Текст книги "Пропавшие среди живых. Выстрел в Орельей Гриве. Крутой поворот. Среда обитания. Анонимный заказчик. Круги"

Автор книги: Сергей Высоцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 50 страниц)

Семен чуть не выругался вслух. Участковый придвинул самый красивый стул, и Бугаев опустил на него Блошкину.

– Ох, милые! – Старушка вздохнула и перекрестилась. – Никак, дых появился. Ну, думала, совсем конец старухе. – Голос у нее стал сладенький, елейный.

– Может, все–таки в город, в хорошую больницу отправить? – сдерживая улыбку, спросил участковый.

– В город, в город… – проворчала Блошкина. – За домом кто смотреть будет? Ты, что ли? Все растащут, разнесут… И варенье еще не сварено. Надо было нашего доктора вызвать, Глобуса.

– Не знаю я никакого Глобуса! – покачал головой Аникин.

– Знаешь! Толстый такой. В кабину «скорой» не умещается.

– Ну, хватит! – негромко, но строго сказал Бугаев, досадуя на то, что оказался втянутым в этот спектакль с болезнью. – У нас, Зинаида Васильевна, дело важное и срочное. Про вашего Глобуса потом с участковым инспектором поговорите. Ему это, наверное, интересно.

Аникин покраснел.

– А сейчас скажите, кто снимает у вас комнаты?

Наверное, Блошкина поняла, что с этим чернявым, как она окрестила Бугаева, шутки плохи.

– Сейчас тетрадку свою принесу. – И вышла с веранды, пробубнив себе под нос: «Ишь, распоряжается. Тоже мне командир».

– Да, бабуся… – с ехидцей сказал Бугаев?

Аникин промолчал.

– Откуда у нее дом такой большой?

– Профессорская вдова. Физик, что ли, муж у нее был, – вяло отозвался Аникин. – Лет пятнадцать как умер. Заслуженный человек, а бабка на жильцах зарабатывает. Добро бы нуждалась, так ведь за мужа пенсию большую получает…

– Артистка, – осуждающе сказал Семен.

Прошло пять минут, десять. Блошкина все не возвращалась.

Аникин сказал с беспокойством:

– Что она там, уснула? Или теперь по–настоящему сердце схватило? Ведь бабке сто лет в обед.

– Взгляни.

Аникин пошел с веранды в дом. Было слышно, как он кричал в коридоре: «Зинаида Васильевна! Где вы?» Хлопнула одна дверь, вторая. И через минуту Бугаев услышал торопливые шаги по зыбким половицам. «Что–то случилось», – подумал он и вскочил со стула.

Аникин раскрыл дверь и сказал с порога:

– Товарищ майор, украли у нее тетрадку. С регистрацией.

– Врет небось, – Бугаев никак не мог простить Блошкиной ее фокуса с обмороком.

– Точно украли. Сейчас она правду говорит.

– Что хоть за тетрадка–то? – поинтересовался Бугаев.

– Домовая книга. По всей форме. Блошкина вести–то вела ее, только в милицию на прописку не носила.

Старуха, растерянная, даже напуганная, сидела в маленькой кухне. На столе перед ней лежал целый ворох старых бумаг – жировок, чеков, описаний и технических паспортов купленных лет тридцать назад телевизоров и велосипедов. И прочего, давно, наверное, пришедшего в негодность и выброшенного инвентаря.

Увидев Бугаева, она сказала, разводя веснушчатыми руками:

– Кому моя тетрадка понадобилась?

– Может быть, в другое место засунули? – спросил Аникин.

– Здесь она у меня, голубушка, лежала. С кухни никогда ее и не выносила.

– Ладно, не в книге дело, – сказал Бугаев, – вы ведь и без книги своих жильцов, наверное, помните?

– Помню, – кивнула Блошкина. – Чего мне их не запомнить.

– Назовите, – попросил Бугаев и подумал с досадой: «Всего–то и дел – на одну минуту, а завязли на целый час!»

– Валя Терехова на втором этаже в кабинете живет. Продавщица наша, из гастронома.

Аникин утвердительно кивнул:

– Знаем такую.

– Тоська… – Блошкина сморщилась, напрягая память, и повторила: – Тоська, забыла фамилию… Ездит из города. В мансарде живет. И Дмитрий Николаевич, пенсионер. Дачник. Живет только летом.

– Сколько ему лет? – спросил Бугаев.

– Вроде меня, сморчок. – Блошкина кивнула на окно. Бугаев и Аникин увидели в саду благообразного старика с белой головой, сидевшего на скамеечке с книгой в руках.

– А может быть, кто–то в последние дни к вам в гости приезжал? Или к вашим жильцам? – поинтересовался Аникин. – Мужчина какой–нибудь?

– Нет, милый, мужчина в гости не приезжал. Тоську ее ухажер тоже позабыл. Две недели как нету.

– Понятно, – сказал Бугаев, теряя сразу всякий интерес и к Блошкиной, и к ее жильцам, и к нескладному старому дому.

– Кто же мою книгу украл? – спросила Блошкина и с надеждой посмотрела на Аникина. – Вы милиция. Поискали бы.

– Некогда, некогда, Зинаида Васильевна, – отмахнулся Аникин, устремляясь вслед за Бугаевым к дверям.

– Некогда! – сердито бросила Блошкина. – Я сейчас заявление напишу и принесу к вам в отделение. Будешь искать как миленький.

Идя по шаткому коридору, Бугаев вдруг подумал о том, что не догадался выяснить у старухи еще одну деталь, и круто развернулся, чуть не сбив семенящую следом Блошкину.

– Бабуся, а никто не съехал от вас в последние дни?

– Господи, твоя воля! – испуганно отшатнулась Блошкина. – С ног ведь, леший, собьешь!

– Ну, так как? Никто не съезжал? – повторил Бугаев.

– Шил один бука два месяца. И съехал как нелюдь, даже не попрощался.

– Когда съехал?

– Когда, когда… Третьего дня съехал. – Старушка засомневалась. – Или четвертого?

– Днем съехал? – спросил Семен, уже предчувствуя ответ.

– Ночью ему приспичило. Ушел и записки даже не оставил.

– Не прихрамывал?

Старуха пожала плечами:

– А кто его знает? Я не присматривалась. – Она задумалась. Потом сказала: – Может, и припадал на одну ногу. А может быть, мозоль натер новыми ботинками. Он, помню, коробку «скороходовскую» выбрасывал.

– Ну и ладно, – сказал Бугаев, успокаиваясь. Он был готов теперь простить Блошкиной все ее представление, потерянную домовую книгу и непрописанных жильцов. – Сядем теперь рядком да поговорим ладком. А то остановились посреди коридора, доски здесь гнилые, того и гляди, рухнем. Ведь рухнем, Зинаида Васильевна?

– Можем, – Блошкина еще не могла понять, почему это у чернявого милиционера так резко переменилось настроение. – Пойдем опять на веранду, что ли? – поинтересовалась она.

– Зачем на веранду? – весело сказал Бугаев. – Пойдем в ту комнату, где ваш беглец жил. Там вы еще никого не поселили?

– Нет. Не поселили. Вот тут его комната, рядом с кухней.

Бугаев обернулся. Оказалось, что Аникин стоит как раз перед обитой черным дерматином дверью сбежавшего жильца.

– Там не закрыто, – сказала старуха.

Аникин толкнул дверь и пропустил в комнату Бугаева. Следом вошла Блошкина и остановилась у порога как вкопанная.

– Ой! – прошептала она испуганно. – Обокрали! – И схватилась за сердце, готовясь снова упасть в обморок.

– Не надо, Зинаида Васильевна, – проникновенно сказал Бугаев. – Не надо, миленькая. Не падайте. Давайте посидим. – Он взял Блошкину за локоток и усадил на тревожно скрипнувшую, незастеленную кровать. А сам сел на табуретку и огляделся. Комната была небольшая. Кровать, громоздкий, красного дерева платяной шкаф с раскрытыми дверцами, две табуретки, небольшое зеркало.

– Что же у вас украли? – спросил Аникин.

– Как что? – старуха обвела комнату взглядом. Остановилась на шкафу с раскрытыми дверцами. – Из шифоньера все вынуто. И чемодана Николая Алексеевича нет. Да, и еще… – она опять огляделась. – Ничего здесь нет. А раньше было.

– А чьи вещи? – поинтересовался Семен.

– Его вещи, но… – Она не нашлась, что сказать, и растерянно посмотрела на Аникина.

Бугаев подумал: «Ты небось надеялась, что жилец неожиданно съехал, а вещи тебе достанутся».

– Значит, пропавшие вещи принадлежали вашему жильцу Николаю Алексеевичу… Как его фамилия?

– Не помню. У меня на фамилии память плохая, – сказала Блошкина. – А вещи его пропали. Мои вот остались, – она потрогала постель, на которой сидела.

– А может быть, он сам эти вещи забрал? – спросил Бугаев.

– Тайком? – догадалась старуха. – Так чего ему таиться? Плату он мне на месяц вперед отдал?! Да вещи еще вчера вечером были на месте…

Бугаев прошелся по комнате, заглянул в открытый шкаф. Всюду было пусто. Только обрывки газет, куски проволоки… «Фантастика, – подумал Семен. – Если это тот самый дядя, то, значит, он остался жив. Но почему тайком?»

Следующие два часа, проведенные в доме Блошкиной, словесный портрет постояльца, нарисованный Зинаидой Васильевной, а главное, упоминание ею о маленьком потертом чемоданчике с инструментами, в который она однажды из любопытства заглянула, с неоспоримостью свидетельствовали о том, что бабкин постоялец Николай Алексеевич и сбитый на шоссе мужчина – одно и то же лицо.

Блошкина больше не падала в обморок, не хваталась за сердце, не капала себе капли. Почувствовав, что дело серьезное и от нее многое зависит, Зинаида Васильевна старалась рассказать все, что знала.

Николай Алексеевич появился у нее в доме в июне. В какой день, Блошкина точно не помнила. Показал он ей свой паспорт, и Блошкина занесла в свою домовую книгу все данные из этого паспорта.

– А как же? – сказала она. – Вдруг у него и денег нет? Поживет неделю, и ищи ветра в поле. Такие у меня тоже бывали, а по паспорту человека разыскать можно, да и сам он знает, что оприходован.

Блошкина так и сказала: «оприходован». Но вспомнить, что за данные о Николае Алексеевиче она вписала в книгу, старуха не смогла. И фамилию не вспомнила. Постоялец рассказал ей, что работал на Севере, теперь решил обосноваться в Ленинградской области, поближе к городу. «Куплю домик, привезу семью», – говорил он. Человек он спокойный, пил в меру. Раза два–три отсутствовал по неделе. Приезжали к нему и знакомые. Но только мужчины. Женщин в дом не водил, но однажды Блошкина видела Николая Алексеевича выходящим из ресторана «Олень» с молодой девицей. Зинаида Васильевна девицу эту знала, потому что каждый месяц получала из ее рук в сберкассе пенсию.

Бугаев поинтересовался друзьями постояльца.

– Серьезные люди, – сказала Блошкина. – Только помоложе, чем Николай Алексеевич. И знаете… – Она помолчала, словно пыталась поточнее воскресить их в своей памяти. – Другого круга люди. Николай–то Алексеевич – простой мужик. Да и сероват. А эти – нет! И одеты модно.

«Бабка–то умненькая, – думал Бугаев, приглядываясь к Блошкиной. – Разговорилась – теперь и на профессоршу похожа. А ведь как опростилась со своим хозяйством. Прямо шут гороховый».

Криминалист, вызванный майором из управления, взял, где только было можно, отпечатки пальцев, а сам Бугаев, увидев у Блошкиной в углу на веранде большую сетку с пустыми бутылками, поинтересовался, нет ли там принадлежащих Николаю Алексеевичу.

Оказалось, что три большие бутылки из–под портвейна старуха взяла из его комнаты.

Водку же пила Тоська со своим кавалером и тихая Варя Терехова, продавщица из гастронома. Нужные бутылки были осторожно изъяты из сетки и бережно упакованы.

Пока Бугаев занимался всеми этими делами, участковый вышел в сад и подсел к старичку пенсионеру Дмитрию Николаевичу, читавшему потрепанную книгу. Но ничего путного из этой беседы не получилось. Дмитрий Николаевич недавно пережил инфаркт, говорил с трудом, с большими паузами и почему–то с неохотой. Про хромого бабкиного жильца Дмитрий Николаевич сказал только: «А–а! Этот ворюга… Я с ним и словом не перемолвился».

На вопрос Аникина, почему он считает Николая Алексеевича ворюгой, старик только плечами пожал и долго сидел молча. А когда Аникин уже встал со скамейки, собираясь распрощаться, старик вдруг выпалил:

– Да это с первого взгляда видно. Как Зинаида Васильевна таких типов к себе пускает?

Уже на следующее утро из дактилоскопического хранилища сообщили, что среди многих других «пальчиков», обнаруженных на бутылках и принадлежащих неизвестным лицам, есть отпечатки пальцев Льва Александровича Котлукова, по кличке Бур, много раз судимого за ограбления и в июне нынешнего года вышедшего из колонии и находящегося на административном поселении в Архангельской области.

Свою кличку Котлуков получил за редкое в наши дни умение вскрывать сейфы.

7

Осокин пережидал в лесу до полудня. Его то трясло, то било мелкой дрожью от озноба, то бросало в жар, и начинало нещадно колотиться сердце. Он пугался, считал пульс и пугался еще больше. Ему казалось, что сердце сейчас не выдержит, произойдет непоправимое. И здесь, в лесу, вдали от людей, ему никто не поможет. Потом он достал из сумки бутылку коньяка, сделал несколько больших глотков прямо из горлышка. Сидел на заднем сиденье расслабившись, безучастно глядя на большого дятла, долбившего сухую елку рядом с машиной. «Ну и что? Ну и что? – думал он вяло. – И в тюрьме люди живут. Большой срок мне не дадут, все–таки человек с незапятнанной репутацией, известный в своем кругу. Возьму хорошего адвоката. Будут общественные защитники… Нет, нет! Правильнее пойти самому в милицию, – остановил себя Осокин. – Нечего паниковать. Самое большее, что мне предъявят, – оставил человека без помощи. Да ведь и в милиции люди, поймут, что от испуга я перестал соображать. А пришел в себя и сам явился. Сам! – Он все больше и больше успокаивался. – Даже если и судить будут! Совсем не обязательно, что в тюрьму посадят. Сейчас на стройки посылают. Как это у них называется… – Осокин наморщил лоб, вспоминая. – Условно–досрочно–освобожденные… А могут присудить платить по месту службы… – И тут его словно током ударило – он почувствовал, как все тело покрылось испариной. – Зимой у него защита! Защита на соискание ученой степени доктора экономических наук. Соискатель – условно–досрочно–освобожденный Борис Дмитриевич Осокин? Абракадабра! А представление на заслуженного работника культуры, которое послали в исполком? Тоже псу под хвост? – Он вздохнул. Другое хуже. Если у этого человека семья, маленькие дети – меня заставят платить пенсию до самого их совершеннолетия. Или старушка мать…» Он вдруг очень ярко, словно наяву, представил кладбище и могилу, в которую опускали гроб со сбитым человеком. И скорбные глаза старухи матери увидел, и испуганных молчаливых детей. «А я о своей защите, о докторской! – почти с ненавистью к себе подумал Борис Дмитриевич. – Виноват – и отвечать буду, и платить…»

Дятел, теперь совсем обнаглев, долбил елку, Спустившись вниз – протяни руку из машины – можно достать. Яркий, гладенький, перышко к перышку, словно маслом смазаны, дятел показался Осокину не ко времени праздничным и самодовольным, и он с раздражением нажал клаксон. Дятел улетел.

«Еленке же на будущий год в консерваторию поступать! – с тоской подумал Осокин, и снова чувство безысходности охватило его. – Это значит, уже сейчас надо начинать суетиться. И чтобы школу с медалью окончила – тут без меня ничего не сдвинется. Знаю я их школу – у кого из родителей весу да амбиции больше, у того и медаль в кармане. В крайнем случае аттестат с отличием… А консерватория? Будет со мной декан Геня Павлов после суда разговаривать? Чушь собачья! Ой, как не ко времени, – почти простонал Осокин. – Как не ко времени! А может быть, тот мужик живой? Это я с перепугу решил, что насмерть? Может, жив? Да вины–то моей нет – выскочил как угорелый навстречу машине. А где свидетели? Кто поверит? – И тут он горько пожалел о том, что удрал. Трус, трус, – твердил Борис Дмитриевич. Твердил не со злостью, не с горечью, а с сожалением, словно бы смотрел на себя со стороны. Словно бы думал о каком–то близком ему человеке, которого он не в силах ни осудить до конца, ни простить, а лишь сожалеет о его беде. – Рано или поздно – все равно попадусь, – думал он. – Начнут искать… – Борис Дмитриевич стал вспоминать, кто мог его видеть. В Солнечном, около отделения ГАИ, никого не было. В Лисьем Носу ехало сразу машин двадцать – целая колонна. Но все равно будут искать машину с вмятиной на радиаторе. Пойдут на станции техобслуживания, проверят мастерские… Если бы я мог отремонтировать сам! – подумал он с сожалением. – Надо отыскать мастера–частника. Какого–нибудь умельца. Машину оставить в гараже на даче, пускай он на даче и отремонтирует. – Но тут же Борис Дмитриевич отверг эту мысль. – Милиция тоже не лыком шита, знает, что виновник на СТО не сунется, будет искать умельца. А что я скажу дома? Соседям? Друзьям? Наехал на дерево? Тогда почему не иду в ГАИ, не получаю страховку? – Он вдруг насторожился. Что–то в этой тягучей череде невеселых рассуждений царапнуло его сознание. Какой–то лучик надежды блеснул. – Наехал на дерево… А почему, собственно, и не наехать? И не надо будет бояться объяснений, тайно ремонтировать машину. – Осокин воодушевился. – Наехать на дерево – так просто. Даже подставить себе синяк или шишку на лбу. – Легкая улыбка мелькнула на его лице. – Жаль машину? А себя не жаль? Мудро, мудро, Боря! – похвалил он себя. – Даже выпитый коньяк здесь на пользу. Да, выпил! Кстати, надо хлебнуть еще! За ваше здоровье, Борис Дмитриевич. Такая идея. – Он глотнул большую порцию. – Пусть проверяют, пусть лишают на год прав. Я и так теперь долго не смогу сесть за руль. Только зачем же об дерево? – Мысль его лихорадочно пульсировала. – В лесу, недалеко от того места? Без свидетелей? Надо на виду у всех, в городе! Стукнуть другую машину! Не рассчитал, не предусмотрел! А этот, другой водитель? Он что, сумасшедший?! Так резко затормозил у светофора! Всегда виноват тот, кто сзади? Виноват, но тот, кто впереди, тоже не должен лихачить! Ссора, ГАИ, акт. Неосторожно ездите, товарищ Осокин! Может быть, проверить на алкоголь? Пожалуйста! Не страшно, не страшно! Какая мелочь – лишение прав? А может, обойтись и без этого? Сколько я выпил? Три глотка? Смешно». Осокин ликовал. Он чувствовал себя заново родившимся…

…Место, где проспект Энгельса пересекается со Светлановским и Мичуринским проспектами, шоферы окрестили «чертовым пятачком»: уж очень много понавешено здесь светофоров и дорожных знаков, разобраться в которых не так–то просто. Поневоле задумаешься и начнешь соображать, какому знаку повиноваться.

С одним из таких «задумавшихся» водителей, молодым усатым толстячком, беседовал недалеко от перекрестка инспектор ГАИ лейтенант Волков, когда раздался резкий скрежет тормозов и почти одновременно один за другим два гулких удара.

Волков оторвал взгляд от новеньких водительских прав провинившегося толстячка. Перед светофором, воткнувшись одна в другую, застыли три машины: «Волга» и два «жигуленка». Два водителя уже вылезли из своих машин и пытались открыть дверцу «Жигулей», попавших в «коробочку». Видно, дверь у машины заклинило. Наконец водитель сообразил, что есть еще и другая дверца, и выбрался через нее. Молча, сосредоточенно принялись разглядывать водители свои машины. На тротуаре, напротив места аварии, уже скапливались любопытные пешеходы.

– Видите, молодой человек, к чему приводит излишняя задумчивость? – меланхолично сказал автоинспектор толстяку, уже который раз вытиравшему платком потеющий лоб. – Целое чепе! – Он понимал, что надо поскорее идти на место происшествия, но никак не мог решиться: отпустить с миром этого потеющего толстяка или сделать дырку в его талоне предупреждения. Инспектора раздражала и молодость нарушителя – «ведь лет двадцать, не больше, сукину сыну, – думал он. – А тоже мне! На собственной шестой модели разъезжает!» – и первоначальная дерзость нарушителя, так быстро перешедшая в заискивающую любезность, с которой он вымаливал себе прощение, тоже раздражала его…

– Ладно, – наконец решился автоинспектор. – Техпаспорт и талон тебе отдаю, а за правами заедешь в отделение.

– Товарищ инспектор! – жалобно начал толстяк…

– Сам видишь, некогда! – отмахнулся инспектор. – Лети отсюда соколом. Не то заработаешь прокол. – Он круто повернулся и зашагал к перекрестку.

Когда инспектор подошел к месту аварии, водители столкнувшихся автомашин, наверное, уже прикинули, во что им обойдется ремонт, и с завидным красноречием предъявляли друг другу претензии. Особенно усердствовал высокий молодой брюнет в модной кожаной курточке.

– Так могут ездить только пьяные! – кричал он, обращаясь к пожилому водителю черной «Волги», стоявшей первой у перекрестка. – Вы только подумайте, товарищ лейтенант!.. – бросился он к Волкову. – Тормозит, как будто один на дороге!

Водитель «Волги» молча пожал плечами. Он был спокоен. Инспектор, скосив взгляд на его автомобиль, сразу понял причину спокойствия: у «Волги» повреждения были небольшие: помят бампер, стенка багажника, левый стоп–сигнал. Да и машина к тому ж была государственная. Больше всего пострадали белые «Жигули», оказавшиеся в середине, – сильно помята решетка радиатора, правое крыло, разбиты подфарники. Смят багажник.

– Ваш автомобиль? – спросил Волков у молодого крикуна.

– Моя машина, – мрачно отозвался третий участник столкновения. Чувствовалось, что он переживает больше всех – лицо у него было бледное, вымученное, прядка влажных волос прилипла к большому лбу. «Да, братец, – подумал Волков, – попотеешь с ремонтом. Хорошо, если застрахована».

Уловив сочувствие инспектора, мужчина сказал:

– Теперь хоть в металлолом. Хорошо, сам цел остался. Лихо затормозил товарищ! – и кивнул на водителя «Волги».

– Дистанцию соблюдайте, – спокойно сказал Волков. – И машины целы будут, и головы. – И добавил уже строго официально: – Документы прошу!

Все отдали ему документы молча, только мужчина в кожаной курточке, роясь в своей «прикованной» к запястью сумке–портмоне, не переставал громко возмущаться:

– Безобразие! Просто хулиганство! Так ездят только пьяные.

«Хорош гусь, – подумал инспектор. – Мало того что сам виноват, не затормозил вовремя у светофора, так еще хочет своего коллегу заложить».

– Машины на ходу? – спросил он водителей.

Шофер «Волги» кивнул. У крикуна мотор тоже сразу завелся. Только белые «Жигули» пришлось брать на буксир. Поставив машины у обочины и попросив разойтись любопытных, инспектор сел в «Волгу» и, посадив рядом всех участников аварии, принялся составлять протокол…

Когда протокол был составлен и в него внесены все повреждения, полученные автомашинами, Волков дал всем подписать его. Кадымов, шофер «Волги», и Осокин, владелец особенно пострадавших белых «Жигулей», подписали протокол безропотно. Осокин только вздохнул. Вздохнул так тяжело, что инспектор пожалел его и Сказал:

– Да не горюйте. Найдете хорошего мастера, он вам так отлудит, лучше новых будут. Тем более, страховку получите…

Один Петр Викторович Вязигин долго отказывался ставить свою подпись, требуя, чтобы Волков записал в протоколе, что от удара у него пошел «кузов».

– Это вам пусть эксперт в Госстрахе пишет, – сердито сказал Волков. – Они там во все тонкости вникают.

Сказав «вашей вины, товарищ, нет», он отдал Кадымову права, а документы Осокина и Вязигина положил в свою сумку. Потом полистал записную книжку.

– Завтра в районное ГАИ, к десяти часам. В комнату разбора. Прошу не опаздывать.

Когда они вылезли из «Волги», инспектор кивнул на осокинские «Жигули» и спросил Кадымова:

– Не отбуксируете товарища?

– Могу, – без особой охоты согласился шофер. И спросил Осокина: – Вы где живете?

– На Чайковского.

– Подходит. Цепляйте трос.

Осокин засуетился, доставая из багажника трос, и, почувствовав свою суетливость, заставил себя двигаться медленнее, спокойно прикрутил трос, сел в машину, включил фары. Кадымов обернулся узнать, готов ли он. Осокин тихонько нажал на клаксон. Они медленно тронулись. И тут только Борис Дмитриевич почувствовал, как сквозь нервное напряжение, сквозь усталость где–то в глубине его души запели победные трубы…

8

«Неужели Лева Бур появился на горизонте? – думал Корнилов, слушая доклад Семена Бугаева о квартиранте старушки Блошкиной. – Только живой или мертвый?»

Теперь рассказ инженера Колокольникова о маленьком чемоданчике потерпевшего – полковник не хотел, да и просто не мог пока считать человека, сбитого автомашиной на Приморском шоссе, погибшим – приобретал высокую степень достоверности. Все выстраивалось логично: Лев Котлуков вышел из заключения в июне и сразу поселился у Блошкиной. Паспорт на имя Николая Алексеевича с неизвестной фамилией у него, конечно, чужой. Липовый или краденый. Пять лет Котлуков по приговору суда не мог проживать ни в Ленинграде, ни в его пригородах. Во всяком случае, под своей фамилией. И если Лева Бур отправился куда–то ночью с набором инструментов в чемодане, не может быть двух мнений о цели его прогулки. Только вот последующие события никакой логике не поддавались.

– Дружки его ухлопали, товарищ полковник! – Бугаев приехал из Зеленогорска возбужденный и не мог минуты спокойно сидеть на месте. То и дело вскакивал и начинал нервно расхаживать по кабинету.

Корнилову наконец надоели его метания.

– Семен, хватит бегать! Мелькаешь, голова кружится.

Бугаев сел:

– Если бы я, Игорь Васильевич, курил так же много, как вы, я бы тоже сидел спокойно…

– А ты закури, – миролюбиво предложил Корнилов. – Сигару. Помогает сосредоточиться. – Он всех угощал дареными кубинскими сигарами, но редко кто отваживался воспользоваться его предложением. Бугаев же взял из красивой коробки сигару и засунул в нагрудный кармашек.

– На досуге закурю, – сказал он, отвечая на недоуменный взгляд полковника.

– Досуга у тебя, Семен Иванович, может и не быть, – заметил Корнилов. – А пока порассуждаем…

– Я уже говорил – могла произойти ссора…

– Могла, могла. – Корнилов поднял руку. – Но сейчас посиди молча и послушай начальство.

Бугаев улыбнулся:

– Значит, рассуждать будете вы?

Корнилов не обратил на его улыбку внимания.

– Отпечатки пальцев Котлукова обнаружены и на бутылках и в комнате. Но откуда у тебя такая уверенность, что у старухи Блошкиной жил именно он?

Заметив, что Бугаев хочет возразить, полковник остановил его:

– Возражения потом. Лева Бур мог быть просто частым гостем в этом доме. Гостем неизвестного нам постояльца. И до сих пор разгуливает где–нибудь по городу…

– Он же еще хромает, – не вытерпел Бугаев.

– Котлуков–то хромой, – подтвердил Корнилов. – А вот про постояльца бабуся надвое сказала – не то прихрамывает, не то новыми ботинками пятку натер. По твоим же словам.

– Да бабка могла и не обратить внимания.

– Такая бабка, какой ты ее мне расписал, ничего не упустит. Короче, дело ты в поселке еще до конца не довел. Надо срочно размножить фото Котлукова и провести опознание. По всем правилам. И Блошкиной предъявить, и ее старику дачнику, и кочегару… – Корнилов задумался. – И, конечно, Колокольникову. Вот уж если они опознают – тогда уверенность будет стопроцентная. – Он улыбнулся погрустневшему Бугаеву и сказал: – А вообще–то, Семен, у меня такое предчувствие, что ты прав, Лева Бур это. Но предчувствия нас уже не раз подводили.

Полковник откинулся на спинку кресла, вытянул ноги и с удовольствием закурил.

– О чем–то, Сеня, я еще позабыл тебе сказать. Какую–то мелочь, детальку упустил, но уж очень важную… – Вот память – подсказывает – забыл, а что именно, не выдает. Рыбы, наверное, мало стал есть, фосфора не хватает.

– А чего же вы? Рыба в магазинах есть. Марокканские сардины, такие красивые баночки.

– Для фосфора, Семен, свежая рыбка нужна. Об осетрине не говорю, а вот хотя бы тресочки. Ну да ладно о рыбе, – резко оборвал он себя. – Пофантазируем про наши дела. Лева Бур идет ночью с инструментом на операцию. Против этого ты не возражаешь?

– Нет!

– Каждому младшему инспектору в нашем управлении известно, что такие «специалисты», как Котлуков, в одиночку дела не делают. Значит, он должен был с кем–то встретиться. Но шел Котлуков не к электричке, а на шоссе, где первый автобус отходит в сторону Ленинграда в пять сорок, – полковник взглянул на лежащую перед ним справку, – а в сторону Зеленогорского вокзала в шесть десять. Можно предположить, что его дружки должны были приехать на машине…

– Игорь Васильевич! – не вытерпел Бугаев. – Да я об этом же и говорю!

– Ты бы какое–нибудь успокаивающее средство принимал, что ли? Валерьяновый корень пил, – чуть поморщившись, тихо сказал Корнилов. – А если была заранее спланирована и разработана операция – зачем же дружкам ухлопывать Котлукова? Человека, на чьи руки они рассчитывали?

Бугаев промолчал.

– Если Лева Бур проштрафился или вышел из доверия, его могли убить после ограбления. Да и в любое время могли убить! Но ты когда–нибудь слышал, чтобы уголовники расправились со своими дружками таким способом? С помощью «Жигулей»! Они бы нашли что–нибудь попроще. Рассыпается твоя версия.

– Теперь мне можно, товарищ полковник? – смиренно попросил Бугаев.

– Валяй! – благодушно отозвался Корнилов.

– Все, что вы сказали, правильно. Насчет способов. Если это уголовники. Они народ примитивный. А если Бур связался не с уголовниками? Блошкина мне говорила, что к нему разные люди захаживали. Но чаще всего – интеллигентные.

– Может быть, твоя Блошкина каждого прилично одетого уже интеллигентным считает?

– Она, между прочим, профессорская вдова, – сказал Бугаев и насупился, вспомнив, как держал эту пахнущую котлетами вдову, упавшую в обморок посреди веранды. – Ну, может, тут я лишку хватил, – поправился он. – Блошкина просто насчет людей другого круга обмолвилась. Дело не в этом – Котлуков мог связаться с какими–нибудь фрайерами…

– Когда ты отучишься от жаргона! – неодобрительно покачал головой Корнилов.

– Мог же, Игорь Васильевич?

– Мог.

– Ну вот. А для них легче человека на машине сбить, чем лицом к лицу с таким, как Бур, схватиться.

– Второй день ты мне об этом твердишь, – устало сказал Корнилов. – Да зачем они перед операцией стали бы с ним расправляться? Другого времени не нашли?

– Не нашли! Повздорили неожиданно. Испугались чего–то! – Бугаев воодушевился. – И заметьте еще одну деталь – все вещи Котлукова у старушки Блошкиной вынесли. Все! И домовую книгу украли. Хотите узнать зачем?

– Вот поэтому я и не хочу считать Котлукова погибшим.

– Нет, Игорь Васильевич, это не сам Лева Бур за своими вещичками с того света пожаловал. Его дружки решили следы замести. Не забрали бы вещи – Блошкина тревогу подняла. Может, и не сразу, но подняла. Был человек – и нету. Пришла бы в милицию, как миленькая пришла! Не рискнула бы вещи себе взять. У меня, честно говоря, сначала мелькнуло сомнение, но потом почувствовал – старушка не дура. И начались бы в милиции вопросы да расспросы. Кто, почему, куда делся…

– Чудак ты, Семен, – перебил майора Корнилов.

– Почему же? – подозрительно спросил Бугаев.

– Своими руками собственную версию разрушаешь.

Бугаев смотрел на полковника с недоумением.

– Да если ты считаешь сообщников Котлукова случайными людьми, то как же они решились в дом к старухе залезть? Все вещи вынести, найти домовую книгу и следов не оставить? Не слишком ли сложно?

– Сложно. Все в жизни сложно, – сказал Бугаев, и Корнилов улыбнулся. Когда майор не мог чего–то объяснить, он всегда подпускал тумана. Сослуживцы хорошо знали про этот его грех и частенько подсмеивались. Заметив улыбку Корнилова, Семен смутился и несколько секунд молчал, собираясь с мыслями. Потом спросил: