355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сергей Колбасьев » Факультет кругосветного путешествия » Текст книги (страница 5)
Факультет кругосветного путешествия
  • Текст добавлен: 2 мая 2017, 15:30

Текст книги "Факультет кругосветного путешествия"


Автор книги: Сергей Колбасьев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

40

– Лос-Анжелес – бормочет Миша. – Он крепко держит чемодан и идет, опустив голову. Чемодан наливается нестерпимой тяжестью, но менять руку нельзя, – это прервет мысли. Надо думать со стиснутыми зубами, и стиснутыми кулаками.

С такой же; сосредоточенностью и с тем же упорством он когда-то ходил по длинному холодному коридору, где на стенах стенгазеты и объявления, на низком сводчатом потолке пыльные электрические лампы, а за тяжелыми дверями, в самом конце направо высокий ярко освещенный кабинет. И по нему мелкими шагами от окна к черной доске и обратно бегает круглый профессор, которому надо сдавать беспозвоночных.

Но теперь надо сдавать еще более страшный зачет. Сдавать, не зная предмета, но зная, что – провал будет гибелью, не только -для него, но и для; Ваньки Волкова.

Ведь у Ваньки нет денег, он сдал кассу еще в Алжире…

Нельзя терять его из виду: вон он идет шагах в ста впереди по той стороне улицы, под руку со своим сыщиком. Идет и не оглядывается: не хочет – впутывать Мишу и грязную историю. Молодец.

– Надо ехать за ним в, Лос-Анжелес, надо его выручать. В Лос-Анжелесе не так жарко, можно будет что нибудь придумать.

Ехать без языка; с поддельным паспортом, без путеводителя. Все равно зачет надо сдать, – другого выхода нет. И Миша идет по узкому коридору между сверкающими белыми домами с закрытыми от зноя ставнями, между серебряными от пыли деревьями, в такой пустоте, какая бывает, когда случайно опоздаешь на лекцию и видишь только отдельные фигуры неуспевающих: они стоят у стен или слоняются.

Вместо неуспевающих здесь мулы, привязанные у ворот к коновязям перед лавками и сонно машущие хвостами. В самом конце направо, в пустом зале бетонного со стеклом вокзала надо сдавать географию Никарагуа. В том окошке кассы, от которого только что отошли Волков и его спутник, надо спросить билет до порта, откуда морем едут в Лос-Анжелес.

Столицу Никарагуа зовут Манагуа, но как зовут этот порт? Миша обошел стены, надеясь найти карту. Карты не было.

Так, значит, надо напролом. Рубец подошел к окошку,

Он оперся локтем о вырез и сказал: – Сан-Франциско. – Должны понять, что ему нужен билет до моря.

Сидевшая в кассе блондинка закрыла роман в пестрой обложке и быстро заговорила по-английски. Два раза в ее реплике повторилось слово «Коринто». Она была хорошенькая и улыбалась.

– Коринто, – равнодушно сказал Миша. Это слово не звучало английским, оно должно было быть именем порта. – Коринто, – сказал он и опустил в окошко стодолларовую кредитку, чтобы хватило без осечки. Сдачу и твердый картонный билет он взял не глядя.

Блондинка больше не улыбалась, – она была обижена и даже не сказала Мише, что он уронил десять долларов.

41

Что делать, если с ним заговорят? Притвориться немцем, не говорящим по-английски. А если заговорят по-немецки?

Как в Коринто найти пароход на Лос-Анжелес? – Следовать за Ваней и сыщиком. А что если они возьмут автомобиль?

И потом, как следить за сыщиком, чтобы тот не заметил? Борода и черные очки? Глупости, их надо где-то купить, и они вовсе неубедительны. Нет, надо опять напролом, прямо на сыщика, – пусть примет за случайного попутчика. А если не поверить?– Черт с ним, хуже не будет.

Миша повернулся к окну и замер. Перед лесом лежала на спине гигантская каменная фигура с согнутыми коленями. Верхушки ее колен краснели от заходящего солнца, а повернутое к поезду лица было черно и искажено ненавистью. Миша даже вздрогнул.

Этот обломок древней индейской цивилизации явно не симпатизировал поезду. И пусть, все равно поезд ценнее остатков религиозного культа. Надо бы вокруг этого идола построить музей и водить туда экскурсии с соответственными руководителями. От таких мыслей Мише было приятно.

Поезд прогремел по короткому туннелю и выкатился в широкую долину. Впереди, в темноте смутно чернело море. Все в порядке.

На перроне, у входа в зал, под самой надписью «Коринто», вплотную, перед собой, Миша увидел спины Волкова и его неразлучного спутника. Это был решительный момент, надо было определить всю линию дальнейшего поведения.

Стиснув зубы, Миша ушиб спутника чемоданом. Тот остановился, внимательно его оглядел и, подняв шляпу, с улыбкой сказал;

– Уилли.

– Мертц, – с достоинством ответил Миша и тоже приподнял шляпу.

Уилли ласково спросил что-то насчет мистера Келли и Лос-Анжелеса, но Миша отрицательно покачал головой, сказал:

– Сан-Франциско, – и с нескрываемым неодобрением взглянул на Волкова-Келли. Тот не обратил на это никакого внимания.

На новый вопрос мистера Уилли Миша вынул из верхнего кармана две сигары и одну предложил ему. Уилли взял, но продолжал настаивать. Тогда Рубец вынул свой немецкий паспорт и руками объяснил, что по-английски не говорит.

Возможно, что любезный Уилли удивился. Во всяком случае он этого не показал, он весело закивал головой и потянул Мишу за рукав. Надо было и все втроем они пошли через пахнущий свежей краской зал. Потом по широким ступеням спустились на мощеную огромным булыжником площадь, сели в ободранный закрытый автомобиль и уехали в ночь, в неизвестном направлении.

Автомобиль кряхтел, бросался в стороны и бил задом, как лошадь со сбитой спиной. Потом лязгал расхлябанной крышкой радиатора и, дрожа, осторожно лез под гору.

Мистер Уилли был очень близко. На толчках его плечо соприкасалось с Мишиным. Если удастся, можно с первого удара его оглушить. А если не удастся? В этой темноте и на прыжках трудно попасть куда надо, – скорее, что не удастся. Тогда будет плохо, эти мистеры могут драться, они ученые. И потом, даже если его осилишь, что делать с наручниками?

Нет, не годится. Миша зажег спичку и попробовал раскурить сигару. Эго тоже не удалось и мистер Уилли рассмеялся. Автомобиль прыгнул, повернул в воздухе и мелкими скачками подъехал к ярко освещенной двери.

Выплюнув откушенный конец сигары, Миша, вслед за неразлучной парой вошел в дверь, это была проходная контора, и Миша Рубец в третий раз за этот день сказал:– Сан Франциско.

42

Пароход был не плохой и не хороший. Не дорогой и не дешевый. Стены, засиженные мухами, диваны, просиженные пассажирами, хорошая сервировка стола и невозможная скука.

Миша ехал в первом классе. В первый же вечер он постарался обезопасить себя от всяких случайностей. Он обедал за отдельным столиком, на вопросы стюарта отвечал движеньем левой руки и ел все, что давали. На пожилого джентльмена, попросившего огня, он глухо зарычал.

Он угрюм и лаконичен, это он доказал. Остались доказать, что он имеет право быть таким, каким ему хочется. Он встал, подошел к буфету и взял коробку сигар. Закурив одну, он изобразил на лице негодование и изумление, вынул ее изо рта, понюхал коробку и молча, на глазах у всех, выкинул ее через иллюминатор.

Двадцать пять штук «Кохонас» по доллару за штуку! Так мог поступить только миллионер.

Мишина репутация была сразу обеспечена, и пассажиры относились к нему с робким уважением. Их мнения расходились: одни предполагали, что он наследник Гуго Стиннеса, а другие, что он директор всегерманского красочного треста. Последние утверждали, что в газетах видели фамилию Мертц – такая знаменитая фамилия.

Одна из практически заинтересованных миллионерами девушек кокетливо обратилась к нему по-немецки. Он выслушал ее с важной и любезной улыбкой, отрицательно покачал головой, сказал:

– Штреземан, – и ушел.

Этот таинственный ответ возбудил всеобщее любопытство. Но больше ничего не удалось услышать от необщительного немецкого миллионера. На подкаливших он смотрел такими холодными глазами, что его оставили в покое: с большими людьми нельзя быть фамильярными если они сами того не желают.

Волков и мистер Уилли ехали во втором классе. Браслет был снят и Волков заперт в своей каюте. Мистер один прогуливался по палубе и ковырял в зубах перо чинным ножиком.

Хотелось подойти к каюте Волкова, но это было опасно. Рубец решил действовать осторожно, и сперва изучить самого мистера Уилли. Даже на расстоянии ему удалось по походке этого джентльмена определить, что он отнюдь не считал необходимым воздерживаться от спиртных напитков вне пределов действия запретительного закона. Наоборот, он, видимо, стремился, отправляясь в сухую страну, набрать в себя возможно больше влаги. По принципу верблюда.

Времени для наблюдений и подготовки было много.

До рейда Лони Бич, вблизи Лос-Анжелеса, было восемь дней пути. Рубец узнал это, оплатив счет буфетчика, который надеялся, что море не позволит пассажирам съесть все свои восемь завтраков и обедов, а потому предпочитал брать авансом «за весь рейс».

Но море было спокойно и аппетиты путешественников исправными. И был мир и тишина до самого порта Салина Круц, штата Техуантепек южной Мексики, – сонного белого городка, забытого на синем заливе.

Там команда узнала, что тихоокеанский союз моряков объявил забастовку кочегаров. Кочегары парохода чинно уложили чемоданы, и ушли на берег, невзирая на отказ капитана уплатить им жалованье. Они не беспокоились. В порту было отделение союза.

Котлы потухли.

На пристани стояла охрана бастующих и никого, похожего на кочегара, не пропускала на пароход. Мексиканская полиция очень дружелюбно относилась к этой охране. Полицейские сидели рядом с забастовщиками и курили.

В салоне первого класса капитан призывал пассажиров в свидетели этого безобразия, негодовал на то, что забастовщики не догадались поставить у другого борта парохода караульную шлюпку и громил правительство Соединенных Штатов, не устроившее своевременной интервенции в Мексике.

Результат налицо: честный американский пароход не может набрать себе даже самых вонючих кочегаров.

Буфетчик был в отчаянии, ему угрожало разорение, потому что отказаться кормить уплативших авансом он не мог.

Даже без знания английского языка все происходившее было понятно. Миша гулял по палубе, глубоко засунув руки в карманы фланелевых брюк и радовался. Это неожиданное событие может оказаться кстати, тем более, что мистер Уилли, чтобы усмирить свое душевное волнение, сильно нагрузился. Он ходил с котелком на затылке и неспокойно икал.

Но надежды на дальнейшие осложнения не оправдались. Капитан был настроен решительно: его власть на корабле не ограничена, он не позволит портить рейса, он им покажет!

И показал. У трапов поставили офицеров с револьверами и с четырьмя вооруженными и верными людьми, спустился на палубу третьего класса. Через пять минут у него было достаточное количество кочегаров. «Добровольцам» он обещал жалованье забастовавших, если они станут на работу, и нечто не менее убедительное, но менее приятное, если они не станут.

Команда была недовольна, но смолчала: палуба парохода – американская территория и в руках офицеров американские револьверы.

В эту ночь Ваня Волков впервые испробовал ремесло кочегара. Мистер Уилли, в порыве делового восторга, решил помочь капитану своей подначальной рабочей силой.

43

Пробуждение было внезапным и неприятным. По лицу и груди хлестала струя холодной воды, закипавшей щекочущими пузырьками. В квадратном окне стояла смутная черная фигура с сифоном в руках.

– Черт, – тихо сказал Миша и вскочил. Фигура беззвучно поставила сифон на стол в каюте и пропала.

Миша выскочил на палубу, но она была пуста. Небо и море были тоже пустые и серые. Приближался рассвет, и было холодно, особенно в мокрой рубашке.

Что ж, такие вещи могут происходить в каютах с окнами на спардек, если окна открыты. Но кому понадобилось хулиганить? Миша был озадачен и, вернувшись к себе, зажег свет.

Рядом с сифоном лежала скомканная грязная бумажка. На ней неровные, трудночитаемые карандашные буквы:

«Мишка, все в порядке. Дурак напутал. В Лос-Анжелесе освобожусь самосильно. Ежедневно, с двенадцати до двух жди у главного подъезда вокзала, с которого приедем».

Пониже было дописано: «на моем кочегарном поту едешь, буржуй собачий». Подписи не было и не требовалось.

Значит беспокоиться нечего. А что Ванька поработает, так это неплохо, – выправит психологию. Миша пошел досыпать.

Следующим вечером, когда из кочегарного люка высунулось знакомое, почти до неузнаваемости грязное лицо, Миша отошел от борта и ленивой походкой гуляющего паразита пошел к трапу на спардек. Посторонних поблизости не было.

Проходя мимо люка, Миша уронил записку, сразу схваченную угольно-черной рукой Волкова.

Читал ее Волков внизу, у лампочки, освещавшей манометры.

«Все в порядке», писал Миша, «буду ждать». А в самом низу листа было написано: «Я за достижения буржуазной культуры».

На минуту Волков увидел широкую палубу «Бельмор

Кастля» и высокий закат. Это был вечер перед Гаваной. Волков заскрежетал угольной пылью на зубах и пространно выражался.

Угольная пыль была повсеместна и неизбежна, она лезла в глаза, набивалась в ноздри и рот и раздражала мокрую спину. Ладони были обожжены и мускулы разрывались от боли. Впереди огненным ртом дышала топка, а сзади хрустели шаги механика: сейчас он заорет.

Волков взялся за горячую лопату. Нет, эта самая культура, если на нее взглянуть снизу, не так уж приятна.

Рядом в полутьме всхлипывала и вздыхала донка. Она никогда отсюда не выберется. Пока ее не отвезут на слом, она будет питать водой холодильники. И Ваня ее пожалел.

44

Пароход остановился против Сан Хуана. Через иллюминатор кают-компании Миша увидел, как мистер Уилли и Волков спрыгнули с трапа в поданный с берега катер.

Он пил содовую и от неожиданности прикусил стакан. Что же теперь будет с вокзалами в Лос-Анжелесе? И вдруг успокоился и поставил стакан на стол. Он придумал: он высадится в Лони Бич, там пароход будет часа через два. Оттуда пятьдесят километров до Сан Хуана, возьмет автомобиль. А из Сан Хуана поездом обратно в Лос-Анжелес, так он узнает вокзал прибытия.

Хорошо, когда человек способен логически мыслить.

Судовой персонал был очень смущен внезапным решением доктора-миллионера, но люди, дающие такие чаевые, могут вести себя как им заблагорассудится. Стюарт с низким поклоном снес чемодан по трапу, а капитан с мостика отдал честь.

На длинной зыби трудно прыгать с трапа парохода на катер. На всякий случай Миша, прыгнул дальше чем надо, обеими руками обхватил стоявшую в катере девушку и рухнул с ней на скамью.

– Мертц, – сказал он самым извиняющимся голосом и выпустил ее из своих объятий.

– Драгонетт, – ответила она улыбаясь и заговорила с ним по-английски. У нее были темные, круглые брови и веселые синие глаза.

Миша развел руками и нечленораздельно промычал.

То да она обратилась к нему по-немецки, но красное Мишино лицо выражало такое отчаяние, что она замолчала.

Она была очень милая и от этого Миша чувствовал себя вдвойне несчастным. Он вздохнул с облегчением только когда выскочил на пристань. Мисс Драгонетт тоже вздохнула, глядя ему вслед: этот немец был совсем не миллионером, а мальчиком. Славным, застенчивым и нуждающимся в ее сострадании.

– Сан Хуан, крикнул: Миша шоферу и автомобиль ветром погнал по широкой белой дороге.

Навстречу с ястребиным криком вылетела другая машина. В ней, почти вплотную к Мише мелькнуло лицо Волкова.

Уже темнело, но ошибиться было невозможно: рядом с ним сидел человек в котелке. Что же теперь будет? Миша откинулся на спинку сиденья. У него заболели виски и во рту появился металлический вкус.

45

В Сан Хуане отпустил автомобиль и пешком нашел вокзал. На вокзале в кассе сказал:– Лос-Анжелес – и теперь сидел в пустом, раскачивающемся вагоне.

В окнах гремя летела чернота, темнело в глазах и ослабевало тело. Колеса захлебываясь просчитывали стыки, – сколько осталось до вокзала. И Миша увидел вокзал. Он был огромный и черный с семью главными входами, где турникеты щелкая, считали людей.

И вокзалов было несколько.

Потом он увидел огромное стадо овец, которых считали какими-то сложными машинами на пл. Урицкого. Пронзительно засвистела, стоявшая посредине площади фабричная труба и овцы белыми волнами хлынули во все стороны. Они дико толкались и прижимали его к стене.

Очнувшись Миша обнаружил рослого индейца, навалившегося на него слева. Индеец был настоящий – в перьях и боевой раскраске. Трое таких же, с длинными ружьями, сидели на скамейке напротив.

Весь вагон был набит индейцами, мокасинами, перьями, скальпами, томагавками и прочими иллюстрациями к Фенимору Куперу.

Это было совершенно неправдоподобно. Хуже чем овцы на площади Урицкого. И было непонятно, чем это кончится.

Сидевший рядом индеец вынул из кармана столбик жевательной резины, разорвал цветную обертку, развернул оловянную бумагу, согнул столбик пополам и заправил его в рот.

– Ух, – сказали двое других и тоже достали жевательную резину. Третий вынул из-за пазухи очки и газету. Это было не похоже на Купера и успокоительно. Миша начал осматриваться.

С индейцами ехало трое бледнолицых. Они были больше похожи на хозяев, чем на пленников. Они были одеты в белые рубашки с закаченными до локтей рукавами и рядом с ними на скамье были навалены кожаные коробки с ремнями и сложенные треноги. На багажнике лежал огромный оцинкованный мегафон.

– Голливуд – вдруг вспомнил Миша, – ведь это здесь рядом. Они возвращаются с киносъемки. И Миша рассмеялся, но сразу замолчал. Индейцы смотрели на него неодобрительно.

46

– Мистер Карстерс, – сказал Уилли, – я привез птичку.

Тяжелый директор с голубыми щеками и розовой лысиной медленно поднял голову и долгим взглядом посмотрел на Волкова. В кабинете была совершенная тишина.

– Итак, Уилли, вы утверждаете, что этот мой сбежавший кассир?– спросил он, наконец, тягучим голосом.

– Утверждаю, – весело ответил сыщик.

– В таком случае, вы ошибаетесь, – сказал мистер Карстерс, – я нашего Келли знаю в лицо.

– Но, помилуйте, хозяин, вот его паспорт. Там написано Джерард Келли, 24 года. Все чисто и без осечки…

– Уилли, я не паспортное бюро. Мне нужен не его паспорт, а мой кассир. Тому было тридцать четыре года, – наставительно произнес директор.

– Но кто же он такой? – вскрикнул мистер Уилли.

– Я вам говорил, что я не тот, кого вы ищете, – вмешался Волков,– у людей иногда бывают однофамильцы.

– Уилли, мне это не нравится, – заметил директор.

– Я журналист,– продолжал Волков, обращаясь к сидевшему за столом,– и наш общий друг помешал мне работать в Никарагуа. Зато он дал мне много другого материала: например о жизни и подвигах кассира Келли. Кроме того, он заставил меня работать в кочегарке… Что ж, из всего этого выйдет несколько хороших фельетонов.

– Не годится, – быстро сказал мистер Карстерс и, подумав, добавил. – Уилли, вы, кажется, дурак.

– Но помилуйте… – захлебнулся сыщик.

– Нет, не помилую. Сколько вы держите на текущем счету в нашем банке?

– Четыре пятьсот.

– Сколько вы должны были получить за поимку Келли?

Две тысячи.

– Напишите этому джентльмену чек на две тысячи долларов в качестве гонорара за фельетоны, не подлежащие напечатанию… Понимаете, ваших долларов, – а не моих. Потом отправляйтесь обратно в Никарагуа и попытайтесь снова заработать эти две тысячи. Путевые издержки принимаю на себя.– Голос директора был сух и не допускал возражений.

Мистер Уилли достал чековую книжку. Пальцы его плохо гнулись и на лбу крупными каплями блестел пот.

47

Рубец второй день стоял у своего вокзала и чувствовал, что на третий силы не хватит.

Отель был ужасен: приходилось изображать глухонемого, невпопад тыкать пальцами в меню, пить чай лежа в постели, и до одури скучать в комнате с раззолоченными обоями.

Город был еще хуже. Он был огромный, многоэтажный и ревущий, до отказа набитый автомобилями, трамваями и бесцеремонной толпой. Вечером первого дня Миша попробовал пойти в кинематограф. Его впустили во время действия, в темноте он не нашел места и прошел весь партер до тускло освещенной двери под экраном. Над головой, по серебряному полотну беззвучно летел поезд. Это было неприятно, и Миша ушел домой.

Перед вокзалом кишела толпа, и ожидание было не выносимо. Волков мог решить, что Миша приехал из Лони Бич и ждать его на другом вокзале, с этого поезда в Лони Бич, кажется, не ходят. Но могло быть еще хуже: Волков мог сидеть в таком месте, откуда никакие поезда не ходят. «Освобожусь самосильно…» неизвестно еще, какой именно дурак напутал, что если он засел всерьез и надолго?

Как его найти, чтобы помочь? Как искать и где?

От этих мыслей темнело в голове и подкатывала тошнота. Миша ходил взад и вперед, увертываясь от стремительных прохожих и стараясь ни о чем не думать.

В без четверти два он налетел на толстого господина.

Тот хотел возмутиться, но взглянув на Мишино лицо осекся. Миша был готов его убить. Этот человек был олицетворением Лос-Анжелеса – города, похожего на дурной сон в поезде. Города, в котором одиночество, как во сне, страшнее, чем, в лесу и пустыне. От этого одиночества можно сойти с ума.

– Мишка! – закричал вдруг знакомый голос – Мишка, дурья голова, я искал тебя по всем вокзалам. – Волков вылезал из автомобиля.

– Почему ты здесь, Мишка?

– Ты виноват, – вдруг вскипел Рубец, – ты завел меня по болоту за финскую границу.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю