Текст книги "Особый талант"

Автор книги: Сергей Куприянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

– Привет, – не утруждая себя дружелюбным тоном, ответил Матвей, в то же время не собираясь раньше времени обострять отношения. Может быть, люди приезжие и просто интересуются, как пройти в библиотеку.

– Разговор есть. Давай присядем на лавочку.

– Говори так. У меня времени мало.

– Как хочешь. Короче, разговор такой. Ты тут шустришь, дела свои вертишь.

– В каком смысле? – искренне удивился Матвей, хотя уже почувствовал в желудке неприятный холодок.

– Не валяй дурочку. Ты знаешь в каком. Делиться надо, браток. Ты же человек неглупый, должен о будущем думать. О пенсии, так сказать.

– Погодите, мужики…

– Какие мы тебе мужики! – резко встрял в разговор второй – тот, что помоложе.

– Ну как вас… – продолжал разыгрывать из себя простачка Матвей. – Это не ко мне. Это к хозяину. Он всеми делами заправляет, а я так, на подхвате. Что скажет, то и делаю. Если перевезти чего – я всегда готов.

Он сознательно переводил разговор на работу, на небольшую частную фирму, оказывающую транспортно-экспедиционные услуги, где он числился менеджером, что позволяло ему на законных основаниях время от времени на несколько дней исчезать из дома и в свое удовольствие общаться с какой-нибудь девчонкой. К тому же он имел доступ к небольшому автомобильному парку, и это облегчало проведение некоторых операций. Кроме него самого, всего два человека знали, что больше чем на пятьдесят процентов эта фирма принадлежала ему.

Услышав эти слова, старший через плечо покосился на молодого. Тот резко шагнул вперед, каменея лицом.

– Не гони, слышь! Ты Соснин. Зовут Матвей. Жена и двое детей.

– Ну я, – согласился Матвей, переступая с ноги на ногу и одновременно оглядываясь: нет ли еще кого в подмогу этой парочке? Чем дальше, тем больше разговор переставал ему нравиться. – А вы-то кто? Только сразу говорю: мне кажется, вы меня с кем-то путаете.

– Не путаем, – отмел подобное предположение молодой и сделал движение, как будто хотел посмотреть на старшего, но передумал.

– Вот и мне кажется, что у нас все четко.

– Все равно не пойму, о чем вы, – продолжал Матвей.

– А вот о чем. Это Москва, братишка, столица Расеи. Тут все давным-давно поделено. Слушай, давай все же присядем. Отвык я подолгу стоять. Годы уже не те. К земле клонит.

– Ну давай, – не стал спорить Матвей. – Только я уже говорил: времени у меня в обрез.

– Говорил, говорил. Я помню. Собака твоя не потеряется?

– Прибежит.

– Ну да, на то она и собака, – почти добродушно проговорил старший, первым опускаясь на лавочку. – Да ты присаживайся, не бойся. В ногах правды нет.

– Как вас не бояться? – продолжал разыгрывать лоха Матвей. – Вас двое, а он вон какой здоровый.

– Ты его сейчас не бойся. Леша у нас сегодня смирный. Это плохие и неумные люди его боятся, а ты, как я вижу, ничего. Не дурак и с ходу не колешься. Это правильно. Знаешь, как говорят? Чистосердечное признание облегчает совесть, зато удлиняет срок. Оно нам надо? Мне, скажу тебе как на исповеди, и на воле неплохо. Чего там хорошего, на зоне-то? Неволя, она и есть неволя. Уж я повидал, так что мне верить можно. А разговор у нас к тебе вот какой. Закон ты нарушаешь, браток, вот что я тебе скажу.

– Да ты чего? Какой я закон нарушаю? Нет, вы меня точно с кем-то…

– Молодец, я же уже сказал. Давай за дело говорить. Я не про уголовный кодекс, хотя кое у кого по этой части к тебе тоже претензии найдутся. Но кто из нас без греха? Я про другое тебе толкую. Понимаешь, всяк в этом мире имеет свое место. Я свое, ты свое, Леша – тоже свое. С одной стороны, вроде как каждый сам по себе. Живет себе, хлеб жует да на хлеб этот как может зарабатывает. Ну, я не судья и не могу говорить, кто правильно это делает, а кто нет. Некоторые девки чего делают? Собой торгуют! Плохо это или хорошо? Будь у меня дочь да пойди она на такое – сразу бы прибил. А с другой стороны, посмотри. Я сам, грешный человек, иногда ими пользуюсь. Так что какой из меня судья? Ты согласен?

– Да ты прямо философ, – усмехнулся Матвей. Он давно понял, к чему идет разговор.

– Жизнь заставила. Много было времени о жизни подумать, о том, какие она коленца выкидывает. Лучшие годы, можно сказать, за забором провел. Зато с хорошими людьми познакомился. С умными. Они меня мно-огому научили. Например, что делиться надо. Усекаешь? Это ты молодец, что больше в дурку не играешь.

– Старших привык слушать.

– Вот это правильно. Родителей своих увидишь – в ноги им поклонись. От меня. Правильно они тебя учили.

– От кого хоть поклон-то?

– От кого? Вот ведь! Забыл. Да, годы, годы. Склероз уже, что ли? Василием Ивановичем меня зовут. Как Чапаева. Можно просто Иваныч. А кто Мухой кличет. Как тебе больше нравится?

– Иваныч подходит.

– Вот и хорошо.

К лавочке подбежал пудель Матвея и ткнулся носом в его ладонь. Иваныч потрепал его по длинному уху, заросшему длинными вьющимися волосами.

– Хороший песик. Ну погуляй еще на свободе, а мы пока с твоим хозяином за жизнь погуторим. Погуляй сходи. А лакомства я тебе никакого не взял. Ну теперь уж в другой раз.

Как будто поняв, пудель вильнул обрубком хвоста и побежал обнюхивать ближайший куст, искоса посматривая в сторону лавочки.

– Хорошо им, собакам. Бегают, резвятся. Никаких забот. Хозяин накормит, напоит и спать уложит. А мы должны о них заботиться. О тех, кто нам доверился. Я вот о Леше, а он о матери с отцом. Ты вот о детках своих.

– Что-то я, Иваныч, тебя не пойму. Ты меня пугаешь, что ли?

– Пугать тебя? Да упаси меня от этого! Ты такой лихой парень, а я что? Так, пенек старый. Вон, приходится, молодого с собой брать, чтобы не споткнуться где, не упасть.

– Не прибедняйся.

– И то правда. Хоть и с помощником хожу, но без подпорки. Хочу тебе, браток, совет дать. Только как тебе, молодому да горячему, сказать, чтобы ты понял? Живем мы рядом, а друг друга не знаем. Вот и решили мы с тобой познакомиться, хотя по делам тебя уже знаем. Не скрою – кое-кого ты задел, но мы решили претензий тебе пока что не предъявлять. Ну не знал человек – что с него взять? Хотя за незнание тоже, знаешь… – Он покрутил растопыренной ладонью около лица. – Короче, так. Хочешь жить с нами в мире – живи как мы. У нас есть свои правила. Кое-что тебе без надобности. Это мы понимаем и без претензий. Но остальное прими и следуй этому. Про общак слышал? Это святое. На наши куски рот не разевай. Пощипал ты гуся жаркого – ладно. Хотя и не надо было этого делать. Но посоветовать тебе было некому, а так вроде как даже польза вышла. Ну ладно, об этом потом, Бог даст, поговорим. Ну вот так, в общем.

– Что-то ты больно путано говоришь.

– Это ничего. Это тебе только сейчас так кажется. Ты домой сходи, успокойся, подумай. А как решишь, так мы и встретимся.

– Это когда же?

– Ну когда… Вот пройдут праздники, и сразу. Мы тебя найдем, не сомневайся.

– А что, если ты не тот, за кого себя выдаешь?

– Тот я, Митя, тот самый. Вот время у тебя есть – ты поспрашивай. Ну а пока прощай. Думай хорошенько. И жену береги.

Матвей посмотрел на него злыми глазами.

– Ты бы лучше жену мою не трогал, Иваныч. Я тебе не пацан какой. На понт меня не возьмешь.

– Да кто ее трогал? Что ты!

– И еще. Захочешь снова со мной встретиться – звони. Телефон-то, поди, знаешь? Если еще так подкрадываться кто-то будет, то пускай сразу себе заказывает поминки.

– Горячий ты.

Матвей не хотел, чтобы последнее слово оставалось за этим уркой, который прикидывался старичком-добрячком. Поэтому он приблизил к нему свое лицо и, глядя в сузившиеся зрачки, спросил:

– А ты хотел, чтобы был холодный?

Встал и, посвистев пуделю, пошел из парка.

От хорошего настроения не осталось и следа. Этот разговор его очень обеспокоил. Это был уже не звоночек, а тревожный набат. Где-то они прокололись. И сильно прокололись, если урки на него вышли. И ведь Муха прямо сказал, что это он, Матвей, провел операцию по обеднению префекта. Откуда он мог узнать? Непонятно. То, что предложили отстегивать в воровской общак, тоже не приносило радости, но было уже вторичным, потому что если эти его вычислили, то уж милиция может это сделать и подавно.

По возвращении домой его первым желанием было позвонить Пашкову. В конце концов это он у них мозговой центр, вот пусть и думает. Но сдержался. Плотно поел, покормил пуделя и сделал то, что планировал до встречи в парке, – отправился по магазинам. Накупил кучу еды, не получая от процесса никакого удовольствия и цепко посматривая по сторонам – нет ли «хвоста». Но, как ни присматривался, ничего заметить не смог. Он прекрасно знал, что при умело организованной слежке заметить ее невозможно. А может, и правда за ним никто не следил. Тем более что большого смысла не было. Разговор состоялся, и ему дали время посовещаться и обсудить предложение.

Объехав несколько магазинов, он с уличного телефона-автомата позвонил Пашкову и поехал к нему домой.

– Нас берут за жабры, – сказал Пашков, когда Матвей пересказал ему состоявшийся пару часов назад разговор.

– В принципе можно договориться.

– Как это? Поделиться с ними? И тем самым подписаться, что это наших рук дело? А точнее, твоих. Потому что он говорил с тобой так, как будто ты действуешь самостоятельно.

– В каком-то смысле так оно и есть.

– Не смеши меня. Или ты хочешь примкнуть к ним?

– Да на бок они мне не упали! Не велика радость от такого примыкания. Мне и так не жмет, без них.

– Вот именно! Ну ладно, от них мы сможем отбояриться.

– Как это?

– Пока не знаю, но это детали. Больше меня волнует другое. Как они узнали?

– Сам ломаю голову над этим.

– Давай подумаем. Лично я никому не говорил, а те люди, которые помогали мне с информацией, вряд ли могли бы из отдельных кусков, которые они сами и поставляли, сделать правильный вывод. И кроме того, сомнительно, чтобы кто-то из них имел контакты с твоими знакомыми.

– Ну ты скажешь тоже – знакомыми!

– Ты, я полагаю, тоже никому на стороне не хвалился.

– Да что я – идиот?

– В этом мы с тобой придерживаемся одной точки зрения. Тогда остаются твои люди. Те, которые были с тобой на деле.

– Да ты что говоришь-то? Соображаешь? Это мои парни, сто раз проверенные. Да и зачем им трепаться-то! Мы же с ними одной ниточкой повязаны. Случись чего со мной – им лучше не будет.

– Кто-то из них, возможно, считает иначе. Иного вывода я сделать не могу. Впрочем, у тебя могут быть другие соображения. Тогда поделись.

– Поделился бы, если бы было чем.

– Тогда давай думать вместе. Давай разберем каждого по косточкам, кто и что из себя представляет. Сколько их с тобой было? Четверо?

– Четверо… Слушай, лучше я сам разберусь. Покумекую денек-другой, потом соберу всех и разберусь. Местечко у меня есть одно такое… Уютное. В случае чего никто и ничего.

– Да? Ну давай! Рискни. Только как ты это себе представляешь? Давайте, мол, ребята, на чистоту? Может быть, еще и на Библии попросишь поклясться?

– Слушай! Кончай, а? – начал яриться Матвей. – Тоже мне умник нашелся. Шерлок Холмс, да? Или этот… Как его?

– Ну? Давай! Давай!

– Да чего давать? Сказал, сам разберусь!

– Ты меня еще забыл мудаком назвать.

– При чем тут это? – поморщился Матвей.

– А при том! При том, что разобраться со своими так же сложно, как со своей женой! – Пашков с силой провел рукой по лицу. Озвученной аналогией он остался недоволен. – Кончаем лаяться. Мы с тобой не дети. Если вы мне не так, то я какать не буду! – сказал он дурным голосом.

Матвей секунду смотрел на него, а потом громко рассмеялся, запрокидывая голову назад.

– Не буду… – сквозь смех говорил он. – Ну а как… Как… Если приспичит?

– Лопнет. И всех дерьмом запачкает.

Матвей сломался, складываясь пополам. Он сполз с кресла, не в силах справиться с приступом смеха. По щекам катились слезы, и он держался руками за живот, мышцы которого конвульсивно напрягались, вызывая болезненные ощущения. Наконец он справился с приступом смеха и, вытирая глаза и все еще продолжая подергиваться лицом, сказал, вздрагивая голосом:

– Короче… Блин! Всех дерьмом! Я тебе ну, честное пионерское! За неделю найду козла. Если он есть.

– Не найдешь, – серьезно сказал Пашков.

– Это почему?

И тут Пашков сделал то, чего делать ему очень не хотелось. Но ситуация была такой, что деваться некуда. Рано или поздно это пришлось бы сделать. Или заканчивать отношения с Матвеем. То есть рвать их. Как рвут вросшую в тело бородавку – с болью, с кровью. А помимо того что заниматься подобной хирургической операцией не хотелось до чертиков, еще и неизвестно было, пройдет ли она удачно, без осложнений. В конце концов, Митя – бывший спецназовец, которого учили не самые плохие в этом мире учителя, у него нюх на опасность и немедленная реакция. Встретиться с ним лицом к лицу – не приведи Господи! Ну а разрабатывать против него операцию – долго, хлопотно, дорого. И очень не хочется, если честно.

– Вот почему, – серьезно сказал Пашков. Предельно серьезно, чтобы его слова воспринимались. – Потому что во всех делах, которые мы с тобой мутили, мозги – это я.

– Не, ну я не спорю…

– Уже легче, – резко, на пределе грубости прервал его Пашков. – Поэтому давай раз и навсегда договоримся. Прямо сейчас. Либо мы вместе работаем. Либо… Либо мы заканчиваем заниматься глупостями и всякую деятельность прекращаем. Лично я, глядя на твои амбиции, готов. Только уж ты, будь добр, пообещай мне, что, когда тебе вставят ствол в задницу, ты про меня слова не скажешь.

– Да пожалуйста…

– Спасибо. Тогда до свидания. И кстати, не вздумай на меня наезжать.

– Чего это?

– А то! Если ложишься под зеков, то путь у тебя один: побеспредельничаешь – и в тюрьму. Если доживешь. Но доверие придется оправдывать.

– Ты уже совсем охренел.

– Я? Может быть. Даже почти наверняка, если я все еще слушаю твою ахинею. Ну все, прощай!

Матвей недовольно повертел головой. Такой итог разговора его не устраивал. Мало того что он чувствовал себя довольно глупо, как любой человек, когда его просто-напросто выставляют вон, но и прекращать отношения с Пашковым тоже не входило в его планы. Ведь что ни говори, а все операции разрабатывал именно он. На первый взгляд ничего сложного нет. Сел, подумал и – готово! Но Матвей хорошо себе представлял, что такое планирование специальных операций. Это сложная смесь интуиции, воображения, знания человеческой психологии, учет многих, порой кажущихся второстепенными, деталей и умения все это слить в одну кучу, перемешать и расставить по времени и месту так, чтобы получился результат. Это особый талант, которым сам он не обладал. Да и прав Пашков по большому счету. Прав. Потому что предателя, если он, конечно, есть, надо все равно находить, а это его «сам! сам!» успеху дела не способствует. Может, удастся, а может быть, и нет.

– Да ладно, Виталь. Полаялись и будет. Ну давай вместе подумаем, если уж ты так хочешь.

– Вот так я не хочу! – довольно сварливо отозвался Пашков. – Я хочу нормально. Без склок и без девических обид. Мы тут не бантики делим, а шкуру свою спасаем.

– Ну, понял я. Все понял, – примирительно проговорил Матвей, всем своим видом изображая раскаяние и готовность немедленно приступить к конструктивному сотрудничеству.

– Хотелось бы надеяться. Ты на машине? Тогда тебе нельзя, а я себя коньячком побалую, – сказал Пашков с ноткой язвительности, на мгновение представив себе, как партнер будет давиться слюной, глядя на процесс дегустации мартеля. Он не хотел себе отказывать в удовольствии совершить эту маленькую месть, о которой, впрочем, быстро забыл, – дело прежде всего. Причем не терпящее отлагательств дело.

Пашков плеснул себе коньяка, достал из ящика стола четыре чистых листа бумаги, положил их перед собой, и они приступили к обсуждению всех четверых помощников Матвея, который поначалу информацию о них выдавал с трудом, как будто переступая через себя. Но потом увлекся, и дело пошло легче.

Со всеми четырьмя он был знаком по крайней мере по нескольку лет, а двоих из них даже склонен был считать своими приятелями. Все четверо – мужики тертые. Трое – бывшие сослуживцы Матвея, четвертый, хотя и не имел такой подготовки, но спортсмен, гонял на кроссовых мотоциклах, парень проверенный и жесткий. Всех четверых, кроме схожих психо-физических характеристик, объединяло чувство непричастности к празднику жизни, происходящему вокруг, и сознание того, что, кроме них самих, никто их не поднимет над той донной мутью, в слое которой они оказались. Для исправления этой очевидной несправедливости они готовы были на многое и, по словам Матвея, испытывали к нему личную благодарность за то, что он Дал им возможность достойно кормить свои семьи и не занимать у соседей до получки.

Пашков терпеливо ставил на листы бумаги закорючки и малопонятные сокращения, из них складывались характеристики бойцов, наводящими вопросами подводя Матвея к сути каждого из четверки и заставляя его вспоминать даже не самые значительные эпизоды из их биографий. Постепенно выяснились интересные подробности. Так, один имел склонность напиваться («…нет, не алкаш, конечно. Расслабляется человек как умеет. Может, раз в месяц, может, и реже, но нарезается до состояния опупения. Потом поболеет пару дней, оклемается – и нормально. Считай, как все»).

Все четверо на разное время выпадали из поля зрения Матвея, и в этот период – от года до трех с лишним лет – чем они занимались и с кем контактировали, он толком не знал. Трое семейные, причем один из них женат вторым браком. Один холост, но только, скорее всего, потому, что завзятый бабник и подружек своих меняет гораздо чаще, чем иной франт перчатки. Один любит приодеться, да так, что выглядит не хуже иного пижонистого богача, – итальянские дубленки, ботинки из Англии, шерстяные костюмы или твидовые пиджаки и белые шарфы. При этом экономит на всем, что можно, считая внешность человека улучшенным, но все же отражением его содержания. Другой безразличен к собственной внешности, но зато (или вместо?) ведет активную культурную жизнь – много читает, интересуется политикой, по возможности – когда есть деньги – ходит по театрам и даже состоит в ячейке одной демократической партии. Третий безразличен к антуражу и озабочен исключительно добыванием хлеба насущного. Четвертый из всех достояний человечества больше всего ценит телевизор и личную независимость, лежание на диване, чередуя со спортом. Этакий тип нового Обломова. И так по кругу два часа. Пашков слушал, задавал вопросы, делал пометки на своих бумажках, комментировал, спорил, снова писал и кусал кончик дешевой гелиевой ручки.

В конце концов Матвей сказал, допив вторую чашку кофе, щедро заправленную сахаром:

– Давай потом, а? Завтра, что ли. Я уже забодался. И вообще, это ни к чему не приведет – точно тебе говорю.

Насколько Пашков был наслышан, когда именно в таком состоянии находится допрашиваемый, когда он устал и просится на отдых, во время квалифицированно-жестких допросов из него и начинают вытягивать самую эффективную информацию, при этом то запугивая его, то ловя на крючок скорой поблажки в виде отдыха, освобождения либо просто сигареты. Но он таким приемом пользоваться не мог и не стал – не те у них отношения. Да и сам он порядком устал, в течение длительного времени выслушивая и анализируя то невнятные и короткие, а то длинные и расплывчатые рассуждения партнера.

Матвей отправился домой, и Пашков не удержался от напутствия быть поосторожнее, за что был награжден откровенно неодобрительным взглядом; его партнер считал, что в такого рода наставлениях он не нуждается.

После длинного и напряженного разговора в голове стояла муть, которую хотелось развеять. Одним из лучших средств для избавления от такого состояния Пашков считал хороший боевичок. Пиф-паф. Стрельба-погони. Напряженный диалог и лихо закрученный сюжет позволяют настолько отвлечься, что на какое-то время забываются собственные проблемы, которые по прошествии времени начинают казаться не столь значимыми и необоримыми. Хорошая пословица – утро вечера мудренее. А просмотришь киношку, в которой протекает если не вся чья-то жизнь, то солидный ее кусок, да еще со смертями, с остротой и не идиотская – вроде как та самая заветная ночь и прошла.

За последний год у Пашкова образовалась изрядная подборка видеокассет. Сотни четыре, не меньше. На руках постоянно были свободные деньги и, проходя мимо заведений, торгующих видеокассетами, он частенько останавливался, выбирая фильмы из тех, про которые что-то слышал или читал. По большей части попадалась нечто неудобоваримое, которое он в кругу семьи характеризовал как дрянь, но набрались и вполне приличные картины. Он даже заказал себе подборку отечественных, старых, советских еще лент, которые одна телекомпания высылала своим клиентам наложенным платежом. Выходило недешево, но по его нынешним доходам это были сущие копейки. Даже новая дорогущая система DVD, к которой он сразу купил полтора десятка дисков, не смогла не то что обрушить, но даже поколебать его бюджет.

Один за другим он просмотрел три фильма, но желанного прояснения ума так и не наблюдалось. Вернулась жена с работы, заглянула к нему и ушла в кухню готовить ужин. После переезда на эту квартиру кухня стала ее любимым местом, и она в ней проводила большую часть времени, изобретая самые невероятные блюда. Раньше большого пристрастия к кулинарии у нее не наблюдалось. В прошедшее воскресенье она запекла огромную утку – с моченой брусникой под молодую картошку и под сто грамм – она прошла на ура, и Пашков вспоминал ее каждый день, что на его памяти случилось впервые. Через некоторое время он поймал себя на том, что прислушивается к звукам, доносящимся со стороны кухни, и пытается угадать, чем там занята жена и что ожидается на ужин.

Пашков одернул себя и попытался вернуться к стоящей перед ним проблеме. Но ничего не получалось. Может быть, Матвей прав и заходить нужно с другого конца? Тогда получается, что повел он себя как самый настоящий фанфарон. Мои мозги! Я найду! Вычислю! Правильно Матвей обозвал его Шерлоком Холмсом. Для того чтобы вот так, сидя за столом и умно морща лоб, вычислить предателя, нужен совсем иной склад ума, совсем другие навыки. Да и информации явно недостаточно. Не те вопросы надо было задавать. Люди, которые умеют задавать те, нужные вопросы, специально этому учатся, и не один год, а потом практикуются, пока становятся настоящими профессионалами.

Нет, остановил он себя. Самобичеванием делу не поможешь. В конце концов, голова человеку на то и дана, чтобы думать. Когда-то давно он пришел к выводу, что додуматься можно до чего угодно. Для этого достаточно иметь исчерпывающие исходные данные и запас времени, а поскольку ни того ни другого, как правило, не бывает в избытке, то неплохо еще иметь и соответствующий навык работать серым веществом и способность заполнять имеющиеся информационные пробелы за счет собственного воображения. Нет, одно дело придумывать ситуации, а совсем другое – анализировать. Разный способ мышления. Разный подход к материалу. Сейчас Пашков думал, что эта задачка скорее по плечу Матвею. У него мозги больше нацелены на подобные изыскания. По самому способу мышления, по менталитету, по привычке, в конце концов.

Решая, как поступить, он встал и подошел к книжному шкафу и бездумно, по привычке заскользил взглядом по корешкам книг. Неожиданно ему в голову пришла такая мысль, что он даже заходил в волнении по комнате.

Да, он иначе мыслит, чем какой-нибудь милицейский аналитик или оперативник. Да, он сам моделирует ситуации, придумывает их. Вот ему и нужно придумать такую ситуацию, в которую можно было бы поставить по очереди каждого из четверых.

Он разложил на столе исписанные листки и, не присаживаясь, принялся их рассматривать.

Взять пижона. Как он поступит, если окажется в ситуации, когда ему придется фактически предавать своих товарищей? Будет рассказывать и при этом смахивать пылинки со своего пиджака? Или станет бесконечно вытирать белоснежным платком потеющий лоб, пряча глаза?

Театрал. Потянуло на романтику и решил попробовать себя в роли Павлика Морозова, но только с обратным знаком? Эдакий анти-Штирлиц. Слабо верится. Уж больно глубоким должен быть романтизм, крепко смахивающий на идиотизм.

Кулак. Тут все понятно. Продался за деньги. Или за обещание денег. Но сейчас у него не может быть серьезных денежных затруднений, а значит, он вряд ли будет сознательно пускаться в авантюру, фактически ставя на кон свою жизнь в обмен на обещания. Человек практического склада ума на такую сделку не пойдет, а много ему платить за одни только слова, которые мало чем подкреплены, блатные не будут. Максимум – что-то посулят, да и то постараются кинуть. Тоже как-то не вяжется.

Телеман, он же Обломов. Ленив и в силу этого рационален, не будет без нужды делать лишних движений. А предательство, причем инициативное предательство, – это процесс, требующий подготовки, планирования и осуществления. На него нужно потратить немало сил.

Пашков чувствовал, что голая логика тут бессильна. Нужен еще один факт, деталь, которая дополнит картину. Может быть, дело тут вовсе не в корысти, а совсем в другом. Может быть, кто-то из четверки продулся в карты или, наоборот, – держит на Матвея камень за пазухой за то, что тот давным-давно забыл или считает мелким и несущественным, а то и просто запамятовал. Душа человеческая потемки. Или не доволен произведенным дележом. Или решился круто поменять свою жизнь, готовясь порвать с опасным промыслом на родине и отправиться доживать свою жизнь в спокойных и теплых краях в Австрии или на Бермудах. Поди угадай!

Итак, информации не хватает. Можно попробовать повстречаться по очереди с каждым из четверых и составить о них собственное впечатление. Это, конечно, нежелательно и даже опасно и может не привести к нужному результату. Да и вообще Пашкову не хотелось выходить из тени, где он чувствовал себя достаточно комфортно. Или попробовать собрать об этих людях дополнительную информацию, воспользовавшись столетиями проверенным способом – слежкой. Сейчас, слава Богу, полно всяких детективных контор, где есть профессионалы, необходимое оборудование и возможности. В этом случае он, как заказчик, останется в стороне и за относительно небольшие деньги получит кучу дополнительной информации, большая часть которой, естественно, окажется ненужной. Существует, правда, опасность, что детективы могут раскопать что-то лишнее, но тут уж нужно просто постараться и принять соответствующие меры.

В конце концов, он остановился на этом варианте и отправился ужинать. Жена приготовила потрясающий салат, который она объявила как морской, хотя, кроме рыбы, Пашков не смог со стопроцентной уверенностью ничего больше идентифицировать.

На другой день он еще раз встретился с Матвеем и, не вдаваясь в подробности, посоветовал передать всем четверым, чтобы они до особого распоряжения не выходили на связь ни с ним самим, ни друг с другом. А еще через день детективы из четырех разных агентств начали квалифицированную слежку за четырьмя разными людьми.

Как это ни странно и даже в какой-то мере неожиданно для самого Пашкова, истина выяснилась всего за неделю.

Тот, кого он про себя окрестил Кулаком, по аналогии с теми более-менее зажиточными крестьянами, которых советская власть безжалостно разоряла и выдворяла с насиженных мест в тридцатые годы, попался на деньгах, причем самым неожиданным образом. Когда ситуация с ним стала в общем ясна, Матвей вывез его из Москвы и в тихом месте как следует расспросил, если такое слово вообще применимо к учиненному им допросу, в котором все средства хороши – от разговора по душам до физического насилия.

Кулак действительно всю жизнь считал копейки, копя то на кожаную куртку себе, то жене на сапоги, то на телевизор, то еще на что-то. Не гнушался подработать где только можно, постепенно строя свое благополучие. Экономил на всем и даже выпивал по заранее выверенному графику, как правило в одиночку, утоляя свою страсть к спиртному лошадиными дозами и одновременно не тратясь на собутыльников. А когда на него свалились значительные деньги, необходимость в мелочной экономии пропала, но привычка осталась. Когда давно вынашиваемые планы в виде квартиры, машины и дачного участка осуществились, он завел себе любовницу, бывшую свою сослуживицу из коммерческой фирмы, где он в свое время пытался безуспешно обогатиться, и раз в неделю-две стал закатываться с ней в шикарный подмосковный санаторий, раньше принадлежавший ЦК КПСС, где устраивал дорогостоящие кутежи на манер дореволюционного купчика – с дорогими напитками, с икрой и прочими атрибутами красивой жизни. На Кулака обратили внимание имеющие обыкновение отдыхать тут же блатные и взяли его в оборот. Только действовать стали не в лоб, а через женщину, которой он имел неосторожность кое-что выбалтывать в пьяном виде. Потом его подловили двое и доходчиво объяснили, как он дальше должен жить, если вообще жить хочет. Кулак сломался и рассказал. Его рассказом про визит к префекту очень заинтересовались и пообещали после соответствующей проверки его слов осыпать его деньгами – как Пашков и предполагал.

На следующий день после допроса тела Кулака и его любовницы были ранним майским утром найдены в искореженной машине, свалившейся с большой высоты в неглубокую речку в Пушкинском районе. Оба были пристегнуты ремнями безопасности и, по заключению медэкспертов, которое с удовольствием цитировали газеты, вполне могли бы остаться в живых, не попади они в воду. Шок от падения, а может быть, и кратковременная потеря памяти сделали свое дело – любовники захлебнулись в реке, вода в которой уже начала спадать после весеннего паводка.

В этот же день, только несколькими часами позже, произошло еще одно событие, о котором не писали газеты и вообще о нем мало кто знал. Матвей Соснин, один и без оружия, сидел на лавочке, вкопанной неизвестными рабочими день назад на газоне около подъезда, и читал журнал, положив его на колени. Долго ждать не пришлось: распорядок дня Василия Ивановича Мухина, представившегося Матвею как Муха или Иваныч, за последние дни был изучен довольно хорошо.

Муха вышел из подъезда один. В его ближайшие планы входило посещение поликлиники, где в кабинете физиотерапии он пытался вылечить свой застарелый бронхит.

– Иваныч! – окликнул его Матвей, в трубочку сворачивая журнал.

Муха нервно оглянулся и замер. На секунду на его лице проступил ужас. В этот момент он подумал, что все – не придется ему больше заботиться о своем здоровье. Так, около собственного подъезда, закончили жизнь многие из тех, кого он знал.

– Спешишь? А то садись, потолкуем.

– Ты чего тут делаешь? – справляясь со страхом, от которого ноги отказывались держать его небольшое тело, спросил Муха.