Текст книги "Мне на плечо сегодня села стрекоза"

Автор книги: Сергей Вольф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Сергей Евгеньевич Вольф
Мне на плечо сегодня села стрекоза

1

Кое-кто утверждает, что я иногда ляпаю глупости. «Особенно, – говорят, – когда ты о чем-нибудь спрашиваешь». Поэтому, конечно, когда я говорю – я просто говорю, а вот когда я спрашиваю, то иногда спрашиваю, вернее, начинаю спрашивать так: «Может быть, – говорю, – я спрошу глупость, но…» – и так далее…

На днях смотрю, дед мой чего-то бурчит, напевает, возится со своим зимним рыболовным ящиком: леску вытащил, стал ее через всю комнату (пока лапы с мамой нет) туда-сюда натягивать, крякать, смеяться… Мне велел стоять не шевелясь…

– Это, братец ты мой, ноль один лесочка, – говорит. – Из ФРГ. Хотя и сделана в Италии, но патент-то феэргешный, соображай…

Тут-то я его и спросил, он даже подпрыгнул от неожиданности и про феэргешную леску забыл…

– Дед, – говорю, – может, я, конечно, глупость спрошу, но все-таки…

– Что все-таки? – говорит. Это он еще леску тянул и напевал «Смело мы в бой пойдем…».

– Все-таки, – говорю, – забавно. Вот нам постоянно твердят – и в школе, и где хочешь, что, мол, наша учеба – это и есть наш труд, так?

– Ну, так, – говорит. – Семнадцать метров! Та-ак. Думаю, на одну удочку хватит. Та-ак. Ну и что? А ты думаешь, ваша учеба не труд, а развлечение, так? Только жвачку жевать на уроках и дома, да?

– Нет, – сказал я. – Я так именно что не думаю. А думаю, что учеба – это и есть наш труд…

– Скоро ты наконец спросишь?! – заорал он на меня.

– Вот я и хотел спросить, – сказал я. – Если мы, дети, трудимся – почему у нас один выходной, а у вас, взрослых – и суббота, и воскресенье?!

– Я-то вообще на пенсии, – сказал дед, широко раскрыв глаза. Мне показалось – он побледнел. Потом добавил: – Учишься ты неплохо, но я не знал, что ты такая балда.

– Ну что ты, дед, – сказал я.

– Вот тебе семьдесят копеек, – говорит, – сходи, пожалуйста, в аптеку, купи пять штук валидолу.

– Дед, тебе плохо?! – Я даже напугался.

– Иди, дорогой, иди. Проветрись. Мне хорошо.

– Зачем так много, пять штук?

– Бери только в металлической упаковке, в стеклянной мне не надо.

– Пять штук?!

– Три мне, две тебе.

– Да мне не плохо.

– Куриная твоя голова. Мне не таблетки нужны, а баночки металлические, для рыбалки, для скользящего грузила-кормушки.

– Де-ед! – заорал я. – И мне баночка причитается? А?! Ты берешь меня на рыбалку, на зимнюю, да?!

– Иди, – сказал он. – Беру, беру. Иди ты к лешему. Без металлических не возвращайся.

…Я носился по городу часа два, искал эти несчастные длинненькие баночки с винтовой крышкой и еле нашел, но летал по аптекам как птица, – такое было у меня лихое настроение, веселое: молодец дед, сдержал-таки свое слово, едем, вернее, еду впервые в жизни на зимнюю рыбалку, блеск!

Когда я вернулся домой с баночками (дед даже расцвел!), я обомлел: валенки с галошами моего размера, ватные брюки, какой-то драный тулупчик, большие варежки на меху, шерстяные перчатки с двумя обрезанными пальчиками на каждой (наживку насаживать), черпачок – кусочки льда из лунки вылавливать, ящик для удочек и рыбы, сами удочки – все тайком от меня достал для меня мой дед. Вам бы такого деда!

Я поцеловал его в лысину.

2

Сейчас, пожалуй, самое время рассказать вам о моем дружке, Гоше «Позвольте пролезть». «Позвольте пролезть» – это Гошанино прозвище. Несколько укороченное, правда: когда Гошаня в трамвае или автобусе пробивается к выходу, он, разумеется, говорит «пожалуйста, позвольте пролезть», но это для прозвища длинновато. Так что просто «Позвольте пролезть».

Свой эксперимент с пролезанием он проводит довольно часто, когда куда-нибудь едет, а чаще всего – специально. Садится в трамвай в часы пик и – поехало… В последнем случае он обязательно надевает свитер, а не курточку, или, если зимой, – два, чтобы пуговицы не летели.

Гошаня у нас хоккеист. Он не то чтобы играет за класс или даже за ЖЭК на площадке возле дома, не-е, бери выше – он игрок детской команды СКА. Его там необыкновенно ценят: у него феноменальная для детей скорость, крутой бросок и щелчок с любой позиции; куда пойдет шайба, он чует, как гончая зайца, ну и, само собой, пас у него дикий: выводит партнера на завершающий бросок – не промахнешься!

Наш Гошаня «Позвольте пролезть» – мелковат по объему, масса не тянет, и, когда шайба находится в куче игроков (и сам Гошаня в этой куче), его частенько затирают, сминают прямо, так что ему не удается выкарабкаться наружу с шайбой, и он раньше часто жаловался на отсутствие у него высшей универсальности. Тогда-то он и придумал свой эксперимент, для тренировки. Выберет какой-нибудь вид транспорта, где народу погуще, проберется в серединку между выходами и тогда говорит себе: ладно, мол, передохну, а на площади Мира выйду. Выбираться он начинает в тот момент, когда дверь на нужной остановке уже открыта. Тогда, зажатый со всех сторон, он набирает (так сказать, в душе) максимальную скорость и: «Позвольте пролезть» – мчится к выходу, ловко извиваясь и работая корпусом и локтями.

Иногда спросишь у него:

– Ну, Гошаня, как сегодня?

– Четыре – шесть, – говорит.

Это значит, что из шести попыток он четыре раза успевал выскочить из транспорта наружу, а два раза – не успевал.

Или скажет:

– Отлично! Сегодня семь – семь. Сто процентов!

«Ха-ха! – скажете вы. – На площадке-то, на льду, куча игроков ведет себя активно и держит форварда, а в автобусе – не так, там все же наоборот – позволяют пробраться».

Ну, нет! Это неверно! Гошаня выбирает такие ситуации, когда люди стоят в транспорте плотно: хотят дать пролезть, да не получается, и все же Гошаня чаще всего проходит сквозь толпу, как нож сквозь масло. Сомнения сомнениями, но играть он стал вовсе потрясающе: если на площадке куча мала, а в середине и Гошаня, и шайба, – скорее всего именно он выберется целым и невредимым наружу, да еще и с шайбой… Бросок – гол! Он как-то раз признался мне, что часто во время игры (если куча мала и он в серединке) он тоже веско говорит (это только мы, болельщики, не слышим): «Позвольте-ка пролезть», и почти всегда его слушаются. Вроде бы не хотят, а слушаются. Магия слов. Выбрался – бросок – гол!

Честно говоря, с Гошаней я подружился случайно: у него фантастически неровная успеваемость, и меня прикрепили к нему по литературе, потому что я, видите ли, в ней знаток. В общем-то, не на самом деле, а просто в школе так считают… Раньше я к Гошане никак не относился, ну, шикарный форвард – и ладно. А тут вдруг смотрю – дело посложнее. Он пришел ко мне как-то заниматься литературой, и они сразу же с дедом друг в друга вцепились.

Дед ему говорит:

– Ну, как тебе Наташа Ростова?

Я напрягся, думаю, что же он такое скажет, какую именно вспомнит строчку из учебника, если вообще вспомнит, а Гошаня говорит деду:

– Если честно, если без шуток – то очень она толковый человек, ну, девушка. Приятная, я бы сказал. Даже больше. Какая-то у нее душа… круглая.

– Что-о?! – сказал я.

Дед говорит Гошане:

– Что же ты так на уроке не скажешь?

А Гошаня:

– Ну, этого маловато. Для ответа. А как все – я не знаю. Я вроде бы с Наташей, ну, знаком, что ли… А тут – надо ее разбирать, да?

Потом уже я его натаскивал на грамотный ответ, а он говорит мне:

– Какой еще там «образ»?! Вот у нас в классе Лариска Пумпель. Симпатичная, ведь так? А если вдуматься, она же той Наташе и в подметки не годится. А про образ я не знаю.

По языку у него была тройка, довольно-таки странная: все слова он писал чаще всего правильно, но с запятыми – полный завал, беда. Ни одной почему-то не умел ставить, как я его ни уговаривал. С точками было полегче, но, в общем, та же картина. Как-то раз он попросил меня проверить, правильно ли он написал ответ в хоккейной анкете, грамотно ли. Была какая-то городская анкета среди клубных детских команд. Гошаня показал мне анкету с ответами ребят из его клуба, и на вопрос, за что ты любишь хоккей, там были такие ответы: «За то, что я помогаю своей команде», «Хоккей – игра настоящих мужчин», «За то, что это смелая коллективная игра», «За мужество» и так далее. Гошаня ответил так: «Я люблю эту игру за то, что могу хотя бы один раз за матч начать и закончить то, что задумал, тютелька в тютельку».

– Поставь, пожалуйста, мне запятые, если они нужны, а точку я уже сам поставил, – сказал мне Гошаня. Я посмотрел – все запятые стояли правильно, на месте.

С дедом о литературе они говорили часами, так что у меня никак не получалось вклиниться в их беседу со своими целями.

Сядут, расставят шахматы и – давай о литературе. Оказалось, что роман Флобера о бедной мадам Бовари Гошаня уже прочел. Да что там! – он читал почти все романы Федора Михайловича Достоевского, разве что неважно их помнил, потому что прочел их чуть ли не во втором классе, а то и в первом. Когда дед в пятницу сказал мне, что именно в ближайшее воскресенье он берет меня на подледный лов, я буквально завизжал от радости, а дед, когда я успокоился, добавил, что не взять ли нам с собой «Позвольте пролезть».

– Не знаю, – сказал я, – он вроде бы не рыбак-зимник, ему и одеться-то тепло не во что.

– Нарисуем, – сказал дед.

– Да и вообще – у него хоккейный матч скорее всего, – говорю.

– Да, наверное, – вздохнув, сказал дед. – Жаль паренька. Матушка его вечно в командировках, а отца нет.

– Как это?! – Я удивился.

– Ну, нет. Исчез, – сказал дед.

Вот те на, подумал я, а я ничего и не знаю. Впрочем, подружились мы с ним недавно, я у Гошани и дома-то ни разу не был.

3

В субботу, не успел я прийти домой, я уже из прихожей усек, что дома – баталия и речь, конечно, идет обо мне.

– Чтобы он утонул?!! Не позволю! Сумасшедшие! – Это был голос мамы.

Потом деда:

– Я, видите ли, двадцать пять лет не тону, а Лешка сразу, да?

– Он глуп еще.

– Неплохо ты думаешь о своем единственном сыне.

Я вошел в комнату, но на меня никто не обратил ни малейшего внимания, и я спокойно сел в уголке – послушать, как развернутся события, как – не в смысле финала, его-то я знал заранее, а буквально – как они будут разворачиваться, в какой форме, так сказать – с каким на этот раз рисунком.

Все были в сборе. Ну, дед само собой. Во-первых, мой молчаливый папаня. Он, собственно, просто мой папаня ну и, конечно, любимый муж моей мамы. Деду он по крови никто. Они с дедом просто друзья. Обыкновенные добрые друзья. Частенько, когда мама выступает вдруг с какой-нибудь громкой идеей, оба они, и дед, и папаня, подожмут губы, выпучат глаза и посмотрят друг на друга секундочку, понимающе друг другу кивая: мол, ага, все ясно. Папаня вовсе не сын деда, это именно моя мама – дедова любимая дочурка.

– Когда же тогда он будет делать уроки, а?! – крикнула она весело, понимая, что довод веский.

Я слушал все это спокойно, давно зная, что маме надо просто освоиться с новым положением, «разрядиться», если это положение ее напрягло, даже, пожалуй, именно в форме баталии выяснить то, что ей еще не ясно, но бедняга дед за сто лет жизни с мамой этого так и не понял.

Он смотрел на нее, как злой и испуганный лев на рогатую козу.

– Какие уроки?! Какие такие уроки?!! – крикнул он. – Он что, Люля, по-твоему, плохо сейчас учится?!

– Ну будет плохо!

– С какой это стати?!

– Из-за вашей подводной рыбалки – будь она неладна!

– Он что же, по-твоему, ничего, кроме уроков, не делает?! А марки, а его нелепые бальные танцы, гитара и прочее?!

– Ну и что? Где мысль?

– А тут и мысль, что, когда будет ездить со мной на рыбалку, в чем-то другом он себя ограничит!

Это был уже умный дедов довод.

– Ты-то сам что об этом думаешь? – заметив меня, сказала, почти сдаваясь, мама.

– Ограничу, – сказал я.

Мама улетела на кухню.

– Оба больные, – покрикивала она из кухни. – И муж не пойми что: молчит.

Папаня хихикнул.

Мама снова влетела в комнату и кинула мне на колени свой старый мохеровый шарфик.

– Я тебе простужусь! – крикнула она мне. – Что это еще за бальные танцы? – спросила она у меня. – Первый раз слышу. Ходишь на танцы?!

– Это я в запальчивости, – сказал дед. – Никуда он не ходит. Просто собирался. На рыбалку будет ходить вместо танцев. Здоровый парень – пусть на свежем воздухе продышится, пока молод.

Баталия кончилась. Учуяв это, позволил себе выступить и папа.

– Конечно, Люля, пусть мальчик ездит, – сказал он. – Мы хоть по воскресеньям выспимся. А то этот (это про меня) с утра засаживает пленки со своими рок-ансамблями, а ты, дед, вечно что-то из фанеры выпиливаешь. Почему именно по воскресеньям, если не уехал на рыбалку, – непонятно.

– Это совпадение, – сказал дед.

– Ладно, – сказала мама. – Обед на плите. Пошли-ка, папа, в кино – надоело дома.

Когда они ушли, дед сказал:

– Это все потому, что твоя мать – театральная актриса. Всю жизнь играет. Думаешь, она живет по-всамделишному, когда закатывает сцены? Она их разыгрывает, хотя и думает, что просто живет.

– А ты-то, раз это понимаешь, – сказал я, – чего каждый раз волнуешься?

– Молчи, – сказал он. – Начинаем сборы на рыбалку. А сначала – лекция. Общий курс.

4

И все же я тороплюсь раньше, чем изложить общий дедов курс подледного рыболовства, рассказать вам об одном обстоятельстве, очень, мне кажется, важном в моей незатейливой жизни.

С этим человеком я познакомился, а вернее, просто видел его трижды недалеко от моего дома, в Юсуповом саду. В первый раз я не удивился, чего это он тут делает, вдали от родных мест (он сказал, что живет где-то у бывшего Комендантского аэродрома). Но когда я встретил его второй и третий раз, уже не летом, а осенью и зимой, в том же Юсуповом и почти на той же скамейке, – я удивился; спрашивать, конечно, не стал, как-то неудобно было. Потом-то я узнал, что у него был свой резон приезжать издалека к нам в Юсупов, но поначалу, когда он что-то говорил (не все, конечно), то говорил как-то неясно: вроде бы что-то сообщает, но что-то и скрывает, утаивает, – получалось как в тумане. Я, правда, предположил, что это, наверное, тот самый случай, когда человек будто бы хочет чем-то поделиться, а всю правду говорить не намерен, стесняется.

Вообще сначала все как-то нелепо выглядело; лето, жара, я сижу в саду, просто так забежал, в тенечке посидеть, сижу, балуюсь жвачкой, а какой-то человек спрашивает у меня, нет ли у меня учебника по математике для пятого класса. Это летом-то, за два месяца до школы! И главное, – учебник у меня есть, есть: я как раз шел к нашей отстающей Танечке Беленькой, и учебник был – именно для пятого класса.

Он, по-моему, не очень-то и удивился, что учебник у меня есть. В этот момент и позже я рассмотрел его: было ему лет под сорок или чуть меньше, кругленький такой, хотя выше среднего роста, слегка лысенький, с глазами иногда добрыми, а то какими-то чужими, безразличными; вообще он был похож на бывшего спортсмена.

Он начал листать учебник, не глядя похлопав меня по плечу (благодарил, что ли?), потом нашел какую-то задачку и стал решать ее, черкая веточкой по земле.

– Как зовут? – мягко спросил он, уставившись в землю.

– Алеша, – сказал я.

– Меня Игорь Николаевич.

Он тихонечко шевелил губами, шепча иксы и игреки. Задачку он начал решать, я заметил, вполне правильно, но потом его поволокло куда-то не в ту степь, и он безнадежно увяз в вариантах.

– Не так, – сказал я ему. – Да не так же! Вот так. Ну!

Он ухватил мою мысль, обрадовался, как маленький, подсказке – буквально вцепился и задачку все-таки решил.

Мимо нас прошли, весело болтая о жизни, две девчушки лет по пяти, и оказалось, что одну из них зовут Наталия Викторовна, а другую – Вера Ивановна. Смех!

– Что ж, – сказал он, помолчав, – эксперимент удался.

Раз уж он говорил это мне, я спросил:

– Какой именно?

– Да шутка, вообще-то. Когда задачка после твоей подсказки стала получаться, а потом и вовсе получилась, я вдруг вспомнил некоторых ребят из моего класса – и лица, и фамилии. Тех, кого позабыл. Я на днях захотел всех вспомнить, так только человек пятнадцать и вспомнил. Жизнь – сложная штука. – И неожиданно спросил: – Кем мечтаешь стать?

Я задумался. Не потому, что не знал, – уж здесь-то я все знал, что к чему, – просто опять подумал, что не люблю я такие вопросы. Сам-то по себе это нормальный вопрос, но уж больно взрослые любят его задавать, будто больше и спрашивать не о чем, а я так даже думаю, что именно потому, что и на самом деле им спрашивать не о чем – просто заполняют паузу от неловкости или чтобы нам подыграть. А чего нам подыгрывать-то? Не маленькие.

– Если не хочешь говорить – не надо: дело деликатное.

– Да нет… – сказал я.

– Я серьезно, – сказал он. – Некоторые мечтают втихомолку, тайно. Правда, я не случайно спросил, я, например, никем не мечтал стать, никем, представляешь? Может быть, тут-то собака…

Я не заметил, как вдруг сказал ему:

– Я тоже. Я никем не мечтаю стать.

– Прости, ты серьезно?

– Вполне. Я только о том и думаю иногда, что, может, это ненормально…

– Во-во! – вставил он.

– Иногда мне кажется, что это ненормально, а иногда – нормально. – Разговорился я вдруг – не остановить. – Мне просто жить нравится: ходить, бегать, смотреть, читать… Ну, сами понимаете. А иногда я вдруг думаю: может, это от лени, может, я просто душевно ленивый человек, вот ведь что настораживает, понимаете?

И чего это меня разнесло откровенничать?!

А он сказал вдруг такое, что просто пристукнуло меня по голове обухом! Он сказал:

– По-моему, тебе следует стать писателем. Все задатки налицо.

– Но… почему?!.

– Не знаю. По ощущению твоего характера. Или показалось.

– Что же получается: будто писатели – это те, кто никем не мечтал стать?! Может быть, просто лентяи?!

– Глупости. Многие из них мечтали стать черт-те кем, а писателями становились потом. Это у них потом проклевывалось. Кстати, скажи-ка, а можно мечтать стать писателем?

– Ну, конечно.

– Да ты не подумав ляпнул! Можно разве мечтать стать другом птиц? По-моему, нельзя. Тут надо не мечтать, а быть. Ну чего, скажи ты мне, мечтать, если просто следует взять в руки молоток, гвозди, дощечки и соорудить кормушки?!

– Верно. Но это просто.

– Ну разумеется. Но все же, вместо того чтобы мечтать стать писателем, лучше сесть и написать рассказ.

– И что же – ба-бах! – и ты уже писатель?!

– Ну конечно нет! Для себя ты, может быть, и писатель, а для людей – нет. Некоторые ведь считают себя инженерами, а не правы: профессия есть, а сути инженерской нет. Понял?

– Это-то ясно, но все равно как бы получается, что писателем стать очень просто.

– Да нет же! Очень трудно. Это я просто коряво объяснил. Станешь ты им или нет – никогда заранее не известно. Вот, например, мечтаешь ты стать судомехаником. Пожалуйста. Мечтай, но учись, долго учись, а жизнь покажет, стал ты им, ну, толковым, или нет.

– Ну да! А писателем быть – учиться не надо?!

– Тьфу ты! Просто мечтать не надо. Надо им стать. Стать и учиться им быть. И мечтать, чтобы быть хорошим писателем. И учиться этому каждый день, каждый час, каждую минуту.

– Да ну, – сказал я. – Совсем вы меня запутали, дядя Игорь.

Оба мы рассмеялись, а он сказал: «Видишь, – говорит, – а имя мое запомнил, приятно. А я, – говорит, – Алеша (и этим он вдруг поломал весь наш разговор), ищу, вернее, пытаюсь встретить одного человека, я его восемь лет не видел – интересно, узнаю я его или нет? И каким он стал?»

– Да, это бывает, – сказал я ерунду, лишь бы что-нибудь сказать.

– Главное, я просто могу зайти к этому человеку, адрес его я знаю, – сказал он. – Но мне хочется его именно встретить. А вдруг я его видел, и не раз, но не узнал, а?!

Этим он меня вовсе сбил с толку; позже я догадался, что это и был тот случай, когда человек хочет чем-то поделиться, но не до конца, стесняется.

Да, пожалуй, и вообще я кое-что здесь поднапутал. Да, точно. Об этом человеке, которого он ищет, он сказал мне уже во вторую нашу случайную встречу в Юсуповом саду. А свой телефон он дал мне уже зимой, в третью встречу.

А летом, когда он задачку решил и мы говорили про то, что я никем не мечтаю стать, он прервал нашу болтовню неожиданно, встал вдруг резко, похлопал меня по плечу и, бросив: «Пока», быстро пошел к выходу из сада.

Шагов через пять он обернулся и сказал:

– Да-а, а рассказ напиши. Чем черт не шутит.

Шагов через пятнадцать он снова остановился и почти прокричал:

– Сразу никому не показывай рассказ. Пусть лежит где-нибудь. Валяется. И забудь о нем на время. Забудь, что ты писатель. Просто живи на свете. Писатель – это посерьезнее, чем просто профессия.

И быстро ушел.

5

– Ловят зимой, – начал дед, – и на жерлицы (щука), и на донки (налим), но эта ловля не для меня, скучновато: заряжаешь снасть, уходишь, ждешь, проверяешь… Вздор!

Итак, ловят (и я ловлю) на блесну – это раз. Длинное зимнее удилище, короче короткого спиннинга, катушка, жилка, ну, леска и блесна. Зимняя. Подымаешь блесну резко, как можно выше, вверх, после она свободно планирует в воде ко дну. Кто надо – ее хватает.

Второй способ. Короткая удочка, катушка, на конце лески – грузик, выше два-три крючка на поводочках, с насадкой (тесто, мотыль, червячок, опарыш). Груз на дно, поплавок чуть погружаешь под воду, чтобы не вмерзал в ледок на морозе. Поплавочек – тюк-тюк-тюк – задергался, или вбок пошел, или вниз – поклевка, подсекай!

Третий способ. Та же удочка-малышка, на конце лески – мормышечка, часто две, вторая поменьше и несколько выше первой. Поплавка нет, есть кивок на конце удочки. Подымаешь медленно мормышку с насадкой ото дна вверх, кивок кивнул – поклевка, подсекай! Понял?

– В общих чертах, – сказал я.

– Иначе и быть не может. Толком поймешь на практике. Давай наладим тебе пару удочек.

Кое-как с его помощью я оснастил для себя удочку с поплавком и удочку с кивком и парой мормышек.

После этого дед сказал:

– Где валидол? Давай две баночки.

Я принес. Он отвинтил обе крышки, высыпал на ладонь все таблетки и вышвырнул их в форточку.

– Зачем, дед? – я удивился.

– Птицам, – сказал дед. – На сердце – тьфу-тьфу – не жалуюсь.

Дальше мы занялись непонятной ерундой. Дед взял себе и дал мне иголку и молоток, и мы искололи наши баночки мелкими дырками, очень маленькими, со всех сторон, и дно и крышечку тоже.

– Теперь смотри, – сказал дед, взял неоснащенную удочку и вдел жилку сначала в дно, насквозь длинной части баночки, потом пропустил жилку через середину крышечки и завинтил ее.

– Понял? Баночка скользит по жилке туда-сюда. Понял, для чего?

– Ни фига не понял.

– Береги русский язык! – прикрикнул он. – Баночка – это скользящий груз. Потом, на льду, мы насыплем для тяжести туда дроби и напихаем вареной кашки, гороху, валерианочки капнем, маслица подсолнечного. Понял?

– Не-а. Если это груз, то где поплавок или кивок?

Он явно обрадовался моей, с его точки зрения, глупости:

– А вот тут-то как раз и не надо. Не надо! Ловим на течении! Дивная снасть. Скоро поймешь. Теперь смотри. Вот полметра жилки потоньше, ноль пятнадцать, привязываем ее к основной, та-ак… Закрепляем груз-дробинку на основной жилке выше поводка, чтобы баночка не соскальзывала. Понял? Видишь, на конце поводка крючок, а чуть выше поводок с крючком, а еще выше – поводок с малюхасенькой мормышечкой? Представь себе теперь, что мы удочку наживили, каждый крючок, опускаем теперь поводок в лунку вместе со скользящей баночкой-грузом, что будет? Соскользнет баночка?

– Нет.

– Почему?

– Дробинка мешает.

– Гений! Сняли катушку с тормоза, что будет?

– Банка потянет все вниз, катушка закрутится…

– И…

– Ну, до дна банка дойдет.

– Ну и… Не забывай, под водой довольно сильное течение.

– Наверное, так, – сказал я. – Груз-баночка ляжет на дно, а поводок вытянет течением и будет побалтывать на струе…

– Гений! Груз-баночка будет давить на дробинку, а дальше – ни-ни! А вся жилка до конца удочки натянется. Дальше что? Струя слегка будет вымывать из баночки мельчайшие частички прикормки, этакую весьма вкусную муть, муть пойдет по струе, по той самой, на которой болтается поводок… Рыбочка унюхает эту струю и поплывет по ней еде навстречу, до нашего поводка с насадками. Ну и клюнет! Подсекай! Как мы узнаем, что поклевка?

– Не знаю. Она дернет, а ей груз-банка мешает.

– Балда! Во-первых, струя толкает банку навстречу рыбе, а главное – груз-то наш скользящий, рыба жилку как бы сквозь груз продергивает, и мы просто рукой чувствуем удар.

– Понятно, – сказал я. – Теперь ясно, почему и поплавок не нужен, и кивок тоже.

– Гений, – сказал дед. – Ну, все. Утром едем на Ладожское озеро. Подъем в пять утра, ящик свой соберешь сегодня, а одежду толково подогнать, еду с собой на лед, термос – это все утром.

Потом пошло-поехало – начались звонки: дед звонил, ему звонили… У него полно знакомого старичья, хотя и молодые есть. Перезваниваются, договариваются или, если не вместе на лед ездили, – обсуждения, советы, вопросы: где ловил, на что ловил, какой ветер, толщина льда, результат какой – особая такая жизнь.

В этот вечер опять: бойкие, веселые разговоры, он звонит, ему звонят… Один разговор, правда, довольно странный получился.

Звонок.

– Слушаю, – говорит дед. – Привет. Да… Нет… Не знаю… На залив. Или на Ладогу. Может, и на Круглое – не знаю… Посмотрим… Звони, если хочешь… Утром решу… А может, и не поеду (Вот те на!…) Да нет, утром не звони… Да вроде приболел… Там видно будет… Ну, пока.

Покраснел чего-то, трубку повесил, стал напевать, носиться по квартире…

– Что, дед? Не едем, что ли, дед? – спросил я.

– Едем, едем. Отстань.

– Что-нибудь случилось?

– Отстань. Ничего не случилось.

Во дела!

Потом папа с мамой вернулись из кино. Веселые. Детектив какой-то посмотрели.