Текст книги "Миссия Девы"

Автор книги: Сергей Пономаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Внезапно взявшая быстрый темп колонна остановилась, и вскоре возле Беаты осадили коней двое татар. Взмах сабли – и ремень, соединявший ее с напарницей, оказался перерубленным. Девушка, до того отрешенная от всего в этом мире, вдруг бросилась бежать в дубовую рощу, видневшуюся в сотне метров от них. Татарин-охранник легко догнал беглянку, и вскоре аркан крепко обхватывал ее туловище с прижатыми руками и она была возвращена в колонну. С Беатой поступили иначе: на ее шее оказалась новая ременная петля, и она послушно последовала за молодым безусым татарином, точнее, за его конем в сторону, противоположную той, куда двигалась колонна. Беата терялась в догадках, так как татарин повел ее не в лагерь, а в другую сторону, и вскоре они скрылись в небольшой балке. Здесь татарин спешился. Беата сжалась, ожидая чего-то страшного.

– Ну что, презренная жрица Велла, госпожа Беата, купчиха Прасковья, похитительница маски Девы, не предполагала, что я тебя найду? Видишь, а я нашла, и должна заметить, что ты мне дорого обходишься!

Татарин говорил на древнем наречии тавров, сверля ее взглядом черных пронзительных глаз, таких знакомых. Теперь Беата их узнала – под видом татарина скрывалась Мара, жрица из ее прошлого.

– Надеюсь, ты не думаешь, что я здесь для того, чтобы тебя спасти: твою жизнь, свободу, честь. И ты права. Ты знаешь, что мне нужно! Только не говори, что маска Девы потеряна или ты не знаешь, где она. Я тебя убивать не буду – верну обратно в караван и на протяжении всего пути буду следить за тобой, не дам тебе подохнуть. И продавать тебя не стану, а только подарю одному отшельнику, живущему в горах. А знаешь почему? Потому что он болен страшной болезнью, дошедшей сюда из земли франков. Московский князь Иван Васильевич сжигает заживо всех, у кого обнаруживают признаки болезни, хан Менгли-Гирей поступает милосердней – изгоняет их в горы. Ты будешь с ним жить годы, медленно гния изнутри, если раньше не убьешь себя, обрекая на вечные муки в аду.

– У меня с собой маски нет, но я ее спрятала в доме Киракоса в Киеве. Может, татары ее не нашли, когда грабили дом…

– Хорошо, я поверю, но ты знаешь что тебя ожидает, если мы не найдем маску! Я от своих слов не отступлюсь!

Они сделали небольшой крюк, возвращаясь в город. Мара спрятала в укромном месте вторую лошадь, на которую она усадила Беату для ускорения передвижения. Мара ее освободила от петли на шее, но на всякий случай связала руки. За время путешествия из Новгорода в Киев Беата научилась сносно ездить верхом на лошади, но со связанными руками ей было немного страшновато. Впрочем, Мара представляла собой бóльшую опасность, чем падение с лошади. Чтобы сократить путь, а еще потому, что через некоторые улицы горящего города уже невозможно было проехать без риска для жизни, въехали через Кожемяцкие ворота. Проехали мимо разрушенных взрывом Воеводских ворот, затем двинулись вдоль Замковой горы и пробрались до Боричева узвоза, на котором стояли в основном дома добротные, были и каменные. Пожар сюда пока не добрался.

Беата не верила, что, заполучив золотую маску, Мара ее так просто отпустит, но со связанными руками, без оружия ничего не могла сделать – лишь оттягивала время и надеялась на Бога.

Когда они подъехали к дому покойного Киракоса, Мара не согласилась развязать пленнице руки, туманно пообещав:

– Развяжу после. Вначале маска, а затем ты все получишь: свободу, лошадь, возможность ехать куда захочешь.

Эти слова лишь усилили подозрения Беаты. Приближался вечер, начинало смеркаться, и чтобы стало светлее и Беата могла отыскать тайник, Мара разбила слюдяные оконца. Беата ползала на коленях среди убитых, приподнимала тела, приговаривая:

– Мало света! Где-то здесь, должно быть… Где-то здесь… Тогда все было как в тумане.

Мара сама видела, что света, проникавшего через маленькое окошечко, очень мало, а быстро наступающие сумерки предупреждали о надвигающейся темноте.

– Я пойду посмотрю в других комнатах. Надеюсь, найду, что можно зажечь, – решилась Мара. «Куда может деться пленница со связанными руками?» – подумала она и вышла из комнаты.

Беата быстро метнулась к закоченевшему телу жены Бахтияра и вытащила из складок одежды кинжал, который давно уже нащупала. Погибшей он не пригодился – она умерла от удара копьем. Острое лезвие кинжала позволило Беате избавиться от пут, теперь надо было успеть к лошади, перерезать веревку, которой она привязана, и…

– Ты куда собралась? – насмешливо спросила Мара, преграждая ей дорогу и положив руку на саблю, висевшую у пояса. – Думаешь, я настолько глупа? Один раз ты меня провела, но это в прошлом!

Кинжал против сабли не имеет никаких шансов, и Беата поняла, что проиграла. Тут послышался шум позади Мары, та быстро обернулась и увидела Василия, подступающего к ней с обнаженной саблей. Мара выхватила свою саблю и вступила в бой, хотя вскоре поняла, что с ним ей не справиться. Василий наносил короткие рубящие удары, вкладывая в них всю силу, и Мара едва успевала их блокировать. Он беспрерывно наступал, стараясь прижать противника к стенке, лишить маневра, и тогда исход поединка был бы ясен. Когда Василий наносил сбоку очередной удар, Мара рискнула, не стала его парировать, быстро присела – и сабля просвистела над ее головой, сбросив остроконечную шапку и рассыпав густые черные волосы по плечам. Увидев мгновенное превращение татарского воина в миловидную черноволосую девушку, Василий замешкался, и этого Маре было достаточно – она рубанула саблей по предплечью его правой руки. Сабля выпала из раненой руки Василия. Мара выпрямилась и приготовилась нанести беззащитному противнику смертельный удар, но в тот же миг ее словно огнем опалило под левой лопаткой. Она зашаталась и, не выпуская сабли, упала лицом вниз. В спине у нее торчал кинжал, а над ней стояла Беата.

– Вот чертова татарка! – только и сказал Василий, зажимая рану рукой, из-под которой сочилась кровь. – Если бы не ты, то порубала бы она меня, как капусту.

– Она не татарка – она жрица племени тавров. У меня случайно оказалась золотая маска богини Девы из их храма, когда я скрывалась от турок и татар. Она разыскивала меня, чтобы вернуть маску в храм.

– Может, следовало бы ей маску отдать? Хотя жаль – столько золота! – засомневался Василий, который, как и большинство христиан на Руси, признавал многие языческие обычаи. Посмотрев на тело убитой девушки, он заметил: – Впрочем, ей теперь уже все равно.

– Дело не в золоте, из которого сделана маска, – возразила Беата. – Она бы меня все равно не оставила живой. А маска Девы… – Она замолкла и, решившись, сказала: – Она живая! Ее невозможно любить, но невозможно с ней расстаться. В ней скрыта страшная сила, которую ощущаешь, когда ее надеваешь, и от этого становится жутко, словно превращаешься в ее раба. Я чувствую, что мне удалось пережить многие опасности только из-за того, что она всегда была со мной. Благодаря ей ты решил меня спасти, хотя на корабле не обращал на меня особого внимания, благодаря ей словно ослепли воины князя Иоанна, когда мы бежали из Новгорода, – ведь только нам удалось тогда бежать? Благодаря ей мы проделали весь тяжкий путь, подвергаясь смертельной опасности, и остались целы. Если бы Мара не разыскала меня, мы бы с тобой не встретились здесь, а я в караване невольников следовала бы в Кафу. Но Мара нашла меня среди тысяч невольников и этим помогла нам, и все это лишь благодаря маске. Вот посмотри, какая она красивая.

Беата достала из-под одежды золотую маску, которую все это время прятала на себе, и почему-то никому в голову не пришло ее обыскать, словно маска оберегала ее от чужих прикосновений. Она надела маску, и на Василия уставилось золотое чудовище в виде отвратительной бабы с неестественно большими грудями и конечностями-щупальцами. Он посмотрел на свою жену с некоторым страхом, не узнавая ее. «Вот разговорилась обычная молчунья! Нужно избавиться от этого языческого лика – к добру эта маска не приведет». Василий вспомнил, что в детстве видел, как сварили в чане со смолой колдуна, который насылал на людей мор, проклинал их. А женщин-ведьм, обвиненных в колдовстве, топили. Помнил, как одна молодуха плавала в проруби, в ледяной воде, никак не тонула. Убедившись в ее колдовской силе, вытащили молодуху и сожгли… Да и сейчас время неспокойное – вот из Новгорода пришли известия, что там сожгли в клетке на костре духовенство, обвиненное в ереси жидовствующей [20]20
  Это течение среди духовенства отрицало иконопочитание, полагая это занятием не лучшим, чем поклонение идолам. Они считали воплощенной несправедливостью церковное землевладение вообще, выступали за то, чтобы монахи не только молились, но и работали. Отрицали грядущий конец света в 7000 (1492) году.


[Закрыть], в увлечении магией и алхимией. А если кто услышит разговоры, которые ведет Прасковья, то ей несдобровать.

Во дворе заржали кони, чувствуя приближение огня, который постепенно надвигался с Подола и уже достиг начала Боричева узвоза. Возвращаться тем путем, каким явились сюда Мара и Беата, было опасно, решили уходить через урочище Гончары, наименее заселенное и пока не тронутое огнем. С сожалением отпустили коней, дав им свободу – авось избегут огненной ловушки, а сами стали карабкаться по крутым склонам Замковой горы, перебираясь в небольшое поселение гончаров, где пожара все еще не было.

Вышли к замерзшему Днепру и там-то решили переночевать, не рискнули переходить его ночью, так как на середине из-за быстрого течения попадались промоины-ловушки, поджидавшие неосторожного путника. Василий наломал сучьев и разжег костер.

– Мне это напоминает нашу первую ночевку после бегства из Новгорода, – произнес Василий, пытаясь справиться с раздражением, переполнявшим его.

«Какие еще сюрпризы из прежней жизни может преподнести мне женушка-молчунья?» – думал он. Полученная рана давала о себе знать, пекла огнем, и это не улучшало настроения.

Беата молча покачала головой и показала в сторону города, на ночное небо, освещенное пожаром. Затем подбросила новую порцию еловых веток, и пламя взметнулось вверх, шишки затрещали в костре. Василий недовольно поморщился.

– Ты помногу не бросай – дров не хватит до утра. Я, наверное, не засну, буду поддерживать огонь – рана не дает спокойствия.

– Пожалуй, я тоже не засну, – сказала Беата, вспомнив, как они обнаженными провели морозную ночь, прижавшись друг к другу, укрытые одеждой, грея друг друга теплом своих тел и любовью.

Да, тогда ей показалось, что она по-настоящему любит Василия, а сейчас она в этом уже не была уверена. Что-то в ней изменилось, она не понимала что – может, страшные события этого дня как-то повлияли на нее?

– Покажи мне маску! – потребовал Василий.

Беата подчинилась, вытащила из-под одежды золотую маску и передала ему. Тот некоторое время молча рассматривал ужасный лик древнего идола.

– Надо избавиться от нее, иначе нам добра не будет. Все, что ты придумала, будто она тебя сохраняла, – это от беса. Это лик дьявола, и его надо уничтожить, а золото нам пригодится. Как думаешь, пламени костра достаточно, чтобы расплавить ее? – И он бросил маску в костер раньше, чем она смогла ему помешать.

Беата, не раздумывая, схватила сучковатую палку, ожидающую своей участи быть сожженной, разгребла горящие дрова и достала маску. Она оказалась неповрежденной, лишь немного запачкалась, и Беата бережно протерла ее. Василий недовольно следил за ее действиями.

– У нас на Руси жены неукоснительно выполняют то, что решает муж! Придем в посад, там я обязательно этого ирода расплавлю! А золото нам пригодится. Тяжело нам будет – Киев обезлюдел, не один год пройдет, пока он наберет силу. Теперь, чтобы торговать, нам надо будет ехать значительно дальше. Ничего – мне не привыкать начинать все заново.

Беата спрятала золотую маску под одежду. Василий зло рассмеялся:

– Ты ее куда хошь засунь, а если я сказал, что расплавлю, то так и будет. Нечего этому идолу-бабе на свет белый зыркать. А хочешь, я мастера найду, отольет он тебе из золота украшения разные? Хотя от бесовского золота добра не жди. Молчишь, обиду затаила? Запомни: на обиженных воду возят!

Беата легла возле костра на подготовленное ложе из еловых веток и закрыла глаза. Василий сидел рядом, прислонившись спиной к дереву, обдумывая предстоящие дела. У него осталось серебро, которое дал ему покойный Киракос за спасение семьи, и он решил: половину потратит на дела богоугодные, не один раз помянет Киракоса и всю его родню – жаль, не знает, как звали всех членов его рода, истребленного татарами. Срубит церквушку у себя на посаде – часовенка уже стоит, – священника пригласит, глядишь, и населения прибавится. Здесь больше вольности, чем на земле московской, – там разрешено переходить лишь на Юрьев день, а здесь – когда пожелаешь. А о нем молва хорошая идет в этом крае – народ к нему потянется. С простыми людьми проблем не будет – мастеров бы умелых побольше найти. И золотишко из маски будет кстати! Много дел он задумал свершить, и все они требуют средств. Василий незаметно для себя задремал.

Проснулся от холода – костер начал затухать. Последнее, что он успел увидеть, – золотого ирода, отблескивающего в свете костра, занесшего над ним руку с кинжалом.

«Да это же…» – пронзила мысль за мгновение до того, как кинжал вошел в сердце.

Рассвет застал Беату рыдающей, стоящей на коленях перед телом мертвого Василия, уже окоченевшего. В пяти шагах от нее валялась золотая маска. Она не помнила, как все это произошло, пришла в себя с окровавленными руками, с золотой маской на лице, возле тела убитого ею мужа. Беата с отвращением сорвала маску и отбросила подальше, но уже ничего не могла изменить – не повернуть время вспять. Она попыталась выкопать кинжалом могилу, но замерзшая земля не поддавалась. Единственное, что она смогла сделать, – это прикрыть ветками тело, а сверху набросала снега.

Беата решила попроситься в ближайший католический монастырь послушницей, чтобы в дальнейшем принять постриг, стать монахиней, но прежде направилась в выстроенный Василием посад, взяла людей и вернулась за телом мужа. Дикие звери все же добрались до спрятанного тела и сильно его изуродовали. На ночь тело оставили в недавно срубленной часовенке – мог ли догадываться Василий, когда задумывал ее поставить, что для себя старается?

Беата послала в разные концы посыльных со строгим наказом найти священника, пообещав за это щедрую награду, – ведь не могли же все сгинуть от басурман?! На себя наложила добровольное наказание – находиться у гроба мужа до тех пор, пока не приведут священника, сколько бы для этого не потребовалось дней и ночей.

С замирающим сердцем Беата осталась одна у гроба при свете свечей. Удивительным было то, что зверье, истерзав его тело, не тронуло лицо. Полученных увечий не было видно под одеждой, а чисто вымытое лицо с подвязанным косынкой подбородком стало безмятежно спокойным, отрешенным от всего земного. Она пала перед гробом на колени и при колеблющемся свете свечей стала читать молитвы, какие только помнила. Древнегреческий смешивался с латынью, но это ее не тревожило – ведь Бог один, и только сами люди виновны в искусственном разделении веры. Она не отводила взгляда от его лица, и ей показалось, что безмятежность сменила маска суровости. Она бы не удивилась, если бы он на мгновение ожил, чтобы покарать ее своей десницей и вновь упокоиться, даже в глубине души ожидала этого. Но мщение все не свершалось, и в этом была высшая справедливость: мука душевная сильнее и дольше, чем миг физической кары.

Целую ночь она плакала и молилась у его гроба, а затем решилась – тайно спрятала золотую маску под его изуродованным телом, как бы прося у него этим прощения и одновременно избавляясь от сатанинского лика. Видно, ее мольбы дошли до неба, так как уже на следующее утро привезли монаха, чудом выжившего при разграблении Печерского монастыря, и тот прочитал заупокойную над свежей могилой Василия. Его похоронили возле часовни, дав начало кладбищу. На девятый день Беата, никому ничего не сказав, ушла, взяла лишь немного серебра на дорогу, а оставшееся решила принести в дар монастырю, в котором примет постриг.

Через две недели блужданий она нашла приют в женском монастыре католического ордена Сестер Непорочного Зачатия Девы Марии, но уже через неделю поняла, что монашкой ей не быть – она носила ребенка Василия. В посад она не вернулась, а так и осталась в монастыре, не гнушаясь никакой черной работы. У нее родился мальчик, которого она также назвала Василием, мечтая, что он выберет духовную стезю. Но ее надеждам не суждено было исполниться – шестнадцати лет от роду он сбежал из монастыря, выбрав себе долю воина.

Беата приняла постриг, взяв имя Анна-Мария, и увидела сына лишь через тридцать лет, будучи тяжело больной. Она имела с ним долгий разговор с глазу на глаз, после чего он вскоре уехал. Через два дня сестра Анна-Мария умерла и была похоронена на монастырском кладбище.

* * *

Мара, придя в сознание, с трудом выползла из дома – ее тело было чужим, она ослабела от потери крови. С Подола надвигался пожар, который был уже близок, охватывая дом за домом на Боричевом узвозе. По улице метались ее кони, они ржали от страха, раздували ноздри и бешено вращали глазами. Мара собрала все оставшиеся силы и поднялась, борясь с ужасной болью в спине, удивляясь тому, что еще жива. Но жажда жизни заставляла ее бороться до конца.

«Умереть было бы просто – труднее жить ради мести, ради возвращения маски богини Девы, ради чего погибли последние соплеменники, даровав мне одной жизнь, ради моей дочери, рожденной от вождя Тиурга». Свистом ей удалось подозвать своего верного Куюка, и на нем она вырвалась из пекла. Она поскакала в Верхний город, где пожар шел на убыль, так как там дома стояли не так плотно, как на Подоле. Дальнейшее она помнила смутно, а потом сознание покинуло ее.

Пришла в себя в низкой землянке. Бородатый мужчина большого роста о чем-то горячо спорил с монахом – маленьким, сухоньким, с длинной седой бородой и такими же волосами.

– Где я? – спросила она по-гречески, и, как потом узнала, этим спасла свою жизнь.

Ее нашел возле Козиного болота, недалеко от Крещатицких ворот, отец Феодор. Рядом с ней стояла ее лошадь. Отец Феодор погрузил ее на лошадь, которую под уздцы привел к землянке Степана, где нашел приют после разгрома Никольско-Пустынного монастыря. Увидев на Маре татарскую одежду, Степан хотел оставить басурманку поганую околевать от холода и ран, ни на какие христианские доводы человеколюбивого отца Феодора не соглашаясь. Услышав греческую речь, отец Феодор попросил Степана подождать, пока он расспросит девушку. Мара, смекнув, как себя вести, рассказала выдуманную историю, будто она родом из Лигурии, вместе с мужем-купцом гостила на генуэзском дворе, когда случилось нападение татар. Двор разгромили, но мужу удалось ее переодеть в татарина, чтобы спасти, а сам он погиб. Она, раненная, чудом выбралась из горящего города. Ее истории поверили, и отец Феодор занялся ее лечением – поил отварами разных кореньев, прикладывал травы на рану, и Мара пошла понемногу на поправку.

– Жизнь для человека – таинство, Божий дар, – любил приговаривать отец Феодор. – Надо жить ради самой жизни, ценить все, что она дает: хоть радость, хоть горе.

Через месяц она смогла понемногу выходить на воздух, но была очень слаба, чтобы снова отправиться на поиски Беаты, скрывающей у себя золотую маску.

Несмотря на страшный разгром, который учинили татары в городе, казалось, уничтожив все живое, жизнь стала понемногу возвращаться. Некоторые успели покинуть город еще до штурма, другим удалось спрятаться, избежать полона и смерти. Тысячелетний Киев проявлял невероятную живучесть, вновь наполнялся людьми, они отстраивали дома, ликвидировали последствия пожара. Правда, это было делом не одного года.

Сожженный дотла Никольско-Пустынный монастырь не оправился от страшной беды, его обитатели частично погибли, а частично были угнаны в неволю. Те монахи, которым чудом удалось избежать этой участи, переходили в другие, постепенно возрождающиеся монастыри. Отец Феодор нашел себе пристанище в пещерах Китаевского монастыря, но продолжал изредка навещать Мару, приносил лечебные отвары. Маре пришлось жить в землянке отшельника-старообрядца Степана, отгородив угол ситцевой занавеской, так как другого пристанища не было. Отношения со Степаном у нее не сложились с момента ее появления в землянке: они молча сосуществовали, а время от времени Мара замечала, что он сердито на нее смотрит. После того как отец Феодор перешел в монастырь и они остались вдвоем, Мара почувствовала, что обстановка стала накаляться, но не могла покинуть это жилище, не узнав, где скрывается Беата.

Как только Мара немного окрепла, она стала ходить в город, понемногу отстраивающийся – леса вокруг него хватало. За время болезни она немного выучила местный язык, но старалась вслух не говорить, боясь выдать себя, а больше слушала. Вскоре ее старания увенчались успехом: от отца Феодора услышала рассказ о посаде на реке Припять, где после смерти мужа заправляет всем его жена, обращенная в православие чужеземка-латинянка, и стала собираться в путь.

Увидев ее приготовления, Степан нелюбезно поинтересовался:

– Уж не собираешься ли ты покинуть меня?

Получив утвердительный ответ, он стал нервничать, но Мара приняла это как нетерпение избавиться от нее. Коня у нее давно не было – пришлось продать, чтобы как-нибудь прожить, поэтому решила уйти ранним утром, так как дорога ей предстояла неблизкая.

Ночью на нее, сонную, навалился Степан и стал душить, дико выпучив глаза.

– Меня не проведешь – басурманка ты! Думаешь сбежать от гнева Господня, после того что натворила со своим неверным племенем?! Я есть руки Господа и от его имени сужу! – хрипел он. – Сука ты – меня все время искушала, приходя на ум даже во время молитвы!

Мара, задыхаясь, ворочалась под грузной тушей староверца, не в силах ничего предпринять, и сознание начало постепенно покидать ее. Вдруг Степан разрыдался и отпустил ее шею – она закашлялась, жадно вдыхая воздух.

– Не могу я тебя убить – люба ты мне! Глаз не могу от тебя отвести – смущаешь ты меня, волю Господа не в силах выполнить! Дьяволица ты – но мне люба! С тобой не боюсь и геенны огненной!

– Ты мне тоже люб, Степан! Не от тебя хотела уйти – а от себя скрыться! – промолвила Мара, чувствуя, как с возможностью дышать постепенно возвращаются к ней силы.

Степан от ее слов обезумел, рванул рубашку на ней и набросился на ее тело…

Когда Степан устал и отвалился от нее, она произнесла:

– Хочу воды напиться, могу и тебе принести в ковше.

Степан согласно замычал, с вожделением глядя на ладную, крепенькую фигуру обнаженной девушки, скользнувшую в темноту, и вновь желание начало просыпаться в нем. Мара поднесла к его лицу ковш, но не успел он напиться, как тонкое лезвие кинжала пробило его горло, заставив захлебнуться кровью. Мара оделась и отправилась в путь.

По дороге она размышляла: богиня Дева уже два раза спасла ей жизнь, но, возможно, терпение богини может иссякнуть, не захочет она спасать бывшую жрицу, которой никак не удается вернуть похищенную священную маску Орейлохе. А если это случится, произойдет непоправимое – не выполнит она приказ вождя Тиурга, а ее маленькая дочка, носящая такое же имя, как и она, – Мара, оставленная на попечение одной греческой семьи, никогда не узнает, что в ней течет кровь тавров. Поэтому, попав в посад и узнав о таинственном исчезновении вдовы хозяина, она не стала больше искать Беату, сразу отправилась обратно в Крым, к дочке. Дальняя дорога заняла у нее больше месяца, но когда она наконец обняла свою дочку, то уже знала, что под сердцем носит новую жизнь, оставленную ей на память насильником Степаном.

Вновь на поиски маски Орейлохе Мара отправилась, когда старшей дочери исполнилось пятнадцать лет и она переняла большинство магических знаний жрицы. На ее попечении остались младшие дети, которых к тому времени было уже пятеро: три девочки и два мальчика. Вне зависимости от того, кем по национальности были их отцы – славянами, греками или татарами, – все они были воспитаны как тавры. И никто из их отцов не заслуживал того, чтобы, дав жизнь, самому остаться живым.

Но и на этот раз поиски закончились безрезультатно – Беата, а с ней и маска Орейлохе словно провалились сквозь землю. На месте заложенного Василием посада теперь было целое поселение, и уже мало кто вспоминал о самом основателе и его жене-латинянке, исчезнувшей неизвестно куда, бросив все нажитое. Но Мара была уверена: маска богини рано или поздно даст о себе знать, если не при ее жизни, то при жизни ее детей или даже детей их детей. Поэтому, вернувшись, она сделала все, чтобы ее дети не забыли о своем таврском происхождении, сохранили язык, веру и знания, всегда помнили о своем предназначении, о наказе вождя Тиурга и это передали своим детям.

Она спокойно умерла в преклонном возрасте, зная, что миссия, которую ей поручил вождь Тиург, пусть со временем, но будет выполнена.