Текст книги "Пропавшие среди живых. Выстрел в Орельей Гриве. Крутой поворот. Среда обитания. Анонимный заказчик. Круги"

Автор книги: Сергей Высоцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 50 страниц)

8

Институт металловедения находился на полпути от завода на Литейный, и Бугаев решил навестить Казакова без предупреждения. На вопрос Саши Огнева: «Как дела?» – Семен буркнул: «В ажуре».

Огнев с ехидцей усмехнулся:

– Грустный почему–то у вас ажур, Семен Иванович. Прокол?

– Мы, Саша, работаем без проколов. Пора бы тебе привыкнуть к этому, – сказал Бугаев. – А некоторых от проколов в талоне уберегает только то, что они работают в уголовном розыске.

Огнев засмеялся:

– Что–нибудь новенькое расскажите!

Но Семен не стал с ним больше пикироваться. Настроение у него было паршивое. Несмотря на удачу. «И чего это я скис? – думал он. – Директор не понравился? Как будто мне мои уголовники нравятся?! А директор – ничего себе мужик, улыбчивый, в волейбол играет на старости лет. При молодой жене иначе нельзя. – Он вспомнил, как Павел Лаврентьевич сладенько сказал в трубку «деточка», и ему стало еще тоскливее. – Да подумаешь! Может быть, я его больше и не увижу, этого директоpa! – рассердился на себя Бугаев и тут понял, почему у него плохое настроение – дернула же нелегкая пообещать Плотскому разузнать об автомобильных делах его сына. Вот дурак! Ему улыбнулись приветливо, а он и отказать не смог!»

…Виктор Николаевич Казаков оказался в институте и тотчас согласился прогуляться с Бугаевым по маленькому институтскому садику. Доктор наук выглядел не больше, чем на тридцать. Он был стройный, если не сказать– тощий, подтянутый. Семен сразу решил, что доктор не только играет в волейбол по субботам и воскресеньям, но и бегает каждый день трусцой. «И курит при этом?» – Бугаев засомневался, к тому ли Казакову он пришел, и, вытащив из кармана коробку «Малборо», спросил:

– Ваша?

Казаков оглянулся по сторонам, сделал страшные глаза и, выхватив коробку из рук опешившего майора, моментально спрятал ее в карман:

– Что вы! Что вы! Увидят сотрудники – скандал! Засмеют! Подвергнут остракизму!

Заметив недоумение на лице Бугаева, сказал:

– Я же не курю! Я же спортсмен! Бегун! Пример в отчетном докладе спортивного клуба, а вы тут размахиваете моими сигаретами. Что вы, что вы!

Семен рассмеялся. Казаков, смущенно улыбаясь, смотрел на него.

– А там на волейболе?

– Там наших нет. Они и не знают, что такое волейбол. И меня там никто не знает. Не знают, что я такой хороший, примерный. Я и курю. Одну–две сигареты. – Он склонился к Бугаеву и шепотом сказал: – Для пижонства! Девушек угощаю.

– И директоров заводов?

– Знаете? Вот прилепился, старый токарь. Он вам рассказывал про товарища Мелеха?

Семен кивнул.

– И откуда он только про меня узнал? – Казаков посмотрел на Бугаева. – Может быть, – с помощью уголовного розыска?

– Это я вас, Виктор Николаевич, с помощью директора нашел, – Бугаев требовательно протянул руку. —

Коробочку–то отдайте! Она теперь вещественное доказательство. Давайте, давайте. Я в ДСО ее не понесу.

Казаков, предварительно оглянувшись, отдал Бугаеву коробку.

– Павел Лаврентьевич вам телефон собственноручно записал, а вы с ним так пренебрежительно! Он же звонка будет ждать.

– Ну его! – махнул рукой Казаков. – Я и не собирался записывать. Он взял у меня пачку, сам и написал. И звонить я ему не буду. Да этой рептилии на пенсию пора, – сказал он с жаром, – а не докторскую защищать. И завод передать кому–нибудь помоложе.

– Виктор Николаевич, в воскресенье вы когда с площадки ушли?

– Когда ушел? Ушел, ушел… – почти пропел Казаков, наморщил лоб. – Ушел на пятичасовую электричку. Что–то случилось?

– Случилось, – Бугаев рассказал ему о происшествии.

Казаков слушал очень внимательно, не перебивал, не переспрашивал. Только молча показал на скамейку, предлагая сесть. Усевшись, вытащил из кармана перо и блокнот и стал что–то быстро в нем набрасывать. Когда Семен закончил рассказывать, Виктор Николаевич протянул ему раскрытый блокнот. На небольшом листке уверенными штрихами была начерчена схема волейбольной площадки.

– Где нашли раненого? – спросил Казаков. – Отметьте.

Майор поставил крестик в левом углу схемы.

– За кустами… – в раздумье произнес Виктор Николаевич. – Туда я в воскресенье не заглядывал. А то, бывало, позволял себе часок позагорать. Играл я на этой площадке… – Он поставил такой же крестик, как и Семен, только в правом нижнем углу схемы. – Играл долго. Команда подобралась крепкая. Никто нас вышибить не мог, – в голосе Казакова прозвучали нотки удовлетворения. – Так что половину времени я был лицом к месту происшествия. Сами понимаете, во время игры больше за мячом следишь да за игроками, но если бы что–то здесь происходило, – он постучал пальцем по нарисованному Бугаевым крестику, – шум, драка, возня какая – я бы увидел.

Разглядывая схему, Семен подумал, что Казаков поставил свой крестик именно там, где они помогали снимать сетку Марине.

– На этой площадке чья сетка висит? – спросил он.

– Да кто ж ее знает?! Она там, по–моему, несколько лет висит.

– Ну, а кто ее вешает?

– Эту – никто. Висит и висит. Однажды, правда, порезали ее. Может быть, ночью какой–нибудь пьяница в нашу сеть попал. – Казаков улыбнулся.

– Не этой женщине принадлежит сетка? – Бугаев вынул из кармана фоторобот своей знакомой и показал Казакову.

– Интересно, – удивился Виктор Николаевич. – Смахивает на Лену, но ведь это, наверное, фоторобот?

Бугаев кивнул.

– Чего ради фоторобот? И почему милиция ею интересуется? Она приличная баба. Приходите в субботу – познакомлю.

– Уже знаком, – в голосе Бугаева прозвучала легкая нотка неприязни, и Казаков вопросительно поднял брови.

– Нет, правда, она приличная баба. В чем ее обвиняют?

– В легкомыслии, – сказал Семен. – Вы ее фамилию знаете?

– Нет. Мы все по именам, реже – по имени–отчеству.

– У меня к вам, Виктор Николаевич, просьба – все, что я теперь вам скажу, строго секретно. Ладно?

– Конечно.

– Эту вашу Елену я встретил во вторник около площадки…

Казаков слушал, время от времени с недоумением пожимая плечами и приговаривая:

– Ну что за глупость! Абракадабра!

Наконец он не выдержал:

– Дайте–ка мне, Семен Иванович, еще раз на картинку взглянуть. Может быть, я ошибся? – Но, повертев в руках фоторобот, сказал: – Она. Никаких сомнений. У меня зрительная память хорошая.

Бугаев спрятал карточку в карман и достал фотографию Гоги. Протянул Казакову:

– Если у вас феноменальная память на лица, может быть, и этого человека вспомните?

– Вы как фокусник с картами, – засмеялся Казаков и тут же воскликнул: – Да, и этого парня я знаю! Даже играл с ним как–то в одной команде.

– Он тоже приличный парень! Удар сильный?

Виктор Николаевич, почувствовав иронию в голосе

Бугаева, усмехнулся:

– С ударом у него все в порядке. Но быстро выдыхается, бывает у нас редко, от случая к случаю. Поэтому, что он за человек, сказать не могу.

– Виктор Николаевич, а что вы знаете о Елене?

– Да ничего, собственно, – развел руками Казаков. – Играет прекрасно. Удар у нее действительно сильный. Мы ведь там, на площадке, почти никогда не знакомимся по–настоящему. Так, ни к чему не обязывающие разговоры. В этом и прелесть. Поиграли и разошлись. Никаких чинов, званий… Никто ни к кому не навязывается. Кроме Плотского, – он покачал головой. – Но этот – не в счет!

Директор рассказывал, что Казаков представился ему доктором наук. «Соврал, конечно, Плотский. Знал о Казакове заранее и сам познакомился с нужным человеком».

– Ну хоть что–нибудь вы о Лене знаете? – спросил Бугаев собеседника.

– Если вас заинтересуют мои ощущения, увы, не основанные на фактах…

– Заинтересуют, заинтересуют! – Бугаев был готов зацепиться за любое сообщение.

– С паршивой овцы хоть шерсти клок? – весело сказал Казаков. – Я с Леной раза три в метро ехал…

– Где она выходила? – не утерпев, перебил Бугаев.

– Она живет около «Петроградской», а где точно – не знаю. Так вот, у меня создалось впечатление, что женщина она одинокая, неустроенная. Зарплата маленькая. Она мне про зарплату ничего не говорила, но догадаться нетрудно. В театр она часто ходит, на концерты – всегда на галерке, по входным билетам. Ездит на юг по горящим путевкам, почти бесплатно. Ну и еще кой–какие детали… Только о чужой жизни рассказывать как–то неудобно. Вы уж сами ее порасспрашивайте.

– Ее сначала найти нужно, – хмуро бросил Бугаев.

– А куда она денется? В субботу наверняка придет играть.

– Зачем же ей тогда от меня бегать? Называться чужим именем? А потом, как ни в чем не бывало, приходить туда, где ее сразу найдут.

– Немотивированный поступок.

– Мне уже не первый человек об этом говорит, – покачал головой майор.

– А кто первый? Плотский?

– Нет, мой начальник. Только ему простительно. Он вашу Марину–Елену в глаза не видел, но вы?! Нет, не похожа она на истеричку.

– Не похожа, – согласился Казаков. – Но она женщина, а женщины способны на алогичные поступки.

«Тоже мне, знаток женщин!» – недовольно подумал Бугаев. Он уже начал раздражаться от того, что разговор принял затяжной характер. Все вокруг да около, и ничего конкретного. Казалось, что волейболисты, приезжавшие на поляну, гордились тем, что ничего друг о друге не знают.

– А кто мог бы знать Елену… поближе? – спросил он.

– Представления не имею. К ней все очень хорошо относятся, считают старожилкой поляны. Лена очень контактная, всегда готова оказать какую–нибудь помощь…

– Например?

– Да всякие мелочи! Поделиться едой, сходить за водой к реке. Сам видел, как она помогала шоферу Плотского мыть машину. – Казаков вдруг задумался, потом окинул Бугаева оценивающим взглядом: – И вообще, мне кажется, что Лена в него влюблена.

– В шофера?

– Нет, в самого директора.

Бугаев встал со скамеечки.

– Спасибо. На всякий случай запишите мой телефон. Вдруг вспомните фамилию, место работы кого–то из своих партнеров – позвоните. – И глядя, как Виктор Николаевич записывает телефон, добавил: – А план, который вы нарисовали, я реквизирую. С вашего разрешения.

Казаков вырвал листок, протянул Бугаеву.

Когда майор подходил к проходной, Казаков его окликнул. Он бежал следом, легко и пружинисто.

– Семен Иванович! Вспомнил. – Виктор Николаевич довольно улыбался. – Такая простая фамилия – Травкина. Я пошел в другой корпус, а там на газоне траву косят. Вот и вспомнил.

– Спасибо, – улыбнулся в ответ Бугаев. – Это уже что–то!

– Только вы про сигареты, – Казаков прижал палец к губам, – ни–ко–му.

9

К концу рабочего дня в кабинет полковника заглянул Белянчиков, молча положил на стол старенькую выцветшую папку, на которой было написано: «Дело № 880». И еще: «Военный трибунал г. Ленинграда. Хранить постоянно. Начато 12/VII 43 г.».

– Всю надо читать или ты изложишь самую суть?

– Начни… – многообещающе сказал Белянчиков. – Тебе это будет интересно вдвойне. А если о сути – так эта папочка про хозяина комнаты с камином. Он же, если я не ошибаюсь, хозяин шкатулки с драгоценностями…

Полковник с интересом раскрыл папку. Маленький желтый листок выпал оттуда. Корнилов взял его в руки. Это была полуистлевшая записочка, торопливо написанная карандашом: «Сходи к Вере в Гостиный двор вход с Невского ф–ка медучнаглядных пособий внутри двора пусть она срочно сходит к Максу пусть тот все бросит и поможет меня спасти надо нанять защитника нет ли кого знакомого у Сережи милицейской шишки словом спасайте иначе я погибну умоляю во имя всего святого все надо сделать быстро примите все возможные меры нет ли у Миши связи в судебном мире целую вас».

Крик о помощи.

«Наверное, записку перехватила охрана при попытке передать из тюрьмы», – подумал Игорь Васильевич.

А дело в синенькой папке, на первый взгляд, было банальное. Но в своей банальности страшное. Один мужчина – директор продовольственного магазина – и две женщины–продавщицы «путем обвешивания и обмана потребителей экономили и расхищали продукты» в блокадном Ленинграде. Воровали у людей, умиравших с голода. Протоколы допросов, очных ставок, показания, описи имущества. И новые показания: «На первом допросе я ввел следствие в заблуждение, но сейчас я прочувствовал, что, скрывая основных виновников преступления, я делаю вред государству. Хочу рассказать всю правду…» А через несколько страниц– еще более полное, более «искреннее» признание…

Корнилову стало не по себе. Он почувствовал смутное раздражение на Белянчикова, подсунувшего ему эту папку, на себя – за то, что принялся ее листать, на то, что медленно продвигается розыск. Но главное—на то, что, сколько ни бьются они с ворами и жуликами, просвета пока не видно. Ему не раз приходилось листать похожие синие папочки. И за обесцвеченными, выгоревшими от времени строчками всегда вставали такие яркие, такие горькие воспоминания, что он надолго терял душевное равновесие. Корнилов узнавал среди обманутых и обвешенных себя и никак не мог отделаться от привычки подсчитывать украденные килограммы хлеба и масла, обозначенные в протоколах, и прикидывать, сколько ребят из его класса можно было бы кормить этим хлебом и маслом. И как долго. Вдобавок к жидкому соевому супу, который стали давать весной 1942 года. События, описанные сухим языком судопроизводства, были частью жизни. Со стяжателями и ворами у него были старые счеты.

…В мае ему принесли повестку, приглашали прийхи в 30–ю школу на Среднем проспекте. Игорь пришел. Оказалось, что собрали всех учеников школы, оставшихся в городе и переживших самое тяжелое блокадное время. Собрали не для учебы, а немножко подкормить.

Ребята с трудом узнавали друг друга. Подходили, спрашивали: «Ты такой–то?» Похожий на тень маленький человек улыбался и кивал. И происходило словно бы новое знакомство со старыми друзьями. Только осталось–то их совсем немного…

Незнакомая учительница, сверившись с классным журналом их третьего «Б», выдала талоны на обед. Обед состоял из тарелки соевого супа. Но не столько этот суп, сколько возможность опять быть вместе, в коллективе, преобразила ребят. Очень быстро они оттаяли, у большинства исчезла печаль, казалось, навечно поселившаяся в глазах. Уже слышался смех, и, выйдя из столовой, пока еще робко, они пытались играть.

Очень недолго ребят кормили супами в какой–то столовой на Среднем проспекте. В один прекрасный день, придя к этой столовой, они нашли ее закрытой. Учительница объявила, что сегодня обеда не будет, и сказала, чтобы завтра все приходили на 10–ю линию, в дом 4Г. Кормить теперь будут там. И никаких объяснений. В новой столовой тот же суп оказался и гуще и вкуснее. Мальчики радостно удивились – почему бы это? Соя–то везде одинаковая. А потом узнали: повара и официантки в прежней столовой воровали.

«Гады! – говорили ребята между собой. – Взгрели бы их хорошенько!»

В новую столовую Корнилов ходил до самой осени, до отъезда в эвакуацию. И только один раз остался без супа: едва успели расставить тарелки, как рядом разорвался снаряд. Осколками повыбивало окна, в суп полетели стекла, известка. Кое–кого из ребят поцарапало. Хорошо, что столовая была в полуподвальном помещении… Перепуганная учительница металась от стола к столу, проверяя, не ранен ли кто всерьез. Потом, обессиленная, села на стул и, улыбнувшись, сказала:

– Ну вот, ребятки, без супа, но зато живые.

Белянчиков заметил, что полковник перестал листать папку и задумчиво смотрит в окно. Сказал:

– Ну не сволочи ли?!

Корнилов ничего не ответил, стал ожесточенно листать страницу за страницей. Задержался на листке с просьбой о помиловании: «30 декабря я приговорен военным трибуналом города Ленинграда к расстрелу. Я виноват в использовании поддельных талонов на хлеб, отоваренных в Находящемся в моем ведении магазине, и признаю свою вину. Это первое и единственное преступление за всю мою трудовую жизнь. Во имя двух моих братьев, находящихся в РККА, и моей больной жены прошу пощадить меня и даровать мне жизнь, которую я готов отдать на борьбу с жестоким врагом Родины на фронте, и прошу дать мне возможность доказать глубокое мое раскаяние. Грачев.»

Дальше шли документы с сообщением о помиловании и замене высшей меры пятнадцатью годами лишения свободы. В 1947 году – новая просьба о помиловании. И снова удовлетворена. А дальше… Корнилов вторично перечитал документ, отказываясь верить своим глазам. Но документ был подлинный: «19 сентября 1953 года коллегия по уголовным делам городского суда, рассмотрев уголовное дело № 880 по вопросу о перерасчете размера хищения, произведенного Грачевым, постановила исчислить размер хищения не по рыночным, а по государственным ценам, действовавшим в 1942–1943 гг.».

– Ну и ну! – не выдержал Корнилов. Белянчиков только ждал, когда полковник закончит чтение.

– Дикая несправедливость! – майор вскочил со стула. – Продавал ворованный хлеб на черном рынке, выменивал на червонное золото, на драгоценные камни, а как расплачиваться – только по государственным ценам!

– Да разве в этом дело!

– Ив этом! – сердито бросил майор. – Подлецу жизнь сохранили! Другой век бы благодарил – а этот судиться стал! А судьи! Тоже хороши! По–моему, дикая несправедливость.

– Суду было виднее, – сухо сказал Корнилов. – Побереги свои нервы. Мы же не знаем всех обстоятельств.

Белянчиков посмотрел на шефа с удивлением. Лицо у полковника стало замкнутым, неприветливым. На скулах играли желваки.

– Ну что ты так смотришь? – сказал Корнилов. – Есть вещи посерьезнее.

– Понимаю! – с иронией сказал майор. – Сейчас ты скажешь о том, что преступник всю жизнь прожил в страхе, что он даже пить перестал, боясь проговориться, а перед смертью его заела совесть.

– А что? – согласился Корнилов. – Ты все правильно излагаешь. Только почему он всю жизнь в страхе прожил? Почему проговориться боялся? И почему так и не попользовался награбленным?

– А может, и попользовался? – возразил Белянчиков. Но полковник не обратил внимания на его слова. – Причина одна, – продолжал он, – наш образ мыслей. Стяжателей ненавидят у нас больше всего.

– Ты, Игорь Васильевич, идеалист. Да ведь дня не проходит, чтобы газеты не сообщили про какого–нибудь хапугу…

– Правильно! – сказал полковник. – Сообщают. Про пойманных хапуг. Потому что не держатся они у нас на плаву. С нашей помощью или без нашей – тонут, – он стукнул ладонью по столу, словно давая понять, что с теоретической частью покончено. – Выкладывай остальное, – поторопил он майора. И отодвинул от себя папку.

– Остальное – как и следовало ожидать. Работал Грачев опять в торговле, воровал небось, потом ушел на пенсию, а год назад умер… Своей смертью. В комнате с камином.

– А родственники?

– Братья с войны не вернулись. Жена умерла в пятьдесят третьем.

«Пока Грачев сутяжничал», – подумал Корнилов.

– А других родственников бог ему не дал.

– Значит, драгоценности принадлежали Грачеву?

– Если ты считаешь слово «принадлежали» в данном случае уместным… Ведь он их на ворованное масло выменивал. И брал только старинные. И не скупал, как его сообщницы, ни картины, ни фарфор… Знал, что рано или поздно попадется.

– А после войны, наверное, жил как крот, раз шкатулка не тронута, – сказал Корнилов.

– Это никому не известно, как он жил! Судя по тому, что кольцо Фетисовой оказалось у него в тайнике, старых своих занятий Грачев не бросил!

– А перед капремонтом кто жил в комнате?

– Старушка одна, – ответил Белянчиков и, вспомнив стб устойчивом запахе псины в комнате с камином, добавил: – С собачкой.

– С собачкой, – повторил Корнилов. – Чего–то в этой картине все же не хватает…

– Не хватает того, кто продал Грачеву кольцо Фетисовой, – сказал Белянчиков.

10

Разыскать Елену Сергеевну Травкину теперь не составляло для Бугаева никакого труда. После разговора с Казаковым стало известно, что живет она где–то на Петроградской стороне.

«Ну держись, Марина–Елена! – думал он, записывая адрес Травкиной, полученный в адресном бюро. – Теперь мы с вами поговорим серьезно. О том, кто из нас грибы в рабочее время собирает. И внимательно посмотрим в ваши голубенькие глазки!»

Жила Травкина на Лахтенской улице, рядом с Большим проспектом. «И еще, оказывается, соседка!» Бугаев жил рядом, на Бармалеевой.

Возбужденный удачей, майор зашел к Корнилову.

– Попалась птичка, товарищ полковник, – сказал он, едва переступив порог кабинета. Игорь Васильевич показал на стул:

– Рассказывай.

Бугаев обладал не так уж часто встречающимся в наше время даром рассказывать предельно лаконично, не упуская в то же время ни одной важной детали. Корнилов слушал его с удовольствием, время от времени делая заметки на листке бумаги. Один раз только прервал он Семена. Спросил:

– Значит, Травкину директор по фотороботу опознал, а Гогу не узнал на фотографии?

– Да. Посмеялся: «Женщины запоминаются лучше!» Он еще крепкий, этот директор.

Корнилов некоторое время молчал, постукивая карандашом по листу бумаги, на котором делал свои заметки. Потом сказал:

– Знаешь, Семен, тебе с Травкиной встречаться не надо.

– Почему?

Игорь Васильевич внимательно посмотрел на Бугаева:

– Неужели не понимаешь?

– Не понимаю, – упрямо ответил Бугаев, хотя прекрасно понимал, что женщина будет чувствовать себя при разговоре с ним неловко.

Ему казалось, что он сумеет преодолеть эту неловкость. Он умел находить с людьми общий язык. А кроме того, считал, что если человек сказал неправду, то его не следует лишать возможности хотя бы покраснеть за свой проступок. Корнилов тоже так считал. Но, очевидно, в его взгляде на проблему были свои оттенки.

– Значит, и не поймешь, – вздохнул полковник. – Только все ты понимаешь, но слишком самоуверен…

– Игорь Васильевич?!

– Поговорю с ней я, – отрезал Корнилов.

Семен понял, что спорить бесполезно, и с нарочитым смирением склонил голову.

– Ну и тип ты, Бугаев! – поморщился Игорь Васильевич и подумал о том, что из–за своего острого языка и постоянного легкого налета бравады Семен вечно числился в молодых и недостаточно серьезных, хотя по части серьезного отношения к делу с ним мало кто мог сравниться. Ну а что касается возраста, то он, как говорится, был мужчиной средних лет: готовился к своему сорокалетию.

– Как ты думаешь, – продолжал полковник, – куда могла твоя знакомая идти с вещевым мешком?

– В том, что она на волейбольную поляну шла, товарищ полковник, у меня нет сомнений. Но зачем? И почему с мешком? Не за рваной же чужой сеткой!

– А почему ты уверен, что она на поляну шла? – поинтересовался Корнилов. – Что там за поляной?

– Лес. Лесопарковая зона. Может, она за грибами шла?

– А за лесом что? – не обратив внимания на упоминание о грибах, настаивал Корнилов. – Не тянется же лес до самой Вологды!

– Вот что за лесом, я не выяснил, – виновато сказал Бугаев. – Мы же сразу в машину сели и к Шитикову поехали.

– Потом бы мог поинтересоваться. – Полковник смотрел на Семена строго. – А то уцепился за версию, что женщина за сеткой шла, и попался, как мальчишка. У меня на выяснение, что там, за лесопарковой зоной, ушло полторы минуты. Снял трубочку, – он показал на телефон, – и получил информацию о существовании деревни Лазоревки. У Елены Сергеевны, может быть, в этой деревне родственники проживают. Или она там дачу снимает…

– С дачей дело сложное, Игорь Васильевич. Зарплата у этой Лены маленькая, – сказал Бугаев. – Теперь о родственниках. Наверное, дорога через лесопарковую зону – не самая близкая до Лазоревки? Местные жители, скорее всего, другим путем добираются?

– Правильно, – кивнул Корнилов. – Это я выяснил. За те же полторы минуты. Туда ходит автобус.

«Все–то вы знаете», – хотел пошутить Семен, но сдержался. Таких вольностей он себе не позволял.

– Сеня! – вдруг сказал Корнилов. – Ты сказал, что зарплата у Елены Сергеевны маленькая. А на курорты она ездит. Да еще дважды в год. А что если… – он задумчиво посмотрел на Бугаева. – Ты на стадионе давно был? На футболе?

– Давно. Лет десять назад. Когда Павла Лысого там задерживал.

– А я недавно, – с каким–то даже вызовом сказал Корнилов. – Ты представь себе такую картину – матч еще не кончился, а старуха уже пустые бутылки собирает. С огромной кошелкой… И приличная старуха. Чистенькая. Думаешь, бутылки плохой приработок?

– Уж очень неожиданный вариант! – покачал головой Бугаев.

– Неожиданный – не означает неправильный, – Корнилов откинулся назад, сцепил руки на затылке. Улыбнулся: – Ты мне докладывал о том, что мешок у этой дамочки весь сладеньким пропах. И о том, что на поляне ничего, кроме лимонада да пепси–колы, не пьют. Вот и получается…

– Неужели она бутылками промышляет?! – с осуждением сказал майор.

11

…Терехов встретился взглядом с Бугаевым и закрыл глаза. Семен осторожно присел на стул рядом с кроватью.

– Пять минут, – напомнила медсестра и вышла из палаты.

Семен огляделся. Больничная обстановка действовала на него угнетающе. Особенно капельница, от которой он старательно отводил глаза.

– Ну как ты, Миша? – спросил Бугаев, когда за сестрой закрылась дверь.

Терехов молчал. Его красивое лицо, и в обычное–то время бледное, было совсем белым, нос заострился.

– Ну что ж, молчи, – спокойно сказал Семен. – Значит, на первый раз помолчим пять минут. На второй, глядишь, уже десять минут молчать будем. А потом, Миша, ты с постели встанешь, времени у нас на встречи прибавится. Можно сказать, и расставаться не будем.

Терехов не открыл глаз, не проронил ни слова.

– А ведь тот, кто ножичком тебя пырнул, наверное, и не мечтает с тобой свидеться. А придется. Даже и без твоей помощи.

– Семен Иванович, – совсем тихо, не открывая глаз, сказал Терехов. – Я говорить не буду. Точка. Вы меня знаете.

– Плохо я тебя знаю, – грустно сказал Бугаев. – Поверил тебе два года назад, а выходит, зря…

Веки у Гоги слегка дрогнули. Семен посмотрел на часы: пять минут истекли.

– Ну что ж, Миша, выздоравливай поскорее. – Он поднялся со стула. Сестра уже стояла в дверях палаты. – Надумаешь поговорить – скажи врачу. Сразу приеду.

Бугаеву не терпелось узнать, как поведет себя Терехов, когда он скажет ему про отпечатки пальцев и шкатулку с драгоценностями, но при нынешнем состоянии Гоги делать этого было нельзя.

12

«Трудный предстоит разговор», – подумал Игорь Васильевич, приглядываясь к Травкиной. Чувствовалось, что женщина напряжена до предела – несколько шагов от дверей до кресла она прошла деревянной походкой, словно ноги плохо ей подчинялись. И глаза у нее были тревожные, а руки машинально одергивали то простенькую шерстяную кофточку, то джинсовую юбку. «Молодец Бугаев, фоторобот составил один к одному», – отметил полковник.

– Елена Сергеевна, мы от вас ждем помощи, – Корнилов решил не начинать с вопросов о том, зачем ей понадобилась мистификация с сеткой и побег от Бугаева. – – От меня? Помощи? – она произнесла эти слова почти равнодушно. – А я убеждена, что разыскивали меня совсем по другому поводу.

Она сама напрашивалась на разговор о бегстве. Не хотела терзаться ожиданием, знала, что рано или поздно ее об этом спросят.

– Для меня сейчас важна ваша помощь, – сказал полковник. – А про вчерашнее недоразумение поговорим потом.

– А вас не интересует, что важно сейчас для меня? – глаза у нее оставались холодные и колючие. Корнилов чувствовал, что женщина готова расплакаться, и миролюбиво сказал:

– Я согласен на все.

– Получилось – глупее некуда, – Травкина опустила голову. – Вы только не думайте, что я выкручиваюсь. Вы знаете, где я работаю?

– В библиотеке.

– А какая зарплата у библиотекаря, знаете?

– Я думаю, небольшая…

– Правильно думаете! – она подняла голову и посмотрела на Корнилова с вызовом. – У меня высшее техническое образование, свои запросы… – Елена Сергеевна вдруг махнула рукой: – К чему я это все говорю?! И совсем не о том! – Она задумалась и минуты две молчала, глядя в окно. Корнилов не торопил.

– Я собираю бутылки, – сказала женщина, – и сдаю. И получаю за это деньги. Знаете, сколько бутылок можно собрать вечером? Если бы не местные старухи, озолотиться можно. – Голос ее зазвенел.

– Елена Сергеевна, зачем вы рассказываете мне об этом? Зачем нервничаете? – остановил ее Корнилов. – Это ваше личное дело, это никого не касается…

– Касается! – упрямо сказала Травкина, и лицо ее болезненно сморщилось. Она сразу стала похожа на старушку, обиженную, своенравную старушку. – Вам же хочется знать, почему я солгала про сетку, почему сбежала? Хочется! Я знаю.

– Я об этом догадывался, – сказал Корнилов.

– Правда? – лицо Елены Сергеевны разгладилось. Она словно обрадовалась. – Вы догадывались, что я со стыда сгорела и поэтому сбежала? И ничего плохого обо мне не подумали?

– Нет, не подумал. Вот Семен Иванович – майор, который помогал вам сетку снимать, обиделся. Он не привык, чтобы от него сбегали, – Корнилов улыбнулся.

Улыбнулась и Елена Сергеевна. Вымученной, жалкой улыбкой.

– Майор! Такой молодой и симпатичный?! Как неудобно, как неудобно… – улыбка сошла с ее лица.

– Давайте переменим тему, – сказал полковник. – В воскресенье рядом с волейбольной поляной был тяжело ранен человек…

Ничто не дрогнуло у нее в лице.

– До следующего воскресенья долго ждать, а преступник разгуливает по городу с ножом в кармане.

– С ножом?

– Да, с ножом. И каждую минуту можно ожидать, что этот нож опять поднимется. Елена Сергеевна, вы, наверное, многих игроков знаете. Может быть, у вас есть чьи–то адреса, телефоны?

– Есть, – она ответила автоматически, сосредоточенно думая о чем–то своем. – Несколько телефонов я помню. Знаю, где работают две женщины. Это вам пригодится?

v Корнилов кивнул.

– Посмотрите для начала фотографии. – Он достал из стола пачку снимков, передал Травкиной. – Может быть, найдете знакомых?

Она рассеянно перебрала фотографии, все еще не в состоянии отрешиться от какой–то мучившей ее мысли, Протянула Корнилову фото Гоги:

– Этот парень иногда у нас играет. Зовут его Миша.

– А что–нибудь еще вы о нем знаете?

– Хороший игрок, его даже в команду мастеров берут.

– У вас там и мастера есть? – удивился полковник.

– Конечно. Несколько человек когда–то играли в сборной города. Мастера спорта.

– Ну а с кем дружит этот Миша?

– Какая дружба, если люди встречаются раз в неделю, а то и реже? Поиграют и разбегутся в разные стороны. У женщин иногда находятся общие интересы – вязанье, новые выкройки. А у мужчин? На поляне ведь, кроме минералки и лимонада, ничего не пьют. – Она залилась краской, наверное, вспомнив про бутылки.

– В какой команде в воскресенье играл Миша? – спросил полковник.

– Не знаю. Могу сказать, что у мастероз на площадке его не было. Если у них комплект, то никого не берут.

– Но вы его видели?

– Видела. Он рано приехал. Пока народ собирался, поиграл в кружке. – Она задумалась: – Потом я видела, как он ел.

– Один?

– Нет. Володя Матвеев с ним сидел и еще какой–то мужчина.

– А этот Володя Матвеев где работает?

– Врач–стоматолог. В платной поликлинике на Скобелевском проспекте.