Текст книги "Факультет кругосветного путешествия"

Автор книги: Сергей Колбасьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

96

– Это шатры юзуфзаев, – сказал Наурус хан.– Они может быть угостят нас кислым молоком.

– Может быть, – пробормотал Волков.

Шатры стояли внизу правильным черным полукругом на ярко-зеленой поляне. Перед ними стояли люди в широких белых одеждах. Они свободно, не прикрывая глаз от восходившего солнца, смотрели вверх на путешественников.

– Может быть они встретят нас круглыми железными пулями, о саиб… Но другого пути нет. Возьми своего большого друга, а остальным скажи, чтобы подождали. Поедем вперед и узнаем, чем нас угостят.

– Мишле, – сказал Волков. – Едем представляться туземцам. Пушку не показывайте, но приготовьте. Джесс, подожди здесь, смотри за Ситой. Мишка, твое место около Джессики.

Маленькая Сита была очень утомлена. Она никогда не думала, что можно так долго ехать вверх по черным горам. Она еле держалась в седле и очень хотела спать.

Ночью они встретили черного зверя, который ворчал, а теперь приехали к этим опасным людям. Они опасны – большой саиб Клод держит руку на оружии. Он поехал вперед вместе с саибом, который разговаривает, а маленький саиб почему-то взял ее коня под уздцы и не пускает вперед.

Сита вдруг вздрогнула, сверкнула черными глазами и хлыстом отбила Мишину руку. Потом улыбнулась и поехала вперед. Она должна быть там, где Клод саиб.

Миша выругался, а Джессика рассмеялась. Караван вместе с вьючными стал спускаться.

Навстречу вышли беловолосые старики с ясными глазами. Они говорили пространно и медленно на языке пушту, холодном, как ветер с гор. На страшном языке, который говорящему не позволяет открывать рта.

Они говорили медленно, точно читали приговор, и слова, непохожие на слова, были неумолимы. Потом расступившись, пропустили юношу с кувшином. Юноша подошел к всадникам и вылил воду наземь.

– Вы гости, – сказал Наурус хан. – Они принесли вам самое драгоценное – воду. Слезайте с коней, о саибы. Нам дадут овечьего молока и хлеба и для нас будут играть на двузвучной свирели.

97

Днем спали у юзуфзаев и перед вечером снова выступили в поход. После захода луны остановились в покинутом глиняном доме.

Он стоял без крыши. Черный квадрат потолка был усеян крупными и близкими звездами.

Всю ночь гудел далекий водопад и сны были странными.

Перед рассветом ржали кони.

Утром было холодно, и не было дров для костра. Шли пешком, чтобы согреться, а потом сели на коней.

– Здесь Афганистан, – сказал на перевале Наурус хан. – Форт Абазаи, форт Джамруд, форт Бара, – он обвел рукой горизонт позади. – Мы ушли от крепостей его величества.

«Его величества» он почему-то сказал на чистом английском языке.

– Мишка, мы не заметили, как перешли границу, – крикнул Волков.

– Совсем как в Финляндии, – улыбнулся Миша.

Тропинка извивалась, как та, но которой Волков и Миша впервые шли по иностранной территории. И так же неожиданно вывела на широкую белую дорогу.

Потом дорога вышла из гор и пошла садами. Навстречу ехали двое кавалеристов в защитной форме с красными значками и в высоких кепи.

– Сипаи! – вдруг крикнул Наурус хан. Солдаты вздрогнули и вытянулись. Один из них подъехал, отдал честь, держа руку ладонью вперед и почтительно выслушал приказание оборванного Наурус хана.

– Едем к котвали, леди и джентльмены, – на чистом английском языке сказал Наурус хан. – Котвали это полицмейстер, я его знаю.

– Но почему… – удивилась Джессика.

– Не все ли равно,– улыбнулся афганец. -

Гораздо важнее, почему вы сюда пожаловали… Вы, кажется, не шпионы.

– Хорош бандит, а Мишле?– спросил по-французски Волков.

– Ничего себе,– на том же языке ответил Наурус хан.– Едем, леди и джентльмены, – и уехал вперед. Сипаи поехали сзади.

Глиняные стены садов незаметно перешли в низкие глиняные стены домов. Дорога постепенно становилась улицей.

Дробно стуча копытами, слева вышел караван ослов, вьюченных плитами каменной соли. От них поднялась сплошная стена пыли и из-за этой стены вдруг донесся пронзительный клекот автомобиля.

Ослы закружились водоворотом, с громом сталкиваясь тяжелыми плитами, и пыль завертелась смерчем. Конь Мишле встал на дыбы. Остальные ржали и бились. Это было похоже на ковбойский фильм и человек, вылезший из автомобиля, смеялся, как ребенок. Он стоял, расставив ноги, пыльный, с открытыми волосатыми руками и крепкими белыми зубами.

– Я смеюсь не над вами, – сказал он на гортанном французском языке. – Извините, что я смеюсь, но это весело.

– Сделайте одолжение, – крикнул Мишле и ударом кулака между ушей заставил своего коня опуститься.

– Откуда вы едете? – продолжал человек из автомобиля. – Наурус, здравствуй, – и Наурус хан вытянулся, по-военному приложив руку к рваному засаленному тюрбану.

– Ванька, – прошептал Миша. – Наш афганец офицер, а это какой-то генерал. Говори ему все.

И Волков все рассказал в течение пяти минут. Это был точный и обстоятельный конспект всех кругосветных приключений. То «содержание предыдущих глав», которое никогда не удается в журналах.

Незнакомец хохотал, держась за бока, пока не закашлялся. Потом махнул рукой.

– Так придумать нельзя. Это должно быть правдой. Напишите об этом книгу и пришлите мне. А теперь поезжайте в ваше посольство… Наурус, достань автомобиль. Возьми мой серый в Джелалабаде и сам отвези их в Кабул,– и, качая головой от удивления, влез в автомобиль.

– Прощайте, – крикнул незнакомец высунувшись из окна. – Счастливого пути до Ленинграда. Это хороший город, но там всегда идет дождь.

Автомобиль загудел и исчез в облаке пыли.

– Что это за личность? – удивился Мишле.

– Амир саиб, – коротко ответил Наурус хан.

– Эмир и падишах Афганистана, – пояснил Волков. – Ленинград ему понравился.

98

– Пожалуй можно, – сказал улыбающийся полпред.

– Эвакуационное свидетельство пишется только на советских граждан, – предупредил осторожный секретарь.

– Пиши, пиши, я согласую, – отмахнулся полпред.– Все равно станут советскими.

– Несомненно, – через Волкова подтвердила Джессика. Они сидели под чудовищным чинаром в саду полпредства.

Секретарь задумчиво смотрел на густую листву, точно отыскивая в ней подходящий номер циркуляра.

– Товарищ Волков, – неожиданно сказал он.– Такие чинары бывают, но березы такой быть не может.

– Не может, – решительно подтвердил Миша.

Волков не успел ответить. За его спиной раздался густой бас Мишле:

– Прошу меня поздравить.

Он стоял под руку с Ситой, на полторы головы выше ее, важный и неподвижный. Сита улыбалась.

– Кроме того, прошу зарегистрировать наш брак, – и, низко наклонившись, поцеловал руку своей невесте.

– Поздравить легче чем зарегистрировать, – ответил полпред. – Вы иностранцы.

– Господин министр, – церемонно начал Мишле.– Я скорее отправлюсь в пекло, чем к французскому послу. А в мечеть я тоже не пойду. Я не турок.

– Зарегистрируетесь в СССР. Там проще, – посоветовал секретарь.

– Мне некогда ждать, – проворчал Мишле.

– Ждать недолго, – утешил полпред. – Завтра вышлем всех вас аэропланом в Ташкент. Свадьба через трое суток, а пока примите мои поздравления.

99

Сита крепко сжимала обеими руками огромную ладонь Мишле, но вниз смотреть не решалась. Воздух гремел сплошным громом, и сердце сжималось от странной качки. Так было много часов подряд и, казалось, будет до самой смерти. Что ж, пусть так и будет, если это нужно тому, чью руку она держит.

Внизу бурыми складками ползла голая, сухая земля. Потом появилась светлая полоса. Когда летели над ней, она неожиданно потемнела.

– Амударья, – на листке записной книжки нацарапал Волков. – Граница СССР. .

100

– Друзья мои, – говорил Мишле. – В этот счастливый день я поднимаю бокал за нашу прекрасную спутницу, мадемуазель Драгонетт. За ту, которой я обязан моей свободой и моим счастьем, за ту… – и удивленным голосом добавил: – почему у него нет букета?

– У кого? – удивился Волков.

– У вина, конечно.

Гости расхохотались, и Сита улыбнулась. Она знала: на свадьбе должно быть весело.

– Что вы знаете о букете виноградного вина? – с большим трудом и крутым выговором спросил по-французски толстый человек в толстовке.

– Все, что надо, и еще столько же, – прогремел Мишле.– Мой отец был виноделом в Жиронде.

Толстый человек понюхал свою рюмку и покраснел.

– Я заведую выделкой туркестанских вин, и в частности этого номера, который все -таки, несмотря на мои старания, не приобретает букета, – путаясь в придаточных предложениях, заявил он. – Хотите у нас служить? – и вдруг улыбнулся широкой детской улыбкой.

В наступившей тишине был слышен отдаленный звон трамвая и близкое кудахтание курицы. В открытое окно вечерний ветер дышал смешанным запахом роз и конюшни.

– Я согласен,– тихо сказал Мишле.– Я буду счастлив вам служить и буду служить хорошо… – потом вскочил на стул и заревел. – А теперь выпьем за новобрачную, за нашу повелительницу мадемуазель Джессику, за кругосветные путешествия, за букет и за чудесный город, в котором я буду служить и который, кажется, называется Таш…, а дальше я не могу… Но это не важно! – заревел он так, что зазвенели стекла. – Через неделю я выговорю его до конца. Выпьем за русский язык, за тот единственный язык, на котором я не позже чем через год смогу говорить с моей дорогой женой… В самом деле, товарищи, как же мне с ней объясняться?

101

Джессика была в восторге от поездного персонала, от настоящих баб, которые гораздо интереснее, чем на фильмах, от красных платочков комсомолок и веселой простоты жестких вагонов.

Волков тоже был в восторге. Он впервые вплотную услышал русскую речь и поразился богатству ее оборотов. Только что одна баба сказала про поезд: – ползет как пешая вошь.– Это здорово!

Миша был сосредоточен и угрюм. Важные вопросы нельзя решать сгоряча. Но сколько он ни сосредоточивался, ответ был один: это необходимо и рационально.

В Ташкенте он купил английский словарь: то, чего нельзя сказать, можно написать, скомбинировав необходимые слова. Когда поезд перешел в европейскую часть Союза, он начал писать. Он писал на протяжении шестисот километров пути и написал шесть слов.

Он долго колебался и отдал записку Джессике, когда Ванька побежал за папиросами в Рязани. Отдал и вышел на площадку.

Поезд тронулся. Ванька, значит, вскочил с другой площадки.

Тонко свистел в сосновом бору паровоз, и четко считали колеса. Лапчатые ели и сосны – это дом. Станет ли он ее домом? Белые березы… Березоньки, тоненькие, как она. А Ванька дурак придумал, трехсотлетний березовый пень… А впрочем хорошо, что придумал. Хорошо ли? Резко лязгая, открылась дверь из вагона. На пороге стояла Джессика с его запиской в руке. Он попробовал улыбнуться, но не смог.

– Нет, – тихо сказала Джессика. – Нельзя, Миш. Надо работать. Ты еще молодой,– и, неожиданно наклонившись вперед, поцеловала его в щеку. Потом резко отвернулась и вошла в вагон.

– Молодой, – белыми губами проговорил Миша, открыл наружную дверь площадки и сел, свесив ноги на ступеньки.

Паровоз снова засвистел, по-бабьи всхлипывая.

– Молодой,– беззвучно повторил Миша.

102

– Отстань, кретин,– и Волков замолчал. С Мишкой что-то случилось, а что не понять. Уже в Москве он вел себя странно: целыми днями где-то пропадал и появлялся в гостинице только поздно ночью.

Из его кармана однажды выпало восемь билетов кинематографа. Все разные, значит, он ходил один. Как он поспел обойти восемь кинематографов за три дня?

Он не хотел помогать устраивать Джессику. Хорошо, что она так просто устроилась: комната на кинофабрике и постоянная работа с первого слова. Эйзенштейн знал ее по фильмам. Молодчина Джесс, значит она настоящая звезда. Кто бы подумал?

С Мишкой что-то неладно. Надо его отвлечь.

– Мишка!..

Молчит.

– Мишка, ты все-таки болван, даром, что естественник. Приедем домой и в первое же воскресенье съездим в Любань. Я тебе покажу…

– Замолчи, я не интересуюсь твоей бессмысленной ложью.

– Ты чего?..

– А вот того. Ты мне надоел. Даже врешь и то бездарно

– Я тебе говорю,– задыхаясь от обиды начал Волков.

– А ты не говори. Незачем. Ты покажи. На этой самой дурацкой Любани мы слезем и посмотрим на твой пень. Наверное он вроде грибов, под которыми пьют чай.

– Глупости. Успокойся, Мишка. Надо сначала заехать домой.

– Ты отказываешься? – значит ты не только лжец, но и трус.

– Мы сойдем на станции Любань,– с трудом выговорил дрожавший от ярости Волков.

На станции Любань они не сошли. На этой станции скорый поезд из Москвы не останавливается. Так же, как скорый из Ленинграда не останавливается в Клину.

Они сошли на старом, знакомом Октябрьском вокзале.

Громко дышал паровоз, и сильно билось сердце.

– Ленинград,– вслух прочел надпись Волков.

– Ванька, я свинья, – вдруг сказал Миша. – Хуже того, я плохой товарищ. Ты меня извини.

– Это ничего,– ответил Волков.– Мы друзья, Мишка. Второго такого, как ты, у меня не будет. Я понимаю.

– И они крепко пожали руки.

Шел дождь.

103

Волков всю зиму писал книгу и всю весну бегал по ленинградским издательствам. Советовали нагрузить психологией и развернуть на шестнадцать печатных листов. Говорил про афганского эмира – не помогало. Пришлось поехать в Москву. Была, впрочем и другая причина поездки. Поехал летом.

Джессика уже успела загореть на съемке. Она была такой же смуглой и веселой, как на Тихом океане. Бойко и смешно говорила по-русски.

Накануне от Мишле пришла телеграмма: – родилась Джессика, букет найден.

Читали вслух и долго смеялись. Потом веселились по поводу литературных похождений Волкова, кино-подвигов Джесс и просто без всякого повода.

Наконец сели пить чай.

За чаем соседка принесла письмо. Оно было написано Мишиной рукой, по-английски и состояло из одной фразы.

Непередаваемыми в переводе оборотами Миша сообщал, что он не молодой и уже женился на Оле Романовой, комсомолке и журналистке.

– Поздравим его, Джесс?– спросил Волков, беря Джессику за руку.

– Дадим телеграмму,– ответила она.– Деньги есть, Ваня?

– Мне обещали аванс.

– Вот свинство, мне тоже обещали аванс, – и оба расхохотались.