Текст книги "Поперечное плавание"

Автор книги: Сергей Голукович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Потом состоялся концерт художественной самодеятельности. Программа его была интересной. Так девушка из станицы и радиомеханик Деренкин исполнили арию Одарки и Карася из оперы Гулак-Артемовского «Запорожец за Дунаем». Правда, их пение под аккомпанемент гармошки политрука Тарабрина особого впечатления на некоторых не произвело, но всем понравились их костюмы. У Карася были широченные шаровары из выкрашенной в луковом пюре мешковины и умело раскрашенная под нарядную сорочку нижняя рубашка, а у Одарки – ленты и бусы, собранные едва ли не со всей станицы. Потом проникновенно и с большим чувством прочитал стихотворение Константина Симонова «Сын артиллериста» молоденький, недавно прибывший в батальон лейтенант Александр Парицкий. Среднего роста, по-юношески стройный и гибкий, он так понравился всем, что его стали запросто называть «наш Саша». По сути дела, еще мальчишка, которому недавно исполнилось восемнадцать лет, он завоевал большую симпатию. Понравился и тем, что был влюблен в понтонное дело, в котором весьма неплохо разбирался. И когда его однажды за это похвалили, с гордостью сказал: «Меня в училище обучал Герой Советского Союза майор Усов» – и был удивлен и обрадован, когда ему сказали, что Усов и службу начинал, и звание Героя получил в батальоне, в котором Парицкий теперь служит.

Всем понравились песни в исполнении Николая Крашенинникова. Выступивший за ним Жора Тюрин развеселил всех искрометной пляской под аккордеон и гармонь, а когда подустал, мастерски прочитал несколько небольших произведений Зощенко, что, как говорится, все за животики хватались.

Ломинога устроил праздничный ужин. Был рисовый плов с тушенкой. Немного выпили, попели и даже поплясали.

А потом снова пошли дни напряженной работы. 28 января Совинформбюро сообщило, что войска Юго-Западного и Южного фронтов, перейдя 18 января в наступление, заняли город Барвенково и важный узел коммуникаций – Лозовую. Захвачены большие трофеи, в том числе свыше шести тысяч автомашин.

В первых числах февраля Слепченко привез из штаба фронта приказ, в котором предписывалось выслать в район Барвенково команду шоферов для получения трофейных машин под парк ДМП и доставить со станции Тацинская в распоряжение начальников инженерных войск 37-й и 9-й армий шестьдесят тонн тола и пять тонн СВ – средств взрывания (детонаторы, бикфордов шнур, взрыватели).

На следующий день, едва начало светать, у штаба батальона выстроилась колонна из двадцати бортовых и пяти понтонных машин, в хвосте которой пристроились ремонтная летучка и санитарный автобус. Вторые шоферы для трофейных машин разместились в кабинах и в автобусе. Здесь же находились санинструкторы Гурский и Дуся Балбукова. Колонну возглавил зампотех майор Копачовец. В помощь себе он взял техника-лейтенанта Смолкина, ведающего артиллерийско-техническим снабжением. Вместе с ними решил ехать и комиссар.

– Дорога дальняя – больше трехсот километров. Хочу в деле побыть. – Потом, улыбнувшись, добавил: – Чем черт не шутит! Может, в штабе девятой армии повидаюсь со своим бывшим комбатом, командармом Харитоновым. Вдруг и поможет мне перевестись к танкистам. Ты не обижайся, только не лежит у меня душа к понтонерской службе.

Приехали в назначенный пункт поздно ночью. Откуда-то появившиеся саперы вместе с шоферами дружно взялись за ящики. Тол разгрузили в заброшенной наклонной штольне, а средства взрывания недалеко от нее, в небольшом каменном погребке. Ночевали в здании, превращенном в мастерские по изготовлению корпусов ТМД-6 (танковая мина деревянная) и ПМД-6 (пехотная мина деревянная).

2

Ранним утром зампотех майор Копачовец с комиссаром Фирсовым отправились в штаб 9-й армии, расположившийся километрах в двенадцати. Зампотеху надо было оформить получение трофейных машин, а Фирсов лелеял надежду повидаться с командармом. Дуся Балбукова с разрешения майора поехала на понтонной машине в соседний поселок, где находился армейский медсанбат. Ей хотелось повидаться со знакомыми девчатами и разжиться медикаментами.

На дверцах кабины понтонной машины белой краской был нанесен условный знак батальона: полоса в ладонь шириной, которую пересекают наискось две полосы поуже. Этот знак напоминал дорожные указатели, прибитые на пути батальоном от Днестра до Дона. Его увидал мальчуган в старом ватнике с большими заплатами на локтях. Спотыкаясь и скользя в канавах снежной колеи, он бросился за машиной. Подвернутые рукава распустились и болтались, как черные крылышки, затрепанная шапчонка съехала на затылок.

– Дяденька, остановись! – кричал он водителю.

На счастье мальчугана, водитель встречной машины заметил его, посигналил шоферу понтоновоза и, поравнявшись с ним, сказал:

– За тобой гонится малец.

Шофер притормозил, выглянул из кабины и недоуменно пожал плечами. Тем временем, хрипло дыша, мальчик догнал машину. Дуся, услышав разговор шоферов, открыла дверцу и, не веря своим глазам, ахнула.

– Да это, никак, сын Сорочана! Григас, ты?

– Тетя Дуся!

– Ты что тут делаешь? Где мама?

– Я за углем шел. Мама больная, а Петрусь печку караулит, – размазывая по лицу слезы и шмыгая носом, ответил Григас.

– А ты знаешь, почему папа не вернулся в батальон?

– Знаю, – ответил Григас, и слезы снова хлынули ручьем. – Папа убился во время бомбежки, а мы попали в окружение.

Дуся посадила Григаса рядом с собой, и через десять минут машина остановилась в небольшом селе у покосившейся хатки. Дуся вошла и увидела жену Сорочана. Аурика Григорьевна приподнялась на постели и тут же бессильно опустилась на подушки. Придя в себя, ослабевшим, тихим голосом рассказала обо всем, что приключилось с ними, когда поехали из Новой Одессы в направлении станции Снигиревка. Дуся определила, что у Аурики Григорьевны было воспаление легких, но, кажется, кризис уже миновал.

– Где же вы попали под бомбежку? – спросила она.

– Километров сорок отъехали, и около села Баштанка налетели самолеты. В этом селе похоронили Марка и всех убитых во время бомбежки. Сельсовет помог.

– А как в окружение попали?

– Задержались с похоронами. Да и машины у нас не стало.

Пока Дуся разговаривала с Аурикой Григорьевной, шофер понтоновоза привез к хате ящик с углем.

Когда Дуся рассказала командиру армейского медсанбата о случившемся с батальонным комиссаром Сорочаном и о трудном положении всей их семьи, он, вняв ее просьбам, поместил Аурику Григорьевну в отделение выздоравливающих и поставил обоих ее сыновей на все виды довольствия. Ребятам поручали легкую работу – скатывать в валики выстиранные и прокипяченные бинты. А еще обязанностью Петруся стало писать письма для тех раненых, которые сами этого сделать не могли.

* * *

Корнев лег спать, но дежурный по штабу доложил о том, что вернулись машины с комиссаром и зампотехом.

Комбат заспешил в помещение штаба. Там его уже ждали Фирсов и Копачовец. Зампотех, доложив, как привел машины, уехал в МТС, где была расположена основная техника. Корнев остался вдвоем с Фирсовым.

– Есть новости! – начал рассказывать комиссар. – Во-первых, мы с тобой скоро расстанемся: обещали забрать меня к танкистам. Встреча получилась без радости, и прощание будет без печали. Во-вторых, есть печальная весть. Впрочем, о ней лучше расскажет Дуся. Она в коридоре. Я сейчас позову ее.

У Корнева что-то сжалось в груди. Он несмело поднял глаза на вошедшую Дусю:

– Рассказывай!

Дуся рассказала о встрече с Григасом, о болезни Аурики Григорьевны и о гибели Сорочана. Достала из планшетки фотографию, которую дала ей Аурика Григорьевна. На ней был запечатлен Сорочан, лежащий в гробу.

– Одну такую фотографию я отдала инструктору политуправления армии. Он собирался написать донесение в штаб фронта о том, как погиб батальонный комиссар Сорочан.

Глаза Корнева, глядевшего на фотографию близкого человека, повлажнели. Он горестно вздохнул, тряхнул головой.

– Вот какая судьба Марку выпала. Надо Тарабрину показать: пусть сообщит сверхбдительному посланцу штаба фронта, как на самом деле все случилось. Жизнь Марку не вернешь, хотя бы доброе имя вернуть ему.

…В один из зимних дней по вызову политуправления комиссар Фирсов выехал в штаб фронта на эмке, закрашенной в белый цвет. Вместе с ним поехал и помпохоз капитан Ломинога, у которого были свои неотложные снабженческие вопросы к высокому начальству. Он, как и комиссар, надел полушубок, а шинель захватил с собой, чтобы пред очи начальства предстать в более строевом виде.

Через три дня эмка вернулась. Из нее вышли продрогший до костей Ломинога в шинели и завернувшийся в его полушубок незнакомый пожилой и сухонький командир. Корнев стоял на крыльце штабного помещения. Ломинога, одернув шинель, доложил о прибытии из командировки, что все вопросы в штабе фронта решил, что батальонный комиссар Фирсов остался в резерве политсостава, а к нам назначен новый комиссар.

– Это я. Батальонный комиссар Распопов Иван Васильевич, – сказал незнакомец и протянул руку.

Комбат и комиссар, приглядываясь друг к другу, вошли в штаб.

Раздевшись и немного осмотревшись, комиссар сказал:

– Вот мое предписание. Но это бумага. Она говорит, что я комиссар, а как сумею им быть, покажет время. Признаюсь – беспокоит, что совсем не знаю вашей, простите, теперь нашей, техники.

В его голосе и всей манере говорить и держаться Корнев почуял простоту и откровенность.

– Ничего, Иван Васильевич, – ободрил он комиссара. – Технику изучите. Было бы желание работать.

– Желание есть. И большое.

– Ну вот и отлично.

Завязалась откровенная беседа, затянувшаяся до позднего часа. На другой день новый комиссар ознакомился со штатным расписанием батальона, расспросил, где какие подразделения расквартированы, и на эмке уехал к ремонтникам и шоферам, обосновавшимся в МТС. Вместе с собой пригласил и комсорга Микуловича. В МТС пробыли они двое суток, а потом перебрались в станицу к понтонерам, занятым изготовлением парка ДМП.

Не вмешиваясь в ход работ и занятий во взводах и ротах, комиссар сумел поговорить с каждым командиром, политруком, коммунистом и даже комсомольцем. Только на пятые сутки комиссар с комсоргом вернулись на хутор. Заглянули на часок в штаб, а потом все время проводили в подразделениях зенитчиков, связистов, разведчиков, в службах хозяйственного и боевого обеспечения.

Март сорок второго года был капризным. Сначала потеплело, а потом пошел снежок, завыли порывистые метели. Зато в конце месяца солнце к полудню стало пригревать. А по утрам в апреле крыши домов украшала бахрома из прозрачных сосулек.

В один из таких солнечных дней у штаба остановилась полуторка. Проворно выбравшийся из кабины приземистый капитан в шинели, перекрещенной ремнями, вошел в штаб.

– Командир сто одиннадцатого отдельного понтонно-мостового батальона капитан Потопольский, – представился он Корневу и передал ему предписание. – Наш батальон сменяет вас.

В предписании говорилось, что Потопольский должен принять у Корнева готовую часть парка ДМП, трофейные машины для его перевозки и мастерские для изготовления остальной части парка. Необходимые механизмы и инструмент для мастерских уже занаряжены в Сталинграде.

В этот же день приехал лейтенант Слепченко. Он привез приказание о передислокации батальона в район города Изюм на Северском Донце. Учитывая весеннее состояние дорог, батальону предстояло двигаться эшелонами.

Корнев поспешил на ближайшую станцию для уточнения сроков и порядка погрузки. У коменданта, к своему удивлению, узнал, что через эту станцию уже прошли на запад эшелоны двух понтонных батальонов. «Опередили меня не иначе как Борченко с Григорьевым», – подумал он. Занялись с комендантом подсчетом требуемого числа платформ и вагонов для техники и личного состава батальона. Требовалось больше двухсот осей. Между тем состояние многих станций не позволяло пропустить такой состав. Решили грузиться в два эшелона. Начальником первого стал Соловьев, а второго – Сундстрем.

Погрузку закончили на другой день перед закатом, а с наступлением сумерек эшелоны один за другим двинулись в путь. Пришла ночь, и под мерный перестук колес всех потянуло ко сну. Корнев ехал в первом эшелоне. Намаявшись за день по путям вдоль вагонов, он устроился в штабной теплушке вместе со всеми службами батальона. Облюбовав себе местечко в углу на втором ярусе нар, подстелил шинель и, свернувшись калачиком, крепко уснул…

3

Эшелон, делая короткие остановки на станциях и разъездах, все шел и шел на запад. На платформах маячили часовые, на остановках они соскакивали на землю и, прохаживаясь вдоль состава, никого, кроме железнодорожников, не подпускали к нему. Уже светало, когда остановились на станции Изюм. Корнев проснулся, услышав чей-то громкий голос.

– Где командир части?

Заправившись и захватив полевую сумку с картами, Корнев соскочил на землю.

– Кому нужен комбат?

Командир в чуть набочок надетой фуражке с черным бархатным околышем протянул удостоверение:

– Начальник штаба шестьдесят четвертой отдельной танковой бригады подполковник Красных Иван Иванович. Будете переправлять нас через Донец.

Корнев тоже представился. Командиры обменялись рукопожатием, поднялись в штабную теплушку, стали искать пути решения предстоящей боевой задачи.

Тем временем Соловьев согласовал с комендантом станции порядок разгрузки. От эшелона отцепили крытые вагоны, а платформы отвели к торцовой разгрузочной платформе. Машины пошли вереницей по платформам вдоль состава и одна за другой начали съезжать, выстраиваясь на дороге, проходящей рядом с путями.

Солнце только взошло, когда начали освобождать и крытые вагоны. Это не потребовало много времени. Даже походные кухни с дымящимися трубами и те выкатили по сходням за считанные минуты. Помпохоз Ломинога, спросив у комбата разрешения, послал связных по ротам с приказанием вести людей на завтрак.

У сохранившейся станционной скамейки поставили складной штабной столик, застелили его простыней и принесли завтрак для командиров. Майор Корнев и приглашенный к столу подполковник Красных, торопливо позавтракав, освободили стол от мисок и, расстелив на нем карту, повели речь об обстановке на ближайшем участке фронта, о сообщенной бригаде ее предварительной задаче и о месте переправы.

Положение было сложное. Танкисты торопились как можно скорее переправиться через реку, а на станцию прибыл лишь первый эшелон батальона. Правда, это две понтонные роты с двумя третями парка. Можно было собрать два тридцатитонных парома под танки, один шестнадцатитонный большой площади и четыре десантных понтона для переправы людей с легким оружием.

Корнев уточнил свои расчеты на полях карты и сказал подполковнику:

– Можете доложить командиру бригады: мы сможем переправить за десять часов шестьдесят танков, мотострелковый батальон и весь остальной личный состав с машинами, пушками, легким оружием.

– За десять часов? – удивился Красных. – Командир бригады не пойдет на это. Надо бы раза в два быстрее.

– Соглашайся – не соглашайся, а по два танка на паром не погрузишь, – ответил Корнев. – Да еще неизвестна сноровка ваших механиков-водителей. Сомневаюсь, чтобы они легко управлялись с танками, полученными от союзников, с этими «Валентайнами» да «Матильдами». Танк надо точно по центру парома установить.

– Найдется у нас с десяток таких асов, – ответил Красных. – А что, если им и поручить погрузку на паром всех танков бригады?

– А остальные так и останутся без опыта переправы на паромах? – спросил Корнев. – А впереди у вас – не одна переправа под огнем и бомбежками.

– Я об этом, признаться, и не подумал. Ладно, доложим комбригу оба варианта. Пусть сам решает.

Не теряя времени, Корнев и Красных выехали в расположение танковой бригады. В голове колонны понтонеров поехал Соловьев. Повел ее он в пригородное село Протопоповку, недалеко от которого в лесочке расположились танкисты. Хотя деревья только еще начали покрываться нежными ярко-зелеными листочками, лес был более надежным укрытием для танков, чем голые улицы села. Лейтенант Донец со своими разведчиками еще раньше выехал обследовать и разведать прилегающий к Протопоповке участок реки.

Корнев и Красных приехали в лесок. Комбриг, майор, оказался не очень разговорчивым. В ответ на официальное представление Корнева сунул ему свою руку.

– Моя фамилия Постников. Выкладывайте, что вы там надумали…

Начальник штаба хотя по званию и был выше комбрига, однако вел себя корректно, тактично. Без лишних слов и подробностей доложил два варианта организации переправы танков. Комбриг внимательно, будто в первый раз видел, оглядел ладную фигуру своего начальника штаба, остановил взгляд на его красивом лице, изучающе посмотрел на Корнева и вдруг, задорно улыбнувшись, сказал:

– А если мы соединим оба ваши варианта в один?

– Как это? – удивился начальник штаба.

– А так. В каждом батальоне отберем лучших механиков. Они покажут остальным, как грузиться в съезжать с парома. То есть проведем занятие методом пешим по-танковому.

– Это идея, – поддержал комбрига начальник штаба.

Тут же сообща наметили место переправы, уточнили детали подготовки к ней.

Вскоре состоялись показные рейсы, а потом началась переправа. Когда она уже набрала четкий ритм, танкистов ждал приятный сюрприз: к реке подошел еще один тридцатитонный паром. Это подошел второй понтонерский эшелон, и рота Коптелова сразу спустила понтоны на воду. Оказалось, что, пока ремонтники, располагавшиеся в МТС, трудились над неисправными полупонтонами и трофейными машинами, Коля Гурский, любивший возиться с техникой, занялся забортными двигателями. Перебрал их, кое-что подладил – и все двигатели поставил на ход. Их установили на десантные понтоны, и переправа бригады заметно ускорилась.

Однако понтонеры были озабочены. Вода в реке резко прибывала: более чем на десять сантиметров в час. Приходилось перенастраивать пристани все выше и выше. Когда уже почти вся бригада переправилась, вода стала затапливать низкий луг на левом берегу.

Стремительные потоки воды, ударяясь в гористый правый берег, поворачивали от него к левому.

Отставшие от шумного ледохода отдельные льдины застревали, издали были похожи на рассевшихся на лугу белых гусей.

Пришлось уводить батальон подальше от берега. Его машины расположились в лесочке, который до этого занимали танкисты.

Со вторым эшелоном прибыл и лейтенант Слепченко. Он привез приказание батальону: навести переправы в тридцати километрах ниже по течению от города Изюма.

Туда срочно выехал со взводом управления лейтенант Донец. Ему было приказано выбрать и обозначить указками наиболее удобный путь по весеннему бездорожью и наметить места для паромных и десантных переправ. О наводке моста не могло быть и речи. Половодье разливалось все больше и больше. Часть домиков на прибрежной улице уже залило под самые окна.

Часа через три после отъезда лейтенанта Донца батальон начал марш. Понтонеры прибыли на низкий берег разлившейся почти на километр реки. То там, то тут выглядывали из воды наполовину затопленные деревья. Местами торчали болотными кочками зазеленевшие вершинки кустов.

Лейтенант Донец умело выбрал маршрут движения, и колонна шла без задержек. А вот с выбором мест для причалов у него ничего не получилось. Напористое течение легко сносило небольшие надувные лодки разведчиков, и они никак не могли нащупать курс, пригодный для прохода катеров с паромами. Нашлись в батальоне остряки: «Донец лейтенанта Донца за нос водит».

Корнев всерьез задумался над неудачей разведчиков. Для нормальной работы буксирных катеров требовались не менее как полуметровые глубины, а то и побольше. Как найти такое направление, когда местами даже вершинки кустиков торчат из воды. Решил посоветоваться с Соловьевым и Сундстремом. Втроем надумали снарядить для разведки десантный понтон с гребцами и забортным навесным двигателем. Понтон легко проходит на глубине чуть больше двадцати сантиметров, а на сильном течении ему помогает навесной двигатель.

Погрузили в понтон копья с вешками для обозначения границ выбранного курса с необходимыми глубинами и ограждения мелей. В понтон к разведчикам сели Корнев и Сундстрем. Соловьев остался на берегу руководить сборкой паромов. Сундстрем обладал исключительно точным глазомером. И теперь, пользуясь крупномасштабной картой, довольно точно определил скрытые мели и нашел глубокие места. Ориентирами ему служили очертания берегов, выступающие из воды деревья и кусты.

Тем временем мы, где гребя веслами, где упираясь ими в дно, а порой и запуская навесной забортный двигатель, которым взялся управлять сам Коля Гурский, без особых затруднений добрались по извилистому курсу до основного русла реки. Прошло немногим больше часа, фарватер с глубинами не меньше пятидесяти сантиметров был надежно обозначен вешками с привязанными к ним побелеными известью метелками.

В рейсы ушли шестнадцатитонные паромы и десантные понтоны. К вечеру уже использовался весь парк. На реке стало оживленно и тесновато. То и дело слышались команды: «Одерживай правее!» Скопившиеся на левом берегу штабеля ящиков с боеприпасами, бочки с горючим, мешки с продуктами и многое другое, необходимое для войск, перебрасывались на правый. Переправа работала круглосуточно, замирая на часок только в самое темное время, когда метелки на вешках были не видны.

Высокая вода продержалась неделю. Потом быстро, как и прибывала, пошла на убыль. И река вскоре вошла в свое обычное русло. В приказании полковника Прошлякова вид переправы батальону не указывался. Большая вода спала, и комбат задумался: «Можно навести шестнадцатитонный мост. Но стоит ли? Парка на него едва хватит. Может, лучше пустить в дело шесть паромов, только количество пристаней увеличить?» Прикинув все «за» и «против», решил: «Будем держать пункт паромных переправ. Это в случае налета немецкой авиации надежнее».

Пятые сутки, в основном по ночам, работали все шесть паромов. В эти часы оживленней становилось на армейских дорогах, и у причалов иногда скапливалось до десятка машин. Зато днем зачастую хватало и двух паромов. В одну из ночей дежуривший на правом берегу лейтенант Логинов сообщил по телефону в штаб батальона, разместившийся в землянке, о прибытии в район переправ начальника инженерной службы армии полковника Хвостова.

Корнев сел на первый же отчаливающий паром и поехал на другую сторону реки. Он быстро нашел Хвостова и представился ему. Тот резким, недовольным голосом спросил:

– Это у вас всегда такое скопление машин? Почему не навели мост?

– Машины скапливаются только в ночное время. Да и то далеко не всегда. Днем обычно обходимся двумя паромами. А мост наводить считаю нецелесообразным. Ширина реки сто пятьдесят метров, и в резерве останется мало полупонтонов.

– С мостом повременим, – согласился полковник. – Обойдем сначала все причалы на берегах, потом посмотрим вашу работу днем.

Дальше разговор между полковником и майором пошел в спокойных тонах. Начальник инженерных войск с интересом осмотрел пристани из комплекта парка на металлических опорах, довольно легко меняющих свою высоту в зависимости от уровня воды. Только перед рассветом, когда подход машин заметно сократился, решили передохнуть. После нескольких стаканов молока, откуда-то добытых ординарцем полковника, решили немного поспать. Полковника разместили в палатке на месте помпохоза Ломиноги, еще ночью уехавшего на полевые склады по своим снабженческим делам.

Утром проснулись поздновато. Позавтракали на поляне около походной кухни и пошли в штабную землянку. Полковник показал район на карте, примерно в тридцати километрах от переправы, где находятся основной и запасный командные пункты 37-й армии. Расспросил Корнева, как распределено дежурство понтонеров на переправе.

В это время раздался звук сирены и послышалась команда:

– Воздух!.. Воздух!

Хвостов хотел выйти из землянки, но Корнев остановил его:

– Сейчас всякое движение в районе переправы запрещено.

С наблюдательного пункта на высокой горе рядом с селом, раскинувшимся по правому берегу, вовремя заметили самопеты врага. Поданный с него сигнал повторили у пристаней, и все паромы, закрывшись маскировочными сетями, замерли у берегов. Самолеты сбросили несколько бомб и ушли в юго-восточном направлении. Через десяток минут Корнев дал команду: «Отбой воздушной тревоги». Проинструктировав комбата, полковник Хвостов уехал к себе в штаб армии.

Однажды около штабной землянки остановилась пятнистая, выкрашенная в три цвета эмка.

– Где тут ховается Виктор Андреевич? – обратился к часовому приехавший.

Часовой узнал в нем бывшего комиссара батальона.

– Товарищ батальонный комиссар, командир батальона в штабе.

Матвей Игнатьевич Фирсов вошел в землянку, тепло поздоровался с комбатом.

– Ну как дела, Виктор Андреевич? Опять воюешь в тылу, за сто километров от фронта? Не обижайся! Выручай.

– Понял, – улыбнулся Корнев, догадавшись, о чем идет речь. – Что за техника?

– Два КВ, тонн под шестьдесят каждый, и четыре тридцатьчетверки.

– Когда они прибудут?

– Вслед за мной идут. Минут через тридцать будут.

Корнев вызвал к телефону дежурившего на переправе лейтенанта Переплетчикова и приказал собрать один 60-тонный паром.

Через час два тяжелых танка были уже на другом берегу. Их переправляли по отдельности. Когда очередь дошла до тридцатьчетверок, мнения разделились. Корнев предлагал на паром загружать по одной машине, Матвей Игнатьевич – по две.

– Наши орлы-механики справятся, – заверял он.

И верно: первые две тридцатьчетверки переправили вполне благополучно. А когда стали разгружать последнюю пару, механик головного танка быстро съехал с парома. Стоявший за ним танк не успел разместиться по центру настила. Паром сильно накренился. Крайние понтоны заполнились водой, паром начал тонуть. Танк оказался на дне, чуть показывая верхушку башни. Механик успел выскочить через открытый передний люк.

Прошло немало времени, пока с помощью водолаза Самбурова и танк, и погнутый паром были отбуксированы на берег. Еще через час, заменив у танка аккумуляторы, прочистив двигатель и сменив масло, механик с другого танка поставил искупавшуюся машину в хвост колонны. А незадачливого, допустившего аварию и натерпевшегося страху техника посадили пассажиром в другой экипаж.

Понтонерам легкомыслие их бывшего комиссара обошлось дорого: пять изогнутых полупрогонов и три полупонтона с измятыми бортами, не считая двух десятков сорванных и лопнувших стрингерных болтов.

* * *

В один из весенних дней Корнев получил письмо от жены, четвертое по счету. Елизавета Петровна с семьей находилась в эвакуации в одном из заволжских сел. Она просила Корнева беречь себя, не беспокоиться за нее и детей. В конце письма было несколько наивных строчек, написанных рукой Алены. На листе также был обведен контур ручки Вовочки. «Как-то живется там вам, мои дорогие?» Вспомнил прошлогодние переправы, гурты скота на них и толпы беженцев. «Нет, мои еще не бедуют».

Почту в 7-й батальон привез лейтенант Слепченко. С ним пришло две машины: одна – закрепленная за ним полуторка, а другая – «пикап», возвращенный подполковником Фисюном. Шофер «пикапа» ефрейтор Степан Заболотный был с Фисюном с первых дней войны. Он привез записку: «Товарищ майор! Возвращаю «пикап» в полное Ваше владение. Меня отзывают в Москву. Когда получу назначение и обоснуюсь на новом месте, сообщу. Прошу тогда откомандировать ко мне Степана. Он сумеет добраться и без машины. 30.04.42. Фисюн».

Осмотрев «пикап», Корнев нашел его в хорошем состоянии и решил, что будет ездить на нем сам, а свой газик – передать Соловьеву. Так в батальоне стало три легковых машины.

В тот же день получил письмо и подполковник Борченко, командир понтонно-мостового батальона, оборудовавшего переправы на другом участке Северского Донца.

Борченко торопливо вскрыл конверт и стал читать:

«Папа! Я уже не знал, как и написать тебе. Записная книжка у меня сгорела во время бомбежки нашего поезда. Она осталась в вагоне вместе с курточкой и чемоданом. В кармане рубашки сохранился только комсомольский билет. Номер твоей полевой почты я не запомнил. Дядю Афанасия, с которым ты меня отправил в Харьков, убило и половину поезда разбило. Страху я натерпелся и теперь все думаю, как ты там во время бомбежек. Потом остатки поезда собрали и привезли в Сталинград вместо Харькова. Я поступил в ФЗУ при заводе «Баррикады». Мой адрес: Сталинград, Верхний поселок, ФЗУ № 4. А твой адрес мне сообщил капитан Потопольский. Он был на нашем заводе, заказывал железные детали к какому-то понтонному парку. Я у него в петлицах увидел наши понтонерские значки, спросил его, не знает ли он о тебе. Он и сказал твой адрес. Я сразу сел за письмо. Я работаю на заводе и получаю паек. Я уже токарь, точу детали к пушкам. Работа мне нравится, хотя и устаю. Мне выдали ватник и ботинки. У меня есть запасная пара белья. Стирают нам белье жены рабочих. Пиши, что знаешь про братиков и маму? Жду ответа. Твой сын Виктор».

Борченко задумался. «Пиши, что знаешь про братиков и маму?» А что я знаю? Почти ничего». С августа прошлого года не было писем от жены. В последнем она писала, что живет на хуторе ближе к Полтаве, чем к Харькову. Эта местность давно уже занята врагом.

* * *

Комиссара батальона Распопова многие командиры называли по имени и отчеству, ибо он сам обращался так ко всем в штабе, к командирам и политрукам рот. Случалось, прибежит посыльный к шоферу эмки ефрейтору Замрике и скажет: «Иван Васильевич приказал подать машину к штабу». Когда многие узнали, что комиссар на гражданке был председателем райисполкома, то стали подшучивать над фамилией шофера: «Ты сам зам, а возишь председателя». Узнав об этом, батальонный комиссар только посмеялся.

– Хорошая шутка. Кончится война, глядишь, и будешь заместителем председателя райисполкома, товарищ Замрика.

Между тем комиссар любил воинский порядок и настойчиво добивался его в батальоне. Был требователен, принципиален.

Все быстро привыкли распоряжения комиссара выполнять точно и в срок: знали, что тот обязательно проверит, как оно выполнено.

Как-то под вечер он подошел к Корневу, что-то писавшему.

– Домой пишешь? Вот и хорошо. Я завтра еду в политуправление фронта. Захвачу и твое письмо. С фронтовой полевой почты оно быстрее дойдет.

– А зачем в политуправление? – поинтересовался комбат.

– Повезу молодых коммунистов получать партбилеты. Распорядись, чтобы в строевую полуторку скамейки поставили. Человек на десять. Я свою эмку тут оставлю.

Через два дня комиссар вернулся из штаба фронта. Корнев вышел встретить приехавших. Пожав каждому руку, поздравил со вступлением в партию и остановился около стоящих в сторонке старшины и двух рядовых.