Текст книги "Повести и рассказы"

Автор книги: Сергей Баруздин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц)

2

Мать у Сеньки хорошая, ласковая, добрая. Только не совсем сознательная. Это потому, что она в совхозе не работает. Так Сеньке говорил его старший брат Митя. И отец не раз укорял:

– Шла бы ты, Лена, как все люди, в совхоз! Ведь совестно: Митя в совхозе, я тоже, а ты…

Мать разводила руками:

– Куда же мне от хозяйства?

Вроде бы получалось, что и не прочь она пойти в совхоз, да дела не пускают.

Это сейчас, а раньше – совсем не так. Раньше бабушка и слова не давала сказать:

– С ума спятили, что ль! Совхоз! А хозяйство свое на кого? Корову? Огород? Сад? А детенка? И не помышляйте! Хватит с вас в совхозе…

Это она обращалась к отцу и Мите. «Детенок» – это Сенька. Сенька знал, что он может спокойно ходить в соседнее село в детский сад, да и не такой уж маленький. Но возражать бабушке Сенька не мог. Ей даже отец с матерью не возражали. И Митя тоже.

Бесполезно! Бабушка была вовсе несознательная и характера крутого.

От нее, от бабушки, и шли у них сначала все поездки в город. Мать по утрам молоко возила. Заодно прихватывала лук, укроп, редиску и Сеньку. Пока молоко по квартирам разносила, Сенька где-нибудь поблизости на углу стоял.

– Кому лук, укроп, редиску? Свеженькие, – предлагал он.

Так было до школы еще.

Но молоко шло все хуже и хуже. То ли молочниц в городе стало много, то ли в магазинах молока вдоволь, но постоянные покупательницы у матери все таяли. Прежде в одном подъезде она бидон опорожняла, а потом весь двор стала обходить – и все ни с чем. Молоко оставалось и часто скисало на обратном пути.

Бабушка бранилась, корила мать, но что поделаешь! Сенька своими глазами видел, что молоко продавалось плохо.

Когда Сенька пошел в школу, бабушка заболела, и мать вовсе перестала возить молоко.

– Невыгодно, – объясняла она дома. – Дешево больно, и то не берут.

Сенька обрадовался было, но, видно, поспешил. Мать стала возить в город зелень и овощи, цветы и яблоки и еще чаще брала с собой Сеньку. Только теперь они ездили не по утрам, а после школы, ближе к вечеру.

Мать всегда торопилась:

– Люди с работы двинутся, тут в самый раз продавать.

– А что, в городе нету, что ли, ничего? – интересовался Сенька.

Они всегда спешили, и, по существу, Сенька не видел города: с вокзала прямо в метро, оттуда куда-нибудь за угол, во двор или в подъезд, там продали и обратно.

– Есть-то есть, – объясняла мать, – да не такое. У нас свеженькое все, прямо с грядки, а в магазинах разве такое?

Порой и Сенька думал, что горожанам никак не обойтись без них. Зелень и овощи брали бойко, даже когда мать повышала цену. Правда, не всегда.

В плохие дни возвращались домой почти без выручки, с непроданным товаром.

– Опять редиску в магазины выбросили, – не без сожаления говорила мать. – И палаток этих понастроили, будь они неладны!

Это и Сенька видел: в городе много пооткрывали овощных палаток и лотков, и возле них всегда толпились люди.

И вновь в такие дни бабушка ворчала, хоть и лежала уже, не вставая, в постели.

– Ты, Елена, мест не знаешь! – говорила она. – А место выбирать надо с умом. От места все зависит. Вот поднимусь, с тобой поеду, сама покажу…

Но она уже не поднялась. Бабушку похоронили хорошим майским днем на сельском кладбище. Поставили крест, чтобы все знали, что она верила в бога. Мать плакала. Сенька жалел мать и старался быть серьезным и грустным. А на кладбище в это время вовсю галдели воробьи и грачи, лопались почки на деревьях, пробивалась сквозь рыхлую сырую землю трава. Все радовалось весне.

Уже во время поминок Сенька понял, что жизнь теперь в доме пойдет по-другому. И отец, и мать, и Митя непривычно много говорили, даже смеялись, и, как показалось Сеньке, теперь никто никого не боялся.

Вечером отец подошел к иконе Николая-чудотворца, которая висела в правом углу избы, минуту подумал и затушил лампадку. Потом осторожно снял икону, вынес в сени и сдул с нее хлопья пыли.

– Куда ее теперь? – спросил он у матери, протягивая ей икону.

– Может, нехорошо это, Коля? – робко сказала мать. – Может, грех какой снимать?

– Какой же здесь грех! – сказал отец. – Ты же не собираешься молиться?

– Не собираюсь, – сказала мать, принимая икону.

– Ну и спрячь куда-нибудь или отдай кому, – посоветовал отец. – Да пыль в углу протри, накопилось.

А через день или два отец отвел корову в племенное стадо. Это значило, что корова теперь будет совхозная, что не надо думать о сене для нее и о том, куда девать молоко. За корову дали деньги.

– Как же это мы без коровы? – заволновалась мать. – Ни молока своего, ничего… Страшно.

– Чего ж страшно! – смеялся отец. – Молоко в совхозе можно покупать, как все люди.

– В совхозе обезжиренное, какое это молоко! Да и деньги платить надо, – продолжала беспокоиться мать.

– Нам хватит, маманя, и мороки меньше, – поддержал отца Митя.

Мать заплакала, но объяснила, что не из-за коровы: вспомнила бабушку.

– Теперь в самый раз тебе, Лена, в совхоз идти, – посоветовал отец.

Мать, кажется, не возражала:

– Вот дела подгоню чуть-чуть, да и цветы пройдут – обидно…

В это время они собирали по полям и лугам немудреные майские букетики и возили их в город. Чаще мать возила одна, пока Сенька был в школе, но порой приходилось и Сеньке.

Сенька все ждал, когда отойдут цветы. Но они отходили медленно, и на смену им появлялось что-то новое. Сначала лук прорезался и укроп, редиска поспела, ягоды пошли, огурцы…

Отец ругался.

– Портишь ты, Лена, парня! – говорил он матери.

– Чем же? – не понимала мать. – И в газетах пишут, что с малолетства к делу надо привыкать…

– Привыкать, да не к тому. Что ты, торгаша из него готовишь?

– Ну уж и торгаша! – не соглашась мать. – Просто трудно мне одной. Вот Сенечка и помогает нам чуток. Что же тут худого?

Получилось, так, что мать права. Как же не помочь ей?

Вот и шло все по-старому.

Теперь яблоки поспели. Хорошо хоть, что яблонь у них всего три штуки, а ежели бы целый сад!

С мыслью об этих яблоках и бежал Сенька домой.

«Наверное, мамка сейчас заставит обрывать к завтрашнему, – думал он. – А утром опять в город…»

Но Сенька ошибся. Возле дома он увидел мать, которая держала на веревке козу.

– Это чья? – спросил Сенька.

– Наша, – сказала мать. – Купила вот у Сушковых. Недорого отдали. Смотри, какая ладная.

Сенька посмотрел и даже потрогал козу. Белая, с бородой, в костях широкая. Коза как коза.

– А зачем? – спросил он. – Зачем нам? И папка заругает.

– Поругает, поругает и отойдет, – сказала мать. – Зато молочко свое будет.

Сенька посмотрел на мать и заметил, что лицо ее было счастливым и немного виноватым.

3

И верно, оказалось, что иметь козу не так уж плохо. И вовсе не из-за молока.

– Завтра, сынок, я в город поеду, – сказала мать, – а ты уж попаси ее. Только к речке иди или к леску. Там трава посочнее.

Сенька обрадовался так, что даже закричал «ура» и запрыгал по избе.

– Вот и Сенечке радость, – сказала мать, – а ты сердишься…

Это она – отцу.

Отец только рукой махнул:

– А, чего там сержусь! Делай как знаешь! Все одно с тобой не сговоришься…

– Наследие прошлого, – пошутил Митя, – частнособственничество называется.

– Ну ладно, ладно, – попросила мать. – Не нападайте уж… А ты, сынок, до обеда только попаси. Я вернусь, подою Катьку.

В Старых Двориках всех коз звали Катьками.

Наутро Сенька проснулся с петухами. А петухи в деревне так рано начинали кукарекать, будто и вовсе не ложились спать. Мать уже встала и собиралась в город. Отец и Митя спали.

– Ты много не бери, – посоветовал Сенька. – Тяжело.

– Я и так одну корзиночку, – сказала мать. – На первый раз. Неизвестно еще как…

Сенька, не умываясь, выскочил на улицу и, прошлепав босыми ногами по росистой траве, открыл хлев. Катька повернула к нему голову и потрясла бородой.

– Сейчас, – сказал Сенька.

Он взял дома книжку, краюху хлеба, огурец, завернул в бумажку щепотку соли и попрощался с матерью.

– Умылся бы, поел, – сказала мать.

– Я потом, на речке, – пообещал Сенька. – Возвращайся быстрей!

Солнце еще еле-еле поднималось над лесом, когда Сенька вывел козу за ворота. Туман стлался над речкой и над капустным полем, подходя к последним домам. В противоположном конце деревни у скотного двора мычали коровы. Мимо магазина прошла стайка ребят с корзинками и ведрами. Сенька издали узнал Серегу, Лешу, Максима Копылова. А вот девчонку, что шла с ними, не узнал. Накрутила платок на голову, кофту какую-то нацепила, сапоги – не узнаешь.

«По грибы», – отметил Сенька.

Грибов в этом году было много, и бабы в деревне поговаривали: «Уж не к войне ли?»

Сенька даже отца спросил почему.

– Примета, говорят, такая, – сказал отец. – В сороковом году, перед войной, уродилось много грибов. Вот и думают. Да только войны не будет. Не такое время.

Про время Сенька и сам знал. «У нас ракеты какие, а у американцев что? – размышлял он. – Не станут они воевать, все одно побьют их».

По грибы Сенька не ходил. И некогда и ни к чему. Дома как-то не повелось есть грибы. Мать и отец вроде не любили, и Сенька не привык.

Провожая глазами уходивших ребят, он подумал: «И что за интерес! То ли дело – я. До обеда на речке да с книжкой!»

Книжки Сенька любил, хотя читал мало. Дома были книжки все чаще без картинок – читать их неинтересно. Когда в школе учился – в библиотеке брал, а сейчас никак не соберется. До школы три километра идти, да и не всегда библиотека открыта. А в клубе только взрослым дают: детских, говорят, пока нет.

И вот два дня назад брат привез Сеньке сразу две книжки. В райцентре купил. Обе интересные: толстые и с картинками. Сенька начал читать обе сразу, но запутался.

Тогда решил читать про Незнайку. Ее и взял сейчас с собой.

К Гремянке Сенька шел любимым путем. Катька его слушалась и неторопливо вышагивала впереди. Они обошли капусту, свернули на тропинку и вступили на мосток. Над речкой еще висел туман, на перилах мосточка лежала роса.

Выйдя на другой берег, Сенька отпустил козу и снял рубаху. Он любил умываться, как отец и брат: по пояс.

– Бр-р!

Вода в речке холодная, но Сенька мужественно черпал ее широкими ладонями и плескал себе на лицо, на шею, под мышки, на живот.

Потом натянул рубаху прямо на мокрое тело и взобрался на берег. Катька была рядом и, завидев в Сенькиных руках хлеб, подошла к нему.

– Все! – сказал Сенька, дав ей кусочек. – Иди гуляй!

Из-за леса выглянуло солнце. Воздух над полем задрожал в его лучах. Затрещали кузнечики, и невидимые глазу птицы на все голоса начали прославлять наступившее утро. Вскинули к небу свои малиновые головки цветы кашки. Одинокий подсолнух, чудом выросший на берегу реки, повернул свою круглую мордаху в сторону солнца. У самой воды забегали серые трясогузки. Взвились в небо ласточки, и, будто отвечая на их голоса, в осоке заскрипели лягушки.

Сенька сжевал хлеб, похрустел огурцом и растянулся на траве с книжкой. Теперь ему было и тепло и сытно. Он даже расстегнул рубаху и похлопал себя по груди:

– Хорошо!

Вдали со стороны деревни затрещал трактор.

«Папка, – решил Сенька. – Под озимые пашет».

Сенькин отец всю жизнь работал трактористом, только в войну на танке ездил. Но это было давно. Тогда и самого Сеньки еще не существовало.

Вспомнив об отце, Сенька улыбнулся. Когда корову в совхоз продавали, отец сказал матери про свой трактор:

– Вот у меня корова так корова: и хлеб тебе, и молоко, и мясо! А что твоя – хлопоты одни да навоз.

Отец у Сеньки смешной. Всегда что-нибудь придумает!

Сеньке нравится, что отец тракторист. Это дело настоящее, интересное. Недаром трактористы в деревне всегда на первом месте. Да и куда без трактора денешься! Ни вспахать, ни посеять, ни урожая убрать. А если что тяжелое своротить надо – тоже тракториста зовут. Сильная машина – трактор, и работать на нем – одно удовольствие!

На грузовике, как Митя, тоже неплохо. Грузовиков в совхозе стало много, да все одно – шоферы без дела не сидят. На лошадях-то теперь почти ничего не возят, все на машинах.

«Когда вырасту, – думал Сенька, – обязательно либо трактористом буду, либо шофером. Это – дело!»

Сенька взглянул на Катьку, и ему почему-то стало грустно. Ну какой прок от этой Катьки? Ну, подоить можно, а к чему? Хватает молока, что из совхоза берут, а тут еще козье! Правда, продать можно…

Тут Сенька осекся в своих мыслях: «Продать? Чего это я!»

А впрочем, ничего, что есть Катька. Вот в город не поехал, и почитать можно. Отец говорил, что чтение – лучшее учение! И еще вспомнил Сенька, как отец говорил, что лучше родных русских мест ничего нет на свете. Всякие там заграницы и страны далекие – вовсе не так интересно. Отец в войну их все прошел, он знает.

Сенька по натуре домосед и, хотя зовут его мечтателем, ни о каких дальних странах не мечтает. Вот Митя на Кавказе служил, так говорит, что там даже леса нет, а одни сады с пальмами и ходить в них нужно только по дорожкам.

– А березки есть? – интересовался Сенька.

– Березок не видал. Может, и есть, да там, на турецкой границе, не встречал я их.

– А речка есть там?

– Речки есть, и море даже есть, а такой, как наша, нет, – говорил Митя.

– И правда неинтересно, – соглашался Сенька.

Все свои восемь лет он провел в Старых Двориках и дальше города никуда не выезжал. В городе шумно, жарко, беспокойно, и Сеньку всегда тянуло обратно, в свои места, где он чувствовал себя просто и легко. Тут все знакомое, привычное, свое, даже люди, которых он знал наперечет и которые знали его. А что до развлечений, так и здесь их хоть отбавляй! Если нет дел по огороду, можно играть с ребятами и купаться, а зимой бегать по ледовой дорожке, проложенной по Гремянке, на коньках. А еще хорошо потолкаться на машинном дворе, где пахнет тракторами и грузовиками и отец иногда разрешает сесть рядом с ним и прокатиться до ворот. А то и Митя прокатит. В клубе через день крутят кино – в два сеанса. Не успел на один, иди на второй. Правда, прежде бабушка не всегда пускала Сеньку в кино, говорила, что накладно, зато сейчас его никто не ограничивает. Папка деньги дает, а если нет его, то и у мамы нетрудно выпросить. На кино она не жалеет! Вот только когда в город они едут вечером, в кино не попадешь. И все-таки Сенька почти ничего не пропускал: картины в клубе часто повторяются. Сегодня не видел, на другой неделе увидишь.

Сенька лежал с книжкой, а солнце поднималось все выше и выше, слепило глаза. Он позевывал, потягивался, строки перед ним расплывались, буквы бледнели. Еще минута, еще, и Сенька не заметил, как задремал. Разморило его на жаре, да и спал он в прошлую ночь мало.

Сквозь сон Сенька слышал журчание речки, и голоса птиц, и какой-то приятный шелест рядом с собой, и чмоканье. «Это Катька, – думал Сенька. – Травку щиплет. Хорошо…»

Вдруг Сенька проснулся от непонятного треска над ухом и, открыв глаза, ужаснулся. Рядом с ним Катька трепала книжку.

– С ума сошла! – в отчаянии закричал Сенька, вырывая из Катькиного рта книжку. – Эх, ты!

Катька отошла, дожевывая оторванную страницу и довольно помахивая куцым хвостом.

А Сенька… Сенька листал потрепанную козой книжку:

– Эх ты, бесстыжая! Сколько нажевала! И хоть бы с начала, а то с самого конца, все нечитаное…

В книжке не хватало по крайней мере десятка последних страниц.

Сенька посмотрел вокруг и, убедившись, что он один, заплакал. Надо ж было заснуть и довериться этой Катьке!

Он плакал долго, размазывая кулаком слезы и вздрагивая всем телом. А Катька как ни в чем не бывало ходила поодаль и вновь пощипывала траву.

– Правду папка сказал, не нужна ты! Одна морока с тобой! – погрозил ей Сенька и спустился к речке.

Тут он разделся и пошел в воду. «Хоть искупаться с горя, и то хорошо!»

После купания к Сеньке вернулось хорошее расположение духа, и он даже улыбнулся, взяв в руки потрепанную книжку. «Если Мите расскажу, не поверит», – подумал он.

Вскоре из леса показались ребята, которых Сенька видел утром.

– Загораешь? – еще издали закричал Серега.

– Да вот козу пасу, – объяснил Сенька. – Мать купила.

Оказалось, что девчонка, которую он не узнал утром, была Сушкова.

– Это наша, – сказала Оля. – Чего-то она удой понизила, вот мамка ее и продала! Кать! Кать! Кать! – позвала она козу и сунула ей в рот руку.

– Вам-то она к чему? – спросил у Сеньки Максим Копылов – самый старший из ребят.

Сенька только плечами дернул.

– Как это к чему? – возразила Оля. – Для хозяйства. Корову у них отобрали, так хоть коза будет.

– Никто у нас корову не отбирал, – возмутился Сенька. – Мы ее сами в совхоз продали.

– «Сами»! – захихикала Сушкова. – Если бы сами, так твоя мать тоже в совхоз пошла бы. А она не идет!

– Может, ей нельзя. Немолодая! – понимающе произнес Леша и, стараясь перевести разговор на другую тему, показал Сеньке полное ведро грибов. – Одни белые! Пятьдесят штук!

Сенька не знал, что ответить по поводу матери. Ему стало обидно, что хитрая Оля уколола его да еще про козу сказала, что она нехорошая.

А Оля тут как тут:

– Да ты не огорчайся. Катька-то, в общем, ничего! С молоком будете и с сыром. Самим можно варить. И себя обеспечите, и в город свезти можно…

– Тебе все свезти да свезти! – возмутился Максим. – Ты и грибы небось не для себя, а для рынка собираешь.

– А что ж! – призналась Оля. – Мамка поедет на базар, знаешь, сколько денег привезет. Платье новое мне справит. У меня тоже одни белые, штук сорок!

«Почему-то моя мамка грибы для продажи не собирает, – подумал Сенька и тут же спохватился. – Опять я…»

Тем временем все ребята напали на Олю, и Сеньке даже стало жалко ее.

– Она не виновата, если мать торгует, – сказал он.

– Защищаешь потому, что у тебя самого мать такая! – зло сказал Серега. – Вот и торгуйте вместе своим козьим сыром! А мы пошли!

Серега двинулся к мосточку, за ним пошли Леша и Оля.

И только Максим дружески похлопал Сеньку по плечу:

– Ты не серчай! Верно он говорит! Сушковы – известные торговцы, как бабка твоя была. А мать у тебя хорошая, только несознательная. Пока!

«Вот и он сказал, что мамка несознательная», – с горечью подумал Сенька.

И уж от самого мосточка донеслись до него слова Максима Копылова:

– Зря ты, Серега, мальца обидел. Подрастет – сам поймет. А сейчас что ж ему, с матерью воевать? Не по Сеньке шапка!

«Почему шапка? – не понял Сенька и даже голову потрогал. – Никакой шапки у меня нет, и кепку я дома оставил. А Максим говорит: не по мне шапка!»

4

Дома Сенька застал только Митю. Брат заехал перекусить. Мать еще не вернулась.

– Ну как, козовод, дела? – весело спросил брат.

– Вот, съела, – сказал Сенька и показал потрепанную книжку.

– Как бы эта коза всех нас не слопала, – сказал Митя, и Сенька не понял, шутит он или нет.

Настроение у Сеньки испортилось, а когда приехала мать, и совсем стало худым.

Яблок она продала всего лишь половину и сказала, что завтра к вечеру поедет вместе с Сенькой.

– В две руки быстрее, да и тяжело мне одной, сынок!

– Мне книжки надо купить для второго класса и тетради. Скоро в школу, – сказал Сенька.

– Освободимся пораньше и купим, – пообещала мать.

Сенька подумал-подумал и решил уцепиться за последнюю соломинку:

– А Катька как же?

– С утра, сынок, попасешь, а потом возле дома привяжем, – сказала мать. – Разок и здесь погуляет.

Хочешь не хочешь, придется ехать. И коза не спасла!

«Ну и пусть, – решил Сенька. – Это завтра. А сегодня чего думать! Пойду-ка гулять».

Пока мать возилась в чулане, Сенька выбежал на улицу. Поблизости ребят не оказалось, и он направился в конец деревни. Там у машинного двора наверняка кто-нибудь есть.

Возле конюшни он заметил несколько старших мальчишек, которые распрягали лошадей. Был среди них и Максим. Сенька подошел.

– Ребят не видел? – спросил он у Копылова.

– А чего они тебе? – ответил Максим, выводя лошадь из оглоблей. – Тпру-у!

– Да так просто. Поиграть.

– Хочешь с нами коней купать? – предложил Максим. – Ты на лошади-то когда сидел?

– Сидел, – соврал Сенька, хотя на самом деле только мечтал об этом.

На тракторе он ездил, на машине катался, а вот верхом никогда. Однажды, правда, Митя посадил его на лошадь, да, как на грех, мать поблизости оказалась. Подбежала и сняла Сеньку: «Что ты! Разобьется он, маленький!»

Максим протянул Сеньке поводья, а сам пошел в конюшню спросить.

Из ворот вышел однорукий дядя Яков, недоверчиво оглядел Сеньку с головы до ног, почесал нос:

– Ну что ж, валяй! Да смотри лошадь не раздави! Велик больно!

Конюх легко подхватил Сеньку одной рукой и посадил на серую кобылу.

– Держись, брат! В старое время кавалерист бы из тебя вышел добрый! – торжественно произнес дядя Яков и протянул Сеньке ремень. – Ну ничего! Наездником будешь в цирке.

Сенька сидел, широко расставив ноги, и блаженно улыбался. Большего счастья он еще не испытывал.

– Н-н-но! – крикнул Копылов и подтолкнул свою лошадь ногами.

И Сенька, шлепнув по бокам серой кобылы босыми пятками, крикнул:

– Но!

Лошадь послушно двинулась. Ехали впятером: Максим, еще трое пятиклассников и Сенька. Ремень в Сенькиных руках дрожал, сам он неудобно подпрыгивал на широкой спине лошади и испуганно нагибал голову при каждом ударе лошадиного хвоста. А хвост у кобылы оказался, как назло, ужасно длинным и чуть не доставал до Сенькиной спины.

Но вот Сенька постепенно приноровился к ходу лошади и, подпрыгивая в такт ее шагам, устроился поудобнее, не так, как в начале пути.

– Ну как? – спросил на ходу Максим. – Жив?

– Жив! – радостно ответил Сенька и вдруг подумал: «Как же я с нее слезу?»

Купали лошадей почти у самой плотины. Там, где скот протоптал спуск к воде. Когда подъехали к речке, ребята ловко соскочили с лошадей и сразу повели их в воду.

Сенька тоже задрал левую ногу назад и ловко скатился по гладкому кобыльему боку на землю. Получилось, что он спрыгнул, и довольно неплохо. Потом взял кобылу под уздцы и повел в речку, вовсе забыв раздеться.

– Ты бы штаны снял или хоть засучил, – посоветовал кто-то из ребят.

– Ничего, – бойко сказал Сенька, которому уже нечего было терять: он стоял по колено в воде. Брюки его промокли и надувались, как резиновые камеры.

Пока мыли лошадей, не заметили, как огромная черная туча заслонила небо. Поднялся сильный ветер, взметнувший клубы пыли и песка, страшно зашумели деревья. Где-то сверкнула молния.

– Заканчивай! Кажется, гроза будет! – поторопил Сеньку Копылов.

Когда вывели лошадей из воды, ветер усилился. Молния сверкнула еще ближе, над лесом. Треснула и с грохотом свалилась на плотину кривая березка.

Сенька пытался забраться на мокрую, скользкую спину лошади, но кобыла дергала задом, и Сенька отскакивал в сторону, чтоб не попасть ей под ноги. Пришлось ребятам помочь – взгромоздить Сеньку на лошадь.

Обратно поехали мелкой рысью…

И это испытание Сенька выдержал с честью. Он не видел ни молнии, ни дождя, ни ветра, ломавшего ветви деревьев.

Что ему гроза, когда он мчался на лошади, ничуть не отставая от старших ребят!

Из конюшни Сенька бежал домой в полной темноте, под косым ливнем. На глазах у него повалилось еще несколько деревьев. Ветер гнал по проводам, от столба к столбу, сломанные ветви. Настоящая буря!

Взбежав на крыльцо своего дома, Сенька остановился, перевел дух и спокойно, с видом собственного достоинства переступил порог. И пожалуй, дома его приняли бы за настоящего водяного, если бы не Сенькино лицо, на котором царило полное блаженство.

– Боже ты мой! Где ты пропадал? Мы здесь с ума посходили! – бросилась к Сеньке мать.

И даже Митя с отцом не выдержали.

– Хорош! – произнесли они в один голос.

– Мы лошадей купали! – сказал Сенька нарочито равнодушным тоном, словно всю жизнь только и занимался этим делом. И пояснил: – На Гремянке.

– Каких лошадей? Зачем? С кем? – хлопотала вокруг Сеньки мать. – Ногу-то, ногу подними! Дай штаны снять!

– Известно, совхозных, – сказал Сенька. – С ребятами. Нам дядя Яков поручил.

Через несколько минут, переодетый во все сухое, Сенька сидел вместе со всеми за столом и прислушивался к бушевавшей за окном буре.

– Давненько такой грозы не было! Правда, году в тридцать девятом, перед войной, еще сильней ураган прошел, – вспомнил отец. – Крыши посрывало в деревне, а одну избу и вовсе разбило на щепки…

– Типун тебе на язык! – перебила мать. – Наговоришь! И так сердце заходится.

– Деревья и сейчас поломало. Я сам видел, – добавил масла в огонь Сенька. – Возле магазина ольху скрутило. А ветки так и летят по проводам!

– Ох, что будет, что будет! – вздохнула мать. – Все яблочки небось посшибает! Ни с чем останемся!

– Так это лучше! – воскликнул Сенька. – Срывать не надо. Подбирай на земле, и все там.

– Зелень посшибает незрелую, кому она нужна! Разве ее продашь? – продолжала мать. – Наделала эта гроза бед!

«И хорошо! – подумал про себя Сенька. – Пусть все посшибает!»

– Ты, Лена, хоть бы на стол яблочков когда положила! Для нас-то, для своих, – сказал отец. – А то все для продажи, для продажи.

Мать смутилась. Лицо ее покрылось красными пятнами.

– Да разве я не даю? Ведь все наше. Взяли бы, – сказала она, поспешно вставая из-за стола. – Вот они, пожалуйста, кушайте. Вот!

И она поставила на стол корзинку с нераспроданными яблоками.