Текст книги "Наша старая добрая фантастика. Цена бессмертия (антология)"

Автор книги: Сергей Абрамов

Соавторы: Анатолий Днепров,Дмитрий Биленкин,Александр Шалимов,Борис Руденко,Виктор Колупаев,Владимир Покровский,Михаил Пухов,Михаил Кривич,Борис Штерн,Аскольд Якубовский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 61 (всего у книги 70 страниц)

Я понял, что итогом эксперимента по программе «Смерть» должен стать мой собственный труп. Вот когда меня компьютер со света сживет, тогда уж не поспоришь, тогда всякому видно будет, что моя система работает. Ведь не сам же я в петлю полезу! Пусть компьютер поохотится за мной, а я буду от него убегать, изощряться в уловках, путать следы. Пусть в вычислительных комплексах МИНИКСа кружит программа моего убийства, пусть интегральный мозг Пояса будет подстраивать мне ловушки, пусть он попытается предугадать мои действия, рассчитать мои поступки, вычислить меня! Тогда посмотрим, кто кого и сможет ли человек сказать, что он до конца не познан компьютером. А если познан, и если благодаря этому мы сможем скоро запросто моделировать себе земной рай, устраивая жизнь по любому вкусу, то пусть моя дьявольская система умрет вместе со мной!

Вот как выглядел мой замысел, комиссар. Так что, говоря вашим языком, вовсе не убийство Минского запрограммировал я в МИНИКСе, а самоубийство. Вернее, эксперимент на себе. Любой ученый, по-моему, имеет на это право. Вас, наверное, интересует, как идет этот эксперимент. Да-да, идет – я ведь жив, значит, игра с компьютером продолжается! Моменты этой игры вы и наблюдали в последнее время на биостанциях. Почему биостанции? Сейчас объясню.

Когда компьютер приступил к реализации программы «Смерть», у меня душа ушла в пятки. Я думал, что пол вот-вот разверзнется и я провалюсь в тартарары. Вы ведь понимаете, что технически это было вполне возможно. Поэтому, взяв отпуск, я спешно бежал с Гериона. Однако герионский компьютер, конечно, сразу же раскрыл содержание эксперимента МИНИКСу, и опасность теперь ждала меня везде, где есть вычислительные комплексы достаточно высокого класса. Впрочем, довольно долгое время ничего со мной не случалось. Я недоумевал: почему МИНИКС медлит? И только потом до меня дошло: в ловушку должен попасть только я один, ведь по условию задачи компьютеру надлежало реализовать мою смерть, а не чью-нибудь другую. Значит, понял я, меня нельзя убить вместе с другими людьми, и какие бы напасти компьютер для меня ни изобретал, они прочих людей не коснутся. Впервые я испытал нечто вроде симпатии к педантичной тупости машины.

Первое время я днем и ночью был на людях, в гостиницах обязательно просил поселить меня с кем-нибудь. Я выжидал, не торопился и компьютер. Но сколько можно было прятаться от своего эксперимента, от собственной идеи? Я должен был дать МИНИКСу возможность для активных действий. Нет, я не собирался просто подставлять себя под удар, я хотел, чтобы компьютер попытался рассчитать мое поведение, вычислить мой маршрут. Но для этого надо было его действительно иметь. Тут я вспомнил о Минском и об идее аутотрофного синтеза. Почему бы не посмотреть, подумал я, каковы успехи в этом деле? Может, до праздного-то изобилия, до молочных-то рек еще далеко и я напрасно хороню человечество? Я наметил себе маршрут: Нектар—Тетис—Мирра, а напоследок – Амброзия, где властвует сам Минский.

Ну, а остальное вы, наверное, знаете лучше меня. Сразу же на Нектаре я едва не попал под смертельный поток радиации. Компьютер Нектара подкараулил меня одного, дал команду – и экранные задвижки начали открываться. Меня спасло то, что в польдер прорвались люди. Я решил быть осторожнее, и на Тетисе местный компьютер, как бы примериваясь, только попугал меня ракетами, сходящими с курса. А может, это было просто совпадение и в работе вычислителя действительно имелись неполадки? Я этого так и не узнал. Зато на Мирре эксперимент проявился в полную силу. Взрыв, происшедший там, – это пока лучшее, что предпринял против меня МИНИКС. Я чувствовал, что петля затягивается. Сюда, на Амброзию, я прибыл, ощущая себя смертником, которого уже вывели на эшафот. Сегодня, когда стены задвигались и отовсюду полезла эта белая гадость, я решил, что наступает последний этап моей борьбы с компьютером. Да, он предугадал почти все мои действия и в конце концов загнал сюда, в кессон. Я, может, и успел бы выйти на поверхность... а может, и нет. Тут появились вы, комиссар. Так что развязка откладывается. А жаль. Я устал от этой изнурительной игры и надеялся, что сегодня все решится. Зачем вы вмешались? Компьютеру не нужны два человека, ему нужен я один. Но вы здесь, значит, ответа не будет...

– Вы ошибаетесь, – сказал я. – Меня нет.

Что-то разладилось в системе обогрева или это компьютер решил нас заморозить, но в кессоне становилось все холоднее. Прошел уже час, как мы были заперты в тесной камере. Вычислительный комплекс «Логос-дейта» глядел на нас объективами, скрытыми в стенах, и, видимо, решал, что с нами делать.

После того, что я сказал, Пахарь медленно поднялся и уставился на меня. В углах его рта запеклась кровь. Я при этом почему-то вспомнил, как недавно на Мидасе отдал свой носовой платок красивой девушке Лоле Рейн.

– Вы говорите... вас нет? – сказал Пахарь. – Как это понимать?

– Очень просто. Данные обо мне изъяты из памяти компьютера. Он не знает даже, кто я или что. Как Человек я для него не существую.

– Но ведь это значит...

Пахарь обвел глазами камеру. Какая-то мучительная мысль рождалась в его взгляде, и я вдруг ее понял.

– Это значит... – осторожно продолжил я, – что вы здесь... один?

Он в отчаянии повернулся ко мне.

– Да!.. Раз для компьютера вы не существуете, я здесь один... Один!.. Но почему тогда ничего не происходит? Почему он не борется со мной?!! – его голос сорвался на крик.

Нетрудно было представить, что переживал сейчас этот человек, столько времени считавший себя жертвой компьютера. Между тем вот уже час он находился здесь как бы один, в полной власти компьютера, но программа эксперимента, на которую он убил столько сил, не работала. Ничего угрожающего не происходило! И я понимал, о чем он думает. Он мучительно боялся поверить, что две бесспорные катастрофы, в которые он попал на Нектаре и Мирре, – всего лишь естественные случайности, которых в Поясе полно. Здесь, на Амброзии, он уже час назад мог быть мертвым, но был живым. Поскольку компьютеры не знают милосердия, вновь напрашивалось ужасное подозрение: никакого научного открытия не существует, никакой программы «Истина—любовь—смерть» не было и нет, компьютер равнодушен к тому, кого должен был преследовать, а неприятности, которые произошли ранее, просто жестокие совпадения или же игра нервов. Все стремительно переворачивалось вверх дном. Благородная драма идей, драма интеллекта и человеческой жизни грозила обернуться пустейшим, надуманным фарсом, трагический пафос – жиденьким смешком...

Я посмотрел на Пахаря. Он отвел глаза, и мне показалось, что маска отчаяния на его лице сменяется жгучим стыдом. Наверное, он чувствовал себя школьником, которого строгий учитель вернул с высот пылкого воображения к унылой реальности урока.

– Значит, что же... – краска медленно заливала лицо Пахаря. – Я – просто сумасшедший?.. Ничего нет?!!

Я неловко молчал, не зная, что сказать. Минута прошла в напряженной тишине. Я вдруг почувствовал, что хочу есть. И тут заметил... заметил такое, отчего вся моя душа сжалась в тугой комок и застыла где-то под ребрами. Я протянул руку и положил ее Пахарю на плечо. Слова почему-то с трудом выходили из горла:

– Вы... вы талантливый ученый и хороший человек... Хотя и экстремист. Программа работает. Компьютер охотится за вами.

Он повернул ко мне безжизненное лицо:

– Откуда вы знаете?

– Взгляните.

Вот что я заметил: стена с дверью, которую не удалось открыть, медленно, сантиметр за сантиметром, надвигалась на нас. Это была явная, наглядная, бесспорная смерть – та, что и требовалась по эксперименту. Некоторое время мы молча смотрели на нее. Пожалуй, никогда еще я не чувствовал себя таким ничтожным. Две букашки в медленно сжимающейся руке бога...

Вдруг этот страдалец за человечество с самым безумным видом схватил меня за рукав:

– А вы... как же вы... здесь?! За что?!

Но с меня уже было довольно всяческих драм.

– Мы выйдем отсюда, – ответил я, мысленно прикидывая толщину стены. – Да, выйдем. И ваша идея уже не будет тайной. Я все-таки верю, что человечество как-нибудь справится с ней. Наденьте шлем.

Он с недоумением повиновался.

– Встаньте сюда, прикройте меня. Будут брызги, – сказал я и вытащил бластер.

Эксперты, понаехавшие потом на Амброзию, установили: компьютер лишь слегка поднял температуру коллекторов, в которых хранилась белковая плазма, синтезированная Минским. В плазме началось брожение, масса ее резко возросла, и стальные резервуары лопнули под натиском загустевшего студня. Это понадобилось компьютеру только для того, чтобы устроить на станции несколько ловушек и загнать в одну из них Пахаря. Всех других людей компьютер изолировал, запер в отсеках, а в пустых помещениях включил режим консервации. Естественно, что тем из наших ребят, которые все-таки вырвались на волю, автоматический демонтаж помещений показался концом света. Это дало им повод для стрельбы, погонь и прочих ковбойских штучек. Хорошо еще, что ни у кого из них не было бомбы.

Я пишу эти строки в дни, когда следствие по делу Пахаря идет полным ходом. Работает несколько комиссий, все происшедшее изучается на высшем уровне, и о результатах нам не сообщают. По-моему, даже Мейден не знает, о чем там говорят. Однако среди наших ходят слухи, будто в судебных кабинетах события на Амброзии квалифицируются как «суицидальный акт». Если это действительно так, я аплодирую мудрости прокуроров. Ибо за попытку самоубийства, как известно, не судят. По-моему, нам сейчас гораздо важнее судить себя, чтобы понять, почему эта попытка имела место. Почему умный человек, талантливый ученый, которому удалось смоделировать на компьютере коренные моменты человеческой судьбы – стремление к истине, любовь, смерть, – совсем не обрадовался этому? Испугался, что благодаря ему, благодаря грядущему «шефству» компьютеров счастливое человечество очень скоро превратится в толпу праздных потребителей, в стадо свиней?

Да, есть немало тех, кто убежден, что природа человека низменна, что рано или поздно весь род людской, соблазненный могуществом техники, свернет к корыту, зароется в грязь. Иным «философам», вроде Балуанга, это позволяет оправдывать духовный разврат, которым они торгуют направо и налево. Увы, во время того нашего разговора с Балуангом я не сумел ему достойно возразить. Однако теперь, после событий, участником которых я был, я знаю, чем могу ответить. Я просто расскажу о Пахаре – о человеке, который предпочел лучше умереть, чем согласиться на компьютерное счастье. Мне очень понятна и близка его отчаянная тяга доказать и машине, и самому себе, что человек все-таки выше, сложнее, глубже любой компьютерной программы и даже того, что он сам о себе думает.

Я бы очень хотел узнать Пахаря поближе, и мне теперь жаль, что я так долго и глупо видел в нем заурядного брейкера. К сожалению, когда я вывел Пахаря из кессона и снял с него наручники, у нас уже не было ни минуты на философские разговоры. На другой же день примчался Мейден, забрал Пахаря с собой, и больше я его не видел. Дело, конечно, сразу же засекретили, и я даже не узнал подлинного имени этого человека. Для меня он так и остался Пахарем. Единственное, что мне известно о нем, – что он кибернетик и что его родной язык – русский.

А ведь было бы очень важно узнать и понять, откуда появляются такие люди, в каких условиях они росли, что на них влияло, на каких идеалах они воспитывались. Поэтому я призываю: пусть над делом Пахаря работает не только наш брат – служащие ООН, полицейские и юристы, но и ученые – обществоведы, философы. Может быть, это поможет нам сделать так, чтобы людей, которые стремятся ныне в «мыльные клубы», появлялось все меньше. Пока же их много, очень много. И порой мне кажется, что число их растет...

Нет, я все-таки не знаю, куда идет человечество. Меня одолевают сомнения то с одной, то с другой стороны. Когда я занимаюсь на своих астероидах подпольными кабаками, «мыльными клубами» и прочим выплывшим в космос скотством, я думаю, что негодяй Балуанг в чем-то прав. Но иногда мне вспоминается кессонная камера, голос Пахаря, драма человеческой жизни, которая прошла передо мной, и тогда я начинаю сомневаться: а точно ли дьявол способен в изобилии одарить людей «хлебом духовным»? И так ли уж неуемно стремление человека без труда и пота вкушать его?

1982 г.

Михаил Пухов
НА ПЕРЕКРЕСТКЕ

1

– Кругом полный порядок, – доложил вахтенный штурман «Мирного» Станислав Рудь. – Эфир чист, космос прозрачен. Ничего особенного за время вахты не случилось. Никаких происшествий.

– Так, – сказал Синицын. – Чист, говорите. Где у вас бортжурнал?

Станислав Рудь протянул ему плоскую катушку журнала. Синицын вставил ее в проигрыватель, нажал клавишу. Проигрыватель не работал. Синицын привычно повернулся к распределительному щиту. Взгляд его упал на экран переднего вида.

– Это еще что такое? – спросил он.

Ракетоносец первого класса «Мирный» парил сейчас в пустоте в миллиарде километров от Земли, вблизи плоскости планетных орбит. Космос в телеэкране был угольно-черным, посыпанным звездами, лишь в углу ютилась изящная фигурка Сатурна. Самый обычный пейзаж, не предвещавший ничего дурного. Но Синицын не первый год служил в космической авиации.

– Где?

– Ползет, клещ. – Синицын показал пальцем. – Там, в Скорпионе.

Некоторое время Станислав Рудь вглядывался в экран:

– Вот вы о чем. Я этого американца уже три часа как засек.

– Если так, – сказал Синицын, сдерживаясь, – то что вы имели в виду под словами «никаких происшествий»?

– Метеориты, – безмятежно объяснил Станислав Рудь. – Я подразумевал, что метеориты не появлялись, фон в норме, протонных вспышек не было и вообще все спокойно, не считая приближения безобидного планетолета.

– Безобидного? – повторил Синицын. – Вы разве не видите, что это военный корабль?

Он снова посмотрел на микроскопическое пятнышко, которое, словно светящееся насекомое, лениво ползло по стеклу экрана среди неподвижных звезд.

– Вижу, – беспечно сознался Станислав Рудь. – Это ракетоносец нашего класса.

– Знаете что, – Синицын мысленно выругался, – объявите-ка на всякий случай тревогу.

– Вы серьезно?

– Да. Мне не нравится этот американец. Не нравится, что он подошел так близко. Или вы не понимаете, что это значит?

– Нет, – сказал Станислав Рудь. – Я никогда не пойму, зачем поднимать тревогу без специального приказа с Земли.

– Постучите по дереву, – сказал Синицын. – Разве вы не знаете, что будет означать такой приказ?

Минуту оба молчали. Приказ с Земли, если они его получат, будет означать только одно. Что агрессоры развязали конфликт, что люки отодвинулись в сторону, впуская свет в глубокие вертикальные норы, что стаи ракет вышли на большую дорогу, а планета окуталась смертоносными тучами. Тогда «Мирный» и другие ракетоносцы пойдут к Земле, незаметные для дальнобойных локаторов, и выложат свой груз по уцелевшим целям противника, довершая справедливое дело возмездия.

И корабль, ползущий сейчас поперек бездонного колодца телеэкрана, получит аналогичное приказание.

– При чем здесь это? – поморщился Станислав Рудь. – Ведь сейчас мирное время.

– На Земле, – терпеливо объяснил Синицын. – Там пока действительно мир. Но до Земли миллиард километров. У нас нет с ними даже связи, во всяком случае двусторонней. Когда космолет исчезает вдали от дома, никто не в силах определить причину его гибели.

Станислав Рудь посмотрел на него удивленно:

– И вы предлагаете...

– Я ничего не предлагаю. Ни-че-го, – отчеканил Синицын. – Но мне не нравится, что этот американец подошел так близко. И не стоит пенять на случай. В данной ситуации проверка проста. Давайте-ка поглядим, как все было.

Штурман подал напряжение на проигрыватель. Синицын ткнул пальцем в пусковую клавишу. По табло побежали цифры.

– Смотрите, – показал Синицын. – Вот его первоначальная траектория. Предполагаемое сближение – четыре миллиона километров. А здесь он начал маневрировать...

– А ведь вы правы, – удивился Станислав Рудь. – Он явно идет на сближение. Но зачем? Американцы славные парни и вполне прилично к нам относятся.

– Я тоже к ним хорошо отношусь, – сказал Синицын. – Но я человек военный. Объявляйте тревогу.

Он ясно представил себе то, что будет. Короткое оживление в жилых отсеках, боевые расчеты, занимающие места у дальнобойных лазеров и ракетных аппаратов, грохот магнитных башмаков по стальным коридорам... И вот ракетоносец становится грозной боевой единицей...

Синицын поднял глаза к пульту, к алой застекленной кнопке. По пути его взгляд задел передний экран.

– Это еще что такое? – растерянно произнес он.

Ракетоносец первого класса «Мирный» по-прежнему парил в пустоте у орбиты Сатурна, но пейзаж впереди изменился, хотя не всякий заметил бы это с первого взгляда.

– У них теперь численное преимущество, – сказал Синицын.

Микроскопическая черточка американского ракетоносца сместилась уже к самому краю экрана, продолжая незаметное для глаза движение. Новая точка так же неуловимо росла, одновременно передвигаясь вбок, к первому кораблю.

– Это не американец, – сказал Станислав Рудь.

– Тогда наши, – повеселел Синицын. – Другие не заходят за астероиды.

Некоторое время Станислав Рудь вглядывался в экран:

– Нет. Это не наш корабль.

– Другие не показываются за астероидами, – повторил Синицын. – Либо мы, либо американцы.

– Это не наш корабль, – упрямо повторил Станислав Рудь.

Синицын хотел возразить, но вдруг понял. Он внимательно посмотрел на светлую точку, которая вырастала из глубины экрана, смещаясь вбок. Он понял Станислава Рудя. Она перемещалась слишком быстро даже для ракетоносца первого класса.

– Кто же это тогда?

– Пришелец, – спокойно сказал Станислав Рудь. – Когда-нибудь такое должно было случиться.

Светлое пятнышко на экране увеличивалось, приближаясь к американскому планетолету.

– А вы подсчитывали вероятность подобной встречи? – неуверенно проговорил Синицын.

– Нет, – сказал Станислав Рудь. – Но я часто о ней думал. Как мы когда-нибудь встретимся, и как все будет замечательно. Взаимные экскурсии и все такое. «А это у вас что?» – спросят они, увидав наши ракетные аппараты...

– Полагаете, у них нет оружия? – хмыкнул Синицын.

– Уверен, – твердо сказал Станислав Рудь. – Разум, поднявшийся к звездам, не может быть агрессивным.

Светящееся пятнышко чужого приблизилось уже почти вплотную к яркой черточке американского ракетоносца. Вспышка – и ракетоносец закрыло медленно вспухающее облако газа.

– Вот вам ответ, – сказал Синицын. – Они атаковали американский планетолет.

– Вам показалось, – не поверил Станислав Рудь.

– Смотрите.

Американский корабль на миг показался из облака газа, уходя от чужого и волоча за собой тяжелую дымовую завесу. С расстояния в сто тысяч километров различить детали маневра было почти невозможно, но Синицын не раз участвовал в учениях и прекрасно представлял себе, что творится сейчас там, в плотной радионепроницаемой туче.

– А ведь вы правы, – удивленно сказал Станислав Рудь. – Может, нам лучше удалиться?

Синицын с подозрением взглянул на штурмана. Но Рудь не шутил. Просто он был... безнадежно штатский.

– Вы предлагаете бежать, когда космические агрессоры напали на наш корабль? – грозно произнес Синицын.

– На ракетоносец потенциального противника, – поправил его Станислав Рудь.

– Когда появляется настоящий враг, об остальном забывают, – твердо сказал Синицын. – Запомните это на будущее. Объявляйте боевую тревогу.

2

Командная рубка размещалась в носовой части «Бумеранга», но звездолет был невелик, и она примыкала непосредственно к жилому отсеку. Сейчас в рубке было темно. В темноте в креслах сидели двое.

– Привет, ребята, – поздоровался Белостоков, пробираясь к своему месту. – Что у вас стряслось?

– Смотрите сюда, – сказал один из двоих, Воронов. Его рука, неясная в темноте, указывала вперед, в черную пустоту экрана носового обзора.

– Он ничего не увидит, – сказал второй пилот, Коллинз. – Глаза. Адаптация. Разве что на предельном увеличении...

Глаза привыкали. Серо было в рубке, никакая не чернота. Мрак был только впереди, настоящий, без звезд. А в рубке все было видно, и даже надписи чуть светились на табло под экраном.

– Смотрите примерно в центр, – продолжал Коллинз. – Даю увеличение.

– Что там? Неужели уже видна цель?

До опорной нейтронной звезды осталось около радиомесяца, и ее никак нельзя было пока различить даже на таком дальнобойном устройстве, как пассивный локатор носового обзора. В телескоп – другое дело, но на табло под экраном сейчас светилось: ВПЕРЕДСМОТРЯЩИЙ.

– Сейчас сами увидите.

– Увеличение – миллион, – сообщил Коллинз.

На экране наметился разорванный крест прицельных нитей, и сразу же в их перекрестье из мрака вынырнула крошечная светящаяся точка. Она разгоралась, обретала размеры.

– Теперь десять. – Цифры на табло остановились. 10 000 000.

– Цель? – снова спросил Белостоков, хотя уже знал, что это не так.

Воронов покачал головой.

– Нет. Это гораздо ближе. Одна световая неделя, потолок локатора. Но прямо по курсу.

– Так. – Белостоков смотрел на экран, на маленький шарик в перекрестье прицельных нитей. – Неприятно. Но это лучше, чем могло бы быть.

– Лучше?

– Я имею в виду дальность. Одна световая неделя. У нас останется еще одна, чтобы скорректировать траекторию.

Воронов повернул к нему лицо, бледное в темноте рубки.

– Он просто не понял, – сказал Коллинз. – Нет, командир, это не астероид.

Белостоков молчал, ожидая разъяснений. Маленькая светящаяся сфера парила в центре экрана, не увеличиваясь. На табло горело: 10 000 000.

– Мы заметили эту штуку, когда просматривали бортжурнал. Потом мы кое-что уточняли. Потом ждали вас.

– И что же?

– Она движется, – сказал Воронов.

– Навстречу?

– Нет, в том же направлении. Только у них световая неделя форы.

– А скорость?

– Небольшая. Примерно сто.

– Километров?

– Тысяч, – сказал Воронов.

– Сто тысяч километров, – повторил Белостоков. – Значит, мы их догоняем...

«...Значит, это не земной корабль, посланный «на обгон», – подумал он. – Значит, чужой». Он спросил:

– Вы не прикидывали, успеем мы догнать их до поворота?

– Прикидывали. Если ничего не изменится, догоним. Если ничего не изменится.

«Плохо, – подумал Белостоков. – Было бы гораздо проще, если бы они миновали поворот раньше нас. Тогда бы мы разошлись в разные стороны и наше преимущество в скорости ничего бы не значило. Правда, мы еще можем притормозить. У нас есть резервное горючее. Хорошо, что у нас его много». Он сказал:

– Придется собирать всех. Нам надо решить, что делать.

– Решить, что делать?

Белостоков не видел в темноте выражения лица Воронова, когда тот задал вопрос, но ему не понравилось, как он его задал.

– Да, – подтвердил Белостоков. – Надеюсь, вы не считаете, что контакт – это благо?

– Я?

– Сто лет назад так думали все, – продолжал Белостоков. – Но потом взгляды переменились. Вы знаете почему. Полвека такого «контакта» достаточно, чтобы изменить взгляды. Мы стартовали лишь через двадцать лет после окончания этого кошмара. Он кончился, они ушли. А как поведут себя другие, мы просто не знаем. Я не могу рисковать. Притормозим. Я не вижу других вариантов.

– Не видите? – сказал Воронов, и Белостокову опять не понравился его тон.

– Да, – проговорил Белостоков. – Или вы хотите бросаться на всех подряд только потому, что когда-то кто-то на нас напал? Это другая крайность и тоже опасная.

Некоторое время пилоты молчали.

Маленькая светлая сфера висела в центре экрана, не увеличиваясь. А если приглядеться, то это была вовсе не сфера.

– Я... – начал Воронов, но Коллинз перебил его:

– Он просто не понял. Траектории, скорости, точки старта. Ты же ничего не объяснил.

Они опять замолчали. Белостоков тоже молчал, ожидая. Чужой звездолет висел в перекрестье прицельных нитей. На табло горело: 10 000 000.

– Мы заметили это час назад, – почти спокойно произнес Воронов. – Потом мы кое-что уточнили. И когда я говорю, что траектории совпадают, – значит, они совпадают.

– Та-ак, – протянул Белостоков.

– Арифметика, – объяснил Коллинз. – Путь, скорость, время. Если скорости известны, а расстояние и момент финиша совпадают, легко вычислить, на сколько отличаются даты старта. В земной системе координат мы летели сюда довольно долго. У них скорость примерно втрое меньше.

– И что получается?

– Двадцать лет, командир. Те самые двадцать лет.

– Так, – сказал Белостоков. – Но вы не доказали, что точки старта совпадают. Вызовите сюда штурмана. Хотя ладно, я сам.

Он наклонился к микрофону:

– Штурман Вудворт. Срочно зайдите в рубку.

Потом снова посмотрел в темноту, где плавал маленький, как это казалось отсюда, чужой корабль. Пилоты молчали.

– Жаль, что это предельное увеличение, – сказал Белостоков. – Ничего не разберешь. Может, лучше переключиться на телескоп?

– Конечно, – согласился Воронов. – У него разрешение на порядок выше. Но придется подождать. В отличие от локатора телескоп надо наводить.

– Программа поиска задана, – сказал Коллинз. – Сейчас переключится.

– Сейчас?

– С минуты на минуту.

Некоторое время они молчали.

– А вы его опознаете? – поинтересовался Воронов.

Белостоков пожал плечами:

– Не уверен. Какой из меня эксперт? Когда они уходили из Солнечной системы, я кончал первый класс.

– Я тоже видел их только в кино.

– Эксперт, пожалуй, найдется, – заметил Коллинз.

Белостоков понял его. Он сказал в микрофон:

– Бортинженер Рыжкин. Срочно зайдите в рубку.

– Думаете, он что-нибудь помнит? – спросил Воронов. – Рассказывает он много, это так. Но помнит ли он что-нибудь, кроме своих рассказов?

Белостоков хотел ответить, но не успел, потому что в этот момент на табло погасла надпись ВПЕРЕДСМОТРЯЩИЙ и вспыхнуло: ТЕЛЕСКОП и рядом цифры: 100 000 000; маленькая светлая сфера в сетке прицельных линий прыгнула им навстречу, приблизившись в десять раз, и стало уже отчетливо видно, что это такое.

Они смотрели на чужой корабль, вспоминая и сравнивая, а потом Воронов сказал:

– Я видел их только в кино, но я думаю, это они.

В рубку вошел Вудворт:

– Вы уже здесь, командир? Что случилось?

– Где Рыжкин? – спросил Белостоков. – Вы не встретили его по дороге?

– Рыжкин? Не знаю. Я сюда прямо из штурманской. Что-нибудь неладно с курсом?

– С курсом-то все в порядке, – сказал Воронов. – Ты разве не видишь?

– А что я должен увидеть?

– Он еще не привык, – объяснил Коллинз. – Он только что из коридора.

Вудворт глядел на экран, стоя между креслами Воронова и Белостокова.

– Нет, – выдавил он наконец. – Встретить их здесь... Нет. Это невозможно, немыслимо.

Дверь рубки снова открылась.

– Да у вас тут тесно, – послышался голос Рыжкина. – Приятная компания. Здравствуйте, кого не видел. Чем буду полезен?

– Идите сюда, – позвал Белостоков. – Посмотрите на экран. Можете ли вы определить, что это такое?

Рыжкин пробрался в темноте к креслу Белостокова. Вудворт посторонился. Рыжкин оперся на спинку кресла. Некоторое время он вглядывался в экран. Он стоял в рубке «Бумеранга», опершись на массивную спинку пилотского кресла, и в то же самое время он снова лежал в вулканической трещине на Титане, и знал, что сзади дымятся останки его вездехода, и чувствовал плечом холод скафандра Вуда, и не смел высунуть голову, чтобы посмотреть, что делается на плато. А потом за скалами взметнулся огненный столб, и, когда пламя опало, он снова увидел в вышине неба то, уходящее, почти не поврежденное ракетами штурмовиков.

Он повернул к Белостокову лицо, бледное в темноте.

– Да. Ошибка исключена. Это они.

– Не понимаю, зачем формальности, – с вызовом сказал Воронов. – По-моему, все и так ясно.

– Ясно? – повторил Белостоков.

Они все пятеро по-прежнему сидели в рубке, только сейчас здесь было светло и место носового экрана занимала слепая стена.

– Да, – сказал Воронов. – Конечно, если вы прикажете тормозить, нам останется подчиниться.

– Вопрос стоит не так...

– Неужели?

– Я тоже не понимаю, о чем совещаться, – сказал Рыжкин. – Если бы мы не могли их догнать, тогда другое дело.

– Но «Бумеранг» не военный корабль...

– Вот как?

Белостоков продолжал:

– «Бумеранг» – это первый звездолет Земли, предназначенный для экспериментальной проверки принципа гравитационного поворота на нейтронных звездах. Особенно важно поэтому, чтобы он вернулся на Землю в целости и сохранности. И без человеческих жертв.

– Отлично, – сказал Воронов. – Мы вернемся туда в целости и сохранности, а нас там посадят в тюрьму. Как дезертиров.

– Это действительно несерьезно, командир, – добавил Вудворт.

– На борту «Бумеранга» нет оружия, – продолжал Белостоков.

– Извините, – возразил Рыжкин. – Когда в миллипарсеке от вас появляется астероид, вы не думаете о том, что у вас нет оружия. Вы просто нажимаете кнопку, и астероид превращается в излучение. Я не понимаю, чем отличается этот корабль от какого-нибудь хилого астероида.

– Вы забываете, что это военный корабль. Забываете об их энергетическом потенциале...

– Потенциал! – сказал Рыжкин. – Да мы их еще тогда били. Когда у нас не было звездолетов. Когда мы еще не могли уничтожать астероиды. И они нас боялись. Как смерти боялись наших штурмовиков.

– А скорость? – подхватил Воронов. – Вы полюбуйтесь на их скорость! Разве она свидетельствует о высоком энергетическом потенциале?

– Потому они и ушли, – сказал Рыжкин. – Они ведь думали, что не встретят сопротивления. Ведь когда они появились, что было у людей? Единства, и того не было. А когда они поняли, что мы не лакомый кусочек, а твердый орешек, они убрались восвояси. До сих пор, вероятно, радуются, что унесли ноги.

– Идти войной на Землю на таких скоростях... – презрительно сказал Воронов. – Смешно!

– Ладно, – вздохнул Белостоков. – Так вас не переубедишь. Давайте по порядку. Ваше мнение, Воронов?

– Атаковать. Немедленно. В смысле – когда приблизимся.

– Ваше?

– Согласен, – сказал Рыжкин. – Главное – не дать им опомниться.

– Вы?

Вудворт пожал плечами.

– Не знаю. Если правда все то, что о них говорили, то я не понимаю, почему они нас до сих пор не заметили.

– А вдруг это ловушка? – предположил Коллинз.

Некоторое время все молчали.

– Нет, – заговорил Рыжкин. – Это невозможно. Ловушек они никогда не ставили. Когда они нападали, они действовали открыто. Возьмите любой учебник. Это была странная война. Они воевали по правилам, хотя так и не принято говорить.

– В каком это смысле? – поинтересовался Воронов.

– В самом обыкновенном. Например, они никогда не переходили пояс астероидов.

– Правда?

– Конечно. В астероидах у них даже не было базы. У них было всего две базы, возле Юпитера. Да и те они быстро эвакуировали к Плутону.