Текст книги "Канарский грипп, или Вспомнить всё! (СИ)"

Автор книги: Сергей Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Там, в Гейдельберге, у него вновь произошел парадокс восприятия, когда все происходившее с ним было уже давно прошедшим и только вспоминалось – чуть ярче, чем это бывает обычно… А что есть такое яркое и логически выдержанное воспоминание, как не свидетельство того, что его владелец жив и пребывает в добром здравии? Значит, он был обречен остаться в живых…

Там, в Гейдельберге…

Его везли туда на машине, и он расслабился, забыл об опыте, пережитом в Венеции.

По сравнению с Венецией Гейдельберг был настоящей бездной чужой памяти. И Александр Брянов попал в бездну…

Как только автомобиль миновал окраину, какой-то новый район, и углубился в центральную часть города, Брянов почувствовал, как в него врывается – еще без ясных картин и деталей – стремительный поток…

…И вдруг его память лопнула, как воздушный шар.

Он даже ощутил хлопок, от которого заложило уши… и сразу Пауля Риттера в нем стало гораздо больше, чем его самого.

Он не мог определить границ, внутри которых был еще он, а за которыми – уже не он…

Только в нем самом, а не за окнами автомобиля, понеслись, свиваясь и расходясь, улицы, коридоры, уютные старинные комнаты и стали сходиться и расходиться какие-то люди, друзья, девушки и незнакомцы… и он только ясно почувствовал, что Пауль Риттер прочел очень много книг, гораздо больше, чем Александр Брянов… и еще гораздо больше него выпил из высоких кружек какого-то очень хорошего пива… и еще Пауль Риттер очень любил свою матушку… и отца, всегда молчаливого и только на вид строгого, тоже очень любил, и помнил их, как показалось Брянову, гораздо отчетливей, чем он сам помнил своих собственных родителей…

И Брянов, путано и глухо, объяснял Паулю Риттеру, что у него самого матушка работала на «скорой помощи», а отец – в таком закрытом, секретном учреждении, где все сидели на рабочих местах допоздна, так что если он в детстве и отрочестве и успевал увидеть перед сном родителей, то – уже уставших и замученных. А потом, после школы, он сразу уехал из родного Новосибирска в Москву – поступать… куда же поступать?., должно быть, в университет…

«В МГУ, в М-Г-У!» – стиснув зубы, убеждал, напоминал себе Александр Брянов и, по-видимому, на минуту-другую потерял сознание.

Он очнулся от резкого запаха и увидел прямо перед носом руку, державшую двумя пальцами бесцветную капсулу.

– Быстро глотайте! – была команда на немецком.

– Что это? – равнодушно спросил он.

– Адаптер.

– Мнемозинол?..

– Я не слышал такого названия… Адаптер.

Брянов заставил себя сосредоточиться.

– Если я приму, то уже не отличу его памяти от своей.

– Теперь наступила другая стадия. Того эффекта не будет… Глотайте! Здесь – один из эпицентров… Будете падать в обморок на каждом углу.

Брянов сдался. Ему подали открытую банку пепси.

Он снова закрыл глаза и попросил остановить машину.

Через полчаса адаптация завершилась. Он просто приказал себе: «Здесь я – только Пауль Риттер», а отдав приказ, без смущения достал из кармана свои заветные подсказки и внимательно прочитал их…

Сына, Сан Саныча, он помнил, отца с матерью – тоже. В чужом мире этого было пока достаточно.

Однажды китайскому мудрецу Лao-цзы привиделся сон, будто он – бабочка, перелетающая с цветка на цветок. Когда мудрец проснулся, он долго недоумевал: то ли это бабочка приснилась Лао-цзы, то ли теперь самой бабочке снится, что она – старый мудрец.

В приказном порядке Брянов убедил себя, что теперь неважно, кому вспомнилась эта древняя китайская притча – Александру Брянову или Паулю Риттеру… Пока его везли на «частную квартиру», он старался больше не глазеть по сторонам, а занимался аутогенной тренировкой, вдалбливая в свое сознание установку: теперь нельзя вглядываться в самого себя, как в бездну, нельзя искать границ между ним и собой, иначе как пить дать свихнешься… «Как пить дать» – таким присловьем обычно предварял разные свои невеселые выводы не кто иной, как Александр Брянов. Это его очень порадовало.

«Надо быстро делать дело – и линять отсюда как можно скорее, – добавил он, радуясь дурному словцу „линять“, верно неизвестному интеллигентику давно минувших времен и тем более дворянскому отпрыску. – Ничего… ничего. Нашу совковую кровушку голубой не перебьешь…»

– Я только приму душ – и сразу отвезите меня к Новой галерее, – решительно повелел он «киборгу». – Я полагаю, что мне здесь хватит пары часов, даже меньше…

«Киборг» только кивнул.

Спустя полчаса Брянова, как он и просил, подвезли к самым ступеням галереи.

Он неторопливо вошел в вестибюль, придерживая за собой дверь – просто боясь отпустить ее сразу. Наверно, лекарство, называемое «адаптером», действовало: он все вспомнил, все здесь осталось на тех же местах, но хуже ему не стало и голова не закружилась. Картина вестибюля ассоциировалась только сама с собой, довоенного «выпуска». Вторая наложилась на первую полностью – они были идентичны, как почти все пейзажи этих старинных каменных городков на картинах разных столетий. По-видимому, музей выпадал из логической цепи иных, дорогих Паулю Риттеру воспоминаний – сюда он, вероятно, первый раз пришел один, немного скрасить будни…

Брянов, расстегнув плащ левой рукой, снял его, перекинул через гардеробную стойку, а потом аккуратно передал гардеробщику свою новую… шляпу.

Лестницу устилал как будто тот же самый алый ковер. Он вспомнил ворс – жесткий, при шаге как бы чуть отводящий ногу…

Второй этаж. Зал с правой стороны.

«Не спеши», – предупредил он себя и с коротким облегчением приметил, на какомязыке отдал мысленный приказ обоим.

Та, главная картина появилась, а вернее появлялась, самым выгодным образом. Висевшая почти напротив входа в зал, чуть левее, она появлялась, как луна, – постепенно. Сначала Брянов увидел – и вспомнил – часть багета и узкий фрагмент полотна, захвативший только вулкан на заднем плане…

На входе, почти вплотную к косяку, Брянов остановился и переждал первые, опасные мгновения, охватывая весь мрачный, мистический сюжет издали: вереницу понурых, бесцветных душ, подземную реку беспамятства, огнедышащие просторы ада.

Поначалу у него возникло предчувствие нового напора из бездны, напора чужой, давно истекшей, но теперь властвующей над ним жизни, однако он решился подойти к картине ближе, и уже через несколько шагов предчувствие выдохлось.

Эта картина тоже ассоциировалась сама с собой, казалась в памяти Пауля Риттера неким самодостаточно инородным телом. В ней практически отсутствовал цвет: смешивались только белый и черный. Огнедышащее жерло вулкана было передано лишь оттенками серо-черной монохромии, хотя в памяти Риттера ясно запечатлелся густо-багровый отсвет.

«Ну, выцвести она не могла…» – рассудил Александр Брянов.

Там уходили к реке бледные тени, на другой стороне потока становясь темными и притом, однако, прозрачными…

Тот, кто приближался к картине, оказывался в хвосте безвольной, уходившей в преисподнюю вереницы душ.

Брянова занимал здесь иной феномен, и поэтому жутковатая перспектива не произвела на него впечатления, на которое, вероятно, рассчитывал художник. Теперь полотно хранило еще одну тайну, принадлежавшую вполне материальному миру и обращенную к чисто техническому восприятию: последние цифры кода.

Вереница теней, река, вулкан…

Брянов терялся в догадках.

Выходило так: либо он глупее Пауля Риттера, а тем более Элизы фон Таннентор, либо сам Риттер опять – совсем не вовремя – надумал отмалчиваться.

Тени, река, вулкан… И над всем – черное, как залежи каменного угля, небо…

Он пригляделся к золотой «бирке» на нижней перекладине рамы:

«Неизвестный художник. Вторая половина XVIII века. „Тартар“.

„Может быть, число этих покойников? Или размеры?“ – хватался он за самые невероятные гипотезы.

„Число покойников“, сливаясь, растягивалось в бесконечность. Размеры картины – примерно метр на полтора – отталкивали изощренный ум своей геометрической примитивностью.

„А что, если цифры просто-напросто на обратной стороне?!“ – Он отошел в сторону и огляделся. Непростых посетителей в зале оказалось поровну с самыми обыкновенными: снизу подтянулись сопровождавшие Брянова лица – „киборг“ и двое его подручных. Они вполне естественно и мило разыгрывали роли атлетических любителей живописи. Натуральных же любителей бродило тут в будничный день всего ничего: одна молодая пара и две рафинированные пожилые туристки, раскатисто ворковавшие по-американски. Еще около дверей находилась нейтральная фигура: дремавший на стульчике старичок смотритель.

Расстановка сил немного взбодрила Брянова, и он, встретившись взглядом с „киборгом“, даже кивнул ему, как своему человеку, прося о поддержке.

Брянов решился.

Он сделал шаг сбоку к картине, взялся левой рукой за багет и, резко отведя картину от стены, занырнул под нее, как в потусторонний мир.

Мир не рухнул.

Даже американское воркование не прервалось.

И Брянов с хладнокровием музейного грабителя внимательно осмотрел весь холст.

Гениальная догадка оказалась бесплодной, как и весь холст с обратной стороны.

И Брянов выступил „из-за кулис“ в полной растерянности.

Его неудача не скрылась от соглядатаев, и они сделали вид, что их в зале еще много чего интересует…

Старичок же продолжал дремать…

„Все! Еще раз посмотрю – и пора сдаваться“, – подумал Брянов, зная, что сдаваться нельзя и придется здесь ночевать…

Он снова вгляделся в вереницу, в ртутные воды реки…

– Ну, кто последний? – шепотом пробормотал он, по ходу дела невольно осознав замысел творца. – Я тут каким по счету буду?

– Герр Риттер? – услышал он позади себя скрипучий голосок. – Пауль Риттер?

Он не удивился. Отчаявшись, он так же отчаянно поверил в такую разгадку и, обернувшись, улыбнулся старичку смотрителю, который тихонько подошел к нему.

Смотритель вынул руку из пиджака – и пистолет стал поворачиваться в грудь посетителю Новой галереи…

Хлопок, раздавшийся сбоку, откинул голову старика и словно оттолкнул его самого в сторону…

Брянов увидел багровое пятно на голове лежащего старика… и сразу замелькало у дверей… и послышались новые хлопки… и кто-то еще кинулся куда-то и упал.

Закричали туристки, и Брянов увидел, как они обе повалились ничком на пол, закрывая сумочками головы.

Он увидел приоткрытый проход в следующий зал – и опрометью бросился туда… и со всей силы захлопнул за собой дверь, сразу – и только на один миг – всем телом ощутив, что цел, жив и почти счастлив.

Один посторонний человек и один смотритель – маленькая дама лет семидесяти, – окаменело вперились в него.

– Там бандиты! – отчаянно шепнул он на весь зал. – Зовите полицию!

Посторонний дернулся и проскочил дальше, по стрелке продолжения осмотра. Дама раскрыла рот, сделала смертельно испуганные глаза – и совершенно точным, спокойным движением руки нажала на кнопку у косяка.

Взвыла сирена.

Брянову показалась, что зал зазвенел и затрясся весь уже после того, как он вскочил на ближайший подоконник и вжался в край оконного проема, не слишком нарочито прикрытый занавесью.

Что-то еще происходило в этом неистовом реве.

Он различил сквозь него один ясный звук, одно слово: „Nein!“ – и ту молодую пару увидел из-за занавеси уже с тыла. Те мчались дальше, в тот же проход, куда указывала стрелка. Причем молодой человек в светлом свитере с темным пятном на левом плече поддерживал на ходу правой рукой левую, будто очень хрупкий и ценный предмет.

Первым делом надо было спасать красное знамя с хоть и бывшим, но родным серпастым-молоткастым гербом…

Он порывисто вынул из внутреннего кармана пиджака обе книжицы. Темную, с „бундес-орлом“, убрал обратно, а краснокожую упрятал в трусы и, как политрук, приказал себе: „А теперь выходи из окружения!“

Он спрыгнул с подоконника и увидел смотрительницу зала, окаменело сидевшую на том же стульчике и с ужасом смотревшую в его сторону. Он догадался, что она не выдала его: та молодая пара бросилась в этот зал не просто так, от страха, а – в погоню за ним. Они спросили ее, куда он, Брянов-Риттер, делся, здесь ли он, а пытать даму у них не хватило времени. Она ответила им „Nein“…

– Благодарю вас, – поклонился он даме, с преданностью посмотрел ей в глаза и выскочил за дверь обратно, против направления строгой немецкой стрелки.

Был тот самый зал. В нем была картина.

Американские туристки пропали, а остальные тела были разбросаны по полу.

„Киборг“ оказался в прошлом живым и теплокровным созданием. Он лежал под бронзовым бюстом какой-то местной знаменитости в бронзовой треуголке, залив кровью изящный пьедестал. Один из бывших телохранителей Брянова еще слабо ворочал рукой, словно пытаясь найти отлетевшее в сторону оружие.

Сирена не смолкала.

Походя он еще раз взглянул на картину…

Новые покойники, наверно, уже пристроились к веренице теней…

„Надо искать Элизу!“ – решил Брянов и, покидая зал, еще раз оглянулся… и вспомнил… почти вспомнил… что-то очень важное для Пауля Риттера.

Да, Пауль Риттер тогда, выходя отсюда в последний раз… это было перед вторым отъездом на Канарские острова… выходя отсюда, обернулся точно так же – и подумал о… хромированная сфера контейнера… узкая щель скального разлома… пульсирующий ток родника…

Снизу по лестнице, навстречу Брянову, катился и грохотал полицейский прилив. На полдюжины автоматных стволов, нацеленных в него, Брянов даже не обратил внимания.

– Стоять! – крикнул штатский в развевавшемся плаще, и эхо ударило в затылок Брянову. – Руки за голову!

Он замер, с необычайным спокойствием встречая волну живой мощи.

„Смотри! Смотри!“ – повторял он про себя команду и, начав со штатского, перебрал глазами всех полицейских и взглядом вежливо поздоровался с каждым…

– Добрый день! – без иронии сказал он штатскому. – Я просто посетитель…

– Выясним! – вихрем взлетая дальше, бросил тот.

Один полицейский в каске и униформе и один автоматный ствол замерли перед Бряновым.

– Вы видели этого человека? – раздался голос штатского уже сзади и выше.

Брянов, улыбнувшись в прозрачное забрало каски, осторожно повернулся на пол-оборота влево и из-за своего отставленного от головы в сторону локтя увидел наверху спасшую его смотрительницу соседнего зала.

– Nein! – был ее ответ.

Брянов еще раз улыбнулся каске и стволу.

Штатский отступил к нему:

– Прошу прощения…

– Риттер. Пауль Риттер, – твердо представился Александр Брянов.

– Герр Риттер, мы вынуждены временно задержать вас…

– Никаких проблем, – ответил Брянов, законопослушно глядя штатскому в глаза.

Тот коротко кивнул каске.

– Следуйте впереди меня! – донеслось из-под забрала. – Рук не опускать!

Брянов двинулся вниз по красному ковру… и вспомнил: щель скального разлома – до самой преисподней, пульсирующее течение родника… колба из толстого, противоударного стекла… отдельный металлический футляр с яркой этикеткой:

„ACHTUNG! ESTREME GEFAHR!“

(„ВНИМАНИЕ! ВЫСШАЯ СТЕПЕНЬ ОПАСНОСТИ!“)

1939 год! Год завершения шестидесятилетнего цикла!

Пауль Риттер получил „вирус дьявола“ – тот самый, в котором вмещалась вся преисподняя!

Он там, этот вирус, – в том же контейнере! Вместе с „противоядием“!

За дверями музея Брянов вдохнул холодный воздух – и с трудом осознал, что происходит вокруг.

Мелькали огни полицейских мигалок.

Весь музей был оцеплен.

Он заметил в стороне тех американских туристок. Они что-то с жаром нашептывали офицеру – и тот с большим интересом стал приглядываться к Брянову и в свою очередь стал что-то сосредоточенно нашептывать в черный пенальчик карманной рации.

„Вот черт! – почти ужаснулся Брянов. – Этих-то я пропустил!“

Но прежде, чем его затолкали в машину, он успел любезно улыбнуться офицеру и пожилым американкам. Они удивились и вперились в него…

„Доза есть“, – усмехнулся Брянов, очутившись на заднем сиденье: ситуация была очень привычной.

Без сомнения он оказался самым вежливым из задержанных за всю историю полицейского участка. Он старался поздороваться с каждым, кто успевал обратить на него внимание. Чинов полиции оказалось не много: вероятно, основная часть бросилась отбивать у грабителей местную музейную гордость. Они изумлялись – и переводили взгляды на конвоира. Тот, на радость Брянова, пока воздерживался от комментариев, а только неопределенно хмыкал.

Попав в узкий безлюдный коридор, Брянов сказал себе: „Пора!“

И его сердце наконец заколотилось, как у настоящего живого подозреваемого…

– Извините! – тихо проговорил он. – Я бы хотел сначала в туалет… Больше не могу…

И он еще раз встретился глазами с конвоиром.

Тот хмыкнул и указал на дверь.

Брянов зашел, оценил обстановку… Здесь внутреннего замка не полагалось.

Конвоир встал вплотную к двери.

Тогда Брянов уселся на крышку унитаза – и вознес короткую молитву. Просто сказал про себя: „Господи, помоги!“ – и закрыл глаза.

Весь эксперимент заключался теперь в терпеливом и очень тихом ожидании.

Кровь стучала в висках, отмеряя мгновения…

Брянов потянулся к дверной ручке – и очень осторожно сжал ее…

Конвоир – Брянов запомнил флегматичного толстяка в униформе – переступил с ноги на ногу… и вдруг осторожно потянул дверь со своей стороны.

– Занято! – решительно рявкнул Брянов, вложив в сопротивление всю свою силу.

– Прошу извинить… – донеслось из-за последнего препятствия, и Брянов различил неторопливо, неуверенно удалявшиеся шаги.

„Сработало!“

Конвоир забыл, зачем он, собственно, торчал у двери туалета… да ему к тому же явно и не очень хотелось.

Брянов с трудом разжал онемевшие пальцы.

Пот катился с него градом, щекотал брови, уши. Он с трудом разогнул колени, спину… выдернул из ящика салфетку, утер лоб и лицо, потом, очень осторожно подняв крышку, бросил комок в унитаз… и решил не спускать воду.

„Пора!“

Вздохнув, он спокойно открыл дверь, вышел наружу, живо огляделся – и не двинулся к выходу, а напротив, стал углубляться в коридор. Шажок за шажком, почти касаясь плечом стены.

Позади послышались легкие, звонкие шаги погони.

Брянов еще раз вздохнул и принялся старательно поглаживать грудь с левой стороны.

– У вас есть проблемы? – раздался женский голос.

Он со страдальческим видом повернулся лицом к невысокой полицейской фрау, а может быть и фройляйн, обнимавшей папки.

– Вам плохо?

– Уже гораздо лучше, – искренне признался Брянов. – Сердце немного прихватило.

С такими внешними симптомами – бледность, крупный пот на лбу, одышка – лгать было одно удовольствие.

– Так вам нужен врач! Я сейчас позову!

– Я вас уверяю, уже не требуется. – Брянов и впрямь испугался, что переиграл. – У меня это бывает… Я уже принял таблетку. Видите ли, не каждый день у тебя угоняют машину… Не беспокойтесь, я уже заявил… и все в порядке… почти. Мне бы теперь только свежим воздухом подышать. Где у вас выход?

– Я провожу вас, – сказала полицейская фрау спасительную фразу и… за несколько секунд провела Брянова через самые опасные места.

Толстый конвоир с кем-то болтал. Остальные были поглощены оперативной суетой, вестями с мест каких-то событий и тоже не проявили бдительности.

„Сработало!“

– Благодарю вас. Теперь совсем хорошо.

– Вот скамейка, – указала своими папками дама из участка. – Посидите… Я выгляну через пару минут. Если вам будет хуже, не бодритесь – скажите сразу. Я вызову врача.

– Вы очень любезны…

Спустившись к скамейке, Брянов оглянулся.

Дама уже исчезла из его жизни, а он – из ее.

„У каждого есть дела поважнее… – подумал Брянов. – Меня здесь уже нет. И никогда не было“.

Он двинулся в сторону, совсем не торопясь, потом – почти не торопясь.

Он завернул за угол, остановился, сказал себе: „В сущности, ничего не случилось…“ – и поразился тому, что это оказалось действительно так. Конкретно с ним, Александром Бряновым, здесь, в Гейдельберге, – ровным счетом ничего не случилось. Больше всего было жаль двух пожилых американок. Они видели призрак и, наверное, очень хотели, чтобы их рассказам поверили.

Волнение стало стихать, сердце почти успокоилось – и Брянову стало зябко, и он потянулся к верхней пуговице плаща – и снова замер.

Плащ и шляпа призрака остались там – в гардеробе Новой галереи!

„Ну и черт с ними!“

И внезапно Брянов ощутил вокруг себя и над головой бескрайнюю пустоту… и пустота показалась совсем иной – вовсе не бездной чужой памяти… Его окружала пустота, словно заполненная озоном.

Свобода!

Свобода! Невероятная, не существующая в обыкновенной жизни, химически чистая свобода беспредельного выбора!

Он исчез для всех – для своих и чужих, для соглядатаев и случайных прохожих. Первые взаимно нейтрализовались, вторым было не до него.

Один паспорт – чужой – лежал у него на сердце, второй – родной – тоже в очень укромном месте.

„Только одну – пятьдесят граммов!“ – приказал он себе, волевым решением лишив себя свободы во времени.

Он зашел в бар, взял стаканчик бренди без льда, забрался в угол и переправил нагревшуюся и слегка покоробившуюся краснокожую паспортину в более приличное место – в карман сорочки.

Оставалось быстро адаптироваться и разработать стратегию светлого будущего. Он с наслаждением отпил сразу половину стакана, и, когда душа затеплилась, а заодно и подогрела мир вокруг, стратегия, как мираж, образовалась сама собой, без напряжения мысли.

1) Явочная квартира, дом и весь квартал объявлялись запретной зоной. Там, правда, были оставлены замечательный новый чемодан, сумка, электробритва „Braun“, диктофон… „Ну и черт с ними. Хорошо, что хоть фотоаппарат с собой не взял“. Денег на первую пору хватало. Небольшая часть также осталась на квартире, но зато три тысячи долларов сотками он – как чувствовал – прихватил с собой…

2) Предстояло немного приодеться: купить плащ, обязательно шляпу, сумку… нет, лучше небольшой удобный чемодан – его в последнюю очередь, еще бритву и зонтик.

3) Заехать в банк „Хайер“, и если…

Все складывалось поразительным образом – у него в кармане лежал паспорт на имя Пауля Риттера.

„А может, ну их ко всем чертям, эти Канары?!“ – обомлел Брянов… и Сво-бо-да стала вокруг него еще бескрайней.

Он пригляделся к окнам, с трудом справился с фокусным расстоянием, залпом допил стакан – и понял, что адаптора не хватает, но больше нельзя…

Он решил обдумать искушение со всех сторон: а вдруг не так все страшно, как кажется, – в его конкретном случае? Вдруг с Паулем Риттером можно ужиться? Не пират же он, человек интеллигентный, не настырный… и не надо никакого „противоядия“. В конце концов пусть Пауля Риттера будет даже немного больше. Здесь это даже удобней: знает языки, хорошая память – к новому миру почти привык…

Брянов потряс головой, прикинул: и вправду, не сходит ли он прямо сейчас, на свободе, с ума.

Главное что? Конечно, сын. Главное: вместе с Риттером, на пару, усыновить Сан Саныча… потом можно вытянуть его как-нибудь, например, по приглашению, сюда, потом устроить в какой-нибудь университет. В какой же еще, как не в Гейдельбергский!

Ну, и каждое утро Сан Саныч будет таращить на папу глаза: откуда он тут взялся и вообще…

„Так, – стиснув зубы, подумал Брянов, – значит, Паша, не нужен нам берег турецкий… и вообще все это – большая-пребольшая мышеловка“.

Тогда оставалось:

4) искать на все деньги Элизу фон Таннентор;

5) добывать на Канарах „вирус новолуния“ и прощаться с чужим прошлым.

Через три четверти часа Александр Брянов подъехал на такси к банку „Хайер“ и попросил водителя подождать.

Он поднялся по знакомой лестнице и вошел в здание уже как самый настоящий Пауль Риттер.

Мраморные полы. Темные дубовые стойки.

Напольные часы-ратуша с золотыми голубками.

Ему показалось очень странным, даже неправдоподобным то, что рядом с ним нет Элизы. Ему пришлось убедить себя, что ее действительно здесь нет и не будет.

Он подошел к тому же окошечку и спросил о сумме, лежащей на счету Пауля Риттера. При этом он с чувством абсолютной правомерности действий достал наружу темненький орластый паспорт.

„Вот это прогресс!“ – усмехнулся он и чуть-чуть расслабился, когда клерк стал рассматривать экран компьютера.

– По желанию вкладчика запрос может быть произведен без предъявления документа, удостоверяющего личность. – Похоже, клерк и сам был немного удивлен таким феноменом. – Но необходимо, чтобы вы подали условный код счета, введенный вкладчиком, и предъявили образец подписи.

Он протянул в окошко какой-то бланк и указал пальцем:

– Будьте любезны, вот здесь напишите код, а здесь просто поставьте подпись…

Человек у стойки достал ручку правой рукой, передал ее в левую, написал заветные цифры и… не дрогнув, вывел подпись.

– Один момент, – сказал клерк, сунул бланк в щелку на каком-то аппаратике, тюкнул по кнопочке, опять посмотрел на экранчик… – Все в порядке, герр Риттер.

Брянов, именно Брянов разом протрезвел.

„Сработало!“

Риттер несомненно надеялся появиться здесь в лучшие времена под чужим именем… или же завещал деньги своей тени…

Он с благоговением посмотрел на свою левую руку… и вдруг вспомнил.

„Наверно, этот город весь утопает в розах“.

Так сказала когда-то Элиза.

Он сидел за столом, писал статью в „Вестник естествознания“, работал и точно так же, между указательным и средним пальцами, держал ручку… и за окном, на карниз, сел голубь… „Наверно, этот город весь утопает в розах“, – сказала Элиза позади него. Она любила рассматривать географические карты. Она заметила, что он отвлекся от работы, подошла и, положив перед ним раскрытый атлас, тонким своим чудесным пальчиком прикоснулась к Южной Америке.

Буэнос-Айрес, легко догадался он. Элиза очень хотела попасть в Буэнос-Айрес… Но оказалось – не Буэнос-Айрес.

Чуть левее и выше.

В сущности, рукой – а на карте ногтем – подать от Буэнос-Айреса.

РОСАРИО!

„P.S. Я пришлю тебе розу с края света“.

– Что-что?

– Извините, герр Риттер, мне показалось, что вы не расслышали. На этот день сумма на вашем счете составляет три миллиона шестьсот двадцать семь тысяч сорок две марки…

Он машинально кивнул.

– Вы хотите снять?

Он снова кивнул, потом очнулся, чуть похолодел – и собрался. Росарио… Он посмотрел клерку в глаза. Да, это была та самая свобода – Сво-бо-да.

– У вас есть отделение в Буэнос-Айресе?

– Разумеется, герр Риттер.

– Я сниму пять тысяч. Если можно, крупными купюрами.

Он хладнокровно, твердой рукой взял деньги, вышел из банка – и неприятно изумился: такси не дождалось его. „Вот скотина!“ – выругался он и осекся: жертвой оказался не он, а таксист, который укатил, так и не взяв с него платы…

Тень от деревца почти сползла со скамейки в сторону и робко потянулась к кафе „Violeta“. Брянов поднял руку, как тяжелый груз, и посмотрел на часы: 15.46…

Он спохватился, успел ли перевести стрелки на чужое, самое отдаленное от Гейдельберга время. Успел – в аэропорту Буэнос-Айреса, как раз в ту минуту, когда его озарила идея о розе. Солнце на небесах и тень от дерева подтверждали, что успел… „Все правильно. Надо идти сейчас, – принял он намек свыше. – Может быть, еще придется искать хозяев“. Когда он уезжал из Гейдельберга, его уже тянуло думать на немецком. Здесь – нет. Незнакомый пейзаж придавал уверенности.

Он поднялся на ноги и очень неторопливо пошел в ту сторону, куда указывали обе тени – деревца и его собственная… У дверей кафе ему показалось, будто его последний переход занял целый день…

Он вошел в слабую, душноватую для северянина прохладу. Кафе было совсем небольшим – на десяток столиков и чем-то, какой-то отрешенной, условной обитаемостью, напоминало флигель ресторана „Золотой колос“. Хорошо, что хоть окно зряче открывалось в мир, на улочку, уходившую за горизонт – к такому же условному спасению.

Он вошел единственным посетителем, и у него мелькнула мысль: „Опять декорация…“ За скромной стойкой с серьезным видом переминался худенький смуглый подросток, протиравший фужер. Похоже, он занялся делом только с появлением чужака.

– Buenos dias (Добрый день), – точно по плану сказал Брянов и подумал, что надо было прийти еще раньше: с подростком не сразу договоришься, если он в этом захолустье не поднаторел в немецком или английском.

– Buenos dias, senor, – ответил подросток, позыркав исподлобья и на Брянова, и по всем углам.

Брянов повернулся к окну: жаль… а может, и хорошо, что на стекле не осталось зеркально перевернутого слова „Veilchen“.

Он сел за ближайший к окну столик, лицом к двери – точно так же, как тогда… И положил розу напротив себя.

Ждать не пришлось.

Когда он протягивал розу незримой Элизе фон Таннентор, из внутренней двери – в самом уголке, за стойкой – появился высокий худощавый человек в белой сорочке и кремовых брюках.

Брянов не подумал снимать темных очков. Он и голову не повернул: стал следить и оценивать боковым взглядом… и догадываться – тоже как будто боковым, тайным напряжением мысли: соляная седина ровных усов и прямых, валом зачесанных назад волос, морщины, бледноватая кожа, резкий прямой нос… не похож на латиноамериканца – тоже из северян… за шестьдесят… ровная походка, с каждым шагом как бы угрожающая своим напором… ему что-то известно… вблизи кажется моложе.

– Buenos dias, senor.

Голос совсем не старческий, спокойный – но несомненно с угрозой.

– Buenos dias. – Брянов немного приподнял голову, избегая чужого взгляда, понимая, что такая скрытность пока не в его пользу, и добавил на испанском утвержденную планом фразу. – Извините, я предпочел бы говорить по-немецки или по-английски. Мой испанский плох.

Это признание могло на три четверти считаться правдой.

– English… At uour service, sir. (Английский… К вашим услугам, сэр.)

Брянов посмотрел на розу, словно прося ее о помощи. Это „sin“ показалось ему последним предупреждением. Так хотелось посмотреть в глаза хозяину кафе „Фиалка“, но он помнил герра Клейста… Положение могло стать еще опасней.

Стрелка сдвинулась на минуту: 16.01!

„Все! С Богом!“

Он неторопливым жестом указал на свои часы.

– Четыре пополудни, – неспешно проговорил он на немецком. – Я успел вовремя… Но догнать шестое июня тридцать шестого года я уже не в силах. Прошу меня извинить.

Ему показалось, будто хозяин кафе побледнел.

– Who are you? (Кто вы?) – Английский здесь больше всего подходил для осторожности и недоверия.

Брянов подготовил для знакомства красивую немецкую реплику в стиле „Фауста“:

– Я тот, кто не должен смотреть людям в глаза, если не хочет быть лжецом и притом желает оставить о себе добрую память.

Хозяин кафе все так же неподвижно стоял над ним. Брянов расслышал его глухой, тяжелый глоток.

Он парился в пиджаке, потому как пиджак служил самой удобной кобурой для всех паспортов. Теперь план предусматривал два варианта действий: вынимать орластого или не вынимать. По тяжкому глотку хозяина кафе Брянов решил не вынимать.

– Что вы знаете? – Вопрос был задан на немецком.

Брянов вздохнул с облегчением: прогресс налицо!

Теперь у него оставалась последняя заготовка:

– Я знаю,что имею полное право передать розу от господина Пауля Риттера… – Тут он притих, но никакого рефлекса не дождался: хозяин кафе замер и вовсе как манекен. – И тогда он добавил то, что считал главным паролем: —…И я очень рад, что до сих пор не имел необходимости передать розу для него самого… Розу с края света, не так ли?