Текст книги "Пропавшие среди живых. Выстрел в Орельей Гриве. Крутой поворот. Среда обитания. Анонимный заказчик. Круги"

Автор книги: Сергей Высоцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 50 страниц)

– Ого! – сказал подполковник. Эту куртку он видел впервые.

Бугаев расплылся в улыбке. Спросил с ноткой самодовольства:

– Нравится, товарищ подполковник?

– Неплохо. Что–то, Сеня, ты стал последнее время пижонить. Семья на даче, сам в одиночестве… Кольцо обручальное почему–то снял.

– Да я его никогда не ношу! – горячо возразил Бугаев. – Не нравятся мне мужики с кольцами.

Подполковник и сам скептически смотрел на тех мужчин, которые носят обручальные кольца. А щеголей с перстнями презирал и вовсе.

– Нет, правда, товарищ капитан, уж очень вы за своей персоной следить стали. Раньше проще были.

– Игорь Васильевич, это вы виноваты. – Лицо у Семена стало лукавым. – Жена мне сколько раз говорила: посмотри, каким пижоном твой начальник ходит, а ты у меня вечно расхристанный. Я и внял голосу народа.

Корнилов едва не поперхнулся дымом от сигареты. Хотел что–то сказать, но только головой повертел. Чуть отойдя, спросил ворчливо:

– Где это твоя жена меня видела? На концерте по случаю Дня милиции? Тоже мне, нашла пижона… Ладно, мы с тобой еще разберемся. Ты вот что скажи: кольцо, принесенное Гориной, где?

– Передал следователю.

– Эх, поторопился, – огорченно сказал Корнилов. – Надо было еще со специалистами посоветоваться: где оно могло быть куплено?

Бугаев вытащил из кармана записную книжку, раскрыл ее и быстро прочел:

– Куплено скорее всего в Греции. Афины или Пирей. Фирма «Кастропулос и К°», фирма по продаже драгоценностей. Стоимость от трех с половиной до четырех тысяч долларов. Могу и в драхмах…

Подполковник, улыбаясь, махнул рукой.

– В драхмах не надо. Молодец, сам догадался. А я, похоже, очень постарел за последнее время. Совсем забыл тебе сказать об этом.

Бугаев сиял.

– Ну и как ты думаешь, Семен, откуда у советского старпома могут быть четыре тысячи долларов?

Бугаев улыбнулся.

– Будто сами не знаете!

– Скупал валюту? Как рядовой спекулянт…

– Не рядовой, товарищ подполковник, – ехидно сказал Семен. – Тут уж квалификацией пахнет. Скупка валюты – раз, – он загнул палец. – Тайный провоз ее через границу – два. О таком колечке–то в таможенной декларации ведь не напишешь. Вот вам и три.

– Правильно, правильно! – поморщился Корнилов. – Я не хуже тебя законы знаю. О другом хочу сказать – Горин вон какое серьезное письмо в прокуратуру написал! А сам? Неужели так мелко плавал? Не верится.

Игорь Васильевич никак не мог отделаться от какого–то двойственного чувства к погибшему старпому. Постепенно, штрих за штрихом, вырисовывалось перед ним малопривлекательное лицо этого «правдолюбца», но Корнилов привык выносить свой окончательный приговор лишь после того, как имел возможность посмотреть человеку в глаза, встретиться с ним, а встрече с Гориным не суждено было состояться. Бугаев молчал. На лице у него застыла такая презрительная гримаса, что было сразу видно его мнение о покойном старпоме.

Корнилов усмехнулся. Подумал о том, как изменился за последние годы Семен. Порывистый, непоседливый, резкий в своих суждениях, он стал более внимательным и последовательным. Он хоть и остался таким же горячим, но научился не торопиться со своими выводами и скоропалительными суждениями, всегда искренними и не всегда точными. А вот лицо его выдавало. Особенно глаза. Если Бугаев осуждал кого–то, они сразу суживались, становились злыми.

– Непойманный – не вор, Сеня, – сказал Игорь Васильевич, словно отвечая на невысказанное суждение Бугаева.

– Да разве же я возражаю? – меланхолично отозвался капитан. – Только вот деталька одна: он третьего июля куда ехал? На дачу. И колечко с ним. А жена – в Нальчике. Если б он жене кольцо привез – давно бы подарил. В первый день, как из плавания вернулся. – Бугаев безнадежно махнул рукой. – Ну вот… Вез он колечко… А кто с ним в машине? Зонтик–то чей обнаружили? Веры Сергеевны? Ей он и хотел колечко подарить. У себя на даче…

– Тебе бы ворожбой заниматься.

– А что, не логично мыслю? – усмехнулся Бугаев. – Другого–то и не придумаешь. Когда эта дамочка заговорит – вспомните меня.

– Ты же сам жаловался – крепкий орешек.

– Когда–нибудь да заговорит!

– Дело закроют – никто ее и спрашивать ни о чем не будет.

– А я бы спросил, хотя бы из любопытства.

– И я бы, Сеня, спросил. Только… – Он недоговорил. Взял в руки письмо Горина. – У меня вот письмишко одно есть. Тебе из любопытства его прочесть было бы интересно. – Корнилов хотел дать письмо Семену, но вспомнил о просьбе вдовы и, нахмурившись, положил на стол, подумав при этом: «А жаль, что она так написала, письмишко полезно всем ребятам почитать! Ох как полезно!»

Капитан проследил за письмом, но ничего не сказал.

– Ты чем сейчас занимаешься? – спросил его Корнилов.

– Кражами, товарищ подполковник, – деловито сказал Бугаев. – Сейчас на Заневский поеду.

– Ладно. Я в шестнадцать доложу начальству по сорок девятому и тоже подключусь. Хватит мореходами заниматься, пускай они сами в себе разберутся.

– А свидетели, значит, ничего новенького не подкинули? – спросил Бугаев, глаза у него были хитрющие.

Корнилов улыбнулся:

– Подкинут, Сеня, не волнуйся. С минуты на минуту один человек подъедет…

12

Корнилов пришел к начальнику Управления уголовного розыска пораньше, перекинуться парой слов о текущих делах. В кабинете у Михаила Ивановича сидел Еленевский, руководитель одной из групп управления. Вид у него был взъерошенный, сердитое лицо покрыто красными пятнами. «Тут пахнет крупной выволочкой, – подумал Игорь Васильевич. – Наверное, по делу об ограблении пьяных». И не ошибся.

– Вот полюбуйся, – кивнул полковник на Еленевского. – Степан Степанович теорией нынче по горло занят. На оперативную работу времени не остается. У нас по ночам пьяных обирают, а майор лишь теоретизирует, считает, что это даже полезно. Пить, говорит, меньше будут. И виноваты во всем, дескать, сами пьяницы, а не воры. Каков полет теоретической мысли?

– Михаил Иванович, мы же ведем поиски! – обиженно сказал Еленевский. – Люди которую ночь не спят. Но принимать заявление от каждого алкоголика… это же смешно! Накушался до свинства, а мы должны ноги мозолить, его часики, видите ли, разыскивать…

– Товарищ майор! – перебил его полковник. – У вас в распоряжении два дня. Не тратьте время на разговоры. Не найдете воров – поставлю вопрос о вашей профессиональной пригодности.

Еленевский поднялся с кресла и, хмурясь, вышел из кабинета.

– Неплохой мужик, но увалень! – Михаил Иванович покачал головой. – Днем с огнем такого другого не сыщешь. Все сделает в конце концов, но уж очень долго раскачивается.

– Его ребята самокатчиком зовут.

– Самокатчиком?

– Ну да. Он же на службу на велосипеде ездит.

– Да брось ты! – отмахнулся полковник. – Придумаешь тоже!

– Правда, Михаил Иванович. Обрати внимание: в раздевалке желтый с синим велосипед стоит. Его велосипед, Еленевского. И говорят, быстро ездит.

– Но уж про желтый с синим ты присочинил! – Начальник управления смотрел на Корнилова недоверчиво.

Корнилов засмеялся.

– Правда, правда. Его велик все в управлении знают. Гаишники честь отдают. Да, Михаил Иваныч, – перестав смеяться, сказал подполковник. – Надо бы Семена Бугаева на майора представить. Сроки уже вышли, человек он, сам знаешь, энергичный, оперативный, не в пример самокатчику.

– Не возражаю, – согласился Михаил Иванович. – Он, кстати, дело с кражами на Заневском до конца так и не довел?

– Сейчас занимается. Ты же знаешь, я его на три дня отвлекал. И сам проваландался… История, я тебе скажу, неприятная.

– Ну тебя хлебом не корми, только дай отвлечься. С самоубийством Шарымова все чисто? Никаких неуклюжих действий не допустили? Не поторопились за него взяться?

– Мы за него и взяться не успели. Бугаев приехал к Шарымову домой выяснить, что он делал на даче старпома. А там скандал…

– Ну–ну, Бугаев, значит. Может, не торопиться со званием?

– Да что ты, Михаил Иваныч! Семен здесь ни при чем. Не успей он – могло бы и хуже обернуться. Обстановка на теплоходе не сахар. Нервозность, подозрительность! Все взвинчены до предела. И все один человек закрутил…

– Ладно, с Бугаевым договорились, – полковник взглянул на часы. – Сейчас Кондрашов придет, доложишь все подробно. От новгородцев телекс получили. Предупреждают нас: неделю назад вернулся из колонии Николай Борисович Лящ. Слышал, наверное? Специалист по аферам.

– Помню, – кивнул Корнилов. – Он ведь и у нас динамо крутил.

– В Новгороде Лящ уже успел причаститься. Двоих нагрел. Судя по некоторым данным, теперь подался к нам. Вот тут весь его послужной список, фотографии, – полковник подвинул Игорю Васильевичу папку. – Все что нужно. Надо встретить.

Секретарша предупредила, что пришел Кондрашов.

– Ну что, Василий Сергеевич, послушаем подполковника? – спросил начальник управления, когда они уселись за большой стол. – Он как, не затянул с поручением прокуратуры? Управился в срок?

– Управился, товарищ полковник, – сказал Кондрашов. – Мы и рассчитывали на него. Звезда розыскной службы! – Следователь улыбнулся и подмигнул Корнилову. Игорь Васильевич отвел глаза. Он не любил таких разговоров в служебной обстановке. Да и без Кондрашова себе знал цену. Подумал: «Чего это Вася? Не замечал я раньше в нем такой развязности».

– Перед нами был поставлен прокуратурой вопрос, – начал он сухо и официально, – проверить оперативным путем, не имел ли кто–нибудь из членов экипажа теплохода «Иван Сусанин» отношения к аварии на сорок девятом километре…

Корнилов подробно рассказал о том, что было сделано за эти дни. Временами посматривал на Кондрашова. Тот хмурил брови, записывал что–то очень быстро в блокноте, одобрительно кивал головой.

– Сегодня можно твердо сказать, что авария автомашины и смерть Горина – несчастный случай.

Сомнения, конечно, были… Серьезные сомнения. Никто не мог объяснить – откуда взялся в машине камень. Большой, почти круглый булыжник. Но час назад я беседовал с одним свидетелем. – Заметив, что Кондрашов хочет что–то сказать, Игорь Васильевич положил руку на папку: – Письменные показания имеются…

Михаил Иванович хитро улыбнулся. Он знал пристрастие Кондрашова к правильно оформленным документам.

– Этот свидетель, Данилов Петр Сергеевич, инженер конструкторского бюро, увидев, что дверцы заклинило, разбил камнем стекло. Струя воздуха раздула пламя, Данилов отскочил, а булыжник уронил в салон…

Когда Игорь Васильевич кончил докладывать, Михаил Иванович спросил:

– А причина самоубийства Шарымова так и не выяснена? – Чувствовалось, что это беспокоило его.

Корнилов пожал плечами.

– Мы провели дознание, поскольку наш сотрудник оказался на месте. А заниматься этим делом нам не поручали, – он посмотрел на Василия Сергеевича.

– Люди, близко знавшие штурмана, показали, что человек он нервный, впечатлительный, – сказал Кондрашов. – Шарымов, может быть, и хотел этого Горина застрелить, когда узнал, что тот его жену соблазнил. Кто знает? Дачу–то взломал! И когда милиция к нему домой нагрянула – испугался. Подумал, наверное, что все шишки на него. И дача, и смерть старпома…

– Все может быть, – задумчиво проговорил Корнилов. – Ты считаешь, уточнять больше нечего?

– Незачем. Теперь это уже никому не поможет.

– А я бы не пожалел времени. Вопросов осталось немало. Где, например, был Шарымов после того, как уехал с дачи Горина.

– Это ничего не изменит, – сказал Кондрашов.

– А что говорит вдова Шарымова? – спросил начальник управления. – Ведь она, пожалуй, многое знает.

– Молчит она, товарищ полковник. Женщина с характером. Замкнулась в себе и ни гугу. Да ведь ее и понять можно – столько потрясений. Может быть, когда отойдет, заговорит. Да что толку? – Василий Сергеевич сокрушенно вздохнул. – Ну вот, так сказать, итог, summa summum, как выражались в старину.

– Ты, Игорь Васильевич, ничего добавить не хотел?

Корнилов в раздумье посмотрел на Кондрашова, словно решая, что сказать.

– Это, конечно, несущественно, но один вопрос я бы Шарымовой обязательно задал: каким образом ее зонтик у старпома в машине оказался?

– Мне бы твои заботы, – отшутился Кондрашов.

– Да я, собственно, и так знаю. Но люблю точки над «и» ставить. Вы, кстати, с письмами Горина продолжаете разбираться?

– Ну а как же? Я тебя информировал – старпом и в министерство написал. Да если бы не такой общественный резонанс, мы вас и не занимали бы этим делом.

– А у меня, Василий Сергеевич, серьезные основания считать старпома… Как бы помягче выразиться? Человеком, которому нельзя слишком доверять. В НТО провели почерковедческую экспертизу анонимок, в которых Горину угрожали расправой, и копирки, под которую он что–то печатал у соседа по даче. Одна и та же машинка. Грозил–то он сам себе!

– Да уже его шашни с женой Шарымова чего стоят! – сказал полковник. – А тут еще и анонимки…

– Знаю. Все знаю, – развел руками Кондрашов. – Но существуют письма старпома, и в них конкретные обвинения! – Он улыбнулся и снова подмигнул подполковнику. – Платон мне друг, но истина дороже. Будем разбираться.

Игорь Васильевич вспомнил вдруг изречение, которое привел в своем дневнике старпом: «Бороться и искать, найти и не сдаваться». Вспомнил и улыбнулся.

– Чего ты ухмыляешься? – спросил следователь. – От этого никуда не денешься. Или я наврал в латыни?

– В латыни ты, Вася, ничего не наврал, – успокоил его Корнилов, специально назвав по имени, чтобы подчеркнуть, что все сказанное им теперь носит неофициальный характер. – Только любим мы за цитаты прятаться. А цитаты – вещь обоюдоострая – одной и той же цитаткой идейные противники, случается, друг, друга глушат. Ты вот не думал, откуда у старпома доллары на кольцо с бриллиантами нашлись. Не сто, не двести – четыре тысячи? От трудов праведных?

– Это штука серьезная, – поддержал Корнилова Михаил Иванович. – Тут преступлением пахнет.

– Мы, конечно, поинтересуемся, откуда у Горина была валюта. Выясним, не занимал ли он деньги, – не совсем уверенно сказал Кондрашов.

Корнилов хмыкнул.

– Да что вы, товарищи! – неожиданно взъерепенился Кондрашов. – Что ж, по–вашему, надо новое дело заводить? На покойного старпома? В конце концов заявление он написал, а не на него!

– Не кипятись, Вася, не кипятись! – успокоил следователя Корнилов. – Мы же в порядке консультации тебя расспрашиваем.

– Хорошенькие консультации, – не унимался Кондрашов. – Не оставлять же без внимания такие сигналы только потому, что заявитель погиб. Они теперь на контроле. У нас, в министерстве, в пароходстве… Еще неизвестно, чем все кончится. Может быть, сигналы и не подтвердятся. Но многое похоже на истину.

– Так всегда и пишут доносы – чтобы было похоже на истину, – жестко сказал Михаил Иванович. Он уже несколько раз поглядывал на часы.

– Я ведь не прокурор. Я следователь, хоть и старший. Не я распорядился начать расследование.

– А ты что ж, не можешь поспорить с начальством, доказать ему? – подзадорил Корнилов. Михаил Иванович покосился на него укоризненно.

– Начальство есть начальство, – успокаиваясь, сказал Кондрашов и сделал легкий поклон в сторону Михаила Ивановича. А тот притворно вздохнул.

– Завидую я, Василий Сергеевич, вашему начальству. С моими подчиненными труднее – ужасные спорщики.

Кондрашов чуть порозовел и стал прощаться.

С работы Корнилов пошел пешком. Набережная была пустынной, и подполковник поймал себя на мысли о том, что его радует и дождь, и отсутствие людей. Так редко удается пройти теперь по городу в одиночестве. Вечное многолюдье, суета, вездесущие туристы.

Серые мокрые сумерки, чуть разбавленные неоновым светом, висели над горизонтом. Желтоватые блики подсветки мерцали в стороне Петропавловской крепости.

Корнилов шел и думал о Горине. Письмо старпома к жене никак не выходило у него из головы. Вот как бывает в жизни – человек строит планы, борется, расталкивает соседей локтями. И что? Мокрая от дождя дорога, крутой поворот, секундное замешательство… И конец.

Он что ж, и вправду считал себя борцом за справедливость?

Да полно, проживший полжизни должен отличать черное от белого. Иначе все человечество сорвалось бы с цепи.

За справедливость можно, конечно, бороться и в одиночку. Но может ли быть справедливость для одиночек? Нет, нет. Такое уж это особое понятие – справедливость. Она полной гармонии требует. Не может справедливость быть неполной, как не может быть дюжины без одной единицы. И если что–то справедливо для всех, но несправедливо для одного – это уже не справедливость. И все разговоры про высшую справедливость – выдумки. Красивая ложь в собственное оправдание.

Игорь Васильевич перешел Кировский мост, свернул направо. В обычные дни здесь толпились рыбаки, но сегодня ловил только один, в зеленом офицерском плаще с надвинутым на голову капюшоном. Корнилов остановился у гранитного парапета. Рыбак ловил на донки. Маленькие колокольчики тихо позванивали от ветра.

– Закурить не найдется? – спросил рыбак у Корнилова, повернувшись к нему.

Игорь Васильевич достал сигареты, помог прикурить. Рыбак был немолодой, широкоскулый, с красным загорелым лицом.

– Что–то плохо клюет сегодня, – кивнул он на колокольчики. – А вообще жаловаться не приходится. Появилась рыбка в Неве. Вода почище стала – она и появилась…

– Часто ловите?

– Часто. Хожу сюда как на работу. Вчера был, и позавчера… И сегодня, как видите. На завтра не загадываю. Дожить надо.

«Пенсионер, – подумал Корнилов. – А ведь хорошо еще выглядит. Получше меня. Уйти в рыбаки, что ли? Вот и капитан Бильбасов собирается».

– Я с ранней весны тут рыбачу. Как в апреле на пенсию вышел – тут околачиваюсь. До осени половлю, наберусь силенок – а там посмотрим. – Рыбак подмигнул Корнилову. – Я еще кое–что полезное могу. Не каждый молодой угонится!.. А вы и сами, наверное, не прочь с удочкой побаловать? – поинтересовался он. – А то давайте в компанию. В хорошую погоду тут не протолкнешься. Но мужички у нас приличные, подвинутся.

– Спасибо. – Дождик усилился. Корнилов поежился, поднял воротник. – Ни чешуи ни рыбы!

– И вам желаю хорошего! – отозвался рыбак.

1977

Среда обитания

1

Прохор Савельич Баланин, кладовщик совхоза «Орлинский», встал рано. В половине шестого он уже вышел из дома, выпустил кур из сараюшки и, зябко поеживаясь, пошагал по тропинке через запущенный парк. В совхозе началась копка картофеля, и Баланин торопился. В шесть к складу должны были подъехать машины за ящиками.

Солнце с трудом пробивалось сквозь густой утренний туман, начинающая жухнуть трава серебрилась от росы. «И не выкосил никто, – пожалел Прохор Савельич. – Скотину люди не держат – коров по пальцам пересчитать можно».

Склад помещался в старой церкви с разрушенным куполом. Закрыли церковь еще в тридцатые годы. Все хотели приспособить под клуб, да так и не дошли руки. После войны устроили здесь склад. Сначала хранили капусту и картошку. Несколько лет назад приезжала какая–то комиссия из района. Сказали, что от сырости здание разрушается. Овощи хранить запретили, и теперь там складывали ящики.

У церкви было пусто – не подъехал пока ни один грузовик. Баланин, с трудом подняв лицо к разрушенному куполу, привычно перекрестился, – был Прохор Савельич от рождения горбат, а к старости и совсем скрючился. Ходил, глядя себе под ноги. Открыв огромный амбарный замок, кладовщик вошел в церковь.

«Пока они там чухаются, – подумал Прохор Савельич о шоферах, – я успею дюжину ящиков починить». И пошел было за алтарь взять молоток с гвоздями, но едва не споткнулся о распростертое на полу тело. Баланин хотел выругаться, подумав сначала, что запер с вечера на складе кого–нибудь из деревенских забулдыг, но увидел около головы лежащего лужицу запекшейся крови.

– Этого еще не хватало, – прошептал старик и, опустившись на колени, попытался перевернуть лежащего на спину. Но все его лицо было залито кровью, и Баланин испугался. Ему показалось, что у человека разбит череп.

– Ох ты, господи, беда–то какая! – теперь уже крикнул Прохор Савельич и, поднявшись, побежал к выходу.

К церкви как раз подъехал грузовик. Кинувшись к водителю, Баланин замахал руками и закричал:

– Павлик, вылазь поскорее! Человека убили!

Шофер не спеша вылез из кабины и с недоверием глядел на старика.

– Из наших, что ли?

– Откуда я знаю. Весь в кровищи. Пойдем! – Прохор Савельич дернул шофера за рукав ватника.

Павлик шел с неохотой, и старик все время подталкивал его:

– Давай, давай. Может, он жив еще…

Вместе они перевернули лежавшего навзничь. Это был молодой мужчина с маленькой бородкой и тонкими усиками. Из–под синего старенького халата, который был надет на нем, торчал воротник замшевой куртки.

– Нет, не наш. – Павлик внимательно разглядывал мужчину. – Я его ни разу не видел…

– Никак дышит, – сказал Прохор Савельич. – Ты, Павел, давай его в больницу вези.

– Не надо трогать, – проворчал шофер, – умрет в дороге, потом хлопот не оберешься. Я счас «скорую» вызову.

– К Филиппычу стукнись, – попросил Баланин. – Все равно мимо поедешь.

Филиппыч, старший лейтенант Владимир Филиппович Мухин, был участковым инспектором и жил в их деревне.

Когда он приехал к церкви на своем мотоцикле, собралось уже довольно много народу – шоферы, несколько женщин, присланных из города в подшефный совхоз на уборку.

– В больницу–то Пашка Гавриков спугался на своей машине везти, – сказал кладовщик, когда они вошли в церковь и старший лейтенант молча остановился около лежавшего на полу мужчины.

– И правильно, – хмуро отозвался Мухин. – Сейчас приедут. Я тоже позвонил… Народу много потопталось? – обернулся он к старику.

– Не. Только я да Пашка. И женщина одна, из городских. Объявилась, что доктор, а как посмотрела, так плохо ей стало.

– Не наш, – сказал участковый, покачав головой. Совсем, как перед этим шофер Гавриков. – Ты, Прохор Савельич, расскажи–ка, что и как?

– Рассказывать тут нечего, – Баланин прислонился к ящикам. Ему было трудно смотреть снизу на рослого милиционера. – Замок открыл…

– Замок был цел? – удивился Мухин.

– Целехонек. И засов задвинут.

– А ты контрольку в замок ставишь?

– Ставлю. Как же. Хоть и невелико богатство, а поживиться есть чем. Ты, Филиппыч, не сомневайся – все в целости было. И замок и контролька. Я, как наткнулся на него, – старик кивнул на распростертого мужчину, – подумал сперва, что из наших алкоголиков. Забрался с вечера да заснул… Но потом вспомнил – церковь я вчера днем закрыл – с полдня правление заседало…

Приехала «скорая». Пожилой врач осмотрел лежавшего, покачал головой. Потом кивнул двум санитарам, стоявшим с носилками тут же.

– Погодите минуту, – попросил старший лейтенант. – Может, документы при нем есть? – Он стал на колени, отвернул полы синего халата, осмотрел боковые карманы замшевой куртки. В них ничего не было. Потом сунул руку во внутренний карман, на мгновение замер и тут же вытащил большой черный пистолет. Один из санитаров присвистнул.

– Ничегосеньки! – сказал старик Баланин. – А документа нету?

Участковый несколько секунд смотрел на пистолет, потом вынул платок, завернул в него оружие и спрятал в сумку. Из другого кармана вытащил ключи на тонком колечке. Один – маленький, французский, другой – длинный, с какой–то очень сложной бородкой.

– Больше ничего. Вы его везите. Я в больницу наведаюсь.

Мужчину унесли.

– Ну что, Андрей Петрович? – спросил участковый врача.

– Тяжелый случай. Не по нашим силенкам. Тут, похоже, опытный нейрохирург требуется. Сейчас с Гатчиной свяжусь.

Врач ушел. Было слышно, как заурчал мотор, потом, уже издалека, несколько раз донесся вой сирены…

– Как же он сюда попал? – задумчиво сказал инспектор, осматривая склад. Всюду высились горы ящиков, пустые бочки. – Другого хода нет?

– Был, да его давно кирпичом заложили, – отозвался Баланин.

– Все же посмотрим.

Осторожно обойдя темное пятно, расплывшееся на мраморных плитах пола, они прошли за иконостас. Когда–то там был вход, но дверной проем был прочно заделан кирпичной кладкой.

Старший лейтенант для верности потрогал кирпичи рукой.

– Ладно, Прохор Савельич, – сказал Мухин. – Похоже, дело серьезное, надо начальству в район доложить. Давай–ка запрем храм божий, да поеду я названивать.

– Не выйдет закрыть, – покачал головой Баланин, – надо ящики мужикам отдать. Мне директор башку открутит. Сам понимаешь – каждый день дорог.

– Ладно, – согласился участковый, – ящики пускай забирают от дверей, а внутрь – чтоб никто ни ногой.

Позвонив с почты в район, инспектор Мухин заехал в поселок Дружная Горка, в больницу. Оказалось, что потерпевшего уже отправили в Гатчину.

«Быстро они сработали, – с одобрением подумал Владимир Филиппович. – Бывает, «скорой» часами ждать приходится, а тут…» Он заглянул в кабинет к главврачу, своему старому приятелю и верному товарищу по охоте.

– Как живем, Иван Иванович?

– Ты по поводу раненого? Увезли…

– Знаю. В сознание не приходил?

Главврач, нестарый еще, но совсем лысый, с маленькими острыми глазами, мотнул головой:

– Ты что! Довезут ли еще?

– Ударили?

– Нет, Филиппыч, не ударили. Похоже, что он откуда–то упал. Пролом черепа и бедро сломано.

– Упал он на мою шею, – сердито сказал Мухин. – А впрочем… Так, так, так. – Он хитро сощурился. – Упал, значит? Проверим.

Иван Иванович смотрел на него с чуть заметной улыбкой. Он знал, что его приятель – мужик во всех отношениях основательный, но тугодум.

– Ты мне, Иван Иваныч, скажи – ничего при нем не обнаружили? Я наспех посмотрел…

Главврач открыл ящик стола и положил перед инспектором два ключа на брелоке в виде какой–то большой монеты.

– Все, и боле ничего.

– Ни документов, ни записной книжки?

– Ничего.

Мухин взял ключи. Внимательно осмотрел их. Ключи были от автомобиля.

– Ты мне, Иваныч, позвони, если будут новости. – Он поднялся. – А я поехал начальство встречать. Из уголовного розыска инспектор приедет.

То, что пострадавшего не ударили, круто меняло дело. На участке Мухина уже несколько месяцев не было никаких серьезных происшествий, и утренний вызов его огорчил. Теперь же появилась надежда, что произошел несчастный случай. Правда, несколько странный несчастный случай – это инспектор понимал. У пострадавшего в карманах вместо документов, как должно быть у каждого порядочного гражданина, – пистолет ТТ. Ни паспорта, ни удостоверения личности, ни записной книжки. Ключи от дома, ключи от автомобиля. А где этот дом? Где автомобиль? Инспектор сделал еще одну заметку на память. Подумал: нельзя скидывать со счета и такой вариант – мужчине могли «помочь» упасть… Но у Владимира Филипповича имелась своя версия, и ее следовала поскорее проверить.

К тому времени, когда из Гатчины приехал инспектор уголовного розыска Гапоненко, Мухин еще раз облазил церковь, долго, задрав голову, разглядывал разрушенный купол, шепча себе под нос: «Свалился он на мою голову. Как пить дать, оттуда свалился». Потом, распугивая кур и гусей, объехал на мотоцикле село, все его закоулки, дальние и ближние концы.

Они сели с Гапоненко на бревнах, рядом с церковью, закурили, и Мухин подробно рассказал инспектору о случившемся.

Владимир Филиппович недолюбливал Гапоненко. Встречаться им приходилось нечасто, но даже из этих редких встреч Мухин вынес впечатление, что капитан – человек равнодушный. Главное, что раздражало Мухина, – так это то, как легко и быстро капитан делал выводы и как потом, легко отказывался от собственного мнения. Владимир Филиппович если делал после долгих раздумий какой–нибудь вывод, так стоял на этом до конца. Гапоненко чувствовал, что дружногорский инспектор его не жалует, и держался с ним настороженно.

– Ну и что ты думаешь об этом? – спросил Гапоненко.

– Думаю, что приехал человек пошарить – нет ли в церкви икон. Этих шаромыжников развелось много. Вон в прошлом году Рождественскую церковь обчистили…

– Знаю.

– Залез он через разрушенный купол. – Мухин поднял голову и показал на ржавый скелет купола. – Там и лестница валяется. Я проверил. Залезть–то залез, да сорвался…

– Логично. Только почему же лестница валяется? Что он, залез, а лестницу спихнул? Или ветром сдуло?

– Нет. Лестница здоровенная. Откуда он ее только приволок?

– Проверь, – строго сказал Гапоненко.

– Видать, матерый дядя. Пистолет в кармане, документов никаких.

– Ты, Владимир Филиппович, протокол оформил?

Мухин кивнул.

– Все чин чином? С понятыми?

Мухин пропустил этот вопрос мимо ушей и продолжил:

– Ключи от машины в кармане. А машины нет. Я все объехал. Нету. В карманах у него никаких билетов нет. Значит, скорее всего на машине прибыл.

– Машину будем потом искать, – сказал Гапоненко. – А сейчас давай займемся делом. – Они встали с бревен и пошли к церкви…

Вечером Мухину позвонил главврач дружногорской больницы. Потерпевший скончался, не приходя в сознание, по дороге в Гатчину.

На следующий день утром мальчишки обнаружили в кустах у соседней деревни Лампово автомашину «Жигули» с ленинградским номерным знаком. Ключи, которые были в кармане пострадавшего, к автомашине подошли. В «бардачке» «Жигулей» лежали водительские права на имя Анатольева Дениса Петровича.

Владимир Филиппович долго сравнивал фотографию, наклеенную в водительских правах, с фотографией погибшего и в сомнении качал головой. И борода и усы на карточках были одинаковые, и овал лица похожий, а люди были разные.

А когда он, приехав в Ленинград и выяснив в Петроградском райотделе ГАИ адрес Анатольева, явился вечером на его квартиру с неприятным чувством, что он несет родственникам печальное известие, Анатольев сам открыл ему дверь. Оказался он совсем не таким, как на карточке, – толстым, кучерявым и добродушным.

– Права–то мои, голуба, – удивленно крутил он головой, рассматривая водительское удостоверение. – Скажу так – корочки мои, а физиономия чужая. Ну и личность! Какой–то типус–опус. – Анатольев вытащил из пиджака другое водительское удостоверение. На нем стоял штамп «дубликат», с фотографии смотрел сам Денис Петрович.

Полтора года назад, по словам Анатольева, он остановился около магазина купить хлеба. Было жарко, пиджак висел в машине. Денис Петрович взял только мелочь из кармана. Вернувшись через несколько минут из магазина, машины на месте не обнаружил.

Мухин, разглядывая улыбчивого и добродушного толстяка, почему–то неприязненно думал, что Анатольев не за хлебом ходил, а скорее всего пиво пил. Но к делу это никакого отношения не имело, и старший лейтенант спросил:

– А машина у вас была «Жигули»? Третья модель?

– Да, третья. Машину нашли через неделю на Таллинском шоссе, а пиджачок–с – увы. Вместе с правами, деньжатами и прочей полезной мелочью… Вперед наука!

– Нашли, значит, машину, – разочарованно сказал Мухин, уже выстроивший свою версию.

– Да, целехонькую. Даже приемник не вытащили.

Экспертиза подтвердила, что фотография на украденном у Анатольева водительском удостоверении переклеена, печать подделана. Подделан и штампик о годовом техническом осмотре в техпаспорте.