Текст книги "Том 3. Поэмы"

Автор книги: Сергей Есенин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

– Мне, конешно, нет дела, а я вот что тебе скажу: брось ты эту барыню, не пара она тебе, нечего и ходить к ней. Ишь ты, – продолжала мать, – нашла с кем играть.

Сергей молчал и каждый вечер ходил в барский дом. ‹…› Мать больше не пробовала говорить о Кашиной с Сергеем. И когда маленькие дети Кашиной, мальчик и девочка, приносили Сергею букеты из роз, только качала головой. В память об этой весне Сергей написал стихотворение Л. И. Кашиной „Зеленая прическа…“ (Восп., 1, 45–46; см. наст. изд., т. 1, с. 123–124, 535–536). Прогулкой с Кашиной на Яр летом 1917 г., по словам Е. А. Есениной, навеяно стихотворение «Не напрасно дули ветры…» (см. т. 1, с. 85–86 наст. изд.; Восп., 1, 45–46).

В остальном образ и судьба есенинской героини отличаются от судьбы одного из ее прототипов. Анна Снегина довольно высокомерна, надменна, ирония и неискренность ощущаются в ее разговоре с поэтом – «известной шишкой», которого она когда-то любила. Л. И. Кашина, напротив, ценила поэзию Есенина. Муж героини есенинской поэмы, белый офицер, был убит в 1917 г. («Убили, убили Борю. Уйдите, уйдите прочь…» (в черновом автографе: «Вчера разорвало мужа // Снарядом в бою на Двине» – имеется в виду июньское наступление русских войск на Северном фронте). По словам Е. А. Есениной, в Константинове действительно говорили, что муж Кашиной «очень важный генерал, но она ни за что не хочет с ним жить» (Восп., 1, 44). На самом деле Л. И. Кашина вопреки воле отца в 1905 г. вышла замуж за учителя гимназии Николая Павловича Кашина (1874–1939), исследователя творчества А. Н. Островского. (В константиновское имение Кашина приезжала с детьми на летний отдых.)

Героиня и прототип расходятся в главном – в отношении к революции. Анна Снегина не принимает революцию, покидает Россию, становится эмигранткой. Л. И. Кашина в 1917 г. передала свой дом крестьянам, а сама стала жить в Белом Яру, где бывал Есенин. В 1918 г., Л. И. Кашина переехала в Москву, работала переводчицей, машинисткой и стенографисткой. Похоронена на Ваганьковском владбище (см. журн. «Огонек», М., 1977, № 46, с. 21).

Происхождение имени и фамилии героини также имеет свою историю. Исследователи уже отмечали, что имя Анна в русской литературе освящено классической традицией в заглавиях произведений «Анна Каренина» Л. Н. Толстого, «Анна на шее» А. П. Чехова, «Анна Михайловна» В. Крестовского (псевд. Н. Д. Хвощинской). Значение имени – «грация, миловидность» – соответствует образу, созданному Есениным (ср. «стройный лик» и «лебедя выгнув рукой»; наблюдения, связанные с семантикой имен в «Анне Снегиной», приведены в статье М. Орешкиной – журн. «Рус. речь», 1974, № 2, с. 36–42, и учитываются нами ниже).

Не последнюю роль, надо полагать, имеет совпадение имени Анны Снегиной с именем Анны Алексеевны Сардановской (1896–1921), внучатой племянницы отца Ивана (И. Я. Смирнова), священника села Константиново, которой в юности был увлечен поэт (см. Чистяков Н. Королева у плетня, М., 1996, с. 8–18. Во второй половине июня 1916 г. Есенин во время краткосрочного отпуска с военной службы ездил в Константиново и виделся с ней (Письма, 211). Поэт посвятил ей в первой публикации стихотворение «За горами, за желтыми долами…» (т. 1 наст. изд., с. 22–23, 444–445). Ранняя смерть А. Сардановской (скончалась родами 7 апр. 1921 г.) потрясла Есенина.

И. В. Грузинов вспоминал, что весной 1921 г. Есенин говорил ему: «У меня была настоящая любовь. К простой женщине. В деревне. Я приезжал к ней. Приходил тайно. Все рассказывал ей. Об этом никто не знает. Я давно люблю ее. Горько мне. Жалко. Она умерла. Никого я так не любил. Больше я никого не люблю» (Восп., 1, 353).

В исследовательской литературе о Есенине называют три возможных источника происхождения фамилии Снегина. Один из них – псевдоним писательницы Ольги Павловны Сно (1881–1929), которая подписывала свои произведения «О. П. Снегина», «Ольга Снегина», «О. Снегина», «Снежинка», «О. С.» и др.; псевдоним «Снегина» – перевод фамилии мужа, литератора, англичанина по происхождению Е. Э. Сно (Сноу – Snow – в пер. с англ. – снег; с национальностью мужа связано также упоминание «лондонской печати» на письме Анны Снегиной). О. П. Снегина – автор книг: Рассказы. Том 1 ‹Б. м.›, 1911; Рассказы. Т. 1–2 ‹1911; 1914›; Лики любви. Повести и рассказы. Спб. ‹1914›. Знакомство Есенина и О. П. Снегиной состоялось весной 1915 г. в ее литературном салоне, куда поэта привел его друг М. П. Мурашёв, автор нескольких очерков для журналов «Женщина» и «XX век», где Снегина состояла в редколлегии. К тому времени писательница была известна в литературных кругах. Гостями ее салона были Ф. И. Шаляпин, И. Е. Репин, Л. Андреев, Саша Черный и др. Снегина часто встречалась с И. Буниным и была с ним в дружеской переписке (см. воспоминания Е. Н. Кореневской – цит. по статье А. Ломан и И. Ломан «Товарищи по чувствам, по перу…», где раскрыт указанный источник фамилии «Снегина» и даны подробные сведения об О. Снегиной (журн. «Нева», Л., 1970, № 10, с. 197–200; см. также статью: Шубникова-Гусева Н. «Мы все в эти годы любили…» О трех прототипах есенинской «Анны Снегиной» – газ. «Труд», М., 1997, 4 окт., № 184). Здесь же зафиксирована дарственная надпись Снегиной на книге «Рассказы». Т. 1 ‹Б. м.›, 1911: «Весеннему Есенину за его „Русь“. Полюбите Лизу из Морошкино и меня. 1915, апрель. Ольга Снегина». Речь идет о героине повести «Село Морошкино», помещенной в подаренной Есенину книге и высоко оцененной М. Горьким в письме к автору (цит. по журн. «Нева», Л., 1970, № 10, с. 198).

К этому же времени относится выход в свет журнала «Голос жизни» (1915, № 17, 22 апр.), где были опубликованы под одной обложкой произведения Есенина и рассказ О. Снегиной «Тени теней». Для Есенина эта публикация была особенно памятна, так как была первой крупной подборкой стихов поэта в петербургском журнале с сопроводительной статьей З. Н. Гиппиус; эту публикацию Есенин отметил в автобиографических набросках 1915–1916 гг. (см. т. 7, кн. 1 наст. изд. и в кн. В. Федорова „Наше время такое… О поэзии и поэтах“. М., 1973, с. 98).

Другой источник фамилии «Снегина» – семантический: снег бел и чист. В народной поэзии с образом белого снега часто связаны мотивы грустной и печальной любви. Поэт на протяжении всего произведения настойчиво употребляет эпитет белый. Сочетание Анна Снегина, помимо заглавия, в тексте поэмы больше не встречается. Фамилия Снегина в дальнейшем повествовании называется только в связи со старой помещицей Снегиной или с домом Снегиных. В лирическом плане эпитет белый как бы заменяет собой фамилию и появляется там, где автор говорит об Анне, не упоминая ее имени.

В то же время образ «девушки в белой накидке» живет в поэме как бы отдельно от образа Анны Снегиной, дочери помещика, жены белого офицера (наблюдение С. П. Кошечкина в его кн. «Весенней гулкой ранью…», Минск, 1989, с. 158). Это достигается за счет использования разных ракурсов описания одного и того же объекта – внутреннего (белый цвет – символ духовной чистоты, высокой нравственности и непогрешимости в христианстве и цвет траура в крестьянской среде) и внешнего (цвет одежды). При этом одна и та же картина может «вставляться» в различные по тематике произведения: «Где-то за садом несмело, // Там где калина цветет, // Нежная девушка в белом // Нежную песню поет» («Вот оно, глупое счастье…», 1918, т. 1, с. 131 наст. изд.), «Но припомнил я девушку в белом ~ О чем-то подолгу мечтала // У калины за желтым прудом» («Сукин сын», 1924, т. 1, с. 207 наст. изд.). Эту особенность Е. А. Некрасова называет отличительной чертой идиостиля Есенина, (см. сб. «Очерки истории языка русской поэзии XX века». М., 1995, с. 396–448).

Третий и, скорее всего, самый важный, источник фамилии Снегина – литературный, совпавший с первыми двумя, а возможно, и определивший их выбор – роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». «Близость звукового облика» названий романа Пушкина и поэмы Есенина отметила М. Орешкина. Наблюдения лингвиста развил В. Турбин, который счел фамилию героини Есенина, «каламбурно перекликающуюся с фамилией пушкинского героя – О-негин и С-негина, – „индикатором традиции“» (Турбин В. Традиции Пушкина в творчестве Есенина. «Евгений Онегин» и «Анна Снегина» – сб. «В мире Есенина», с. 267; см. также: Мекш Э. Б. Пушкинская традиция в поэме Есенина «Анна Снегина». – Пушкин и русская литература. Сб. науч. тр. Рига, 1986, с. 110–118).

Исследователи отмечали важную особенность деревенских персонажей «Анны Снегиной» – их разность: перед нами «разные» мужики (Прокушев Ю. Л. Сергей Есенин. Образ. Стихи. Эпоха. М., 1975, с. 305). Герой поэмы Прон Оглоблин, также как и другие персонажи поэмы, – образ собирательный. Е. А. Есенина указывала, что для образа Прона Оглоблина «в известной мере» послужил прототипом односельчанин поэта, рабочий коломенского завода Петр Яковлевич Мочалин. «Во время революции, – вспоминала Е. А. Есенина, – он пользовался в нашем селе большим авторитетом. Наша константиновская молодежь тех лет многим была обязана Мочалину, да и не только молодежь.

Личность Мочалина интересовала Сергея. Он знал о нем все» (Восп., 1, с. 49). По мнению Е. А. Есениной, он явился также прототипом комиссара из «Сказки о пастушонке Пете, его комиссарстве и коровьем царстве» (текст см. т. 2, с. 166–173 наст. изд.).

Дополнительные сведения о П. Я. Мочалине были обнаружены К. П. Воронцовым. Уроженец села на Оке, близкий Есенину человек, Мочалин обладал большими организаторскими способностями, был страстным агитатором. «К тому же оказалось, что Мочалин был делегатом Первого Всероссийского съезда крестьянских депутатов. По аграрному вопросу на съезде выступил В. И. Ленин. Петр Яковлевич слушал Ленина и на заседании большевистской фракции съезда. Полный впечатлений от ленинских идей, Мочалин вернулся в родное село, занялся пропагандистской работой. После Великого Октября он был военным комиссаром Коломны, председателем исполкома Коломенского Совета» (цит. по: Трофимов А. За строками «Анны Снегиной» – газ. «Сов. культура», М., 1980, 21 окт., № 85, см. также газ. «Известия», М., 1980, 2 июля, № 154).

Своего героя поэт сделал коренным жителем бедной деревни Криуши и наделил «крестьянской» фамилией (произошла, скорее всего, от слова-прозвища «Оглобля», которое до XX века было диалектным и служило основой для многих народных пословиц и поговорок). Фамилия свидетельствует не только о социальной принадлежности героя. Есенин как бы подчеркивает активную, главенствующую роль крестьянского вожака в революционных событиях на селе.

Имя «Прон» также имело бо́льшее распространение в деревне по сравнению с «городским» Пётр. Существует предположение, что эта форма имени вообще диалектная, широко бытовавшая на Рязанщине. В Рязанской области встречается несколько топонимов с основой Прон: река Проня (так ласкательно называет Оглоблина мельник в письме к Сергею – герою поэмы: «Тогда вот и чикнули Проню»), город Пронск, село Пронино. Это имя социально определяет героя и в то же время звучно и кратко. Прон – уменьшительная бытовая форма от канонических имен: Проко́пий – от греческого «prokpos» – «вынутый из ножен, обнаженный; схвативший меч за рукоятку» и Прохор – от греческого «prochoren» – «плясать впереди, вести» (Петровский Н. А. Словарь русских личных имен. Изд. 4-е доп., М, 1995, с. 245, 246–247).

Отрицательному персонажу поэмы, еще одному жителю деревни Криуши, Есенин также дал «говорящее» имя Лабутя. «Лабута» (архаичное) означает «неуклюжий и бестолковый человек» или «разиня, ротозей, рохля; клуша, кувалда» (Даль, 2, 231). Естественно, что жителям многих областей России это слово было знакомо. На Рязанщине употреблялось в нарицательном значении. «К власти, – вспоминала Е. А. Есенина первые послереволюционные годы, – наряду с честными людьми пролезли „лабути“, имеющие длинные руки. Жилось этим людям совсем неплохо.

Одного из таких „работников“ судили всей волостью самосудом…» (Восп., 1, 76).

В соответствии с литературной традицией, по которой «безымянные» персонажи обозначают типичных представителей определенного класса, возраста, пола, профессии и т. п., Есенин подчеркивает обобщенность многих героев: возницы, мельника, старухи-мельничихи, представителей зажиточного крестьянства, сохранивших патриархальные взгляды и по-своему противостоявших революционному движению.

Есенин и его герои как бы вторгаются туда, где жили герои Пушкина, – в деревню, в обстановку дворянской усадьбы: герой-рассказчик Сергей въезжает в поэму на дрожках, Евгений Онегин «летит в пыли на почтовых». Письмо Анны Снегиной вызывает в памяти знаменитое письмо пушкинской Татьяны к Онегину (см.: Прокушев Ю. Пушкин и Есенин: Письмо Анны Снегиной – журн. «Огонек», М., 1979, № 41, с. 24–25). Герой поэмы Есенина, как показал В. Турбин, «изысканный, а заодно и прославленный петербуржец, своеобразный Онегин начала XX века, Онегин-крестьянин, Онегин-поэт», «герой нашего времени», ведущий «социально-лирический диалог с дворянкой». «„Анна Снегина“, – пишет В. Турбин, – сопоставима с романом Пушкина по многим параметрам: ирония тона повествования, обрамление рассказываемого письмами героев, их имена и их судьбы. Традиция живет, пульсирует, неузнаваемо преображается, таится и вдруг обнаруживает себя в случайных или в преднамеренных совпадениях, в мелочах» и полемически противопоставляется героям пушкинского „Евгения Онегина“ (сб. «В мире Есенина», с. 281; об особом внимании Есенина к пушкинской традиции в 20-е гг. см. стихотворение «Пушкину», наст. изд., т. 1, с. 203, 620–621; «Анкету ‹журнала› „Книга о книгах“. К Пушкинскому юбилею.‹Ответы›», т. 5, наст. изд., с. 225–226, 509–514, а также коммент. к «Черному человеку» в наст. т.). Одна из корреспонденток поэта, Л. Бутович, писала ему 22 августа 1924 г., прочитав в Кр. нови (1924, № 4) стихотворение «На родине»: «Да, у меня было такое чувство, будто я читаю неизданную главу „Евгения Онегина“, – пушкинская насыщенность образов и его легкость простых рифм у Вас, и что-то еще, такое милое, то, что находит отклик в душе. ‹…› Мне кажется, что, как он, Вы владеете тайной простых, нужных слов и создаете из них подлинно прекрасное. ‹…› Вы могли бы дать то же, что дал автор „Евгения Онегина“ – неповторимую поэму современности, не сравнимую ни с чем» (Письма, 246–247). Позже поэт сам отметил в автобиографии «О себе» (окт. 1925): «В смысле формального развития теперь меня тянет все больше к Пушкину» (см. т. 7, кн. 1 наст. изд.).

«Анна Снегина» имеет и другие, близкие по времени объекты скрытой полемики – женскую поэзию времен первой мировой войны и прозу 10-х годов, проникнутую народническими настроениями. Одним из подобных конкретных источников сюжета и персонажей поэмы является путевой очерк О. Снегиной «На хуторе», опубликованный в петроградской газете «Биржевые ведомости» (утр. вып., 1917, 30 июля, № 16362), где нередко печатался Есенин (см. ниже на с. 678 о Галерной улице, где была расположена редакция газеты). Совпадает место действия: в очерке Снегиной – хутор, где сохранилась дворянская усадьба и «княгинин парк», и персонажи – молодой паренек «Сергунька» ‹так в кругу друзей ласково называли и Есенина›; Проня Красноносый, «ленивый, шельмоватый, прямо сказать, большой пакостник», убитый бандой анархистов; усматриваются параллели в образах перевозчика Федора, который требует деньги за переправу, бабки Прасковьи и др. Но атмосфера революционной деревни в «Анне Снегиной» противоположна «невыразимому спокойствию, которое веет от моря колосьев» в очерке О. Снегиной, где лишь один Сергунька «очень интересуется далекой столицей и таинственной революцией».

Есенин признавался, что лучшие образцы выразительной речи находит в устной народной поэзии, русской классической литературе и в повседневной разговорной речи. В. Ф. Наседкин вспоминал: «Есенин говорил о том, что для поэта живой разговорный язык может быть даже важнее, чем для писателя-прозаика. Поэт должен чутко прислушиваться к случайным разговорам крестьян, рабочих и интеллигенции, особенно к разговорам, эмоционально сильно окрашенным. Тут поэту открывается целый клад. Новая интонация или новое интересное выражение к писателю идут из живого разговорного языка.

Есенин хвалился, что этим языком он хорошо научился пользоваться» (Материалы, 234). В «Анне Снегиной» на фоне общеупотребительной лексики встречаются не только разговорно-просторечные элементы, свойственные именам существительным и прилагательным, но и вульгаризмы («едрит твою в дышло», «тараканье отродье»), старославянизмы («денница», «не зрел я родимых крыш», «сим летом»), неологизмы (водь, звень, зыкь, дружья, сочь, шкеть, трясь) (см. подробнее: Морозова М. Н. в сб. «Вопросы стилистики». М., 1966, с. 254–263; Бычков В. В. в сб. «Русская советская поэзия и стиховедение». М., 1969, с. 258–265 и др.). Разговорный характер стиля поэмы, «своеобразное многоголосие, необычное для лирической поэмы» (см.: Теория литературы. Основные проблемы в историческом освещении. Стиль. Произведение. Литературное развитие. М., 1965, ‹Ч. 3›, с. 372) определяет использование стиховых переносов (enjambement), чрезвычайно редких в поэзии Есенина. По признанию самого поэта, он «избегал» их (см.: Бельская Л. Л. Песенное слово. М., 1989, с. 75).

Поэма неоднократно инсценировалась (в 1979–1982 гг. в Рязани, Риге, «Кооперативо театро „У“» – Италия). Опера А. Холминова «Анна Снегина» (либретто А. Машистова) ставилась в Ленинградском академическом театре оперы и балета им. С. М. Кирова (1967), в оперных театрах г. Горького, Улан-Удэ, народном театре Астрахани, Югочешском театре из Чешских Будейовиц (1976). По опере Г. Агафонникова «Анна Снегина» (либретто Г. Шапиро) снят телефильм (1970).

Воронский Александр Константинович (1884–1937) – литературный критик, редактор Кр. нови и журнала «Прожектор», в которых часто печатался Есенин. Познакомился с поэтом осенью 1923 г. Есенин прислушивался к мнению Воронского и внимательно следил за его статьями о своем творчестве. Трехтомное Собр. ст., подготовленное самим поэтом в 1925 г., открыто статьей Воронского.

С. 158. Исправник – в царской России начальник полиции в уезде.

С. 160. Я понял, что я – игрушка… – Перекличка с собственными словами о народничестве из наброска статьи «О Глебе Успенском»: «Мне кажется, что никто еще не понял так своего народа, как Успенский. Идеализация народничества 60-70-х годов мне представляется жалкой пародией на народ. Прежде всего там смотрят на крестьянина как на забавную игрушку» (см. т. 5 наст. изд., с. 234; сб. «В мире Есенина», с. 278).

С. 161. Тогда над страною калифствовал // Керенский на белом коне. – Полемическая перекличка со стихотворением Л. И. Каннегисера (подробнее о нем см. т. 1 наст. изд., с. 509–510) «На солнце сверкая штыками…» (написано 27 июня 1917 г. в Павловске), где есть следующие строки:

 
Тогда у блаженного входа,
В предсмертном и радостном сне,
Я вспомню – Россия, Свобода.
Керенский на белом коне.
 

(см. об этом статью С. С. Куняева (подпись: Волков С.). «Письма Леонида Каннегисера Сергею Есенину» – журн. «Наш современник», М., 1990, № 10, с. 161).

Поэт вслед за Л. И. Каннегисером использует традиционно-поэтическое выражение «на белом коне ‹победителя›», которое отражало реальный факт – Керенский обычно приветствовал войска на белом коне, – но одновременно «как бы оспаривает победительную восторженность своего друга, владевшую тем в Февральские дни». Есенин достигает обличительного, сатирического пафоса образа, сталкивая противоположные начала: переносное значение двух цветовых прилагательных: розовый – «сулящий радость, счастье» – и смрадный: «внушающий отвращение, омерзение», а глагол «калифствовал», образованный от фразеологизма «калиф на час» (человек, пользующийся властью очень короткое время), противопоставляет выражению «на белом коне» (победителя). Керенский Александр Федорович (1881–1970) был с 8 (21) июля министром-председателем (премьером) Временного правительства, а с 30 августа (12 сент.) по 25 октября (7 ноября) 1917 г. верховным главнокомандующим.

В черновом автографе эти строки даны в ином, но совпадающим с текстом по оценке Керенского варианте:

 
Мы свергнули власть дворянства,
Но что-то почудилось мне
Другое коварное чванство
В Керенском на белом коне
 

Война «до конца», «до победы». – Лозунги Временного правительства, выступавшего с требованием продолжения войны.

С. 164. Еще и заря не текла, ~ Оладьев тебе напекла. – Н. М. Шанский обратил внимание на необычное использование в «Анне Снегиной» общеупотребительной лексики на примере глагола «течь» и существительного «оладья» в родительном падеже множественного числа в диалектной форме «оладьев».

«Словесные связи глагола течь в значении «идти», «проходить» с обозначением человека, так часто наблюдаемые в поэзии первой половины XIX в., например, у Пушкина „в путь потек“ – „Анчар“) восходят к старому – еще церковнославянскому – источнику „Петръ, въставъ, тече къ гробоу“ („Мстиславово евангелие до 1117 г.“), „тогда Овлуръ влъкомъ потече“ („Слово о полку Игореве…“)». Существительное оладья («Оладьев тебе напекла») в диалектной форме также «замечается быстрее и объясняется проще: ведь перед нами прямая речь мельника, носителя соответствующего народного говора» (сб. «Анализ художественного текста». М., 1975, Вып. 1, с. 28–30).

С. 161. Булдыжник – буян и беспокойный человек.

С. 170. «Скажи, // Кто такое Ленин?» // Я тихо ответил: // «Он – вы». – Один из весьма вероятных источников вопроса, обращенного крестьянами к герою поэмы, является заголовок статьи С. Зорина «Что может означать Ленин» в сочетании с рисунком Бор. Ефимова, на котором слегка шаржированное лицо вождя было вписано в большой вопросительный знак (помещено в сб. «Ленин», Харьков, 1923, материалы которого отозвались в стихах Есенина 1924 и 1925 гг.; см. Субботин С. И. – сб. «Есенин академический», с. 71). Смысл ответа героя комментируется противоречиво: как «свидетельство подлинной связи вождя революции с широкими трудящимися массами» (см. статью Ю. Л. Прокушева «„Он – вы“. Лениниана Есенина» – журн. «Москва», 1975, № 10, с. 181), и как беспощадно высвеченный образ Ленина – «вожака народных масс, плоть от плоти их», а эти массы: «голытьба, пьяницы, люмпены, участники коллективного убийства старшины, „лихие злодеи“, „воровские души“» (в кн. Куняева Ст. и Куняева С. «Сергей Есенин», М., 1995, с. 477).

С. 177. Сочь – время движения соков.

С. 178. Пятый туз – лишний туз, шулерская карта в колоде.

С. 179. Носил он две белых медали // С японской войны на груди. – Наряду со смысловым значением «белая медаль» – царская, имеется в виду конкретный зрительный образ – медаль белого цвета, серебряная медаль. Лабутя, судя по содержанию поэмы, мог быть награжден только двумя серебряными медалями русско-японской войны (1904–1905 гг.), которые носились на груди: «За бой „Варяга“ и „Корейца“. 27 янв. 1904 г. – Чемульпо» с изображением морского боя на специальной ленте «Андреевского флага» с белым полем и косым Андреевским крестом синего цвета на нем, а также медалью, которой награждались все лица, участвовавшие в обороне Порт-Артура (на лицевой стороне «всевидящее око», окруженное сиянием; внизу вдоль бортика даты «1904–1905», на оборотной – пятистрочная надпись славянской вязью: «Да – вознесетъ – васъ Господь – въ свое – время» (см. Кузнецов А., Чепурнов Н. Наградная медаль. М., 1992, с. 367–372; Кузнецов А. А. Ордена и медали России. М., 1985, с. 149).

Здесь «белый орден» в противопоставлении «красному ордену», о котором позже «голосил» Лабутя. (В черновом автографе четырех строк о красном ордене не было. Впервые появились в машинописи, см. варианты.). Первым советским орденом был Орден Красного Знамени, учрежден в 1918 г. – на красном фоне лавровый венок с эмблемой серпа и молота и красного знамени с надписью «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

С. 179. О сдавшемся Порт-Артуре // Соседу слезил на плечо. – Порт-Артур – военно-морская крепость, которую героически обороняли русские войска под руководством генерала Р. И. Кондратенко во время русско-японской войны. После гибели Кондратенко генерал А. М. Стессель 20 декабря 1904 г. (2 января 1905 г.) подписал капитуляцию и сдал крепость японцам.

Ляоян – город на северо-востоке Китая, здесь имеется в виду одно из тяжелых сражений в русско-японской войне 1904–1905 гг. – Ляоянское сражение; боевые действия проходили 11 (24) августа-21 августа (3 сент.) 1904 г. в районе города. В результате ошибок русского командования японские войска достигли оперативного преимущества. По приказанию генерала А. Н. Куропаткина русские войска отошли к Мукдену.

Нерчинск – окружной город в Забайкальской области. Расположен на левом берегу реки Нерчи, вблизи ее впадения в Шилку (бассейн Амура). Основан в 1654 г. под названием Нерчинский острог. В 1826–1917 гг. – место политической каторги и ссылки. В Нерчинском горном округе находились главная сибирская каторга царской России и каторжные тюрьмы. В разные годы здесь содержались политкаторжане: декабристы, петрашевцы, Н. Г. Чернышевский и другие революционеры-шестидесятники, нечаевцы, революционеры-народники. Политические каторжане содержались вместе с уголовными (см. кн.: «Кара и другие тюрьмы Нерчинской каторги». М., 1927; Чемоданов Г. Н. Нерчинская каторга, 2-е изд. М., 1930).

Турухан – река в Красноярском крае, левый приток Енисея. Турухан, Туруханский край – место политической ссылки в дореволюционной России, на севере Енисейской губернии с XVII в. Ссылались участники восстаний С. Разина, Е. Пугачева и др. В XIX в. – декабристы (бр. Беляевы, М. А. Фонвизин, А. И. Якубович и др.). С 1913 г. в Туруханском крае отбывали ссылку Я. М. Свердлов, И. В. Сталин, Г. И. Петровский и др. революционеры (сб. «Енисейская ссылка». М., 1934).

С. 181. Была в том печальная тайна, // Что страстью преступной зовут. – Эти и другие слова помещицы Снегиной стали объектом нападок прижизненной критики. Рецензент журнала «Звезда» назвал их иронически «перлами» (журн. «Звезда», Л., 1925, № 4, с. 294), а В. Друзин – «незабываемыми» (Красная газ., веч. вып., Л., 1925, 30 июня, № 160; вырезка – Театр. ГЛМ). К. В. Мочульский увидел в одной из сцен поэмы («Вот описание первого свидания после разлуки: он открывает глаза после долгой болезни и видит ее: она узнала, она приехала, она сидит у изголовья») – «неизбежный шаблон романтического жанра. ‹…› Как она выражается, эта нежная девушка в белом! ‹далее цит. слова Анны ст. 344–354, 371–379, 381–385, 604–607: „Потом бы меня вы бросили, // Как выпитую бутыль. // Поэтому было не надо… // Ни встреч… Ни вообще продолжать…“» (журн. «Благонамеренный», Брюссель, 1926, № 1, с. 155–156).

С. 182–183. Недаром чумазый сброд // Играл по дворам на роялях // Коровам тамбовский фокстрот. – Одна из конкретных примет времени (так же, как и граммофон). И. Г. Эренбург в 1919 г. писал: «Деревня, захватившая все и безмерно нищая, с пианино и без портков, взявшая в крепкий кулак свободу и не ведающая, что с ней, собственно, делать, деревня революции – откроется потомкам не по статьям газет, не по хронике летописца, а по лохматым книгам Есенина. Откроется и нечто большее, вне истории или этнографии – экстаз потери, жертвенная нищета, изуверские костры самосожжения – поэзия Сергея Есенина, поэта, пришедшего в этот мир, чтобы „все познать, ничего не взять“» (Эренбург И. Сергей Александрович Есенин – в его кн. «Портреты русских поэтов». Берлин, 1922, с. 84–85; вырезка – Тетр. ГЛМ).

Друг детства Есенина С. Н. Соколов вспоминал эпизод с роялем, который в отличие от рояля в «Анне Снегиной» получил полезное применение в константиновской школе: «Помнится, в 1924 году как-то вечером я сидел и играл на рояле (был у нас в школе инструмент, конфискованный в революцию у каких-то помещиков). Смотрю, кто-то лезет в окно. Ба, Есенин! ‹…› Потом подсел ко мне. Попросил играть, а сам запел… ‹…› В этот вечер он долго пробыл у нас. Настроение у него было хорошее» (Восп., 1, 136).

С. 183. Козлиная ножка – самодельная папироса (самокрутка), свернутая в виде воронки и согнутая пополам.

…Он мыслит до дури о штуке, // Катающейся между ног. – Образ, построенный в форме русской озорной загадки, где игра строится на двусмысленности. Как и большинство таких загадок, на первый взгляд неприличных и вульгарных, обозначает совершенно невинный предмет, в данном случае – конкретную примету послереволюционной деревни: велосипед (см. сб. «Русский эротический фольклор. Песни. Обряды и обрядовый фольклор. Народный театр. Заговоры. Загадки. Частушки». М., 1995, с. 371–373).

«Керенки» – казначейские знаки (бумажные деньги), выпущенные по указу Временного правительства от 23 августа (5 сент.) 1917 г. Изготавливались упрощенным способом и имели непритязательный вид. Выпуск «керенок» привел к дальнейшему падению курса рубля до 7 копеек его довоенной стоимости. Народ презрительно называл их по имени Керенского, возглавлявшего Временное правительство. После Октябрьской революции «керенки», наряду с другими типами бумажных денег, использовались Советским правительством. Е. А. Есенина вспоминала эпизод покупки лошади, относящийся к 1918 г.: «Достали заветный мешочек с деньгами (керенки, что прислал Сергей), сложили кофты, сарафаны и последнее поношенное пальто отца на барашковом меху с каракулевым воротником (подарок купца Крылова со своего плеча). Все это отдали за лошадь» (Восп., 1, 51). «Керенки» окончательно изъяты из обращения в 1922 г.

«Ходи» – мелкие бумажные денежные знаки времен гражданской войны предположительно пришли с Дальнего Востока. Наименование, скорее всего, образовано от кит. huoji – приказчик (продавец); ходя – устар. простореч. название китайца (Словарь совр. рус. лит. яз. в 17 т., М.—Л., т. 17, 1965, с. 302).

Фефела – простофиля, разиня, растопыря (Даль, 4, 533).

«Катька» – в царской России просторечное название сторублевого бумажного денежного знака с изображением Екатерины II. До революции были в ходу государственные кредитные билеты достоинством 100 рублей с портретом Екатерины II двух выпусков – 1898 и 1910 гг. (см.: Бумажные денежные знаки, выпущенные на территории бывшей российской империи за время с 1769 по 1924 гг.). Под ред. Ф. Г. Чучина, М., [Б. Г.], с. 19–20).

С. 184. Зыкь – скорее всего, собирательное от рязанского «зыка» – ревун, горлодер (Даль, I, 697). Учитывая областное значение слова, Б. И. Осипов и В. П. Гарнин толкуют слово «зыкь» как «сборище горлодеров» (не смешивать с «зык»: Осипов Б. И. Неологизмы, устаревшие и областные слова в языке поэзии С. А. Есенина, Барнаул, 1973, с. 32; Гарнин В. П. [Примечания к «Анне Снегиной»] – Есенин С. Стихотворения и поэмы. Б-ка поэта. Малая серия, Л., 1990, с. 455).