмет своих фантазий – садистическая проекция, сами понимаете. Его можно обескуражить неожиданной ассоциацией, про яйца что-нибудь задвинуть или, например, боль внезапно причинить, и он обидится, как ребенок. Вы это умеете, Ирина Матвеевна. А вот если речь идет о киллере, то эмоциональная спонтанность вам не поможет. Главный признак нового поколения профессионалов – астенический синдром. Они, Ирина Матвеевна, очень добросовестно делают свою работу. Тут никаких фантазий, одна железная логика, в соответствии с которой ваша гибель – необходимый элемент обозначенной конфигурации. Вы кино любите?» – тетки слушали ее открыв рот, потому что Анькина способность к преображению перед аудиторией может заворожить кого угодно. Откуда эта хозяйка, которая тут возится с пирогами, знает такие слова? Кто она? – скорей всего думали они. Бабайка тоже слегка опешила, а потом оправилась и зашипела:

«Что ты мне голову морочишь каким-то кино? Я тебе серьезно говорю: замочат Кольку! Ты слышишь? Это не шутки. Мне с ним нужно срочно поговорить, понимаешь? Что ты тут, как шлагбаум, пусти!»

«Да бросьте вы, – спокойно сказала Анька. – Ему эти сюжеты абсолютно по барабану, он не приколется, у него и времени-то сейчас нет – столько работы накопилось. Я ему потом… Где ваш плащ? Давайте я вам пирожка с собой заверну, я у свекрови научилась печь, Николай Васильевич говорит, что даже лучше, чем у нее получается, с зубаточкой, горяченький, возьмите».

А на следующий день мы уехали: я – прямо на дачу, а Колька с Анькой решили колбаситься по окружной дороге через Псков и Печоры.

Я присмотрелся к ним и не заметил никаких признаков паники. Анька всегда вызывала у меня самые серьезные опасения, за ней числилась известная непредсказуемость, и что там у ней в башке – абсолютно никому неизвестно. Я же, в свое время, из-за нее чуть не рехнулся, ей-богу! Но теперь она у нас дамочка, то есть выступает в парном разряде, и Колька у них на байдарке – капитан. До сих пор она рассуждала достаточно здраво: это же ее идея – не играть в казаки-разбойники с настоящим убийцей, а съехать на дачу и, как говорится, из лесу смотреть. Она сказала: пусть его ловят без нас, а мы там переждем в полной безопасности. Во-первых, никто не узнает, где мы. Во-вторых, туда просто так не попасть: нужна виза, а если он пойдет ее оформлять, так его сразу и зацапают. И местных радикальных фундаменталистов опасаться не придется, там даже мирного татарина не найдешь – всех выжили горячие финно-угорские парни – это в-третьих. У нас с Колькой не нашлось никакой альтернативы. Что мы могли возразить? Куда еще было деваться? Мы развели жуткую конспирацию: всем наврали – кто что, всем наобещали – кто чего, и скрытно, тайно, порознь покинули город, потирая руки, что нас теперь уже точно никто не найдет. Приехали, а тут – здрассте вам! Наверное, если бы я обнаружил у нас на участке небритого боевика, это бы меньше испортило нам настроение. Но Бабайка? Что это значит? Впрочем, что б это ни значило, это, конечно, дурная примета.

Вообще, одному мне до их приезда в доме было сильно тоскливо. Я все храбрился, а тут вдруг почувствовал какую-то непоправимость утраты близких. Нашел в сарае велосипеды – холодный руль, шершавое седло, спущенные колеса, на ободах брызги засохшей грязи, но не вспомнить, когда последний раз катались, в какой приезд? Ну, уж не в прошлом и не в позапрошлом, это точно. Раньше, бывало, специально выкатим, сядем и едем, хотя никуда не надо, и не просто так, а как берем на речку собаку – пусть пройдется с нами, чтобы не обижался, не скучал один, не подумал, что надоел или его наказали. Может, из-за этого и не хочется сюда приезжать, потому что ничего уже не поделать: вон – некошеный газон, беседка, облупленные рамы веранды, замусоренный коврик, деревянные башмаки на заднем крыльце, качели – все заросло, только флюгер держится молодцом. Красные лилии кто-то украл – так бывает, – просто выкопали и унесли к себе в огород, они думали, что нас уже нет. И никого нет. Вот такая картина.

Я обошел все комнаты и не нашел ничего, кроме вещей. Они покорно дожидались применения, но я искал только опилки, чтобы коптить угря, и старался больше ничего не трогать. Почти все эти штуки вышли из обихода, например, резиновые бигуди, стиральная машина «Рига-1», электробритвы, книжки Пришвина и прочих, словарь иностранных слов, пластмассовые игрушки, лосьен для загара, пишущая машинка «Рейнметалл», дамская сумочка из свиной кожи, шелковое кашне, желтые бразильские сандалеты, запонки, хрустальная конфетница, шейкер, веер, – я не могу стать им новым хозяином, а потому не стану их приручать. Все это – хлам. Жалко. Это довольно мучительное ощущение долго не отпускало меня. Чтобы забыться, я открыл пиво и сел на веранде с жареной кровяной колбасой, стал жевать и листать новый журнал, посвященный рыбной ловле. Кстати, мужики говорят, что перловка из местной кашной кровянки – отличная насадка для язя и леща. Надо будет попробовать, когда судака не будет, если мы, конечно, до этого доживем. У меня есть шикарные норвежские крючки.

Внезапно во дворе раздался истошный женский вопль: «Осторожно, моя машина поехала задним ходом! Осторожно, моя машина поехала задним ходом! Осторожно!..» – и так десять раз подряд. Это означало, что Колька с Анькой скрытно прибыли в наше тайное убежище и прячут машину в гараж. Вот конспираторы, неужели нельзя было пищалку отключить, здесь этот ее прикол знает каждая собака.

В разгар вечеринки я бросил Кольку и Аньку и отправился на разведку. Мы ужинали в гостиной, потом перешли на веранду, потом снова решили выпить под деликатес и вернулись, и все было хорошо. Но ближе к ночи эта идиллия стала меня раздражать, миленькие супруги напоминали мне обезьян, которые переплелись хвостами и ищут блох друг у друга, как будто они одни, как будто и не за столом, где мы кушаем! Я им так и сказал и вышел из дома с поднятым воротником. Все равно надо было что-то делать: Колька покою не даст до утра, он на полдороге останавливаться не любит, а выпили мы уже, надо сказать, изрядно, и завтра не то что за рыбой, а будет вообще не встать. К тому же у меня были некие смутные предчувствия.

Теперь моя птичка действительно ничего не боялась, верней, перестала бояться и не сидела одна взаперти в зашторенной комнате с вечною лампочкой. Мы как ни в чем не бывало ходили в обнимку, гуляли, сидели в пивной, по ночам посещали местные забегаловки. Я ей объяснил, что тут бесполезно скрываться – все на виду. Мне на причале ребята сразу сказали, что вчера какая-то баба из Питера приехала в маленький пансионат, – теперь отдыхающих можно по пальцам пересчитать, не то что раньше. Ей нравилось, что с нами здороваются продавщицы, буфетчицы и хозяева заведений, что можно запросто перекинуться словом с пограничником или полицейским. Я ей рассказывал о стеклянных шарах, о Папаше и Мариванне, о придурошном перевозчике и той стороне, о черных лягушатах, которые падают с неба у этого пруда, о выброшенном на берег дохлом чудовище и о том, какие загадочные события за этим последовали. Я даже признался ей в том, как обнаружил ее местонахождение. Это как раз тогда и случилось, в ту ночь.

Когда я выбрался наконец и дотащился до моря, солнце уже завалилось, но темноты не прибавилось. В голубеньких сумерках под ясным розовым небом можно было запросто привязывать крючки, а вести скрытое наблюдение совершенно не представлялось возможным. Едва я обошел спальный корпус пансионата, украдкой заглядывая в редкие светящиеся окна, как меня тут же окликнули с улицы, и я увидел компанию мужиков, с которыми еще утром рыбачил в устье.

«Бодает, – заорали они. – Мы думали, он – рыбак, а он – ходок! Хо-хо! С землячкой пошел знакомиться, видали? Угря поел, и шишка зачесалась! Ха-ха-ха!» – и тому подобное. Могу спорить, что их услышали во всех номерах.

«Да тише, вы!» – вырвалось у меня. Заметив, что я сконфузился, они развеселились еще пуще, и мне пришлось перелезть к ним через бордюр и живую еловую изгородь – еще не хватало, чтобы явилась встревоженная дежурная, или кто там в пансионатах надзирает за порядком в ночное время, например, какой-нибудь охранник. Стоило мне оказаться с ними, как они перешли на шепот:

«Умарас катер купил. Они сейчас должны с моря прийти. Пошли, он тебя тоже звал», – при этом они как-то неопределенно указывали налево, хотя там, по моим сведениям, никаких серьезных заведений не было. Однако, приглядевшись, я заметил в створе улицы, выходящей на пляж, крохотный желтый огонек на лиловой сверкающей глади, перемещавшийся в сторону маяка.

Обратно я возвращался по кромке прибоя. Пока мы квасили, вечерний бриз сменился порывистым южным ветром, который терзал деревья на дюне и швырял на песок сосновые сучья. Налезли черные тучи, где-то забухало, стало темно, как зимой, – все по прогнозу – обещали грозу. Мужики уверяли: отлично, ветер с берега – после грозы рыба под берег. В один прекрасный момент каким-то гигантским усилием воли я заставил себя выбраться из прокуренной кандейки за пограничным причалом. Мне стало скучно слушать байки про каких-то местных авторитетов – Некрасовых, Кругловых и Тимбергов, потому что Эдика Некрасова, как мне говорили, точно, убили, пока я был в армии, Витька Круглов тоже сто лет как умер, а Петька, наверно, уехал в Израиль и там утонул. Что вы несете? Ах, это их сынки! Бедные сиротки! Бедные сукины дети! Я смеялся над ними, я снял одежду, прыгнул в реку, вылез, оделся и ушел, ни с кем не попрощавшись.

Мне казалось правильным так и идти босиком до рынка, а там только свернуть к дому. «Чего бояться на родной улице? – повторял я нашу бравую детскую поговорку. – Отпиздят – отпиздят, не отпиздят – не отпиздят». На огромном пустом темном пляже я чувствовал себя сильным, ловким и абсолютно бесстрашным, как будто только вчера перестал быть солдатом. Может быть, от холодного песка под ногами или от ветра и всполохов молний мне все наши страхи и суета казались проявлениями непростительного малодушия. Что значит «хана»? От кого мы бежали? Мы же лишили себя, может быть, самого главного приключения: пусть бы кто-нибудь выпрыгнул ко мне с ножом, пусть хоть со шпалером – еще неизвестно, кого бы потом поминали? Удар снизу встречаю двумя руками, захват за кисть атакующей руки, шаг влево, рывок – и он мордой припечатывается к паркету, переворот, болевой прием на локтевом суставе до хруста; а если слева, то встречаем руку с ножом левой, захват, нокаутирующий удар ногой в пах, удар в голову, заворачиваем кисть за спину, болевой прием и – небо в звездах. Вот так. Все, решил я, завтра же возвращаюсь в город. Надо положить конец этой катавасии. Ну, суки, держитесь! Но где-то в районе аптеки на меня с неба так ливануло, что я, прикрывая башку башмаками, заметался в поисках укрытия. Увязая в песке и спотыкаясь о брошенные бутылки, я кое-как добрался до полуразбитых ступеней спуска и вскарабкался на асфальт.

Под деревьями я отдышался, утерся и огляделся. Меня окружала шипящая тьма. Уличное освещение перестало существовать. Сквозь черную пелену кое-где мутно желтели редкие пятна. Эта, наверное, лампочка над входом в бывший колхозный санаторий, дальше – подсветка в бассейне, над самой землей, а напротив, в маленьком пансионате, тоже что-то как будто светилось. И тут я вспомнил о своей разведывательной миссии. Окуная ступни в поток посередине дороги, я перешел на ту сторону и снова попал под прямой ливень, но это меня, мокрого, уже не могло остановить, отвага воина сменилась в моем сердце азартом охотника. Однажды мне был сон, в котором я заглядываю ночью в чужое окно, и все так, как сейчас, ну, словом, дежа вю. Посмотрим, кто там не спит, решил я, и осторожно отодвинул колючую ветку шиповника.

Окно оказалось зашторенным, но справа желтой гардине мешала низкая створка форточки, и в этой щелке я разглядел темную глубину комнаты, деревянную спинку стула, латунные детали настенного светильника. Я попытался увеличить угол обзора, но ржавый подоконник больно уперся мне в шею. Даже поднявшись на цыпочки мне было большего не разглядеть. Во сне было совсем по-другому, там не было никаких занавесок, и все было прямо передо мной. Дождь по-прежнему громко шипел, ветер свистел, пахло мокрым песком, мокрым железом и хвоей, но через все это нагромождение я явственно уловил проникающие, скорее всего через фортку, какие-то знакомые флюиды – о, я помню, чем пахнет ночью у них в спальне – чуть-чуть ночным кремом, чуть-чуть подмышечкой, снятым бельем, короче, блядями. От этого открытия волна адреналина прокатилась по моим жилам так, что в ушах зашумело, и тем не менее я неизвестно чем – может, услышал, может, еще как – почуял движение за этим стеклом. Что это? Я закрыл глаза и сосредоточился. Так: шелест постели и дыхание. Нет, все как во сне. Черт побери! Где тут какой-нибудь ящик, чурбан, лестница? Мне не хватает всего-то десяти сантиметров, проклятье! Мне нужно их видеть, а вдруг там Бабайка, я должен знать, с кем она спит, с кем она приехала! Я отпустил ветку шиповника и осмотрелся в темноте. Ночь, хоть выколи глаза, и льет, как из крана. У меня под босыми ступнями я чувствовал только битое стекло, кусочки замазки и все. Я отбежал в сторону и обулся. И тут меня осенило: бордюр! Чинят бордюр! Я бросился к изгороди и нашел там, где видел еще накануне, кучку плитняка, а потом с трофеем килограмм на шестнадцать вернулся обратно. Только бы не погас свет, молился я по дороге, пыхтя и задыхаясь. Кстати, в том сне баба заметила меня и все норовила выключить бра, а парень, который ее принудил к совокуплению, хотел при свете, и тут же шлепал по руке или по щеке, стоило ей потянуться к выключателю. Как можно тише я установил булыган, теперь подоконник был на уровне груди. Первое, что я услышал, было женское возбужденное дыхание и сдавленное поскуливание. В щелку я видел подушку, поставленную почти вертикально, а под ней прямо на простыне профиль с раскиданными волосенками, который сразу узнал. Голову и плечо. Но мало того, я еще мигом понял, что такая мимика бывает у женщины только во время коитуса. Ах ты умница, да тебя дрючат! Значит, ты не одна приехала. Вот это кино! Щечки у нее были красные, и все лицо отражало какие-то процессы внутренней жизни. То озарялось высокомерной улыбкой, то застывало в муке с закушенной губкой и сжатыми веками, то неожиданно широко раскрывались глазки и округлялся ротик. То есть было видно, что баба не просто дала, а именно трахается от души, что ее тащит, что она борется за ощущения и переживает такие сладкие мгновения, что нам и не снилось. А кто ж это так хорошо делает нашей птичке? Я лихорадочно задвигал башкой, чтобы что-нибудь еще разглядеть, и треснулся об раму, но ничего, кроме плечика и личика, мне было не видно, ну, разве что немножко одеяла. Вот тебе и раз! Это же кружева от ночной сорочки! Она укрылась почти до подбородка, она в рубашке! Да, что он, лижет у ней, что ли? Стоп, а почему обязательно он? Что-то про нее говорили, точно – она в Грецию ездила с какой-то девкой! Нет, в Италию. И вовсе не про нее… Наплевать… Башню у меня явно заклинило, сердце лупило так, что нечем дышать, я уже не чувствовал, ни как потоки с крыши барабанят по голове и текут за ворот, ни как судорога сводит икру. Мне страшно захотелось сигарету, я зашарил по мокрым брюкам и не нашел ничего, кроме жуткой щемящей истомы и горячего покалывания. От ослепительной догадки пальцы сами расстегнули зиппер, но я даже не успел ничего вытащить наружу. Идиот, у нее нет никого, она же мастурбирует там, она дрочит, сказал я себе и тут же малодушно кончил, как двоечник. Но это было, как молния – разряд получился такой силы, что я потерял равновесие и тихо пополз вниз, меня буквально прострелило от копчика носа, через грудь, через зад куда-то навылет – лицо онемело, ноги не держали. Я ехал мордой по дощатой стенке, пытаясь нащупать опору, и с какой-то немыслимой радостью услышал из форточки ее глубокое «о-ох!», а потом сдавленное рычание. Когда мне снова удалось прильнуть к щели, она каталась затылком по спутанным волосам, – у меня на глазах эхо еще несколько раз встряхивало ее и заставило даже горестно вскрикнуть, честное слово!

Потом моя птичка мне сказала, что в первую ночь вообще не могла заснуть.