Текст книги "Канарский грипп, или Вспомнить всё! (СИ)"

Автор книги: Сергей Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Лазерный прицел!

«Убьют девку!»

Он умел останавливать время.

Перед роковой секундой он потянул девушку вниз, надавил на нее, закрывая собой от всех прицелов… и тут же получил удар коленом между ног – удар, которому он сам учил ее на случай любых… на любой случай.

Его скрючило, но он продолжал тянуть ее вниз, к себе… и вдруг ощутил очень слабый тычок… и она вдруг отяжелела в его руках… и он увидел ее глаза, полные страха и покорности…

– Марик! – сонный, умирающий шепот.

У самой ее ключицы торчал блестящий стерженек со смешным хвостиком-кисточкой.

Привалившись к джипу спиной, он держал Ингу. Три четверти всего, что он видел, была она – в его сильных руках; остаток зримого мира был черным всевидящим мраком, воронкой, где копошились и откуда целились. Боль под животом стихала, и Морган даже усмехнулся, без всякого зла вспоминая точный, им же поставленный удар.

– Что делать, босс? – спросил телохранитель, загораживавший движение чужаков в белых халатах.

– Стой, как стоишь, – бросил Морган.

– Очень неприятное недоразумение, – появился из-за охранника тот самый «профессор». – Вы позволите?

Остальные тоже осторожно высунулись. Их было двое – с носилками. Теперь демоны оказались везде – и справа и слева. Некуда от них было деваться. Справа – в белом, слева – в черном, а сзади оставалось мертвое железо на колесах.

Морган выпрямился, оторвался от джипа.

– Давайте! – приказал он.

Носилки раскрыли прямо перед ним. Он сам аккуратно уложил на них Ингу, посмотрел на ее бесчувственное, словно украденное у него лицо, на ее спокойствие, которое принадлежало не ему. Он был отброшен в сторону так далеко, что теперь уже не дотянуться…

Он злобно сплюнул.

– Недоразумение? – Он покачал головой, зная, как все внимательно наблюдают за ним одним. – Это называется по-другому… Прецедент. Кто-хо там у вас вляпался в очень большое дерьмо. И пустил большую волну. Будет большой откат… доктор.

Ингу понесли.

– Вам позвонят, Марк Эдуардович, – проговорил «профессор».

– Пусть звонят. Но не мне. У нее есть папа с мамой. Вот им пусть и позвонят.

– Мы будем иметь в виду… Извините, Марк Эдуардович. Есть вопрос карантина… – Морган не дрогнул. – Чтобы не возникало у вас лишних проблем, я очень вас прошу ответить мне искренне. – «Профессор» подвинулся ближе. – После, так сказать, побега нашей больной у вас не было с ней близкого контакта? Я имею в виду поцелуи, половую близость.

Короче говоря, соприкосновение слизистых оболочек… Марк Модинцев холодно посмотрел в глаза «профессору».

– Пусть это будет для вас, доктор, приятной тайной.

«Профессор» сощурился.

– Я буду надеяться, Марк Эдуардович, что я вас понял правильно, – сделал он свой вывод и напустил на себя безучастный вид. – Я только прощаюсь, господин Модинцев. Приносить извинения за этот, как вы сказали, прецедент я не уполномочен. Хотя искренне сожалею… У пациентки подвижная психика. Уверяю вас, мы сделаем все возможное.

Что-то еще изменилось в мире. Морган посмотрел вверх.

Звезды стали светить слабее. Тоща он окинул взглядом стену дома, темные – уже темнее неба – окна. Светилось одно… два. Жители давно уже знали, как правильно вести себя в условиях чрезвычайного положения. Только какая-то одна дурочка торчала у окна, да еще включив свет. Морган удовлетворился тем, что это хоть не Ольга…

Он коротким жестом отозвал охранника от машины и, когда тот живо подошел, отдал ему ключи.

– План такой. Едешь к Корневу. Так и скажи ему: «Есть серьезный прецедент». Будет лучше, если вернетесь на его машине.

Охранник все же подождал, пока босс скроется за железной дверью подъезда…

Следующую дверь открыла Ольга. Она ждала его в коротком, прозрачно-алом халатике, от которого ее бледность еще сильнее бросалась в глаза.

– Марик! – прошептала она и прильнула к нему.

Очень прямые, светлые ее волосы колыхнулись испугом.

– Все в порядке. Нет проблем, – сказал Морган, не отстраняя ее, но продолжая двигаться вперед.

– Марик, я очень волновалась! Можно, я тебя успокою?

Она повисла на нем, тыкаясь ему в ухо, в шею.

– Потом, – отложил он. – У меня дело. Выпей чего-нибудь. Снотворного. И ложись. У меня дело. Все.

На повороте она отцепилась и куда-то делась со своими страхами и огорчениями.

Морган зашел на кухню, вынул из холодильника бутылку пива и вернулся по пустому коридору в свой кабинет. Он сел за стол, включил компьютер – и вошел с оружием, куда хотел. В аркады с тайнами и сокровищами Рейха.

Он мог сидеть перед экраном часами – летать среди звезд, стрелять, наносить удары, – и эти часы становились самыми плодотворными для создания финансовых стратегий, для выхода из реальных опасностей.

Эсэсовец смутно мелькнул во тьме, он снял его одним выстрелом и отскочил за угол, уперевшись в глухую стену.

«Ну, если теперь менты не приедут, то дело серьезнее, чем кажется», – подумал он.

Марк Модинцев, Морган, когда-то выполнявший «интернациональный долг», представлялся сам себе человеком вполне уравновешенным и космополитичным. Легенды, мифы и протоколы о всяких заговорах против Родины он воспринимал как звон, о котором неизвестно, где он… Есть так есть, нет так нет, а главное – дело. Он считал, что имеет также достаточное представление о всех видах терроризма, о психотронном оружии и о прочих запредельных предметах. Он вместе со всем нормальным населением смотрел боевики и читал бестселлеры со зловещими персонажами, рвущимися к власти над миром, грозящими ядерным бандитизмом и парапсихологическим кошмаром. Он знал, как и все трезвомыслящее население, что такое возможно теоретически, как конец света… а когда произойдет практически, тогда уж все.

Когда демоны исчезли, забрав у него Ингу, и он пошел домой, он сначала вспомнил ее глаза, в которых таяло живое и еще звало его, умоляло спасти… и вспомнил ее безучастное лицо, когда уже удалялись носилки… и вспомнил ее отдаленный, как со дна, крик в динамике: «…ты будешь как кукла… какой-то дурацкий Морган!»

И он задумался и решил: надо проверить, надо взяться за это дело. Кто там выше ФСБ? Кто там выше Кремля? Кто он такой сам? Что теперь, прижать уши? Если кто-то и вправду лезет в мозги… Раз час X настал, значит, настал. Если не настал, значит, не настал. Надо разобраться. Он не тот суслик, что забивается дальше в нору, когда ее заливают водой.

Он уложил еще троих или четверых, сменил автомат на огнемет – и двинулся по лабиринтам дальше, прижигая темные углы Рейха.

Он прервал игру, когда напомнила о себе звонком милиция, остановил «кадр», вышел встретить и спокойно решить проблему самыми ординарными методами: разными красными «корочками», лаконичным и профессионально выдержанным докладом о происшествии, ссылками на конкретных лиц и конкретные номера телефонов.

Он вернулся в лабиринт через четверть часа.

Оставался последний поворот, оставались последние враги, сторожившие вход в главное хранилище тайн и ценностей, когда за спиной Моргана, в реальности, которую выключить труднее, раздался новый сигнал.

Этот сигнал имел значение куда большее, чем предыдущий, милицейский, и Морган секунду размышлял, что делать. Решил он проблему кардинально.

– А хрен с ними, с алмазами Рейха! – сказал он себе и вырубил иную реальность из электрической сети Москвы.

Свой человек в ФСБ, тот самый подполковник, имевший фамилию Корнев, дожидался его около своей машины, как и было условлено. Он уже был в плаще, в костюме, при галстуке – обратно в постель явно не собирался. К тому часу стало светло как раз настолько, чтобы уверенно принять новый день, требующий новых, решительных действий.

Пока они сделали круг по тропинкам среди зеленых, а теперь совсем желтых, насаждений, Морган подробно рассказал Корневу о происшедшем и не только рассказал, но и пару раз включал диктофон, хранивший домофонные пророчества бывшей «Мисс Москва». Он откровенно поделился своими научно-фантастическими опасениями.

Подполковник слушал очень сосредоточенно, наклонив вперед голову, – то хмурился, то шмыгал носом, то жевал губы. В целом он согласился:

– Да, какая-то заморочка… Черт их разберет.

– Вот я и хочу знать: кого «их»… И тебе очень советую.

– Ну, знаешь, тут, похоже, такое дерьмо…

– Знаю какое. Уже нанюхался вот так. – Морган махнул рукой: «выше крыши». – Только я начал сомневаться, что мне его такой большой медведь наложил. Я ведь пока одним ксивам верил… ну еще понт навели… Женя, за всем этим маскарадом что-то другое. Я чую. А если я чую, так оно и есть. Нам надо с этим делом разобраться. Мы с тобой не лилипуты, чтоб по нашим головам просто так ходили. Раскрути. Я тебя прошу по старой дружбе. В конце концов сочтемся.

Подполковник приостановился – и остро заглянул Моргану в глаза.

– Ладно, маршал, – усмехнулся он, вспомнив что-то старое, общее. – Рискнем здоровьем. Попробуем узнать, откуда эту вонь несет.

– Вот тебе подсказка. – Морган принял согласие Корнева как должное и «подсказку» готовил напоследок. – Займись этим Бряновым. Сядь ему на хвост. Какой-то шут гороховый… Он «светился» не просто так. Прикидывался сумасшедшим, намекал… Если он еще жив, я хотел бы потолковать с ним с глазу на глаз.

Почувствовав спиной чей-то взгляд, он обернулся, взглянул на охранника, потом – выше.

Ольга красненькой букашкой маячила в кухонном окне.

«Карантин, мать твою!» – мрачно усмехнулся Морган.

Фрагмент 17. МОСКВА. К СЕВЕРО-ВОСТОКУ ОТ МИНИСТЕРСТВА ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ

Следующая встреча Марка Модиндева с подполковником Корневым состоялась на Арбате, в китайском ресторанчике – через трое суток после «прецедента».

– Ты всегда любил экзотику, – многозначительно заметил Корнев.

– Это она меня всегда любила, – поправил Морган.

Корнев согласился:

– Ты в последние годы, видно, забыл о ней, а женщинам это очень не нравится. Они мстительны и могут напомнить о себе в самый неподходящий момент… и самым коварным способом.

– Ладно, Бальзак. Давай по делу, – против своей воли вдруг стал напрягаться Морган.

– Ситуация довольно забавная, – начал с резюме Корнев, цепляя вилкой маленькое осьминожье щупальце. – Я посоветовался со своими. Начал прямо с обычного рапорта, дело пошло, по голове пока никто не получил. Никакого Павшина мы у себя не нашли. Где больных держат, ты уже сам знаешь. А кто держит и что делает, пока неясно. Вроде акцию проводит ГРУ, оттуда мы получили информацию по какому-то «выбросу биологического материала»… узнали не больше того, что ты тогда на мосту сам узнал, когда за «дикими горцами» гонялся. Получается, что вроде все свои и вроде все на виду, а не подкопаешься… Вчера вдруг ПГУ очень заинтересовалось, попросило сведений у нас. Брянова хватились, а он за бугром. Стали искать… Знаешь, как нашли? Он пользовался кредитной карточкой «VISA». Думаешь где?

– Ну, если кредитной карточкой, то как пить дать в психушке, – уверенно предположил Морган.

– Угадал наполовину. В Стамбуле.

Фрагмент 18. СТАМБУЛ. В РАДИУСЕ 3 КМ ОТ ХРАМА АЙЯ-СОФИЯ

Попав на Восток, Брянов двигался теперь по улице в западном направлении и видел золотое полотно заката, а на фоне полотна – угольно-черные шпили минаретов, обступавшие храм с уплощенным куполом, древнюю христианскую святыню Константинополя, Святую Премудрость. Что-то непоколебимо воинственное находил Брянов в этом чужом вечернем пейзаже, напоминавшем ему о последних днях мира. Черные шпили представлялись ему стратегическими ядерными ракетами, страшной своей силой охраняющими храм. «Мегатонн пятьдесят, не меньше», – благоговейно сложил Брянов мощь всех шпилей, не в силах отделаться от технократических впечатлений.

Такая чушь не могла прийти в голову Паулю Риттеру. Зная это, Брянов был рад.

Паулю Риттеру так и не удалось побывать в Стамбуле. Брянов не сомневался, что тот мечтал здесь побывать, и был рад тому, что он теперь как бы восполнял упущенное. Он мог наконец сам кое-чем поделиться с человеком, охватившим когда-то своей памятью большую часть мирового простора и – теперь уже немалую часть его, бряновского, душевного пространства. Здесь Брянов ощущал земную плоть под ногами, ощущал живую плотность своих впечатлений и мыслей – и радовался…

Не то происходило с ним в прекрасной для всех Венеции.

Впервые вырвавшись за пределы той пяди исконно русской земли, что и составляла, в сущности, всю его память, он стремился в Венецию, наперекор мрачному плану ожидая встретить только удивительное волшебство. Волшебством делился с ним Пауль Риттер. И волшебство нашел Брянов, но оно оказалось чужим и призрачным, и сам он оказался в этом сказочном городе единственным человеком, страдавшим оттого, что весь мир вокруг него ни единой песчинкой, ни единым солнечным бликом не может принадлежать ему, поскольку уже целиком стал самой сокровенной частной собственностью кого-то другого…

Теперь он шел по еще более чужим берегам, турецким, и наконец без боязни начинал вспоминать Венецию, пробуя не жалеть о том, что всю ее придется забыть, и теперь убеждал себя: свое должно быть только своим, не каким-то телевизионным…

Было интересно, что по этому поводу мог бы сказать всемогущий Пауль Риттер.

Когда-то он, Пауль Риттер, наверно, замер там, на привокзальной набережной, перед великолепными, сияющими на солнце декорациями, которые парили по другую сторону Большого канала Венеции, парили суетой катеров, лодок, гондол, отражались и рассыпались белыми бликами по зеленовато-голубой глади.

И Александр Брянов через шесть десятков лет замер там же, против округлых гипсовых очертаний церкви Святого Симеона и кремовых, как на торте, узоров палаццо Фоскари Контарини, легко растекавшихся, как и тогда, по зеленовато-голубой, мутной глади.

Но Александр Брянов, оставаясь несколько минут на том месте, увидел гораздо больше. В его памяти вдруг разверзлась безвоздушная пустота, и та картина, которую он увидел перед собой – Канал, палаццо, церковь, белоснежный мостик, – оказалась лишь «поверхностным натяжением» на этой пустоте. А потом под «поверхностным натяжением» вдруг замелькали картины, будто оттуда, из пустоты, вихрем бросило в лицо Брянову ворох открыток с видами волшебного города… Улочки, дворики, мостики, фонари, столики на набережных, светящиеся витрины, россыпи и горы масок. И всюду – Элиза, ее улыбка, ее золотистые волосы. И – отблески чужойностальгии.

И когда ворох открыток пролетел сквозь него, Брянов вспомнил обыкновенную ночную темноту, контур окна с дальним огоньком и – огоньком вблизи, папироской в тонких пальцах Элизы. И в довершение – отблеск рассвета на никелированном шаре и продолговатую паутинку ее чулок.

– Вам нужна помощь, синьор? Вам нехорошо?

Брянов понял, что у него закружилась голова.

– Спасибо. Все в порядке.

Он внимательно посмотрел на случайного альтруиста: высокий, крепкий, в строгом костюме, неярком галстуке. Вдруг всплыло в голове: «Данте». Почему в кавычках?..

Ну конечно, так называлась гостиница, в которой они тогда остановились. Они… Почти втроем. Брянов кое-как усмехнулся. Он достал из нагрудного кармана маленький проспект, уточнил для уверенности: «Гориция». Теперь ему полагалось остановиться в гостинице «Гориция», неподалеку от площади Сан-Марко. Если бы другие «они», те, которые направляли его шаги в настоящем, знали все о гостинице «Данте», то, надо полагать, воспользовались бы ею как «ключом-индуктором»… Каждый в этой жутковатой игре знал только часть лабиринта. Тот, кто получит полный план, станет властелином мира. Так подумал Брянов, пряча проспект.

– Вы первый раз в Венеции? Вы не знаете, как добраться до гостиницы?

Брянов даже удивился, что альтруиста еще не заменили другим, не столь подозрительным.

– Бывал раньше. Но очень давно, – признался Брянов и назвал гостиницу «Гориция».

Тот рассказал, где можно сесть на речной автобус, где потом сойти:

– …Сразу за Понте-Риальто. Вы помните Понте-Риальто?

Брянов похолодел:

– Трудно забыть… Понте-Риальто.

Когда тяжелый ажур белой арки моста появился из-за поворота, Брянов крепко ухватился за поручни.

Он увидел и вспомнил – но и то и другое принадлежало не ему, появившись и призрачно повиснув в пустоте…

Рука Элизы над водой, мгновенная прохлада сумрака, губы Элизы… Когда кораблик ткнулся в пристань, Брянов открыл глаза. Он вышел с колеблющейся опоры на твердую, смело оглянулся на волшебный мост – и вдруг почувствовал себя лучше. Этот ракурс уже мог принадлежать ему: с этой точки Пауль Риттер моста не видел.

Вскоре Брянову стало еще лучше. Он двинулся по улочкам, как ему показали, немного заблудился и сделал передышку в каком-то узком проулке. Здесь и вправду оказалось совсем хорошо, верно, оттого, что Пауль Риттер сюда никогда не забредал.

Теперь Брянов знал, что способен существовать в Венеции самостоятельно – в особо отведенных местах. Однако знал он и то, что и в этих местах, как за чертой магического круга, ему спастись не удастся. Все равно придется идти по древнему лабиринту, пройти странное посвящение – и чем быстрее, чем безогляднее он пройдет его до конца, тем вероятнее он останется самим собой.

Оставив вещи в номере, Брянов сразу спустился вниз, выпил в ресторанчике чашку кофе и, выйдя на узкую улочку, посмотрел в одну сторону и в другую, сквозь толпы туристов. Для того, кто сам призрак, обычные люди – тоже призраки.

Еще по дороге к скромной с виду, однако же совсем не дешевой трехзвездочной гостинице Брянов обзавелся в одной из лавочек схемой города, и портье красным фломастером вывел на ней кратчайшую траекторию до другой гостиницы, именовавшейся «Данте». Она находилась по другую сторону Канала, и путь теперь так и так пролегал прямо через Понте-Риальто. Деваться было некуда.

Поначалу он ощущал под ногами приятно твердый тротуар и обращал внимание на всякие витрины. И шедшие ему навстречу и догонявшие его японцы – японцев разбрелось по Венеции невообразимое множество – казались ему очень живыми людьми.

А потом вдруг снова, на еще более узкой улочке, разверзлась вокруг него какая-то беспредельная пустота, и он невольно стал жаться к стене. Снова сквозь эту пустоту понеслись в него ворохом картинки-открытки. Он держал себя в руках, поставил себе диагноз: наверно, в местах, где побывал когда-то Пауль Риттер, все детали декораций, сохранившиеся с той поры, действовали теперь как «ключи-индукторы». Год, проведенный в Венеции Паулем Риттером и наслоившийся на память Александра Брянова, заполнялся образами, наступательно напоминал о себе. Пустоту, уже насыщенную яркими чужими картинами и все же остававшуюся как бы разряженной, Брянов тоже объяснил себе по дороге к гостинице «Данте». Теперь он почти не сомневался, что чужой год вытеснил из его памяти один из годов его собственных, бряновских. Какой,он не мог определить, да и не старался определить, подспудно страшась, что этими усилиями сделает себе еще хуже. Вполне достаточно было того, что он ориентировался в пространстве и не выглядел со стороны умалишенным. Так он оценил свои временные проблемы. Еще у него в кармане брюк, всегда под рукой, оставалась маленькая карточка, на которой было начертано:

ТВОЕГО СЫНА ЗОВУТ АЛЕКСАНДР БРЯНОВ.

ТЕБЯ – ТАК ЖЕ, КАК ЕГО. ЕСЛИ УЖЕ ЗАБЫЛ – ПОМОЛИСЬ И ВСПОМНИ!

Эту карточку Брянов держал как необходимый и достаточный «ключ-индуктор».

В нагрудном кармане у него таилась еще одна карточка – на худой конец, как самое последнее средство:

ПОМЯНИ МЕНЯ, БОЖЕ, ВО ЦАРСТВИИ ТВОЕМ!

Ее Брянов немного стеснялся…

Мост Понте-Риальто, нагруженный по обеим своим сторонам всякими сувенирными лавчонками, кишел туристическим людом.

Брянов поднимался на этот мост, радуясь живой толпе, жадно всматриваясь в лица, словно стараясь их все запомнить. Он знал, что этих лиц никогда не мог видеть его всемогущий соглядатай.

Дальше стало сложнее. Снова потянулись тихие улочки чужой памяти, а дисциплинированный западный люд почти весь остался позади, в пределах, указанных путеводителями.

Брянов чувствовал, что за ним наблюдают. За ним должны были наблюдать, но сейчас он ощущал на себе некое панорамное наблюдение с высоты птичьего полета. Как будто сам Пауль Риттер пристально глядел на него со всех крыш. Брянов сам себе стал казаться малой частицей чьей-то чужой памяти: будто он идет, а на самом деле это его вспоминают идущим по раз и навсегда утвержденной на схеме траектории.

Пахло по меньшей мере тяжелым неврозом, надо было отвлечься. Брянов зашел в тратторию и съел пиццу, запив ее душистым итальянским пивом. Он подумал, что к гостинице «Данте» стоит подобраться как-нибудь по-индейски, во всяком случае не тем путем, каким подходят к ней с любимой женщиной.

Он попытался.

Сверившись со схемой, он зашел в узенький переулочек, который ему понравился, и очутился во дворике, где его сразу объял прохладный дух высыхающего после стирки белья, настоянный на йодистом аромате моря. Белье висело над ним на струнах, пересекавших дворик во всех направлениях.

Брянов обошел цилиндр каменного колодца, ткнулся в единственный замеченный им тут проход и, попав в темную арку, замер у самого края зеленой и очень мутной воды. На другой стороне были стены, были окна, закрытые ставнями. Отражение стен и окон сонно волновалось по мутно-зеленому поверхностному натяжению. На этом берегу, на его краю, валялся увесистый гранитный брусок.

– Намек понял, – сказал себе Брянов, вздохнул и повернул назад.

Конца траектории, упиравшейся в гостиницу «Данте», он достиг очень скоро, минут через пять.

Получилось, как он хотел: он заметил это здание под таким углом, под каким Пауль Риттер и Элиза ни разу не обращали внимания на свое венецианское пристанище… Значит, они не могли заметить и того, кто теперь шел по их следу.

Не своей, какой-то аристократической походкой ценителя архитектуры Александр Брянов подошел к фасаду и стал изучать его. Над дверями был портретный барельеф, изображавший великого итальянца в профиль.

Брянов напрягся, предчувствуя некий важный знак.

Барельеф запечатлел левую сторону лица. Данте смотрел туда, откуда Брянов подходил к гостинице.

И он тоже повел взгляд влево и наткнулся глазами на число, которое оказалось магическим: 36. Наверное, в обыкновенном мире – просто номер здания… или две последние цифры в обыкновенном телефонном номере. В мире страшных тайн – не что иное, как «ключ-индуктор»! Вспыхнуло воспоминание. Уютное кафе. На столике – букетик фиалок в молочно-белой вазочке… Элиза – за другим столиком, у самого окна. Там, у нее, тоже стоит вазочка с фиалками. Завораживающее движение руки – это она поднимает свою чашечку кофе… Она не видит его. Пока не видит. Она еще не знает его… На оконном стекле, прямо над ней, полукругом буквы… Это волшебное движение ее руки… Невольно спасаясь от чар, он тогда стал читать эти буквы: NEHCLIEV.

Это не Венеция. «Veilchen» – «Фиалка». Это Гейдельберг. Сейчас он, Пауль Риттер, залпом проглотит свой кофе, обожжет себе рот, покинет свое давно насиженное место и двинется туда, к окну…

Эту златовласую хрупкую девушку он никогда раньше не видел, не встречал в кафе «Veilchen». День их знакомства. Лето одна тысяча девятьсот тридцать шестого года. Июнь…

Число тоже важно… Шестое. 6.6.1936. Самые дорогие воспоминания превращаются в астрологический цифровой код тайны. Страшная эволюция – в мире, в котором уже правят цифровые коды.

Александр Брянов вытер пот со лба, огляделся. Кто-то из немногих прогуливавшихся здесь туристов тоже запечатлел фасад гостиницы «Данте» и стоящего перед ним человека, запечатлел и в памяти, и с помощью всяких цифровых кодов. На видеокартинке, изображающей Александра Брянова и портретный барельеф Данте Алигьери, в уголке тоже будет светиться дата:…9.1996.

Зато не останется дата знакомства Пауля Риттера с Элизой фон Таннентор.

Данте смотрел в ту сторону, куда теперь Брянову и полагалось идти.

Он вспомнил – уже без волнения, принадлежавшего Паулю Риттеру, – полутемный зал, высокие стены-шкафы, заполненные рядами старинных фолиантов, уютные столики, древние настольные лампы с зелеными колпаками…

Библиотека Музея морских путешествий располагалась в двух кварталах от гостиницы «Данте». Там ему полагалось изучить две книги: «Трактат о заморских лихорадках и поветриях», автором которого был некий Дамиано Маркезе, корабельный врач, живший в Венеции триста лет тому назад, и «Божественную комедию» Данте издания 1936 года.

Первую книгу Риттер читал в Гейдельберге: почти такой же, как в Венеции, полутемный зал, только – с высокими окнами, которые в тот вечер были занавешены тяжелыми зелеными портьерами. Год 1934-й. Теперь Александр Брянов знал, что именно с этой книги у Пауля Риттера все и началось. Он вспомнил пугающую гравюру: человек с выпученными от ужаса глазами, у которого из темени вырастает целая гроздь маленьких голов, и несчастный тянет руками эту гроздь в сторону, словно пытаясь оторвать ее. И по ногам уродца змейкой тянется надпись на латыни: «Имя мне легион».

«Божественная комедия» 1936 года издания… Не он читал эту книгу – ее держала в руках только Элиза фон Таннентор.

Сильный холодный ветер швырял чаек над пристанью в Кадисе. По изумрудным волнам катились барашки… День прощания с Элизой он не любил вспоминать. Она одной рукой все время придерживала волосы… и даже не обняла его, как прежде, а только потянулась к нему вся, поцеловала сквозь ветер сухими губами. Он постановил себе, что они совсем не прощаются и вовсе не расстаются и нет никакого корабля, через час отплывающего в Аргентину. И она шепнула ему на ухо название книги и год издания. Да, теперь это был первый ключ к тайному коду. Так они условились. Уже тогда началось это дьявольское «цифровое кодирование» жизни. Тайный код оставался тогда на островке Охо-де-Инфьерно, куда теперь, осенью 1939-го, лежал и его путь, некоего Пауля Риттера, совершившего невероятное открытие…

В библиотеке Музея морских путешествий любознательному русскому туристу были удивлены – и только. Он быстро получил то, что хотел: «Божественную комедию» издания 1936 года. Оказалось, что есть два экземпляра. Брянов попросил оба. Пожилая синьора библиотекарша посмотрела на него, как на призрак:

– Вы первый, кого интересует это издание за последние тридцать лет… Простите, вы сегодня долго будете работать с этими книгами?

– Полагаю, часа два, – неопределенно ответил Брянов.

– Очень хорошо, – непонятно чем воодушевилась синьора.

Небольшой, на два десятка мест, зал библиотеки оказался таким же сумрачным, как и в чужой жизни, шкафы с фолиантами и даже дубовые читательские столы остались на своих местах, только лампы изменились, стали вполне современными.

Можно было выбрать любой из этих двух десятков столов, и Брянов устроился в самом дальнем уголке, конечно, не там, где когда-то сидел Пауль Риттер.

Когда книги принесли, снова пришлось делать выбор.

Брянов разложил старинные, терпко пахнущие старой бумагой тома и сказал себе, что такими отсыревшими от волнения руками нечего портить страницы.

«Давай-ка разберемся, кто из нас так занервничал», – сказал он Паулю Риттеру.

Тот, однако, только поторопил Брянова: «Сначала займись насущным делом, а уж потом, если позволит время, залезешь в мое старое досье».

«Как скажешь», – подчинился Брянов и раскрыл один из томов вселенской поэмы сразу на последней странице, где располагалось содержание.

Он знал, что поиск будет недолгим и точным, если только по пути не окажется ловушки, если только экземпляры не были заменены за истекшие шесть десятков лет…

Ад. Песнь Шестая. Строки 34–36.

Он даже не различил поначалу этих строк. Он задохнулся на миг, и кровь ударила в голову с такой силой, что помутилось в глазах.

Он увидел другую строку, оставленную на полях рукой, которую он не мог не узнать.

«Achtung, mein Lieber! Denkst du an unsere Zeit zuruck».

«Внимание, мой дорогой! Вспомни наше время».

Брянов откинулся на спинку, дал передохнуть себе и Паулю Риттеру.

Собравшись с духом, окинув взглядом потолок с лепниной в виде венецианских львов, Брянов вернулся в круг света и прочел первую половину сочетания тайных смыслов. С тридцать четвертой по тридцать шестую строки текст «Божественной комедии» в переводе на русский гласил:

«Меж призраков, которыми владел Тяжелый дождь, мы шли вперед, ступая По пустоте, имевшей облик тел».

«Или она что-то знала о вирусе, – подумал Брянов, – или же это чудовищно мистическое совпадение… Магические числа». Пауль Риттер по этому поводу промолчал. «Что-то наверняка знала», – заключил Брянов. В следующей через одну строфе последняя, третья, строчка была очень аккуратно подчеркнута и рядом с ней была оставлена крохотная пометка «NB!». Вот так:

«О ты, который в этот Ад сведен, – Сказал он, – ты меня, наверно, знаешь; Ты был уже, когда я выбыл вон». NB! Это была сорок третья строка Песни Шестой. Брянов сделал еще один глубокий вздох. Вещий знак мог означать только одно: пометка сделана в сорок третьем году. Значит, в тот год Элиза фон Таннентор была еще жива. Вывод: или же «Павлов» солгал, или же Элиза сумела каким-то чудом уберечься от смерти хотя бы до сорок третьего года.

«Слышишь, что говорю?» – позвал Брянов своего «кровного» товарища по странному путешествию, уверенный, что именно он, Александр Брянов, догадался первым.

Похоже было, что Пауль Риттер потерял дар речи.

В висках стучало, голова начинала болеть.

«Отвлекись!» – приказал сам себе Александр Брянов и, отодвинув книгу в сторону, взялся за «Трактат о заморских лихорадках и поветриях».

Это было факсимильное издание фолианта, написанного на тосканском диалекте в Венеции в середине шестнадцатого века. Брянов не удивился: конечно же, оригинал находился в том же Гейдельберге, там-то он и попал Риттеру в руки.

Книга изобиловала гравюрами, изображавшими ужасы чумы, проказы и прочих моровых эпидемий. Брянову удалось отвлечься – и еще как!

Поразили его, однако, вовсе не эти апокалипсические картины, а – всего одна миниатюра в части, озаглавленной буквально: «Баснословные болезни». Она изображала какого-то мифического мученика, у которого из темени вырастала гроздь маленьких человечьих голов.

При первом же взгляде на нее у Брянова внезапно открылся новый «туннель» чужой памяти – и вновь замелькали как бы фотоотпечатки, складываясь в почти уже понятный для случайного зрителя фильм, в ясную логическую цепь давних событий.

Зеленые занавеси в гейдельбергской библиотеке… тускло-алый закат над морем… древние развалины… темный котлованчик археологического раскопа… люди в панамах и пробковых шлемах… узкая расщелина в скальной породе… нагромождение какой-то строительной техники… и снова Элиза на берегу… Тонкая металлическая пластинка с рядами крохотных выемок – десять рядов по десять выемок в каждой.