Текст книги "Поперечное плавание"

Автор книги: Сергей Голукович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

В правую колонну вызвался поехать на мотоцикле с коляской старший лейтенант Соловьев. Старшина Гафуров, не надеясь на подготовку радиста в колонне Логинова, решил послать туда на помощь Женю Дорошенко. Соловьев сам сел за руль, водителя посадил на заднее седло, а Женю – в коляску. Мотоцикл глухо заурчал и умчался в темноту.

Понтонеры, подмяв под себя начавшую колоситься пшеницу, расположились на короткий отдых рядом с машинами и тракторами. Через некоторое время затихли негромкие разговоры, наступила глубокая тишина. Корнев сидел рядом с Гафуровым и с нетерпением ждал связи с колонной Логинова. Старшина методически то через микрофон, то ключом вызывал пропавшую станцию.

Неудача сопутствовала и Соловьеву. Больше часа он плутал в кромешной темноте по степи, дважды натыкался на стоянки немецких подразделений. Потом выехал на полевой стан, расспросил чабана, где находится. Оказывается, даже вернулся к Мешково на десяток километров. Муторно стало на душе Соловьева. «Ведь я сам к немцам заехал. А вдруг не вырвусь из вражеского окружения? Вот называется снял судимость». Поразмыслив, Соловьев решил заночевать в стане, дождаться рассвета.

Жена чабана принесла ведро воды, предложила умыться. Женя сняла и стряхнула в сторонке от костра гимнастерку.

– Товарищ старший лейтенант, слейте мне из ковшика, а потом я вам.

Голос Жени прервал невеселые мысли Соловьева. На какое-то мгновение в нем проснулось чувство, которое он питал к девушке с тех пор, как она появилась в батальоне. Соловьев тоже снял гимнастерку, стряхнул ее, зачерпнул ковшиком воду из ведерка, полил Жене на руки, потом плеснул на шею.

– Ой, холодно! – вскрикнула Женя, резко закинув руки на шею.

Ворот казенной рубашки с распустившимися тесемками вместо пуговиц распахнулся, и при свете костра Соловьев увидел девичьи груди.

Пока умывался Соловьев, хозяйка полевого стана успела подогреть на костре котелок с кулешом, пригласила поужинать.

Когда гости поели, она, наливая в кружку Соловьеву чай, настоянный на душистых степных травах, сказала:

– Я вам у стожка под навесом ряднинки кину. Как стелить – порознь или вместе? – Кивнула в сторону Жени.

Сам не зная почему, Соловьев ответил:

– Врозь не заскучаем, вместе не поссоримся.

Мотоциклист устроился спать в коляске. Соловьев и Женя улеглись на домотканой подстилке, накрылись рядниной.

– Страшно, – прошептала Женя. – Кругом немцы. Не угодить бы в плен.

У Соловьева сжалось сердце. Он и сам думал о том же. И про себя решил: «Живым не сдамся. Последний патрон – себе».

– Может, вырвемся, – ответил он, чтобы как-то утешить девушку, прижавшуюся к нему.

Голова у обоих пошла кругом, и они бросились друг другу в объятия.

* * *

В то же самое время на другом краю степи, за сотню километров от Соловьева, искал свой батальон и политрук Ястребинский. Двое суток назад он видел на горизонте колонну с понтонами, но догнать ее не смог: на его машине пробило прокладку головки блока мотора. Машина еле шла, а потом и вовсе остановилась. В поле увидели брошенный комбайн, разобрали его двигатель, сняли прокладку, поставили на свой мотор. Несмотря на ранение, Ястребинский как мог помогал шоферу и киномеханику. Как ни старались, на ремонт машины затратили почти полсуток.

Поехали в том направлении, в каком ушла колонна с понтонами. На поворотах дороги Ястребинский искал указки батальона, но их почему-то не было, хотя в станицах и редких хуторах люди говорили, что видели машины с железными лодками. Так добрались до Дона недалеко от станицы Цимлянской. И здесь узнали, что догнали не свой, а батальон Борченко. К большому огорчению Ястребинского, Борис Диомидович не имел сведений о батальоне Корнева. Но он посоветовал справиться о нем в находящемся недалеко батальоне Григорьева.

Проводив Ястребинского, Борченко задумался о судьбе 7-го батальона. Когда обеспечивали переправу наших частей на Северском Донце, Борченко имел своих связных и в штабе армии, и в штабе фронта. Обстановку на правом фланге Южного фронта он знал хорошо. В частности, что батальон Корнева находился на том участке обороны, где прорвались основные силы противника. «Успел ли Корнев вывести свой батальон из-под удара?» – не раз задавал он себе вопрос.

Ночью батальон Борченко обеспечивал переправу частей Сибирской стрелковой дивизии. Близким разрывом снаряда перевернуло лодку с отделением автоматчиков. Кто был в ней, ухватились за борта, а один не успел. Течением его отнесло в сторону, потянуло в омут. Боец стал тонуть.

Борченко был на берегу. Не раздеваясь, бросился в воду. Его, потного, разгоряченного, всего обдало холодом. В омут впадали родники. Он подплыл к бойцу, ухватился за вещмешок, резким рывком толкнул автоматчика к берегу. Подоспевшие товарищи подхватили его, помогли выбраться на берег.

Раньше не раз случалось Борченко до нитки промокать, зубами дробь выбивать осенними слякотными ночами. Или коченеть на переправах в зимние стужи, а никакие хвори не брали. А сейчас ночное купание не прошло бесследно: простудился. Совсем некстати. Уже понтоны сняты с воды и погружены на машины. Батальон готовится к маршу, а комбата одолевает противная, липкая слабость. Стоит утренний! холодок, а ему жарко. Сняв гимнастерку и майку, то и дело обтирает полотенцем испарину.

В сенях застучали каблуки военфельдшера Ксенофонтовой. Повернув голову к двери, Борченко почему-то не о своей болезни подумал, а как ее ноги в новых сапогах выглядят. Заметив недавно, что кирзовые, с широченными голенищами сапожищи всю статность военфельдшера портят, Борченко сказал помпохозу, чтобы сшили ей по ноге брезентовые. В обновке видеть ее комбату пока не приходилось.

Ксенофонтова, разрумянившаяся от быстрой ходьбы и ожидания встречи с комбатом, тревожно скользнула взглядом по его лицу. Заметила лихорадочный блеск голубых глаз под густыми дрогнувшими бровями, бисеринки пота на лбу.

Подала градусник, на кисть сильной руки положила свои тонкие пальцы: определила пульс; прослушала легкие. Все делала профессионально, по давно выработанной привычке. До войны работала врачом, да по просьбе мужа приписали ее в одну часть с ним на должность военфельдшера. Когда вошла, невольно залюбовалась широкими плечами, смуглой и гладкой кожей на буграх развитых мышц обнаженного до пояса майора.

«Воспаления легких нет», – с облегчением подумала она и, достав лекарства из сумки, стала прислушиваться к нарастающему нудному гудению. Борченко тоже насторожился.

Гудение перешло в завывание пикирующих бомбардировщиков. Послышались разрывы бомб. Они ложились все ближе и ближе. Заслышав свист, казалось, падающей на хату бомбы, Ксенофонтова вцепилась в плечи Борченко. Откуда только сила взялась, повалила его на пол. Раздался оглушительный взрыв.

Простенок между окнами рухнул, потолок осел на печь. В легкие ворвался противный запах сгоревшего тола. Когда вой самолетов стих, Борченко попытался встать. Ухватился за край висевшей на стене шипели и, потеряв опору, опять оказался на полу. Нижняя часть шинели упала на него, а верхняя осталась висеть на гвозде. Осколком бомбы ее перерезало вдоль хлястика, как ножом.

Ксенофонтова тоже посмотрела расширенными глазами на иссеченную осколками стену.

– Доктор, милая, быть бы нам покойниками! – придя в себя, сказал Борченко. Сам не сознавая, что делает, взял ее за плечи и поцеловал в один, а потом в другой глаз.

Ксенофонтова сначала чуть отпрянула, а потом, всхлипнув, прижалась к груди Борченко и замерла. Оба были счастливыми от того, что остались живы, и от того, что любят друг друга.

Прибыл связной из штаба фронта. Батальону приказано совершить марш. Батальон поступает в состав войск нового, Сталинградского фронта.

* * *

Батальон свой Соловьев нашел рано утром. Головные машины его шли через мост в станице Серафимович. В душе Соловьева смешались горечь и радость. Горечь за промашку, радость за благополучный исход блужданий по степи, занятой врагом.

Корнев был доволен, что наконец заместитель его нашелся. Тем более что связь с ротой Логинова восстановилась. Там сами устранили неисправность в цепи питания радиостанции.

Корнев следил, как через мост идут машины батальона. Покрышки их колес были в плачевном состоянии. «Батальон окончательно «разулся», к длительным маршам не готов», – с горечью отметил про себя. Повернулся к Соловьеву, поставил простым карандашом на зеленом пятне карты, недалеко друг от друга, два крестика:

– Здесь организуйте стоянку машин понтонного парка, а здесь – технической роты и ремонтников.

Навстречу колонне прошла полуторка с запасными колесами в кузове. С нее соскочил Копачовец, подошел к комбату:

– Десять машин поставил на том берегу Дона на колодки, колеса с них снял. Поставим их на отставшие из-за резины машины.

– Правильно решили, – похвалил комбат зампотеха. – Надо все скорее убрать на левый берег Дона.

Подъехавший на мотоцикле лейтенант Донец доложил комбату о том, что старший лейтенант Сундстрем уже размещает штаб и штабные подразделения в ближнем хуторе. В пятнадцати километрах от хутора расположился какой-то крупный штаб.

– Передайте Сундстрему: я немедленно выезжаю туда.

Не успел Корнев отъехать и двух километров, как над мостом появилась шестерка немецких самолетов. Началась бомбежка.

– Останови машину! – приказал шоферу комбат. Выйдя на обочину дороги, посмотрел вверх на самолеты, вернулся в «пикап». – Разворачивайся!

– Там же бомбят, – дрогнул голос водителя.

– Боитесь, товарищ Заболотный? А ехать надо!

Когда подъехали к мосту, самолеты уже улетели восвояси. Бомбежка обошлась без жертв. Но на мосту четыре пролета оказались полностью разрушенными. Приказав навести паромную переправу, Корнев решил без промедления ехать в соседний штаб. Через полчаса быстрой езды он подъехал к большому хутору. От забора на дорогу шагнули два бойца с автоматами и подали знак остановиться. Не выходя из кабины, комбат подал командирское удостоверение:

– Как проехать к начинжу?

– В пятой от колодца хате размещается.

Корнев вышел из машины. Нужную хату нашел быстро, у ее порога незнакомый старший лейтенант спросил:

– Вы к генералу?

– Да!

– Подождите, сейчас доложу.

Когда Корнев вошел в светелку, то увидел генерала со звездочками в петлицах, в котором узнал своего бывшего командира курсантской роты в инженерном училище. Решил напомнить о том далеком времени.

– Бывший курсант первой роты Ленинградского Краснознаменного военно-инженерного училища, командир седьмого отдельного понтонно-мостового батальона майор Корнев.

Поддавшись настроению Корнева, генерал в тон ему ответил:

– Бывший комроты начинж двадцать первой армии генерал-майор Кулиныч.

Оба были рады встрече. Генерал вызвал адъютанта и продиктовал шифровку в Москву: «В расположение двадцать первой армии вышел потерявший связь со штабом Южного фронта седьмой отдельный понтонно-мостовой батальон. Прошу указаний о его использовании». Прочитав записанное, подписал и, возвращая адъютанту, сказал:

– Немедленно на рацию.

Пока ожидали ответа, Корнев познакомился с обстановкой на южном фасе фронтов. Оказалось, что в первых числах мая противник неожиданным ударом смял соединения правого фланга Южного фронта и вышел в тылы Юго-Западного. Прорыв гитлеровцев на стыке наших двух фронтов вылился в их общее наступление, остановить которое пока не удается. Армии Южного фронта по приказу Ставки отошли на левый берег Дона в нижнем течении. В центре его большой излучины образован новый, Сталинградский фронт. Стало ясно, что установить связь с Южным невозможно.

Через два часа пришел запрос: «Доложите укомплектованность и боеспособность батальона». Корнев быстро составил телеграмму: «Батальон укомплектован на 90 процентов техникой и личным составом. Небоеспособен из-за отсутствия исправной резины на колесах машин».

Еще час ожиданий – и был получен короткий приказ: «Седьмому понтонному войти в состав войск Сталинградского фронта». Уточнив в штабе армии, что штаб фронта находится на южной окраине Сталинграда, Корнев решил выехать туда завтра рано утром. Остаток дня посвятил уточнению состояния всей техники батальона.

В пору решающих битв

1

Проснулся Корнев в пять утра. Сквозь дрему услышал, как зарокотал «пикап». Звук сначала был резкий и громкий, затем стал все тише и тише: машина удалялась. В еще неясном сознании возник вопрос: «Куда это он? Заправился еще с вечера».

Окончательно проснувшись, Корнев вышел во двор.

– Куда Заболотный поехал? – спросил часового.

– Сказал, что за сухим пайком.

«С вечера не мог получить, что ли? – с досадой подумал Корнев. – Всегда пунктуален, услужлив, а тут вдруг вовремя не получил продукты на дорогу. – И тут же усомнился: – А зачем они? Вместе со мной в штаб едут помпохоз Ломинога и начальник арттехснабжения Смолкин. Уж Ломинога-то наверняка запасся продуктами на всех и на всю поездку».

Корневу принесли специально пораньше приготовленный для отъезжающих завтрак. Посыльный доложил, что Заболотный быстро покушал и куда-то уехал с кухни.

Прошло полчаса. К штабу подъехали назначенные в поездку две полуторки, а «пикапа» все не было. Раздосадованный Корнев послал посыльных к продскладу и к стоянке цистерн с горючим. Те быстро вернулись и доложили, что Заболотный продуктами и горючим запасся еще вечером, а утром на складах не был.

Дежурный по батальону передал по телефону во все подразделения: если увидите «пикап», передайте, чтобы Заболотный немедленно ехал к штабу. Вскоре с паромной переправы по телефону сообщили: двадцать минут назад «пикап» переправился на правый берег. Шофер сказал, что комбат послал его отвезти бензин для машины, оставшейся на той стороне, и показал три канистры.

Это сообщение сильно встревожило Корнева. «Неужели сбежал к немцам? – закралось сомнение. – В кабине мои вещи: плащ, сапоги, главное – планшетка с картой, на которой на зеленом пятне, обозначающем лес, проставлены два крестика – район расположения батальона. Верно, других пометок на карте нет, но и сделанных достаточно для врага».

Корнев рассказал о случившемся комиссару и Тарабрину. Решили немедленно переместить технические подразделения в другой лес, километров за десять. Техническую роту, понтонный парк, а также ремонтников подняли по тревоге. Выезд в штаб Сталинградского фронта отложили.

Через четыре часа после исчезновения Заболотного над лесом, где была первоначальная стоянка техники и понтонных машин, появились две шестерки немецких самолетов. В течение двадцати минут они бомбили этот участок леса. Стало совершенно ясно предательство Заболотного. «Вот какого «надежного» шофера подобрал себе и порекомендовал подполковник Фисюн», – с горечью подумал Корнев.

В двенадцать часов дня комбат со своей группой выехал в штаб фронта. Вместе с ним на третьей полуторке поехал и политрук Тарабрин, решивший доложить о случившемся своему начальству.

До Сталинграда добрались под вечер. Начальником инженерных войск фронта оказался недавно назначенный на эту должность профессор военно-инженерной академии генерал-майор Ильин-Миткевич. Выслушав доклад Корнева, он усадил его напротив себя на стул.

– Выкладывайте, майор, с каким делом ко мне.

– Согласно шифровке, батальон вошел в состав войск фронта. Но он небоеспособен. Нет покрышек и камер для колес автомашин. Вот ведомость боевого в численного состава, опись требующихся материалов и запчастей.

– О шифровке знаю, указания о предстоящих действиях батальона получите в оперативном отделе, а техническим пополнением займется мой заместитель по снабжению.

К удивлению Корнева, генерал на его сообщение о предательстве Заболотного только и заметил:

– Ну что ж, батенька, бывают и трусы, и предатели.

Все отделы штаба фронта работали в полную силу и ночью. Корнев получил распоряжение передислоцироваться на сто километров ближе к Сталинграду.

Обратно Корнев возвращался в хорошем настроении. Все три машины были загружены доверху покрышками и камерами. И в батальоне Корнева ожидали хорошие вести. Нашел своих лейтенант Слепченко. Он вдоволь поколесил по степным дорогам. Несколько раз чуть не попадал к немцам, но в конце концов напал на указки батальона, по которым правильно сориентировался. Слепченко привез боевое распоряжение из штаба Южного фронта: батальону переместиться к станице Серафимович.

* * *

Жаркие дни лета сорок второго года для личного состава батальона были заполнены напряженным трудом: один за другим возводили деревянные мосты. Едва закончив их строительство, тут же подвязывали к сваям и пролетам толовые заряды: противник часто выходил к переправам внезапно. Наши войска с тяжелыми боями отходили в глубь излучины Дона.

Большая нагрузка падала на плотников. Среди них особенно выделялся ефрейтор Александр Лобов. Он почти не выпускал из рук топор и пилу. Ладно скроенный, мускулистый, с внимательным взглядом серых глаз на простом, неприметном лице, он сумел передать секреты своего мастерства многим понтонерам.

– Дерево чуять надо: понимать, как слои идут, как сучки посажены, – то и дело советовал он товарищам. – Вот и приноравливайся к нему, руби с умом.

И показывал, как надо топором орудовать. Все знали: если бревно оттесал ефрейтор, то хоть линейку прикладывай, а щелочки не найдешь.

Всем хорош был Лобов: исполнителен, аккуратен, трудолюбив. Умел держать себя во время бомбежек. Охотно брался за любое дело. Только одно просил не поручать ему: подвязывать заряды к готовому мосту. Не мог уничтожить то, что только что сделал собственноручно.

* * *

Как-то, вернувшись из штаба фронта, Слепченко привез Корневу распоряжение: явиться к новому начальнику инженерных войск. До штаба было меньше ста километров, и Корнев быстро прибыл туда. Каково же было его удивление, когда, войдя в комнату начинжа, он увидел за столом полковника Прошлякова. Тот встретил Корнева приветливо.

– Хотел сбежать от меня, а я опять в твоих начальниках! – пошутил полковник.

– Так уж получилось, что попал в полосу Юго-Западного фронта.

– Молодец! Вывел батальон без потерь. Позже мы сопоставили приложенную к твоему донесению схему маршрута с оперативной обстановкой. Получилось, что чудом выскочил из-под носа у немцев. Представил бы тебя к ордену, да, сам понимаешь, не время.

«Боялся, что придется отвечать за самовольный увод батальона в тыл, – подумал Корнев, – а получается наоборот – хвалят».

Полковник Прошляков развернул карту:

– Введу тебя в обстановку. На днях наши части, вероятно, оставят правый берег Дона. Немцы попытаются захватить твой мост: он опирается на остров, который им нужен. Так что не оплошай. Когда взорвешь мост, батальон выводи на Волгу этим маршрутом. А распоряжение получишь в оперативном отделе.

…Стоял жаркий день начала августа. Через мост в направлении острова двинулся обоз с ранеными. Дежурный по правому берегу лейтенант Парицкий обратил внимание на подозрительный вид раненых и сопровождающих: у многих так забинтованы головы, что они и рта не могут открыть. Да и бинты подозрительно чистые. А когда разглядел у сопровождающих на ногах явно немецкие ботинки, да еще в одной из повозок заметил плохо укрытый немецкий автомат, сразу решил: «Немцы!» Но виду не подал, а сообщил по телефону на остров, где находилась дежурная рота старшего лейтенанта Логинова.

Командир роты собрал по тревоге понтонеров, коротко объяснил им задачу, и бойцы укрылись за кустами. Едва обоз съехал с моста на остров, его окружили со всех сторон. В грудь немецких солдат уперлись штыки карабинов.

– Хенде хох!

Раздалось несколько выстрелов: застрелили пытавшихся схватиться за автоматы. Остальные гитлеровцы послушно подняли руки.

Пленных отвели в сторону, обыскали повозки. Нашли много автоматов, гранат, два ручных пулемета. Как выяснилось в штабе ближайшей дивизии, куда отвели пленных, они должны были укрыться на левом берегу, а с наступлением ночи захватить мост. Тогда по условному сигналу ринулась бы сосредоточенная в трех километрах от Дона танковая колонна.

Больше недели удерживали оборону наши войска. Им пришлось отойти, когда ниже по течению немцы форсировали Дон и вклинились почти до самого городского Сталинградского оборонительного обвода. Мост взорвали, и батальон, как обычно, тремя колоннами двинулся маршем к Волге. Согласно боевому распоряжению ему предстояло передислоцироваться в район, расположенный в сорока километрах севернее Сталинграда.

Проводив все колонны, Корнев стал догонять вторую роту. Догнал ее раньше, чем предполагал: колонна стояла на обочине. Объезжая машины, с раздражением подумал: «Что еще стряслось? Рота должна быть километров за тридцать».

– Притормози! – приказал шоферу, увидев выглянувшего из машины командира взвода. – В чем дело? Почему стоите?

– Остановил полковник Прошляков. Вас ждет в голове колонны.

Корнев подъехал к машине, в кузове которой находился старшина Гафуров.

– Нужна связь с первой!

– Сеанс с первой через десять минут.

– Сейчас надо.

– Первая отключилась и на прием не работает.

– Как только будет связь, передай: пусть первая до распоряжения стоит на месте, – приказал Корнев и поехал в голову колонны.

Выслушав доклад Корнева, Прошляков сказал:

– Вынужден остановить батальон. В состав фронта вошла новая армия. Батальон должен поступить в оперативное подчинение начинжу этой армии не позднее исхода суток.

Корнев увидел показанный полковником на карте хуторок, затерявшийся среди песков и тальниковых зарослей левобережья Дона, быстро прикинул расстояние.

– Товарищ полковник, у нас не хватит горючего, чтобы туда сегодня дойти.

– Ну, это комбатовская забота, – суховато ответил Прошляков. – Не мне тебя учить. С Оскола без горючего батальон вывел. Доберется комбат к месту вовремя, – считай, весь батальон там. С толком используй имеющееся горючее. Понял?

– Ясно, товарищ полковник! Разрешите выполнять?

– Как говорится, с богом. Я должен к двадцати четырем ноль-ноль получить по радио от начинжа донесение о прибытии твоего батальона. Потом командующему фронтом буду докладывать лично.

Проводив взглядом удаляющийся «виллис» Прошлякова, Корнев подумал о том, что у начинжа фронта землистый цвет лица. «Опять болезнь мучает, а сам на перехват батальона выехал. Мог бы послать кого-нибудь. Видимо, дело батальону предстоит серьезное».

Подбежал Гафуров:

– Товарищ майор, приказание первой передано.

– Передайте всем: пусть идут обратно.

Достал блокнот, написал записку технику-лейтенанту Смолкину, чтобы срочно организовал подвоз бензина.

…Наступила непроглядная ночь, когда Корнев разыскал в небольшом хуторке хату, в которой расположился начинж гвардейской армии. В передней половине, лежа на скамейке, похрапывал сменщик часового у входа. За печкой горела лампочка от аккумулятора. Широкоплечий полковник оторвал взгляд от карты, посмотрел на вошедшего майора. На его усталом лице появилась улыбка.

– Сам понтонерский комбат пожаловал?

– Так точно! – Представившись. Корнев доложил: – Батальон сосредоточивается на опушке леса, в пяти километрах восточнее хутора.

– Вот смотри. – Тупым концом карандаша полковник пробел по красной «гребенке», обозначающей линию обороны наших войск на недавно оставленном берегу Дона. – Здесь закрепились передовые полки двух наших дивизий. Вот тут построите временный низководный мост. Используйте близлежащий лес.

Корнев знал, что годного для строительства леса по левому берегу Дона почти нет, но промолчал. «Утро вечера мудренее».

– На какие грузы рассчитывать мост?

– На всякий случай для тридцатьчетверок.

Утром, едва рассвело, группы разведчиков в поисках строительного материала разъехались в разные стороны на пятнадцать – двадцать километров. Через три часа они вернулись. Хвойных лесов в ближайшем окружении не оказалось. Лиственные деревья сильно разветвлены и не имеют прямых стволов необходимой длины. В пяти километрах от предполагаемого моста растет осиновая роща с высокими и прямыми стволами.

Ни в одном справочнике сведений о допускаемых напряжениях на осину не было: она не считается строительным материалом. Но из жизненного опыта Корнев знал: осина, пока не высохнет, мало чем уступает по прочности сосне. Решил рискнуть. По ночам батальон обеспечивал переправу на плацдарм паромами из парка, а через два дня был готов и мост. Для проверки его прочности на берегу установили на поперечных прокладках полупонтон, заполнили водой. Нагрузка немного превышала заданную, но мост выдержал ее. Разыскали пожарный насос и регулярно поливали бревна, чтобы они не высохли.

Понтонеры, оставаясь в оперативном подчинении армии, обеспечивая переправу войск, одновременно развернули работы по заготовке деталей для дзотов. По ночам их вывозили на плацдарм и устанавливали в траншеях. Жизнь батальона вошла в размеренную колею: дежурство на мосту, заготовка леса, работа на площадке по изготовлению деревянных остовов огневых точек.

Так прошло около двух недель. Однажды в палатку Корнева вошел посыльный от начинжа армии:

– Товарищ майор, полковник просит вас срочно явиться к нему.

До штаба армии было около пяти километров, и комбат поехал за связным на своем «пикапе». Когда он вошел в штаб, кроме полковника, начинжа гвардейской армии, увидел там генерала Кулиныча, начинжа 21-й армии Юго-Западного фронта, в прошлом его командира роты по инженерному училищу.

Поздоровавшись с Корневым, генерал сказал:

– По вашу душу приехал. Гвардейцы, – кивнул в сторону полковника, – захватили плацдарм на правом берегу Дона. Начальство и нам приказало обзавестись плацдармом у станицы Серафимович. Что скажешь, если попрошу выделить нам на сутки четыре десантных понтона с моторами? Правда, армия наша входит в состав другого фронта, но дело мы делаем общее.

– Всегда готов помочь вам, товарищ генерал. Но я нахожусь в оперативном подчинении полковника. Как он прикажет.

– Я не возражаю, – ответил тот. – Все равно всем троим отвечать, если понтоны потеряешь.

Не прошло и часа, как вслед за генералом Кулинычем из перелеска выехала небольшая колонна. Возглавил ее лейтенант Логинов. В его распоряжении был взвод понтонеров и восемь полупонтонов. Понтоны разгрузили на берегу реки Медведицы, впадающей в Дон неподалеку от станицы Серафимович. Скрытно разведали берег, определив места причалов. С десантниками провели занятия по быстрой посадке и выгрузке.

Окончательно посадку назначенного в первый рейс личного состава произвели в конце ночи и бесшумно на веслах спустились по течению до Дона. В каждый понтон поместилось по пятьдесят бойцов с личным оружием и пулеметами. На рассвете, включив навесные моторы, броском преодолели ширь реки. Все получилось удачно. Одновременно с левого берега был открыт огонь из орудий и минометов. Противник десанту первого рейса не успел даже оказать сопротивление.

Лейтенант Логинов быстро вернул понтоны на левый берег и возглавил остальные рейсы. Опомнившись, гитлеровцы начали беспорядочный орудийный и минометный обстрел. Но было уже поздно. Восемьсот человек надежно закрепились и вели бой по расширению плацдарма.

Через два дня машины с понтонами благополучно вернулись в батальон. А еще через несколько дней пришел приказ командующего 21-й армией, которым он от имени Верховного Совета наградил лейтенанта Логинова медалью «За отвагу», а сержанта Гурского и с ним еще трех мотористов навесных двигателей – медалью «За боевые заслуги».

* * *

Батальон подполковника Борченко после переправ на Дону под станицами Цимлянской и Нижне-Чирской получил приказ построить причалы для пароходов и барж на Волге южнее Сталинграда. Понтонный парк предписывалось использовать как десантные понтоны для переправы на правый берег войск, а на левый раненых. На огромной ширине Волги, да еще рядом с пароходами и баржами, понтоны выглядели утлыми суденышками. Но они делали свое дело. За один рейс, длившийся в оба конца немногим больше часа, двадцать четыре десантных понтона батальона перевозили более тысячи человек.

В конце августа началась небывалая бомбежка Сталинграда. Волна за волною нескончаемым потоком шли немецкие самолеты, обрушивая бомбовый груз на позиции зенитчиков, на промышленные предприятия и жилые кварталы города. Хлынула масса беженцев, запрудившая переправы на Волге и дороги из города. Понтонеры, не покидая своих мест, восстанавливали пристани. Пароходы с баржами и десантные понтоны, рассредоточившись и маневрируя по всей ширине реки, продолжали рейсы, невзирая на вражеские бомбы и плывшую по Волге горящую нефть.

Фабрично-заводское училище, в котором был Витя, сын Борченко, было разбомблено. Ребят отправили на пристань. У причала их ожидала небольшая баржа и буксирный катер. Ребят разместили в трюме и на палубе. Вите досталось место на носу около якорной цепи. Катерок глухо затарахтел, натянулся буксирный трос, и баржа отчалила.

Уже близко от левого берега один из вражеских самолетов решил разбомбить баржу, но промахнулся. Тогда фашистский летчик на бреющем полете резанул по барже из пулеметов. Раздались крики и стоны. Летчик отлично видел, что на барже нет военных, что вся палуба заполнена подростками в черных ватниках, но на следующем заходе сбросил оставшуюся у него бомбу. Она перебила буксирный канат.

Мощный фонтан воды ударил по носу баржи. Витя, не успев опомниться, оказался смытым за борт. Течение быстро его отнесло в сторону. Вскоре он заметил плывущий невдалеке обломок бревна. Подплыл к нему и ухватился, пытаясь добраться к берегу. Сильное течение сносило бревно все дальше вниз по реке. Когда Витя уже стал отчаиваться, его заметили на буксире, тянущем большую баржу, и подобрали. Через полчаса он был на другом берегу.

Оглядывая ширь Волги, заметил пересекающие реку мелкие суда, похожие на понтоны. Часто забилось сердце. «А вдруг там понтонерская переправа? Может, там отец?»

Согреваемый этой мыслью, мальчик побежал вдоль берега…

2

Уже по-осеннему оголились леса и кустарники, а понтонеры Корнева все еще обеспечивали переправу наших войск через осиновый мост. Половина личного состава переболела малярией. Сказалось соседство с небольшим болотом.

Комбата эта противная болезнь миновала, а вот комиссара прихватила крепко. Однако пожелтевший от частого приема акрихина Иван Васильевич Распопов не подавал виду, по-прежнему большую часть времени находился в подразделениях. В штабной землянке его можно было застать лишь изредка, да и то поздно вечером.

В один из таких вечеров комбата и комиссара вызвали в штаб недавно созданного Донского фронта, в состав которого вошел и 7-й понтонно-мостовой батальон. К утру они были на месте. Корнев получил указания и вернулся назад, не зная, что в этот день решают его судьбу.