Текст книги "Прощание с телом"
Автор книги: Сергей Коровин
Жанры:
Современная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)
А почему обязательно нож? – подумал я. Черт побери, ведь гораздо проще взять какое-нибудь бесшумное ружье и перещелкать всю компанию с того же балкона, когда мы вынесем самовар в беседку. Не знаю, может, поэтому я не шмыгнул через дырку на нашу лужайку, а заскочил к Сильве в огород. Нет, к ней мне идти не хотелось: что я могу ей объяснить про спонсоров семинара «Лесбийский материализм»? Как? Показывать сайты, рассказывать ей всю историю от Адама, до сегодняшнего обеда? И про мою птичку – тоже? Обойдется! Я, честное слово, еще даже не догадывался, что мне делать, но все-таки выставил доску в ветхой ограде и шагнул через канаву на наш участок в самом дальнем углу сада, а потом поставил ее на место.
Высокие, по пояс, сорняки стояли нетронутыми и сильно пахли пряной зеленой массой – тут очень давно не ступала нога человека. Сныть, чертополох и крапива предательски зашуршали, на меня тут же накинулись какие-то жалящие твари, но я все-таки добрался на четвереньках до колодца и обнаружил, что в ванне нет воды. Моя панама теперь не висела, а мокрая лежала на дне, а синее полотенце тоже валялось, как половая тряпка. Я прислушался: на веранде кто-то негромко переговаривался, в кухне никто не брякал посудой. В беседке, по всей видимости, тоже никого не было, я выждал минуты две – за это время, если бы там кто-то и был, он наверняка бы перевернул страницу, или вздохнул, или почесался. Впрочем, никого и не может быть, сейчас самое прохладное место – это дом.
Ну а, собственно, кто мне нужен? – подумал я. Зачем я вообще сюда пришел? Где тут будем ловить и кого? Но ни облезлые кусты смородины, ни полузасохший штрифель, ни бурая крыша нашего старого дома ответа мне никакого не дали. Над раскаленным железом дрожало бессмысленное знойное марево. Я даже не знаю, с кем тут у них посоветоваться: ум – хорошо, а полтора – лучше, где вы, опытные ловцы человеков?
Я снова нырнул в траву и прошелся по периметру до самой дырки в заборе, где тоже ничего подозрительного не обнаружил. В дом я пробрался через хозяйственное крыльцо. На кухне было прохладно и пусто. Через открытую дверь я видел спину старухи Кэт на веранде. «Кто там?» – спросила она через плечо. Что мне оставалось? Я быстренько сполоснул потную морду и пошел к ней.
– Это Евгений, – представился я, заходя на веранду. – Здравствуйте, Екатерина Самойловна и… простите?.. – Я замялся, потому что возле нее сидела какая-то особа.
– О, привет, – сказала Кэт, – это Элизабет, моя приятельница из Нью-Джерси. Она очень вовремя приехала: завтра нам наконец отдадут Борьку, и мы отвезем его в крематорий. Ты тоже молодец, что зашел. Как твои дела?
– Здравствуйте, Элизабет.
Подружка Кэт совершенно по-американски расплылась и протянула мне руку. Русского она не знала – это факт. Поэтому я сразу взял Кэт в оборот:
– Заранее извините меня, но у меня к вам есть несколько вопросов. Во-первых, где все?
– Хорошо, но если ты не настаиваешь на этом костюме, то для начала я хочу посоветовать тебе одеться, – сказала она улыбаясь, – так тебе будет удобнее со мной разговаривать. И сними с головы солому, тут тебе некого опасаться, бледнолицый брат. – Причем так сказала, как разговаривала с нами еще тридцать лет назад.
Когда я нашел в шкафу старую свою футболку и предстал перед ней уже в человеческом виде, она пригласила меня к себе в комнату – когда-то это была комната Анькиной матери – вся белая и наглухо зашторенная, а теперь я не мог ее узнать: ни железной кровати, ни больничных занавесок – какие-то книжки, новая лампа, кресло, кушетка, чистое окно.
Я слушал, что Анька уехала оформлять огненное погребение, потом – за покупками к завтрашней тризне, что Колька заперт у себя в комнате, что она, Кэт, посажена на цепь – караулить дом, вместо того чтобы быть на семинаре, про Элизабет и так далее, и все не решался задать ей главный вопрос, который, как мне казалось, может надоумить меня: как мне быть? Но она вдруг спросила:
– А твоя проблема связана со смертью Бориса? – Я, после некоторых колебаний, утвердительно кивнул. – Ты хочешь об этом поговорить? – на этот раз мое согласие выразил глубокий вздох, и я снова почувствовал себя мальчиком. Дело в том, что старуха Кэт и раньше заводила с нами какие-то непонятные разговоры – предлагала странные вопросы, смешные задания. Иногда мне нравилось ее выражение лица, смеющиеся глаза, глубокий голос, небрежно запахнутый или, наоборот, распахнутый халатик. А иногда – нет, потому что порой казалось, что она про тебя знает все, будто подглядывает в подзорную трубу или читает мысли, которых и сам стыдишься, например, когда смотришь на ее заголяющиеся между полами ляжки или свободно качающиеся под тонкой материей полуголые сиськи.
– Хорошо, – сказала Кэт, – тогда скажи мне, что ты об этом думаешь?
И я рассказал, потому что сегодня она мне нравилась. Я рассказывал ей тот самый Борькин сон, откровенно труся от безапелляционной жестокости явившегося воспоминания о ее сыне, про бойню, то есть в котором ведут убивать. Кэт внимательно слушала, сняв свои маленькие очки, иногда посматривая мне в глаза, иногда отводя взгляд в окно, кивала, трогала у себя на столе бронзовые фигурки. Потом мне хотелось рассказать этой серьезной женщине обо всем, что со мной случилось этим летом, но я чувствовал, что время уходит – солнце уже показывало семь часов, – и я, с усилием взяв себя в руки, в какой-то момент остановился на полуслове.
– Ну, что? – вздохнула она. – Извини, конечно, за неуклюжий комплимент, но ты сильно поумнел. Сколько мы не виделись? То есть не валял дурака. И ты прав: деньги тут ни при чем.
– Но что, что тот сон означает? – чуть не заорал я. – Что это: какая-то метафизическая чушь, или детский страх смерти, или вещий сон, который сбылся через тридцать лет? Электричество, нож – все буквально – какой-то мясокомбинат!
Она задумчиво смотрела на меня и отстраненно, как будто бы речь шла не о ее сыне, сказала:
– Да, некто попросил Паршивца проводить его в ванную, оглушил и нанес всего один удар в грудь, вот сюда – она тронула меня чуть ниже ключицы, – пробил аорту и трахею. Очень умело. Представляешь, такой фонтан, там вся стенка в крови. Для грабителя – иррационально, слишком много живописи. Мы с Элизабет думаем, что это преступление на сексуальной почве. И ничего этот сон не означает, – сказала она уже с совершенно иной интонацией, – просто нас угораздило вернуться в наш тихий уютный уголок именно тогда, когда тут завелся Баффало Билл.
– Баффало Билл? – рассмеялся я. – Но ведь это же бред! С какой стати? Откуда он взялся? Ладно, допустим, завелся, и что мне делать? Как отличить его от других людей, как не дать ему незаметно подойти сзади? Может, вы знаете его приметы, может, вы скажете, чем таких выключают – серебряной пулей, осиновым колом, ржавым топором?
– Если верить классике – Баффало Билл всегда рядом. А что касается оружия, ты же умный мальчик, ты же знаешь, что лучшее оружие – это оружие твоего врага. Тебе не нужно ничего отдельного от тебя, ничего, что не есть ты сам.
Тут у меня немножко потемнело в глазах: старуха Кэт как-то не так воспроизвела слова, которые мы с моей птичкой сегодня весь день повторяли, как заклинание! Я инстинктивно потянулся к свету и чуть не упал.
– Э-э, – сказала Кэт. – Ты, наверно, перегрелся. Ты лекарства принимаешь? Тебе что-нибудь дать? Тогда пошли, выпей кофе, потом сполоснись и полежи часок, а там, глядишь, Аня вернется, она тебя быстро на ноги поставит.
Кэт и Элизабет тут же забыли обо мне, я посидел возле них в кресле-качалке, послушал, что они лопочут, перебирая исписанные листы, чиркая их карандашами. Они называли какие-то имена, обсуждали их, иногда спорили, но я никак не мог врубиться, о чем они говорят, будто это и не английский язык, а птичий, или язык антиподов, или арго вершителей судеб, выдуманный специально для того, чтобы смертные не узнали своего часа. Потом пошел к Кольке. Старуха Кэт выдала мне ключ от камеры и слезно просила не выпускать его на волю до прихода Анны.
Колька содержался в моей комнате на втором этаже. Я отпер дверь и оказался в мутных от дыма сумерках. Окно было открыто, но жалюзи опущены. Под лампой, на краю постели, восседал сам профессор с открытой книгой, держа ее в вытянутой руке, и дальнозорко щурился на страницу.
– У-у-у, кто пришел! – промычал он. – Наконец-то мы заживем по-человечески. Пошли вниз, а то у меня ни льда, ни лимона – ни хрена! – И по секрету пожаловался: – Здесь вообще ничего нет, мне приходится писать на крышу! Вот, – Колька распахнул кимоно, – это все, что у меня осталось. Анна, надеюсь, вернулась?
Я сел рядом с ним и обнял его как брата.
– Потерпите, – сказал я ему, – потерпите еще немного. Аньки нет. Там жуткое пекло. Вам нельзя никуда выходить. Вас сегодня хотят зарезать.
Колька бросил в мою сторону высокомерный взгляд.
– Родной мой, я знаю! Я знаю! – горько воскликнул он. – Конечно, хотят! И тут ничего не попишешь: последний из могикан. – Колька оглядел темные углы и покатый потолок своего узилища. – Наверно, меня уже убили: я не могу ни спать, ни читать! Вот, – помахал он у меня перед носом «Справочником терапевта». – Это так скверно написано, так безыдейно! Кухонная логика! А девочка не разрешает мне принимать снотворное и выпивать не дает до ужина!
Мне стало искренне жаль его – потного и небритого, запертого в каморке три на четыре под горячей крышей наедине с дурными несостоятельными изданиями, мучающегося с похмелья, тем более что облегчить его страдания не было никакой возможности. Я даже почувствовал дурноту, будто это не он вчера натрескался с какими-то девками, а мы с моей птичкой ошиблись за ужином на добрую дюжину рюмочек, – похмелье, между прочим, заразная вещь.
– Ладно, – вздохнул я, – до вечера. Кстати, отдавайте кимоно, оно все равно вам тут без надобности. Вот вам моя майка и шорты.
Колька с непонятной поспешностью повиновался.
– Кофе, кофе… – напомнила старуха Кэт, когда я спустился на веранду. Она выдавила до дна пол-литровый френчпресс, сграбастала ключ, спрятала его у себя в сарафане и только после этого наполнила глиняные чашечки.
Я поймал ее недоуменный взгляд, который она бросила на мое кимоно. Что ж, откуда ей знать, что это я купил его себе в Сан-Франциско еще восемь лет назад. Тогда меня поразило его простое совершенство – оно кажется сереньким, однако присмотревшись, можно разглядеть черненькие свастики на спокойном молочном фоне, а материя – я даже не знаю, и по деньгам тоже непонятно – шелк это такой крученый, или хлопок, или что? – жутко дорогая, по моим масштабам, была штука, но не стану же я ей сейчас объяснять. Пусть думает, что хочет.
– Попробуем ввести в заблуждение просвещенное человечество, – сказал я и подмигнул Кэт. – Сжальтесь над мыслителем, снесите ему каких-нибудь капель, пока Анны нет. Да, и шепните ей, что в саду плаваю я, чтобы ее не хватила кондрашка. А так – тсс!
– А как же, – подмигнула мне Кэт в ответ. – Буду тебя прикрывать.
Я подхватил чашечку, вытянул из-под стопки каких-то лохмотьев знакомую синюю папку с Колькиными афоризмами и вышел на крыльцо.
С тех пор как я сидел здесь с кефиром, прошло две недели. За это время сад потерял последние цветы, теперь это была густая зеленая масса, из которой в разных местах торчали архитектурные объекты, вроде облезлой крыши и столбов трухлявой беседки, обломков оранжереи, кривой этажерки с мятой сигарой напорного бака, покосившегося столба электропередачи с вечным, неподвластым времени, фонарем. Я попробовал то, что мне набухала Кэт: там было, наверно, две ложки сахару, но сам кофе оказался настолько забористый, что от первого глотка у меня внутри уж все застучало и губы стали сухими. Впрочем, у меня на рыбалке – пока я не разверну снасти – тоже колотится; или, когда я вижу свою птичку, бегущую ко мне по кромке прибоя; или во время обгонов на трассе – это всего лишь адреналин. Как там сказала моя птичка: ты – старый рыбак, ты – хитер? И еще – про нож? Все сходится. Тогда много ли нужно хитрости, чтобы сообразить, где закидывать? Боже мой, это и коню понятно, конечно, там, где они хватали наживку уже два раза!
Я двинулся по дорожке, ведущей в глубину зарослей. Солнце теперь энергично пробивалось навстречу мне через соседские чахлые ели, и на контре было совсем не разглядеть, что там впереди. А там, несмотря на жару, чирикали и свистели невидимые пернатые песнопевцы, причем совершенно беспечно. С моим появлением у колодца они бросили свою возню и шумно вспорхнули на полузасохшую яблоню. Не знаю, кто это были – какие-то разноцветные воробьи. Из крана в зеленую емкость сначала потекла желтая вода, потом она стала прозрачной. Я достал со дна свою панаму, окурок сигары, несколько листьев, сполоснул ванну и заткнул дырку деревянной затычкой. На меня, может, оттого что нагибался, накатила новая волна дурноты – опять потемнело в глазах. Я сел на край и стал смотреть, как мутная поверхность камня, омытая водой, открывала свою затейливую структуру и становилась блестящей. Потом я сбросил кимоно, повесил его на сучок, нахлобучил отжатую панаму, скинул ботинки, трусы и кое-как погрузился в тепленькую купельку. Стало, конечно, немного полегче дышать, но охватила тревога. Боже мой, подумал я, что я здесь делаю? Мне захотелось немедленно бежать к себе, к моей маленькой птичке, в нашу постельку, чтобы она снова прижалась ко мне вся-вся-вся. Какое нам дело до этого Николая Васильевича Меркурьева и его жены? С такой обороной им не страшен даже налет боевиков! Ворота на замке, Колька в темнице, да его и хрен найдешь в этом сумасшедшем доме, а у самой Аньки за поясом пистолет – могу спорить, она с ним теперь не расстается и без колебания начнет налить в любого, кто покажется ей подозрительным, если он попробует приблизиться к ее обожаемому забулдыге! А птичка моя? Она одна там, совсем одна! Хрупкая, нежная, доверчивая дурочка. Не здесь надо быть мне, а с ней. Что, там ванны нет, что ли? Черт побери, почему мне так херово?
Я дотянулся и вытащил из шортов пачку и зажигалку. От первой сигареты паника понемногу утихла. Вообще-то, расссуждал теперь я, она же сама меня сюда послала. Это – раз. Во-вторых, она говорила, что все контролирует, значит, это – уверенность, основанная, скорее всего, на интуиции, а женская интуиция – это ого-го! Это сильная вещь! То есть мне нужно не дергаться тут, а выполнять задание. Как она сказала: иди и сделай так, чтобы мы к этой теме больше не возвращались? Так. Выходит, птичка моя мне доверяет как никому, она на меня надеется. И потом, она же не одна на горной вершине – там кругом люди, посторонних туда не пускают. Дверь закрыта, окно закрыто, а в форточку можно просунуть разве что глаз, или хуй. А что для нее хуй? Игрушка, потому что она – женщина!
И я потихоньку взял себя в руки. В Колькиной рукописи я наугад прочитал: «С поверхностью трудно работать, поэтому „созерцать“ мы ходим с лопатами – с методами, принципами, стратегиями и прочая, желая непременно заглянуть в глубину, и тем самым уничтожаем суть дела. Это все равно, как если бы мы задались вопросом, как выглядит закат, и в поисках ответа включили над головой солнце на полную катушку. В полдень день молчит о золотящихся вершинах сосен». Я опустил лист и увидел, что на поверхности воды отражаются верхушки сосен. Я прислушался и определил, что на веранде Кэт разговаривает с Анной. Потом из кухни раздалось бряканье крышек, потом прилетел запах разогреваемой жратвы. Мне-то, небось, не додумаются ничего предложить, с раздражением подумал я, хотя голода никакого не ощущал, просто стало неприятно от ее невнимания. Я бы, может быть, даже отказался, потому что моя птичка без меня никогда ничего не кушает. Она будет терпеть до тех пор, пока я не приду и не скажу ей: все, тема закрыта, я сделал этого грязного ублюдка, поехали ужинать.
Но что значит «сделать», мне конкретно не представлялось. Ну, во мне, худо-бедно, девяносто килограмм. Конечно, до Жирного мне далеко, но его-то застали врасплох, он был настолько спесив и самонадеян, и не мог вообразить, что у кого-то на него рука поднимется – на такого зайчика. И Борька тоже – полный пентюх. Я-то, надеюсь, не забуду, зачем ко мне приближается незнакомый человек, когда я лежу тут в ванне. Просто встану и задержу его, как карманника. Что мне какой-то нож? Что мне какое-то электричество? Подумаешь, мне немного нездоровится, я уже почти привык, и это даже хорошо – злее буду. Да и кто такой, в конце концов, этот Баффало Билл? Обычный задроченный идиот, убогий, который не может кончить по-человечески и спускает только, когда видит фонтан крови. У него духу не хватит выйти один на один, он наложит в штаны, когда я выскочу.
Я на всякий случай огляделся. Все вокруг было в косых лучах – черное и оранжевое, значит – уже не меньше девяти. Здесь неслышно никому не подкрасться: на дорожке цепляются кусты, на целине – трава по пояс. Главное – не уснуть до сумерек, а потом уже нечего бояться, он не полезет в темноте, он же ничего не увидит и не получит удовольствия…
Солнце медленно ехало своим путем за еловой гребенкой и то ослепительно вспыхивало на странице, то светило на края ванны, но все равно читать было легко. Колькины перлы то злили меня, то умиляли. Противная теснота в груди накатывала и откатывала, подчиняясь какой-то своей скрытой логике. Периодически я подливал себе воды из бака, чтобы не чувствовать ее. Внезапно из кустов вынырнула какая-то фигура, я мигом опустил рукопись на землю, взялся за края ванны и слегка повернул голову.
– Коля… Ой! – пискнула Анна и тут же сказала: – Тьфу, я задумалась по дороге – забыла, что тут ты сидишь, испугалась, чуть не грохнула, ей-богу! На, – она сунула мне стакан. – Кэт прислала.
Я понюхал: какой-то коньяк.
– Что ты затеял? – спросила Анна, критически оглядывая меня в моем положении. – Зачем ты дал Коле снотворного? Он сейчас дрыхнет, а ночью пойдет куролесить, я из-за тебя не высплюсь. Зачем ты залез в нашу ванну, у тебя воды нет? Может, ты и Бабайку хочешь здесь купать? Или, может, вы уже поругались?
– Иди в жопу, Анечка, – пробурчал я. – Мне плохо. Полежу и уйду. Кто там у вас? Опять эти девки?
– Для тебя все – девки, – сказала она. – Это очень интересные люди, не то что твоя смазливая сучка. Они помогают мне, не дают Кэт замыкаться в своем горе, а с Элизабет я давно хотела познакомиться – я ее книжки читала.
– Оставь этот тон, Анна, – не выдержал я. – Ты оскорбляешь человека, который спас тебя… твою… твое… Иди по своим делам и не вздумай трепаться там, что тут я, а не твой ненаглядный умник!
– Подумайте, какие мы благородные! – процедила Анна и повернулась идти. – Отлеживайся и катись! – сказала она. – Я все поняла: ты стесняешься своих недомоганий, ты боишься, что она тебя выгонит, потому что ты – немощный. Прощайте!
Анна ушла, а меня совершенно скрючило от ее хамства. Я не мог понять, откуда у нее столько неприязни к моей милой птичке, почему она выбирает самые обидные слова, как она чувствует, куда нужно ткнуть, и что я ей такого сделал? Я пил коньяк, рассматривал его на солнце, дымил сигаретами, но меня все не отпускало. Действительно, поразительно: мы же с ней не просто родственники какие-нибудь, а самые были что ни на есть близкие, она выросла у меня в руках, мы всегда вместе стояли против всех, мы вместе похоронили всех, всех, всех и остались последними, кто носит эту фамилию. Не последняя, кстати, фамилия. И еще – этот дом остался…
Стакан почему-то выпал у меня из руки. Я поднял с земли рукопись, но и она выпала прямо в ванну. Выпала изо рта сигарета. Я ничего такого не чувствовал у себя внутри, только бесконечное удивление и еще легкую досаду, что не могу пожаловаться на случившееся своей маленькой птичке. Свет медленно таял, а сзади кто-то сказал противным детским голосом:
– Не шевелитесь, пожалуйста, у вас на голове бабочка, не пугайтесь, я ее сейчас аккуратно поймаю.
Я услышал странный запах этого существа, вернее, два запаха – запах человеческой крови и раскрытой пизды одновременно, а никак не ребенка. Ну, ты и дурачок, подумал я. Как тебя облапошили! – и тут же огромная острая боль разорвала шею и мое, уже остановившееся, сердце. Все остальное я видел почему-то со стороны. Я видел, как ванна буквально взорвалась, и из нее вертикально вверх вылетело гигантское голое тело, как его руки схватили за локоть по пути кого-то, кто обхватив его за шею сзади, пытался совершить какое-то действие, и через спину, сгибаясь вперед, со всего маху хрястнуло им об ванну так, что брызги воды взлетели выше дерева.
Я пришел в себя от боли – мой стоящий член упирался во что-то твердое, совсем для этого не предназначенное, кроме того, шея – она горела с левой стороны, как от ожога, и голова пульсировала огненными вспышками. И мгновенно понял, что я кого-то поймал – у меня в руках было что-то живое, оно было крупным – по силе, – килограмм, наверно, на шестьдесят, оно извивалось и билось! Я лежал на краю ванны – одна нога здесь, другая там – и сжимал в воде какую-то часть – что-то вроде руки. Чтобы не дать ему уйти, я перевалился через борт на это что-то и всем весом придавил его ко дну. Оно забилось еще энергичнее, ударило меня чем-то по голове, потом еще, еще. Я стал уворачиваться и в конце концов нашел положение, в котором удары стали скользящими, правда при этом моя голова оказалась под водой. Я задержал дыхание – главное, дать ему почувствовать всю безвыходность его положения: даже щука, когда ты даешь ей понять, что она намертво села, психически ломается. Но то, что это не рыба, было понятно с самого начала – по всему выходило, что это – он, что я поймал ЕГО, поймал, как щенка, как чумазого цыганенка, как глупого прожорливого ершишку! «Лежать, гнида! Лежать, тварь!» – рычал я, когда мне удавалось высунуть рот и глотнуть воздуха. Нет, я не давал себе ликовать победу, хотя мое сердце уже рвалось туда, к моей маленькой возлюбленной птичке, потому что я сделал ЭТО, и только когда ублюдок уже перестал дергаться, когда я выволок его из ванны и бросил мордой на землю, когда завел ему за спину руки, вот тогда я заорал во все горло и заплясал:
– Коля! Коля, иди сюда! Анька! Катя! – Но они уже прибежали – Анька, Элизабет, старуха Кэт, Элла, или Роза – как там ее, черт побери? – и опасливо сбились в кучку. – Вот ваш Баффало Билл, Екатерина Самойловна! Вот тебе, Анна, киллер, который хотел зарезать твоего полоумного пьяницу! Это он убил Жирного!
– Сам ты – полоумный! Сейчас же оденься, – закричала Анна. – Что ты орешь? – Она сдернула с сучка и бросила мне в лицо кимоно.
– Я поймал! Дайте мне какую-нибудь веревку! Он хотел меня прикончить! Позвоните в полицию! Найдите, чем мне связать ему руки! – Они не пошевелились, тогда я схватил ногу этого типа, развязал шнурок, выдернул его и дрожащими руками крепко связал за спиной большие пальцы рук, потом приподнял за пояс, потряс и изо рта у подонка вылилось, наверно, ведро воды. – Что вы стоите, звоните в полицию – пусть забирают, пусть его повесят, к ебени матери!
– Оденься, – снова закричала Анна. – Что ты наделал? Это никакой не киллер! Вот ее сумочка! – И она указала на синенький рюкзачок, который валялся под ванной. – Это Дина, дурак! Это же Дина!
Я посмотрел на мокрое длинное тело, оно действительно напоминало длинную. На нем были обычные ее вельветовые штаны и глухой тонкий свитер под горло. Я ногой перевернул его на спину, нагнулся, расстегнул брюки, просунул в ширинку руку – там ничего не было, то есть обыкновенный блядский лобок – лысый, бритый наголо, а потому остро колючий через трусы. Но я нисколько не растерялся: я закричал:
– Хуйня! Ищите! Тут где-то ее электрошок! Вот! – Я показал им свою шею. – Вот – она меня ебнула сюда! Ищите! Еще должен быть нож! Должен быть! Где твой нож? – заорал я прямо в бессмысленную Динкину морду, которая с открытым ртом уставилась в небо. – Признавайся, сука! – Мне захотелось съездить по ней ногой, но я ограничился одной оплеухой, и безжалостная Иродиада, Дина, убийца, отозвалась на это вполне внятным стоном.
– Не смей! – услышал я Анькин вопль. – Оставь ее! Оденься! Ты слышишь меня? Оденься! – Она кинулась ко мне, подобрала кимоно, набросила на меня.
Я отшвырнул ее в сторону вместе с кимоно и пошел вокруг ванны. Все эти клуши разбегались от меня, как собаки. Я стал внимательно рассматривать землю. «Ангел мой! – молился я. – Ангел мой! Я все сделал, как ты велела, я поймал убийцу в момент покушения, а эти сволочи не верят! Как им доказать? Что делать? Я больше не могу здесь, мне опять очень херово. Я хочу домой! Я сейчас выбью из этой грязной твари всю правду и пойду к тебе!»
И тут меня взяла за руку старуха Кэт.
– Ты – молодец, – сказала она. – Ты все сделал правильно. Теперь не суетись, все найдется. Ты после ванны, ты дрожишь. Не торопись, надень халат. Все кончилось, Баффало Билл попался. – Она подвела меня к длинной, уже моргавшей и кашляющей, возле которой присели Анька и Элизабет, а Элла стояла одна и смотрела на свою подружку, валявшуюся, как сломанный велосипед, вытаращенными глазами. – Видишь, и никуда не денется, мы во всем разберемся, – сказала Кэт. – Иди, полежи.
– Мы без тебя разберемся! – крикнула Анна. – Катись отсюда!
Я хотел ей сказать, что у нее или нет глаз, или нет мозгов, что она – предатель, каких свет не видел, но меня сильно тошнило и колотило, потому я отвернулся и пошел по тропинке, натягивая на себя кимоно. «Дура ебаная, – только и смог проговорить я, и потом все повторял и повторял на ходу эти слова, чтобы хоть как-то сдержать слезы. – Ебаная дура!»
На крыльце сидел Колька в моих шортах. Последние лучи солнца золотились в его стакане и расплывались в моих глазах в разные стороны.
– Старик, – сказал он и развел руками. – Что делать? Мат хереет! Нас уже никто не понимает.