Текст книги "Пропавшие среди живых. Выстрел в Орельей Гриве. Крутой поворот. Среда обитания. Анонимный заказчик. Круги"

Автор книги: Сергей Высоцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 50 страниц)

Новицкий, услышав это, сказал:

– Не доверяете мне свои секреты. – Сказал, казалось, шутливо, но Игорь Васильевич уловил в его голосе нотки обиды.

– Да что ты, Николай Николаевич, какие тайны?! Мы только пошепчемся со старшим лейтенантом немного. Пока ты занят. Я тебе потом все доложу.

Когда Новицкий ушел, участковый осторожно поднял брезент. Меловой силуэт был нарисован не слишком умело. Человек скорее походил на птицу, широко раскинувшую крылья, и от этого рисунок казался более зловещим. Около маленького эллипса, изображавшего голову, все еще темнело большое пятно.

Подполковник, задрав голову, долго всматривался в зияющую дыру разрушенного купола. Голубое небо было подернуто, словно изморозью, неподвижной пленкой перистых облаков.

– Залезать тут нелегко, – сказал Мухин.

– Не пробовали?

– Нет.

Они вышли из церкви в парк. Новицкий со сторожем сидели поодаль от церкви на бревнах. Художник сосредоточенно колдовал над иконой. Увидев Корнилова, он крикнул:

– Игорь Васильевич, мы вам не нужны? А то удалимся на пару часиков.

– Удаляйтесь, – махнул рукой подполковник. – Только не дольше. Где вас искать?

Новицкий посмотрел на сторожа. Тот сказал:

– Ко мне заглянем. Филиппыч–то знает. Тут рядышком, за парком, у прогона.

Корнилов с Мухиным обошли вокруг церкви. Все заросло крапивой, лопухами.

– Вот и лестница, – показал Владимир Филиппович. – От скотного двора он ее принес.

– А где этот скотный двор?

– За парком. Не то чтобы далеко, а с километр будет.

Корнилов нагнулся, попробовал поднять лестницу. Она была тяжелой. «Интересно, – подумал он, – как же этот парень тащил ее один?» Он поднял лестницу за середину. Лестница была длиннющая, и подполковник с трудом удерживал ее, слегка балансируя. Бросив лестницу, он сказал участковому:

– Может, я такой слабосильный…

Старший лейтенант подошел, тоже поднял.

– Тяжеловата. От скотного двора ее на весу не принесешь. Волочил, наверное.

– Вот то–то и оно. Искали след?

Мухин виновато развел руками.

– Пошли, – сказал Корнилов. – Показывайте дорогу.

Они внимательно, шаг за шагом, осмотрели весь путь – от скотного двора до церкви. Нигде не было даже намека на то, что здесь волочили лестницу. Только у самого скотного двора, на земле, вытоптанной коровами и еще не засохшей после дождей, была заметна слабая бороздка. Словно бы человек не справился со своей ношей и несколько метров протащил ее по земле.

– Могучий мужик покойник? – спросил Корнилов.

– Да нет, товарищ подполковник. Жидковат, на мой взгляд. Интеллигентного сложения.

Игорь Васильевич усмехнулся.

Они вернулись к церкви.

– Ну ладно, допустим, принести лестницу у него пороху хватило. А поднять вверх? – Подполковник внимательно разглядывал стену. – Смотрите, на штукатурке царапин не видно.

– Двое было?

Корнилов пожал плечами.

– Не будем гадать. Давайте–ка заберемся наверх.

Они подняли лестницу, прислонили к стене. Но было сразу видно, что до купола она не достанет.

– Придется поднимать повыше, – сказал Корнилов. Они осторожно, метр за метром, подавали лестницу вверх. Когда, по прикидке подполковника, с последней перекладины уже можно было бы перелезть на купол, лестница стояла к стене под острым углом, почти вертикально. «Неосторожное движение, – подумал Игорь Васильевич, – и можно опрокинуться».

– Ты, Владимир Филиппович, держи лестницу покрепче. Неровен час, уронишь начальство.

За работой незаметно он перешел с участковым на «ты». Когда подполковник полез вверх, лестница слегка вибрировала. «Ночью, наверное, не так боязно, – подумал он. – Не видно, что под ногами».

С последней перекладины можно было, подтянувшись за изогнутую железяку каркаса, перебраться на кирпичную основу купола. Корнилов, придерживаясь за лестницу, неловко снял пиджак и, крикнув Мухину: – Держи, Владимир Филиппович, – кинул вниз. Распластавшись, словно ковер–самолет, пиджак упал прямо на подставленную участковым руку.

Наверху, на поросших мхом, травой и крошечными березками кирпичах валялась еще не развернутая веревочная лестница, одним концом привязанная к железному пруту разрушенного купола. Корнилов внимательно осмотрел узел и осторожно, не развязывая, снял его с прута. На внутреннем краю купола большой кусок мягкого, словно бархат, зелено–рыжего мха был содран, обнажив слой земли.

Когда Корнилов слез на землю и протянул старшему лейтенанту лестницу, Мухин покраснел.

– Мох там наверху, – сказал подполковник, не обращая внимания на смущение участкового, – как на болоте. Нога у Барабанщикова, наверное, соскользнула. Вы, когда церковь осматривали, не нашли кусок мха?

– Нашел, товарищ подполковник, – краска медленно сходила с его загорелого лица. – Подумал, что с ящиками занесли.

– У вас что, клюкву на болоте в ящики собирают? – пошутил Игорь Васильевич и тут же пожалел. Участковый совсем расстроился.

– Не огорчайся, Владимир Филиппович, ты свое дело сделал. А за чужие огрехи не переживай. Это ваши гатчинские сыщики, наверное, высоты боятся! Или поленились. – Он отряхнул брюки, надел пиджак. Крикнул водителю, читавшему в машине: – Саша, никто на связь не выходил?

Тот мотнул головой.

– Давай мы с тобой, товарищ участковый, посидим на бревнышках, умом пораскинем. Похоже, все–таки один человек здесь орудовал.

– А как же машина? – спросил Мухин, усаживаясь рядом с подполковником. – Сама за два километра уехала?

– Ты рассказывал мне, что девчушка со своим кавалером эту машину у церкви видели?

Участковый кивнул.

– Ну а тот, кто на машине приехал, он что, слепой? Он ведь тоже ребят видел. И решил от греха подальше машину спрятать. Зачем ей тут маячить, когда он станет по лестнице лазить? Это раз. А два – когда я по лестнице лез, то царапины на стене все–таки увидел. Это снизу мы их разглядеть не смогли. Значит, парень поднял и прислонил лестницу к стене, как полегче было, невысоко, а потом двигал ее вверх. Ну и третье – самое важное… Я мог бы и раньше подумать об этом, но на месте всегда начинаешь лучше соображать. Реальнее все себе представляешь. Самое главное – пистолет. Пистолет у Барабанщикова в кармане остался. Знал о нем сообщник? Если был такой? Конечно, знал. Вместе ведь на дело собирались. Так что же, знал и нам оставил? Пистолет–то – первая улика! Из него человека убили. И сообщник уходит, про него позабыв? Так не бывает.

– Я, товарищ подполковник, рассуждал так: один из них вниз обвалился, на окрик не отзывается, вытащить его невозможно, второй и сдрейфил. Сгоряча сел в машину, а когда отъехал, то сообразил, что с ней не сегодня–завтра попадется. И бросил.

– А ключи–то от машины в кармане у Барабанщикова нашли, – улыбнулся Корнилов. – Про это ты забыл, товарищ Мухин? С лестницей–то ему ничего не стоило вниз спуститься. Проверить, жив ли сообщник, оружие забрать. И уехать. На машине. И бросил бы он ее где–нибудь подальше. Чего ему на ночь глядя пешком топать, в электричках мелькать. Мог бы даже доехать на машине и до города – и концы в воду. А еще лучше – поставить ее около хозяйского дома и права из «бардачка» забрать. Вот уж тогда мы вряд ли узнали бы, кто тут у вас разбился.

– Слишком уж умный преступник у вас, товарищ подполковник, получается, – сказал Мухин и покраснел от своей смелости.

Корнилов расхохотался:

– Это ты верно подметил, Владимир Филиппович. Но уж такая у меня привычка. За дураков я их никогда не считаю. Правда, и без курьезов не обходится. Искали мы как–то одного рецидивиста, только что вышедшего из колонии и уже взявшегося за старое. Сидим, рассуждаем с ребятами в управлении и так и эдак. Как бы он повел себя в одном случае, в другом, домысливаем за него. А он, пока от нас в лесу скрывался, использовал в одном большом деле справку, которую ему в колонии выдали. Можешь себе представить? Все в этой справке – фамилия, имя, отчество, по какой статье осужден…

Они долго смеялись, а потом Корнилов сказал серьезно:

– Но вообще–то, Владимир Филиппович, преступника никогда нельзя в дураках числить. В два счета просчитаешься.

Вернулись Новицкий и Прохор Савельевич, Корнилов спросил у сторожа:

– В последнее время никто к вашей церкви не проявлял интереса?

– Было. Нынче прямо поветрие какое–то. По домам шастают, у старух иконы торгуют. Тьфу, проклятые! – Он зло сплюнул. – И ко мне наведываются. Покойника–то я не припомню. Не видал. А разные другие заходили. «Открой, Савельич, храм, дай поглядеть, нет ли чего интересного!»

– Показывали?

– Если серьезные люди – показывал. Чего не показать? А шантрапе от ворот поворот. Эти все на рубли норовят мерять.

– А из серьезных что за люди приходили?

– Из города приезжали. Художник один со студентами. Лихачев фамилия.

– Юрий Никитич! – сказал Новицкий. – Знаю, знаю. В Репинском институте руководит мастерской портрета. Хороший художник.

– Обстоятельный гражданин, – подтвердил сторож. – Я им все показал. Один ученый еще был, запамятовал фамилию. В позапрошлом годе раза два Михаил Игнатьевич захаживал. Дачник орлинский. Теперь большой начальник по строительству стал. Не приезжает боле. А раньше у Маруси Анчушкиной избу снимал несколько лет подряд.

– Михаил Игнатьевич? – насторожился подполковник. – Михаил Игнатьевич… – Это имя ему было знакомо. – А фамилию его не помните?

Баланин покачал головой:

– Нет. Прямо напасть какая–то! Нету памяти у меня на фамилии. Имена всю жисть помню, а фамилия для меня ровно пустой звук.

– Застанем мы эту Марусю, если сейчас подъедем?

– Ее в любое время застанешь. Вроде меня калека. Хромоножка. Весь день на огороде торчит.

Фамилия Марусиного дачника была Новорусский.

– Интересный дед Прохор Савельич, – рассказывал Новицкий, когда они возвращались в Ленинград. – На вид–то совсем простяга, а умница. Льва Николаевича Толстого всего прочитал. И ведь с чего начал? Со статей. Я, Игорь Васильевич, честно признаюсь, больше двух страниц толстовских богоискательств прочесть не могу. А старик одолел. Потом и за прозу взялся. Он сам–то верующий. И решил проверить, в чем у Льва Николаевича с верой разлад вышел…

Корнилов вполуха слушал Новицкого, а сам думал о Новорусском. Что это? Простое совпадение? В клиентах у Барабанщикова состоял, «Волгу» имеет, к Прохору Савельичу в церковь наведывался, иконами поинтересоваться. Правда, два года назад. Ну и что? Он вполне мог хаусмайору рассказать об этих иконках. Не специально наводить, а так, между прочим. Помянул как–нибудь в разговоре, а хаусмайор намотал себе на ус. Потом бы Аристарху Антоновичу втридорога сбагрил. «Это все мелочи, мелочи, – останавливал себя подполковник. – Настоящий преступник никогда часто не мелькает, не засвечивается. Да и потом человек все–таки заметный, управляющий трестом. Чего у него общего с этим жульем? Общее–то, пожалуй, есть, – остановил себя Игорь Васильевич, – доставала общий, темная личность, спекулянт. Коготок увяз…»

… – У него дома в шкафу довоенное собрание сочинений Толстого стоит, все девяносто томов. Представляешь? – Николай Николаевич осекся и с укором сказал: – Да ты никак спишь, милиционер? А я распинаюсь…

– Не сплю, Николай Николаевич, – улыбнулся Корнилов. – Слушаю тебя внимательно.

– Слушаешь! – недовольно проворчал Новицкий. – Я тебе про такого интересного старикана рассказываю, а ты… Спит, окаянный. Ну о чем я сейчас говорил?

– Про Толстого.

– Про какого Толстого? Про Льва, Федора, Алексея Николаевича или Алексея Константиновича?

– Про Константиновича, – схитрил Корнилов.

– Ладно, суду все ясно; зуб золотой, сапоги «Джимм» – два года! Продолжай спать.

– Это откуда ты про сапоги «Джимм» знаешь?

– Тебе не понять! Ты никогда шпаной не был.

– А ты был?

– Был. Василеостровским шпаненком. А стал знаменитым художником.

Встречаясь друг с другом, они любили вот так попикироваться, поддразнить друг друга, скрывая за этим грубоватым поддразниванием искреннюю теплоту отношений.

– Честно говоря, я Алексея Константиновича больше всех из Толстых люблю, – сказал Новицкий. – Понимаю, Лев Николаевич – титан, глыба, но чувству не прикажешь… Алексею же Константиновичу я одного только простить не могу – как это он написал про Россию: «Страна у нас богатая, порядку только нет»?

– Что, разве неправильно?

– В том–то и дело, что неправильно! Ведь не об этом порядке в летописи шла речь! – серьезно сказал Новицкий. – Когда князь Гостомысл умер, порядка в наследовании не было. Сыновей у него не было! Вот и обратились к славянским князьям с острова Рюген, которые были женаты на Гостомысловых дочках, – приходите княжить, страна у нас богатая, а наследовать престол некому. А вы, дескать, Гостомыслу родня, раз на его дочерях женаты. Интересно?

– Интересно, – согласился подполковник. – Это ты сам придумал или прочитал где?

– Прочитал. Ты что ж думаешь, я только холсты мажу да водку пью?

Корнилов знал, что Новицкий пил мало. Ссылался на язву, но Игорь Васильевич подозревал, что это просто удобный повод лишний раз отказаться от выпивки. Он и сам при случае ссылался на больные почки.

– Ты, кстати, этюды собирался писать, – спросил он.

– Я портрет Баланина сделал. Пастелью. Ему и подарил. Характерный дед. Я к нему на неделю скоро приеду.

«Эх, – подумал Игорь Васильевич, – счастливый человек. Понравилось ему у старика, приедет на неделю. Рыбу половит, этюдами займется. Да и грибы, наверное, пошли. А мне – утречком к девяти, а когда домой, никто не знает. – И он снова подумал о Новорусском: – Жаль, что я не видел его. Трудно рассуждать о действиях человека, ни разу не посмотрев ему в глаза. Как только это сделать потактичнее?»

– Игорь Васильевич, а как зовут этого горе–коллекционера икон? – спросил вдруг Новицкий.

– Аристарх Антонович Платонов.

– Аристарх, Аристарх… – задумчиво повторил Новицкий. – Редкое имя. И красивое. Я знаю несколько серьезных коллекционеров, но про Аристарха не слыхал. И что, у него хорошая коллекция?

– Иконами вся квартира увешана, а хорошая или нет – какой я ценитель!

– Это ты брось! Каждый человек с мало–мальски развитым художественным вкусом отличит подделку от произведения искусства.

– И милиционер? – хитро усмехнулся Игорь Васильевич, но художник не заметил его усмешки и сказал серьезно:

– В вашем министерстве даже студия художественная есть. Я года три назад на выставке побывал – очень неплохие работы видел. Молодцы милиционеры. – Он задумался на мгновение и тут же, словно вспомнив о давно мучившем его вопросе, спросил:

– Послушай, Игорь Васильевич, а как же так получается – этот Аристарх, ценитель прекрасного – и вдруг в чужой дом залез?

– Об этом тебя бы следовало спросить.

– Нет, правда. Кажется, взаимоисключающие начала: тяга к прекрасному и безнравственные поступки?!

– Если бы знать, на чем основана эта тяга к прекрасному, – задумчиво сказал подполковник. – А то ведь и так бывает – один гонится за модой – его тщеславие одолело, другой решил, что так удобнее свои капиталы прирастить, третий вообще «коллекционирует» все, что плохо лежит. А еще скажу я тебе, Николай Николаевич, ты только не осуждай меня за примитивизм, эстетическое развитие не может восполнить пробелы в нравственном воспитании. А у нас часто пытаются одно другим подменить. Художественная самодеятельность, кружки по интересам. Каких только студий для молодежи не организуют и считают, что этого достаточно, чтобы выросли хорошие, честные люди. Нет, дорогой товарищ художник. Этого мало. Помнишь автомобильное дело? Один из участников шайки был мастер спорта. А девица… – как ее звали?! – Он на секунду задумался. – Лаврова! Помогала фальшивые документы готовить. А в свободное время пела в ансамбле.

– Это ж капля в море! Единицы!

– Я и не говорю, что таких людей много. Но есть! Несколько лет назад обокрали музыкальный магазин в пригороде. Так ворами оказались подростки из самодеятельного джаза при Доме культуры. – Корнилов покосился на Николая Николаевича и спросил: – Что молчишь? Не нравится тебе моя доморощенная теория? Ну вот. И начальству моему не нравится. Говорят, что я недооцениваю роль эстетического воспитания в формировании коммунистической нравственности. А откуда возьмется эта нравственность, если парня дома не воспитали? С самого раннего детства. Если он в школе слышит одно, а дома другое. А еще хуже – когда слышит одно, а видит другое. Отец ему говорит – воровать нельзя, а сам по вечерам собирает цветной телевизор из ворованных деталей. – Он в сердцах хлопнул кулаком по колену. – Ладно! Разговорился я.

– Да уж, редкий случай, – засмеялся Новицкий. – Из тебя обычно слова клещами не вытянешь. Значит, по–твоему, этого Аристарха в детстве плохо воспитывали?

– Все сложнее, все сложнее, – сказал Корнилов, отрешенно вглядываясь в раскинувшееся вдоль дороги поле с голубой каймою леса на горизонте. Два трактора пахали землю. В огороде у одинокого домика девочка в красном платье жгла картофельную ботву. Неожиданно подполковник повернулся к Новицкому. – Знаешь, мне о человеке много говорят детали. Не слова, не характеристики. Не лицо, хотя я считаю, что в теории Ломброзо много верного. А вот незначительная деталь может вдруг открыть самое сокровенное в человеке. Самое характерное, самое глубинное. Особенно, если человек в это время наедине сам с собой. Возьмем того же Платонова. Мне наш инспектор рассказал. Когда Аристарх залез в дом к Барабанщикову, снял со стены и положил в «дипломат» иконы, то огляделся, открыл бар, выпил стакан коньяка. Лежали в баре сигареты американские. Он и эти сигареты взял. Есть за этим характер?

– Да уж, – покачал головой Новицкий. – Большой эстет товарищ Аристарх.

Остальную дорогу до города они ехали, не проронив ни слова.

20

У хаусмайора Барабанщикова была обширная клиентура. Уже два дня сотрудники Корнилова занимались разговорами, а список все разрастался и разрастался. В нем красовались фамилии нескольких актеров, поэта–сатирика, директора Дворца культуры, инженеров. В поле зрения милиции попали бармен из интуристской гостиницы и заведующий секцией большой аптеки. С ними предстоял еще особый разговор – подполковник считал, что именно через этих людей Олег Анатольевич доставал для своих клиентов импортные сигареты, джин, виски и дефицитные лекарства. Многие из «подопечных» хаусмайора имели автомашины, несколько человек – «Волги». По разрешению прокурора, осторожно, чтобы не обидеть владельцев, инспекция ГАИ проверила отпечатки протекторов этих «Волг». Ни один не совпал с парголовскими. Да и никто из владельцев этих автомашин не вызывал особого подозрения. Проверку провели только затем, чтобы, по выражению Семена Бугаева, «закрыть тему», не беспокоить людей еще раз. Но до сих пор сотрудники уголовного розыска не могли напасть на след владельца «Волги» – мастера из безвестного ателье. Кроме Новорусского, никто из клиентов хаусмайора больше о нем не упоминал. Мать и сестра Барабанщикова, приехавшие из деревни на похороны, о делах Олега Анатольевича вообще понятия не имели и друзей его не знали.

Корнилов попросил сотрудников обзвонить клиентов Олега Анатольевича и попытаться выяснить, не прибегал ли кто–либо из них к помощи покойного при шитье костюмов или починке телевизоров. Правда, это была та область бытовых услуг, где люди вполне могли обойтись без посредничества услужливых ловкачей.

– Предупреждаю. В общении с этими людьми у вас одно оружие – вежливость, – напутствовал подполковник инспекторов, строго глядя на Семена Бугаева. Новорусский позвонил–таки Селиванову и пожаловался на то, что капитан якобы разговаривал с ним грубо. Правда, когда Селиванов предложил ему написать жалобу, управляющий трестом отказался. И даже пробормотал нечто маловразумительное о молодости Бугаева и нежелании портить ему карьеру. Корнилов в разговоре с Селивановым взял Семена под защиту, но сейчас, на совещании, посчитал нужным для профилактики сказать: – Наскоком ничего не добьешься. Человек замкнется, ощетинится… Или испугается так, что все забудет.

– Такого, как Новорусский, если не испугаешь, так ничего не добьешься, – себе под нос пробормотал Бугаев, но подполковник услышал и с укоризной покачал головой.

– По части такта и вежливости вы, капитан, самое слабое звено в аппарате уголовного розыска.

– Да вежливым я был, товарищ подполковник. Аж самому противно. – В голосе Семена слышалась обида.

– Ладно, ладно, Бугаев, – примирительно поднял ладонь Игорь Васильевич. – Я знаю, что за рамки вы не выходили, но прошу быть еще осторожнее.

«Если бы я не намекнул этому управляющему о моральной ответственности, никогда бы я и не узнал о мастере из ателье», – подумал Бугаев и попросил:

– Только пускай звонит Новорусскому кто–нибудь другой.

– Вы будете звонить, – отрезал подполковник.

– Товарищ Бугаев, у меня только и забот, что заниматься воспоминаниями о вашем Барабанщикове, – сердито сказал Новорусский, выслушав вопрос капитана. – Проблему считаю исчерпанной. – И повесил трубку.

«Наверное, намылили ему в Госстрое шею за то, что плохо строит», – со злорадством подумал Семен.

Не дало результатов повторное обращение сотрудников и к остальным клиентам. Правда, жена актера Солодовникова сообщила Володе Лебедеву, что хаусмайор помог ей сшить каракулевую шубу в скорняжной мастерской на Московском проспекте. Даже назвала мастера–скорняка – Павла Аркадьевича Гиревого. Когда Лебедев приехал в ателье, то оказалось, что Гиревой год назад ушел на пенсию.

– Вы не скажете, – спросил Лебедев у заведующей ателье, маленькой пухлой, словно моток шерсти, женщины, – у Павла Аркадьевича есть личная машина?

– Личная автомашина? – Заведующая ателье так удивилась, словно лейтенант спрашивал о персональном самолете. – Помилуйте, Гиревому восемьдесят лет. Он и на пенсию ушел потому, что трясучка его одолела.

– И никогда не было? – на всякий случай поинтересовался Лебедев.

– И не было. У него восемь внуков.

Когда поздно вечером Игорь Васильевич в очередной раз просматривал записи бесед сотрудников с клиентами Барабанщикова, он обратил внимание на то, что в трех из них шла речь о помощи, которую оказывал Олег Анатольевич в автомобильных делах. Устраивал машину без очереди на ремонт, на техосмотр, помогал достать шипованную резину и запчасти. «Ну, запчасти и резину он мог доставать в магазине, – подумал Корнилов. – А остальное на станции обслуживания. И на след Аристарха Антоновича Бугаева навели на станции обслуживания. Там ведь тоже мастера есть. А Новорусский мог ошибиться, сказав, что слышал о мастере из ателье».

Корнилов снял трубку, набрал домашний номер Бугаева. Длинные гудки свидетельствовали, что капитан по вечерам дома не засиживался.

«Жаль, – подосадовал Игорь Васильевич. – Сейчас бы мы с Семеном пораскинули пасьянс». Подполковник не любил, когда непредвиденные обстоятельства заставляли его бездействовать. Он посмотрел на часы – было половина девятого. Корнилов встал, подошел к открытому окну. На улице уже темнело, но фонари еще не зажглись. Город утонул в густой сиреневой полутьме. Воздух был теплым и сухим, что редко бывает в сентябрьские дни в Ленинграде. Игорь Васильевич позвонил жене, спросил:

– Может, пройдемся?

– И я хотела тебя пригласить, – весело отозвалась Оля. – Такая погода чудная.

– Хорошо! Я выхожу. – Он положил трубку.

У них была традиция – если Корнилов заканчивал работу не слишком поздно и Оля не дежурила в поликлинике, то он выходил с Литейного пешком. Всегда по одному и тому же маршруту. По Кутузовской набережной к Кировскому мосту. Жена шла навстречу, с Петроградской. Чаще всего они встречались у Летнего сада. Иногда даже спорили, где встретятся сегодня. Игорь Васильевич хитрил – вышагивал побыстрее и поджидал Олю недалеко от горбатого мостика через Фонтанку…

Корнилов шел по набережной и думал о бригадире Платонове со станции обслуживания. «Что же получается, в разговоре с Бугаевым он даже не смог вспомнить фамилию Барабанщикова, направил Семена к Аристарху. А ведь по делу получается, что с Барабанщиковым он должен был быть хорошо знаком. Хаусмайор на эту станцию машины своих клиентов пристраивал. И на ТО, и в ремонт. Не мог он миновать Платонова. Может быть, когда приехал Бугаев, Платонов испугался, что все эти «пристройки» обнаружатся. И среди них – левая работа? – Он поморщился, словно раздавил во рту клюквину. – Как это я раньше об этом не задумывался? Но почему Платонов назвал Аристарха Антоновича? Догадывался, что рано или поздно все обнаружится, и решил отделаться полуправдой? И оттянуть время? На что? Чтобы пошарить на даче у хаусмайора? Или он был уверен, что у Аристарха мы ничего о хаусмайоре не узнаем? Откуда такая уверенность? Хорошее знание психологии? Или он о связях Аристарха с Барабанщиковым такое знает, что нам и не снилось? – В этой цепочке все складывалось логично и слишком гладко, а такая гладкость подполковника всегда настораживала. – Пока еще мало оснований подозревать человека. Но проверить, детально проверить эту версию тоже нужно».

Они встретились с Олей у Летнего сада.

– Ты, Игорь, совсем рассеянным стал, – сказала жена. – Иду навстречу, улыбаюсь, а он смотрит в упор и не видит! Какие заботы одолели?

Корнилов виновато улыбнулся.

Когда они пришли домой, он снова позвонил Бугаеву. На этот раз капитан отозвался.

– Семен, у этого бригадира Платонова с тэо есть «Волга»?

– Есть, Игорь Васильевич! – радостно отозвался Бугаев. – Я об этом сегодня тоже подумал.

– Поздно подумал.

– Ездил на станцию. Взглянул одним глазом на машину. Серого цвета, почти новая, но вот протекторы…

– Ты что, брал отпечатки протекторов? – насторожился подполковник.

– Нет, Игорь Васильевич. Я законы знаю. Только взглянул издалека – протекторы старые, изношенные, а в Парголове отпечатки совсем как от новых. Только если человек на станции техобслуживания работает, поменять резину для него – раз плюнуть.

– Я всегда тебя сообразительным считал.

– Этот Платонов, хоть и бригадир, но с машинами дело имеет. Как в хоккее – играющий тренер. Наверное, его хаусмайор имел в виду, когда Новорусскому о мастере с «Волгой» говорил. Может, попросим у прокуратуры разрешение на произведение обыска?

– Не торопись! – Корнилов повесил трубку.

Весь вечер Платонов не выходил у него из головы.

…Последние год–два Игорь Васильевич вдруг почувствовал, что здоровье у него стало никудышным. Первым звоночком была бессонница. Долгие годы находящаяся в состоянии наивысшего напряжения нервная система предъявила ему свой счет. Раньше, даже после сложного розыска, после опасной операции по задержанию Корнилов приходил домой, ужинал и, отдохнув полчаса, мог засесть за разработку нового дела, за доклад, с которым предстояло выступать. Теперь он ловил себя на том, что иногда по часу, по полтора сидит перед телевизором, который еще недавно считал общественным злом. Сидит, плохо вникая в происходящее на экране. По–прежнему он хорошо засыпал, едва коснувшись головой подушки. Но после двух – обязательно после двух, даже если он ложился в час, – Игорь Васильевич просыпался и по нескольку часов лежал с открытыми глазами. В голову чаще лезла чепуха, мелкие неприятности, воспоминания о том, что забыл кому–то позвонить, не предупредил кого–нибудь из сотрудников о предстоящей командировке. И позвонить и предупредить было еще не поздно и завтра, но ночью Корнилову эти мелкие неурядицы казались непоправимыми.

Иногда он начинал прислушиваться к тому, как бьется сердце. Он никогда не был мнительным, но теперь вдруг начинал ощущать, как сердце постепенно ускоряет свой ритм. Игорь Васильевич начинал считать пульс. Тихонько, чтобы не разбудить жену, он вставал, шел на кухню, где висел маленький, год от года заполнявшийся пузырьками и таблетками шкафчик с лекарствами, отсчитывал тридцать капель валокордина, наливал воды из–под крана, выпивал и, усевшись за стол, принимался за первую попавшуюся книжку.

Часто по ночам Корнилова мучили сомнения о том, правильно ли он поступил, закручивая очередной розыск, не взял ли он на подозрение ни в чем не повинных людей, не повредят ли этим людям его подозрения.

Обладая такими редкими качествами, как дар предвидения, обостренная интуиция, Корнилов не то чтобы не доверял своим способностям, но постоянно держал их в узде, осаживал сам себя. Старался никогда не отрываться от полученных в ходе розыска фактов. Наверное, эта раздвоенность тоже не лучшим образом отзывалась и на его здоровье, и на его характере, но поступать иначе он не мог. Он не мог похвастаться, что за всю свою долгую работу в уголовном розыске не делал ошибок. Первые годы ошибки делал чаще, но так как он был молодым работником, занимал невысокие должности, то люди, работавшие рядом, его более опытные товарищи, его руководители помогали ошибки исправлять. Даже просто не позволяли некоторые из них совершать. С годами, с опытом ошибок у Корнилова стало очень мало. Но уж если он их допускал, то исправлять их было значительно труднее. Теперь и к опыту, и к должности Корнилова доверие неизмеримо выросло. Его слова, его действия пользовались в Управлении уголовного розыска непререкаемым авторитетом. Но в характере Корнилова имелась счастливая – счастливая для людей, с которыми ему приходилось соприкасаться, – особенность: чем большей властью облекал его закон, тем труднее для него было каждый раз принимать решение. Но особенно мучительны были терзания в, часы бессонниц, когда вспоминал он одно, казалось бы, из самых простых своих дел, обернувшееся трагедией. Было это лет пятнадцать назад. Старший инспектор уголовного розыска Корнилов недавно получил звание капитана…

Игорь Васильевич проснулся за минуту до того, как должен был зазвонить будильник. Протянул руку, привычно щелкнул выключателем настольной лампы и зажмурился. Подумал: «Зря я согласился ехать на охоту. Спал бы в теплой постели. Впереди два выходных…» Он не успел помечтать о том, чем занялся бы в свободное время, в этот момент будильник тихо звякнул, предупреждая, что сейчас последует громкое простуженное дребезжание. Корнилов вскочил с кровати и нажал кнопку будильника, чтобы упредить это дребезжание и не разбудить мать.

Вещевой мешок, ружье и патронташ он собрал с вечера. Мать оставила ему в термосе кофе. Быстро умывшись, Игорь Васильевич сделал бутерброд, налил в чашку кофе. Кофе простоял ночь в термосе, сделался безвкусным, немного остыл, а Корнилов любил горячий. И он, предчувствуя, что все эти два дня его ждут сплошные неудобства, еще раз пожалел о том, что затеял эту поездку на охоту. Но уж очень соблазнительно звучало: охота на медведя! Игорь Васильевич никогда на медведя не охотился, да и вообще за последние годы ни разу не брал ружья в руки.

Три дня назад Корнилову позвонил его приятель Василий Плотников.