Текст книги "Морские тайны древних славян"

Автор книги: Сергей Дмитренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

Русско-поморские судовые термины

"Проследите терминологию морских и судовых слов, употребляемые нашими плавателями, – писал П. Богославский, – вслушайтесь в этот язык, и вы найдете еще уцелевшие, свежие остатки старины.

<…>

Слова, относящиеся к оснащению и вооружению судна:

аюша;

беть, благодать, большая или середовая мачта, большой парус, буглина, буглин, буглинный шест, буйна, буйно, бурундушина, бурундук;

волок, верхница, верховая снасть, ветарница, возжи, ворот;

гребок, гуж;

дрог;

завоз, завозня;

кочевая снасть, кочет, кочетье;

лодейная снасть;

малый парус;

накозье, нижница, нижняя снасть, нога носовая, ноги коренные, ноги становые, ноги переметные, ножки, носовой парус;

однодеревка, отключина, оттужка;

пик, поводец шейма, повод шишка, повой, прищеп, подборные скуты, подзор, порочка, правило, пракуль, приступки, прищепа, прямой парус;

райна, ракса;

середова, середовое дерево, снасть железная, стяг;

тетива, теплина;

Слова, относящиеся к частям корпуса и судостроению:

алаж;

бабка, баран, баркоты, бокарь, божули, браница;

весляр, ветренница, виндечка, вица, вичье, влаги, внутрення обшива, водорез, вонна обшива, востродонное судно, втесневик, выход, выладь;

гнездо;

днище;

заколенки;

казенка, кекора, клещи, кокора, кокорье, колода, конец, корга, сопец корга, корг, коренные опруги, коржек, кормоватка, кормовая бабка, кочетница, кочка, крень, кренья;

ладыга, лежни, лекало;

матица, мачтовая дверь, мостик, мосты;

набор, набои, напарьги, напарье, нарубень, настлань, нашва, нашесть, носовая заборница, носовой боран;

оброча, огородня, опруг, опруги, отвал;

паз, перешва, поварня, подель, половинки, порица, порубень, потеряй, приказье, птаха вичья;

решетина;

скулы, слань, слега, сопец, был конец, средняя бабка, стлань, столб; телгас, тесница, топорного дела судно, траля;

упруг;

шесток.

Приведенных слов немного, они не охватывают все понятия, относящиеся к судостроению и оснащению судна, но их достаточно, чтобы судить об уровне старинного судостроения на Белом море. Укажем, например, на слово «потеряй», которое у поморов означало узенькую дощечку, положенную внакрой обшивки вдоль носового корга. Характерно, что и такая незначительная деталь имела свое название. Приведем еще несколько наименований основных частей корпуса: «матица» – киль, «опруги» – шпангоуты, «корги» – штевни, «решетина» – стрингер, «перешва» – бимс, «нашва» – доска обшивки корпуса" [5].

Глава VII. Откуда пошла Русская земля

Сегодня какой-нибудь «чистейший русич» из Вологодской области уже просто не поверит, что его дед говорил еще по-вепски. Точно так же исчезли ливский язык в Латвии, водский или ижорский в Ленинградской области, исчезает карельский язык в Калининской области. О масштабах этого процесса можно судить по тому факту, что в XVIII в. карелы составляли большую часть населения Тверской губернии.

В. И. Паранин

Историческая география летописной Руси

Откуда же берет свое начало Русская земля? Этот вопрос до сих пор остается открытым.

Конечно, от славян Поднепровья, а точнее, от тех, которые жили на реке Рось, говорят одни исследователи. От ильменских славян – словен, которые получили свое название от варягов, как сказано в общерусском летописном своде XII в. "Повесть временных лет": "А словенский язык и русский одно есть, от варяг бо прозвашася Русью, а первое беша словене", – утверждают другие. Из чего должно следовать, что Древняя Русь – это славяне, от которых и происходит русский народ. Однако все обстоит гораздо сложнее.

Северные просторы. Кижи. Каждая из построек на острове Кижи отмечена удивительным сочетанием целесообразности и красоты

Древние русские летописи пестрят оговорками, которые вызывают недоумение и ставят в тупик читателей. Например, сообщение из «Повести временных лет» о походе князя Олега на Царьград: «Сшейте руси паруса из па-волок, а славянам копринные». Из чего должно следовать, что в те времена название «русь» не распространялось на славян.

Карта современной России буквально кишит странными названиями, не переводимыми на современный русский язык. И даже, казалось бы, чисто русские названия (читай: славянские), на самом деле таковыми не являются. Например река Гусь, на которой стоит знаменитый город Гусь-Хрустальный. "Не правда ли, странное название для реки – Гусь? Этот левобережный приток Оки течет по Владимирской и Рязанской Мещёре.

Любая старая река – это еще и памятник языковой культуры. Например, название реки Оки появилось много столетий тому назад, когда на ее берегах жили предки чудских племен (древние финно-угры). Они назвали свою реку Йоки, что по-фински означает просто "река", "речка". До наших дней сохранилось похожее название Йоканьга (река на Кольском полуострове). В Ленинградской области город Териоки давно переименован в Зеленогорск, а вот название реки осталось.

К северу от Москвы расположены рядом два города с "речными" именами: Икша (Йекша) и Яхрома (Йакрома) – переводится как "земля рек и болот".

Но вернемся к нашему Гусю. С какой стати пришло в голову обитателям Мещёрской низменности называть свою реку… гусем? Ведь никто из чуди не знал, как называют по-русски эту птицу, потому что славяне появились в Мещёре лишь в конце [первого] тысячелетия нашей эры. Тайну названия притока Оки раскрыли лингвисты. Есть в финском языке слово "kuusi", что значит ель, еловый. Таким образом, финноязычные аборигены Мещёры дали реке название Еловая" [40].

Аналогичная картина складывается и с названиями Таруса и Суздаль.

"Наименования, созвучные Тарусе, встречаются в нескольких местах севера европейской части России. В Карелии есть озеро Большой Торос, а река Тарасьеки впадает в реку Ирсту. Все это гидронимы небольших речек, притоков, то есть поперечных водоемов. Это наталкивает на мысль, что в основе названий лежат слова, соотносимые с марийским (ближайшим родственником вымершего мерянского языка): "тореш" (поперек) и мордовским "трокс".

Когда-то, полтора тысячелетия назад, в центре и на севере России обитали племена, близкие по языку к современным марийцам и мордве. Следов материальной культуры от них почти не осталось, неуловимое время стерло их. Но остались географические названия. Если правильно прочесть их, то, возможно, они подскажут, какой этнос (народ) так назвал холмы, реки и озера. Думается, поможет и обращение к родственному мерянскому – саамскому языку. Ведь предки саамов обитали когда-то в северном Поволжье и были соседями мери. Так, загадочная Бица, надо полагать, – Сосновая река (саамское "пиец" – сосна). Мцена (сравни "миец" – лес) – Лесная река. Ворона и Воронеж – Лесная река ("вор" – лес на многих языках центра и севера России).

Отыскать названия, созвучные Тарусе, можно и на Кольском полуострове и в сопредельных землях. Например, в верховьях бассейна реки Улиты, правого притока реки Туломы, есть озеро Тарос. Мыс в северо-западной части озера Большая Имандра зовется Поперечным наволоком (дословный перевод с саамского Тоареснярг). В Северной Норвегии в уезде Квенантен находится хутор под названием Тоарас (поперечный). Таким образом, название реки Таруса – поперечная, то есть приток. Любопытно, что на диалекте самих северных саамов любой приток реки звучит: туарьес-йуха, что в дословном переводе значит – поперечная река" [67].

А вот что означает название Суздаль: "…памятуя, что на территории Владимирского ополья, в междуречье Волги и Оки, до прихода славян в X в. жило финно-угорское племя меря, связывали Суздаль с финским "суси" – волк. Но это слово имеет ограниченный ареал – оно бытует только в Западной Финляндии. Оказалось, что у соседних с мерей племен волк зовется совсем по-другому: "хук-ка" – у карелов, "хяндиказ" – у вепсов, "пире" – у марийцев, "верьгиз" – у мордвы.

Может быть, разгадку слова "Суздаль" мы найдем в местной флоре? Дело в том, что в бассейне реки Оки и в окрестностях Суздаля растет смородина. Карелы ее называют "сеструой", вепсы – "сестринад", а мордва – "шукштору". Логично предположить, что и у мери, чей язык близок мордовскому, название этой ягоды звучало сходным образом. Соотнеся мордовское "шукштору" с аналогичными словами на остальных финно-угорских языках, получим предположительное "суштар".

Известно, что в финно-угорских языках в конце слова звук "р" может заменяться на "ль". Уж не назвала ли меря водоем (ручей) или овраг поэтическим словом Сушталь, то есть Смородинный?

Итак мерянское "Суштал", став названием русского города, в соответствии с особенностями местного древнерусского говора сначала превратилось в "Суждаль", о чем свидетельствует летописное упоминание от 1024 года, а позднее обрело свое современное звучание" [68].

И такая тенденция наблюдается по всей Центральной и Северной России. Взять хотя бы название древней Рязани, происходящее от слова "эрьзень", или название самой матушки Москвы.

Складывается довольно странная и даже мрачная картина истребления одного народа другим. Некоторые могут подумать: мол, жила-была, не тужила мирная меря, и вдруг все куда-то исчезли, а на их месте стали жить невесть откуда взявшиеся русские – потомки славян. Однако с чего бы это в русских былинах и сказках, в сказках соседних народов, а также в древних летописях отсутствуют какие-либо упоминания о такого рода катаклизмах. Достоверные данные из области антропологии также опровергают это.

Вот что по этому поводу пишет В. И. Паранин: "Одной из динамично развивающихся наук в наше время является антропология. Ею в последние десятилетия получен ряд интереснейших результатов, которые тем не менее не находят никакого отражения в исторической науке. Так, антропологические исследования свидетельствуют о расовой тождественности современного населения Финляндии, большей части Прибалтики и северо-западной части России.

Таким образом, мы имеем огромный массив антропологически однородного населения, который включает Финляндию, Карелию, Прибалтику, а также население Ленинградской, Новгородской, Псковской, части Московской, Ярославской, Вологодской и Архангельской областей России. Но такая картина совершенно не увязывается с основным положением начальной истории Древней Руси о массовой колонизации славянами лесной зоны Восточной Европы и о поглощении ими местных балтийских и финских народов.

Что же касается славянской колонизации севера, то, во-первых, данное положение противоречит здравому смыслу, поскольку невероятно, чтобы значительные массы земледельческого населения перемещались из благодатного в сельском отношении лесостепного Среднего Поднепровья в гораздо худшие условия севера.

Во-вторых, на севере Восточной Европы и не могло быть свободных сельскохозяйственных земель для расселения пришельцев с юга" [48].

На этом основании Паранин делает парадоксальный, но в то же время убедительный вывод: "…искать русь среди славян бессмысленно, и это сейчас осознает подавляющее число историков. Но опыт предшественников показывает, что не менее бесперспективны попытки найти ее среди скандинавов, во всяком случае, как мы их понимаем". Следовательно русь, по Паранину, – это финно-угры. Что же касается русского (славянского) языка, то "после присоединения Олегом Киева и переноса в него столицы государства славянский язык все шире распространяется в северных его землях, вытесняя местные. И это вполне естественно". Далее он пишет: "…широко известен факт нахождения в Новгороде огромного количества берестяных грамот. Однако менее известным является то обстоятельство, что значительная их часть написана, как полагают, на карельском языке. Мы считаем, что известное всем явление билингвизма не является прерогативой нашего времени, и, очевидно, имело место в прошлом, а поэтому "карельские грамоты" рассматриваем как проявление его на территории Приильменья, где в течение значительного времени сосуществовали "новый", государственный, и "старый", народный, прибалтийско-финский, близкий известному нам карельскому [48].

Таким образом, по Паранину, получается, что никакой славянской колонизации, а тем более "славянского нашествия" не было. А русские центральных и северных районов России являются прямыми потомками "исчезнувшей" мери и других финно-угорских племен. Отсюда летописная русь – это финно-угорские народы, принявшие язык, обычаи и культуру славян, причем славян поднепровских. Эта теория производит глубокое впечатление своей убедительностью, ибо в данном случае становится понятно, например, о чем идет речь в летописи о походе Олега на Царьград.

Однако в этой теории существует логическое противоречие или даже логический тупик, а именно: если прибалтийские, приильменские и приокские финно-угры – русь стали говорить на "государственном" киевском языке, то тогда и русский язык должен был бы быть таким же, как и украинский. А мы говорим на языке, хотя и близокородственном украинскому, но отличном от последнего: на самостоятельном, русском языке. Больше того, сам Паранин утверждает, что язык древних новгородцев существенно разнился с языком поднепровских славян: "Оказалось, что язык новгородцев отличался от языка киевлян еще в XI веке, причем более существенно, чем в последующее время. Значит, можно говорить о слиянии двух языков, а не об их разъединении. Этот факт ставит под сомнение и версию об едином центре расселения" [48]. Из этого должно следовать, что русский язык сформировался вдали от Киева и Поднепровья, а именно: в Приильменье, там, где, вопреки утверждению Паранина, проживали приильменские славяне – словене.

Вот что об этом пишут М. X. Алешковский и А. В. Воробьев: "В IX–X веках на месте нынешнего Новгорода существовало три разноэтическихх поселка – словен, мери и кривичей, еще не слившихся в единый город. Эти поселки, надо полагать, имели укрепления, так как в летописи сказано, что во время усобицы после изгнания варягов "всташа град на град". Позднее эти поселки слились в один город с общим городским вечем и различались в городе, став основой разных городских "концов", имевших свои веча и, видимо, свои укрепления. Во всяком случае, даже в одном плане XVIII века такие укрепления показаны у двух концов Софийской, левобережной стороны. Они были необходимы в городе, где все время происходили стычки между разными его "концами". Укрепления третьего из первоначальных поселков на месте Новгорода (позднее Славенский конец) дали ему название Холмград – от слова "холм". Этим словом в XII веке обозначалась возвышенная часть Славенского конца" [2].

Следовательно, русские говорят на языке, произошедшем от языка приильменских новгородских словен. Но это заключение опять заводит нас в тупик, так как получается, что большое число финно-угорских племен, составлявших подавляющую часть населения центра и севера России, стало говорить на чуждом им языке малочисленного народа, находившегося к тому же в политической зависимости от каких-то варягов (по Паранину, от финнов).

Убедительные факты из области антропологии и лингвистики говорят о том, что дело обстоит именно так: русские, являясь финно-уграми по происхождению и родными братьями карелов, финнов, марийцев, мордвы и т. д., являясь коренными жителями России (так как заселили свою землю сразу после окончания Великого оледенения), говорят на языке совершенно иной индоевропейской семьи, на языке пришлого малочисленного народа.

Для того чтобы разобраться в этом, для того чтобы осмыслить, что произошло, почему и как это случилось, необходимо понять: что такое славяне и что это за явление?

Информация к размышлению

От Петербурга до Повенца

(Онего, Карелия)

"Редко бывает совершенно спокойно бурное Онежское озеро[4]4
  Приводятся выдержки из глав книги «Избранное» М. Пришвина (98).


[Закрыть]. Но случилось так, что, когда мы ехали, не было ни малейшей зыби. Оно было необыкновенно красиво. Большие пышные облака гляделись в спокойную чистую воду или ложились фиолетовыми тенями на волнистые темно-зеленые берега. Острова словно поднимались над водой и висели в воздухе, как это кажется здесь в очень тихую теплую погоду.

Онежское озеро называется местными жителями просто и красиво – Онего, точно так же, как и Ладожское в старину называлось Нево. Жаль, что эти прекрасные народные названия стираются казенными. Один молодой историк, здешний уроженец, большой патриот, с которым мне удалось познакомиться в Петрозаводске, очень возмущался этим.

Лодочный мастер с Онеги

Он мне говорил, что администрация таким образом уничтожила массу прекрасных народных названий. И это не пустяки. В особенности это ясно, если познакомиться с местной народной поэзией, с причитаниями, песнями, верованиями. Там, в народной поэзии, постоянно поминается это «страшное Онего страховатое» и иногда даже «Онегушко»… Кто немного ознакомился с народной поэзией, все еще сохраняющейся на берегах этого «славного великого Онего», тому назвать его Онежским озером, ну., назвать, например, пушкинскую Татьяну, как это нехорошо делал Писарев, по отчеству… Онего в народном сознании является уже не озером, а морем. Так его иногда и называют. Онего огромно, как море, страшно в своих скалистых берегах. Скалы его берегов то голые с причудливыми формами, то украшенные зубчатой каймой хвойных лесов. На этих берегах до сих пор живут еще певцы былин, вопленицы, там шумят грандиозные водопады: Кивач, Порпор, Гирвас. Вообще Онего полно поэзии, и только случайно оно не воспето каким-нибудь поэтом. «Жаль, что Пушкин не побывал на нем», – сказал мне один патриот.

Недостаток художественного описания Онего я почувствовал особенно отчетливо потом, когда ознакомился с "Губернскими ведомостями", "Олонецким сборником" и "Памятной книжкой Олонецкой губернии". Сколько там рассеяно описаний различных местных литераторов, любящих Онего, но как-то с чересчур переполненной душой. Помню, один при описании Кивача, помянув, как водится, державинское "алмазна сыплется гора", восклицает вдохновенно: "И не знаешь, чему дивиться, – божественной ли красоте водопада или не менее божественным словам бывшего олонецкого губернатора, из которых каждое слово есть алмаз".

Таково Онего. Совсем другое Онежское озеро. Это просто северный "водоем", раскинувшийся на карте в виде громадного рака, с большой правой клешней и с маленькой левой. Водоем этот значительно меньше Ладожского озера (Ладожское – 16 922 квадратные версты, Онежское – 8569) и переливается в него рекой Свирью. На севере между клешнями рака заключен громадный, весь изрезанный заливами полуостров Заонежье. На левом его берегу, если смотреть на рака от хвоста к голове, расположился губернский город Олонецкой губернии Петрозаводск, недалеко от правого – Пудож, Вытегра, в самом северном уголку правой клешни – Повенец, где и "всему миру конец" и куда лежал мой путь.

Густая толпа народа, которая встречает каждый пароход, представляет из себя живой этнографический музей и уносит воображение в отдаленные времена колонизации этого края. Правда, тут в толпе есть представители современности: урядник, ученики Петрозаводской духовной семинарии, иногда студент, сельская учительница. Но они теряются. Большинство собравшихся, конечно, из ближайших деревень; им просто любопытно посмотреть на проезжающих. И, вероятно, для них это любопытнее, чем для нас лекция, театр, путешествие. Это сказывается и на внешности молодежи. Неуклюжая кофточка, ленточка являются сначала результатом простого созерцания дам на пароходе, а потом, глядишь, появилась портниха и мало-помалу одела всех по-питерски. Но среди модной современности виднеются и приехавшие из глуши люди. Прежде всего удивляют при летней обстановке сани, обыкновенные дровни. Очевидно, хозяин их приехал из какого-нибудь такого местечка, где совершенно невозможны никакие колесные экипажи. Впрочем, тут же стоят и колесные экипажи, но что это за колеса! Это просто толстые большие обрезки дерева, иногда даже не совсем правильно округленные… Колес с шинами и спицами совершенно нет: такие колеса скоро бы разбились о каменистую дорогу и потому оказались бы дорогими. Вся масса людей носит серый тон: преобладает какой-то мелкий тип со светлыми глазами, очевидно потомки чуди белоглазой; но между ними попадаются такие молодцы, что вот одеть – и был бы настоящий Садко, богатый гость.

Эти два типа так различны, так бросаются в глаза своим контрастом, что на минуту забывается толпа, и с каменистого берега смотрят на пароход очи истории.

В этих местах существует много курганов и других самых разнообразных памятников когда-то упорной кровопролитной войны новгородских славян и финских племен, "белоглазой чуди", закончившейся в XI веке победой новгородцев. Дальше все шло обычным порядком: знатные новгородские люди здесь приобретали земли, леса, реки и озера и посылали сюда добрых молодцев для управления своими угодьями и промыслами. Все эти земли, занимающие огромную площадь между Ладожским озером, рекой Онегой и Белым морем, составили Онежскую пятину Великого Новгорода… Вся эта дикая лесная Онежская страна в то время была бесконечно богата пушными товарами.

Тогда коренные жители были настоящими дикарями, жили в подземных норах и пещерах, питались рыбой и птицей и верили, согласно свидетельству историков, так: "Кто им когда чрево насытит, тогда и бога сопоставляще, а еще иногда каменем зверя убиет – камень почитали, а еще палицею поразят ловимое – палицу боготворят". Христианство начал здесь распространять князь Святополк еще в 1227 году, вместе с тем и новгородские промышленники во время поездок. Но особенно много потрудились здесь те бескорыстные пустынники, которых с величайшим благоговением, как святых, чтило все Обонежье. Это Корнилий Палеостровский, Александр Свирский, Герман, Зосима и Савватий Соловецкие и многие другие.

Я упоминаю здесь именно этих святых, потому что основанные ими монастыри (Александро-Свирский, Палеостровский, на острове того же названия, и Соловецкий) привлекают к себе до сих пор огромные массы богомольцев. И все, что нам известно об этих первых христианах, говорит о них как о людях удивительно чистых и хороших, сделавших массу добра для края. Жизнь их вдохновляла потом и следующих за ними колонизаторов края – раскольников. Многие из этих людей приближались вполне к жизни первых христиан. Да и до сих пор в глухих местах Архангельской губернии есть старцы, идеалом жизни которых служат жизни этих святых.

Так мало-помалу, частью силой, частью подвигами этих старцев, финские племена приняли крещение и сжились со славянскими. Во время шведских походов карелы переходили то на шведскую, то на русскую сторону. А теперь финские племена, особенно карелы, так сжились с русскими, что отличить их можно только по отдельным ярким представителям.

На Онежском озере есть несколько старинных монастырей. Тут лежит путь богомольцев в Соловецкий монастырь. На берегах его до сих пор совершается борьба официального православия с его сгущенной формой – расколом. Наконец, здесь между религиозно настроенной толпой и монастырем можно постоянно видеть посредников. Все это кладет какой-то своеобразный паломнический отпечаток на плавание по Онежскому озеру. Тени святых обонежских пустынножителей словно живут и блуждают по этому озеру. Блуждают, потому что дело их сделано, язычников финнов нет уже в каменных пещерах. Другие язычники появились теперь на Онежском озере, несравненно более упорные и сильные, чем те, вооруженные палицами и пращами, финские племена. Старцам их следовало бы оставить совершенно, как это сделали старцы в других местах: труд бесполезный! Но по старому упорству они продолжают беспокоить всех проезжающих, даже самых закоренелых язычников" [98].

Лес, вода и камень

"Про Повенец говорят обыкновенно: он всему миру конец. Но, как я уже говорил, для меня с Повенца только и начинался самый любопытный мир.

И опять я задаю себе тот же вопрос: как характеризовать маленький городок в северном углу Онежского озера – Повенец? Я помню постоянный звук колокольчиков: это бродили коровы по улицам городка. Звук этих колокольчиков мне объясняет все. Повенчан, так же как и петрозаводцев, я не хочу этим обидеть; не их вина в том, что старинное, существовавшее еще в XVI веке селение Повенцы потом было названо городом Повенцом. Если же считать его селением, то в присутствии коров на улицах нет ничего удивительного. И в самом деле, коренные жители этого "города" занимаются до сих пор земледелием; тут же за деревянными домиками и начинаются их поля. Другая, "лучшая" часть населения, в лучших домах – чиновники. Вот и все, что могу сказать о Повенце.

Дальше: широкая дорога между непрерывными стенами угрюмого леса. То и дело вздрагивает повозка, наскакивая на разбросанные повсюду камни-валуны, или шипит по желтоватому крупнозернистому песку с мелкой галькой. А из леса сверкает чистая вода лесных светлых озер, "белых ламбин". Время от времени шум экипажа пугает купающихся в разогретом песке тетерок с цыплятами. Но мать не оставляет детей, а торопливо уводит их в лес, постоянно оглядываясь назад.

Повозка мчится все выше и выше, то спускаясь, то поднимаясь между террасами, холмами и скатами. Тихо ехать нельзя: бармачи (овода) замучат лошадей. Их целые полчища танцуют возле нас, и кажется – движение вперед им не стоит усилий.

В тридцати верстах от Повенца, в деревне Вол-озеро переменили лошадей и снова понеслись вверх. Проехав еще верст пятнадцать, мы пересекли в косом направлении Масельгский хребет – высшую точку подъема. Этот хребет есть водораздел Балтийского и Беломорского бассейнов.

С этого места, если бы только можно было видеть так далеко, открылась бы грандиозная каменная терраса со ступенями назад, к Балтийскому морю, и вперед, к Белому. Величественные озера – ступени этой гигантской двойной лестницы – переливаются одно в другое шумящими реками и водопадами. Назади узкая лента Долгих озер переливается Повенчанкой в Онежское озеро. Многоводное Онего по Свири стекает в круглую Ладожскую котловину, по-старинному озеро Нево, а оно по коротенькой Неве спускается к Балтийскому морю. Впереди тоже ряд озер: Матк-озеро, Телекинское, Выг-озеро со множеством островов; последнее тремя живописными водопадами переливается в стремительный Выг и стекает к Белому морю. У подножия первого склона террасы – Петербург, а у другого – Ледовитый океан, полярная пустыня.

Так рисуется воображению географическая картина этих мест. Но и простым глазом видно то же самое, только на меньшем пространстве. В дымчатой синеве океана лесов тут сверкают террасы озер, рассеянных всюду между причудливо смыкающимися склонами.

– Лесом, водой и камнем мы богаты, – говорит ямщик.

И замирают слова человека. Безмолвие! Лес, вода и камень…

Творец будто только что произнес здесь: "Да соберется вода, которая под небом, в одно место, и да явится суша!"

И вода стала стекать к морям, а из-под нее – выступать камни.

В этих краях создалась такая карельская легенда:

"Вначале в мире ничего не было. Вода вечно волновалась и шумела. Этот шум несся по небу и беспокоил Бога. Наконец разгневанный Бог крикнул на волны, и они окаменели, превратились в горы, а отдельные брызги – в камни, рассеянные повсюду. Места между окаменелыми волнами наполнились водой, и так образовались моря и реки".

В этом случае, как часто бывает, художественное творчество предупредило медленные поиски науки. Теперь наука утверждает, что вначале здесь была только вода. Ледовитый океан в этом месте соединялся с Балтийским морем. Немногие такие мели, как вершина Масельгского хребта, выглядывали с поверхности ледникового моря. Громадные льдины Скандинавского ледника плавали по океану, задерживаясь только на этих мелях. Тут, на мелях, они таяли и оставляли всю массу камней, которую увлекли с собою, спускаясь с гор. Работою подземных сил из воды выдвигались все новые и новые мели, а льдины оставляли на них холмы ледникового наноса. Вот так и образовались здесь всюду раскинутые, вытянутые с северо-северо-запада на юго-юго-восток грядки кряжей: сельги. Низменные же места между сельгами остались наполненные водой. На каменных сельгах выросли хвойные леса, а в лесах люди "живяху, яко же и всякий зверь".

Название «Выговский край» не существует в географии. Этот край входит в общее название «Поморья». Но он своеобразен во всех отношениях и достоин отдельного названия. Он занимает всю ту местность, которая прилегает к берегам Выг-озера, впадающего в него с юго-запада Верхнего (Южного) Выга и вытекающего из северного конца озера Нижнего (Северного) Выга.

Мне казалось удобнее ознакомиться с этим краем, если поселиться где-нибудь в деревне, в центре его, и отсюда уже ездить на лодке на юг или на север. Как раз посредине длины Выг-озера, на одном из его бесчисленных островов, есть деревенька Карельский остров. Вот ее-то я и избрал своим пристанищем. Этот план был одобрен и дедом-рыбаком, у которого я ночевал перед поездкой по Выг-озеру.

– Женки едут на Карельский, они тебя и отвезут, – сказал мне старик.

– Вот наши женки, любы тебе? – рекомендовал он мне двух женщин с загорелыми, обветренными лицами, в сапогах, высоко подтянутых юбках и с веслами в руках.

Потом дед повернул свою большую голову по ветру и сказал "женкам":

– На озеро вам хорошая поветерь будет, шалонник дует.

Слово "шалонник" означает юго-западный ветер. Другие ветры, как я потом узнал, назывались: летний (южный), сток (западный), побережник (северо-западный), обедник (юго-восточный), полуночник (северо-восточный), торок (вихрь) и жаровой, то есть случайный летний ветер.

– Хороший походный ветерок, – продолжал дед, – парус не забудьте.

– А мы не взяли, дедушка, – отвечали женки.

– Так дать, что ль?

– А бе есть, так и дай.

Дедушка одолжил нам парус, сшитый из мешков, и мы пошли к берегу. Там была вытащенная наполовину из воды простая небольшая лодка. На этой лодке и приходилось плыть по громадному, в семьдесят верст длины и до двадцати верст ширины, бурному Выг-озеру. Ко всему этому я узнал, что лодка "без единого гвоздя сделана" и "сшита" вересковыми прутьями. Так оказывалось прочнее, проще и дешевле. Так, кажется, по преданию строился и Ноев ковчег.

Немножко жутко было ехать в такой лодке, да еще с женками. Но это только с самого начала; потом же, как я убедился, женки, которые выросли на воде и начали плавать по озеру грудными младенцами, ничем не уступали мужчинам. Мужья сохранили только за собой право всегда сидеть на руле. Сначала кажется несправедливым, когда видишь, как женка гребет, а муж сидит на корме, чуть придерживая рулевое весло, а иногда еще при этом выпивая и закусывая рыбником. Но когда я присмотрелся, какое огромное напряжение сил требуется от рулевого в бурю и даже вообще при ветре на лодке с парусом, то понял, что тут ничего особенно несправедливого нет. Оно, может быть, и есть, но уж это везде и во всем пока так водится.