Текст книги "Факультет кругосветного путешествия"

Автор книги: Сергей Колбасьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

10

Волков откинулся на мягкую спинку кресла. Она приятно давила на плечи от нарастающей скорости.

Хорошо думать, полузакрыв глаза и покачиваясь на волнах тяжелого рева трех моторов. Привычка к аэроплану приходит легко. Через двадцать лет будут аэро-трамвамваи. Кондукторша будет писать на черной доске: «Сиверская, станция зеленым билетам», милиционер с летучими баками на рубль будет штрафовать гражданина, спрыгнувшего с парашютом у Публичной Библиотеки и никто не будет удивляться.

Рубец тоже перестал удивляться. Стремительные перелеты и огромные маршруты на третий день путешествия становятся обыденными. Вечером прилетят в Марсель, завтра в час дня на пароходе «Лангедок» выйдут в Нью-Йорк. Это совершенно просто.

Он взглянул в окно: внизу шашечница посевов и множество Узких извилистых змеек – мелкие речки. Отвернулся от окна также равнодушно, как сделал бы это в вагоне пригородного сообщения, и стал рассматривать спутников.

Старичок, похожий на апостола Павла, в роговых очках, мирно спал. Необъятная дама, сидевшая перед Ваней, напряженно смотрела в потолок и беззвучно охала; летит в первый раз. Сзади очевидный банковский служащий переписывался со своей очевидной возлюбленной. Она закрыла бумажку рукой и густо покраснела. «Мещанство», презрительно подумал Миша, но вдруг завидел свою собственную ногу в шелковом чулке и покраснел сам.

Кабину сильно встряхнуло в каком-то воздушном ухабе. Апостол Павел проснулся и стал судорожно поправлять поползшие на нос очки. В левых окнах поднялся город, из плана превратился в панораму кирпичной готики и зелени скверов. Панорама, сворачиваясь, ушла назад и навстречу прилетело широкое зеленое поле с белым домиком бредовой архитектуры.

– Станция Бремен, остановка на двадцать минут, первоклассное кафе, – сообщил одетый цирковым грумом мальчик.

– Мейн герр, – сказал Волкову апостол Павел. Он учтиво помог Мише спуститься с лестницы.

– Да будет проклято аэропланное сообщение и тот кто его придумал! – неожиданно заявил он и прибавил: – Кажется, это был Леонардо-да-Винчи?

– Они шумят и дурно пахнут бензином. Порядочных людей они заставляют летать, как каких-то мальчишек. Они развращают молодежь, – недовольно фыркнул он вслед гулявшей, прислонившись друг к другу, влюбленной немецкой парочке.

– Осмелюсь спросить, почему многоуважаемый господин все же им пользуется? – Из любезности осведомился Волков.

– Многоуважаемый господин, к сожалению, профессор. Если бы не эти железные птеродактили, он без помех читал бы свою палеонтологию в Гамбурге, а теперь ему дважды в неделю приходиться летать по воздуху в Мюнхен. Тамошние студенты еще большие ослы чем гамбургские! – и профессор гневно сверкнув очками, ушел пить кофе.

– Змей, – охарактеризовал профессора Миша, которому Волков перевел разговор. – Хорошо, что мне у него не сдавать.

11

Во Франкфурте на Майне было великолепные сосиски с необычайной тушеной капустой. По старинному выгнутому мосту с громкой музыкой шли оловянные солдатики рейхсвера. Впереди бежали неизбежные и интернациональные мальчишки.

Не менее интернациональный мальчишка носился по аэродрому с пачкой газет. Интонация у него была самая красногазетная.

– Милостивый государь! – перед Ваней стоял профессор. – Взгляните: вот они, плоды авиации. Сперва аэропланы, а потом большевики! – и профессор, взмахнув газетным листком, яростно плюнул в сторону грузного алюминиевого тела Юнкерса.

«Франкфур ам миттаг» жирной готикой писала: «Руки Коминтерна» и помельче: «Бой в петербургских лесах. Мятеж в Гельсингфорсе». Сама телеграмма была обстоятельна и точна: «Из Ревеля сообщают о нападении на финскую границу сильного отряда большевиков. После упорного боя большевики были отбиты, лишь двумстам человек удалось, прорваться во внутреннюю Финляндию. В Выборгском районе большевиками организован «Дом Культуры» (пропагандный центр). В Гельсингфорсе мятежники пытались взорвать аэродром и убить известного американского тенора Стриггса. Усилиями полиции порядок восстановлен. Пять полицейских ранено. Арестован известный большевик Волькен. Аресты продолжаются».

– Аэродром! – зашипел профессор, встав на цыпочки. Вы понимаете, все дело в аэродроме, – профессор так смотрел, что Волкову стало не по себе. – Там же и большевики. Волькен! Знаете ли вы, что значит? – наступал он на Волкова – Волькен – значит облака! Понимаете?

12

Из Франкфурта вылетели на другой машине. Вместо влюбленных сидели два багровых коммерсанта. Они тоже переписывались, но их переписка была не о любви, она иллюстрировалась наглядным счетом на пальцах.

Огромная дама привыкла лететь и заинтересовалась окружающим миром. Она тоже решила переписываться и, нацарапав что-то на бумажке, передала ее смущенному мистеру Триггс.

«Моя жена уральская грузинка, она не говорит по немецки», пишет Ваня даме.

«Ах, как романтично», восхищается дама: «на каком же языке вы с ней разговариваете?»

«На таджикском наречии».

«Какой вы счастливец. Спросите ее, что она чувствует в этих надземных высях?»

(Перевод) «Муриель, дорогая, дама хочет знать какую ‘пудру ты употребляешь?»

«Пошли ее к чертовой матери».

(Перевод) «Она говорит: я, как птичка, пронизанная солнцем».

«Ах, я тоже! Как поэтичен ее язык! Благословил ли вас бог детками?»

«Двое», лаконично отвечает Ваня.

Дама в восторге. Достав из ридикюля две конфетки, она передает их Мише, с запиской.

«Для наших будущих деток, дорогая», поясняет Ваня. Взбешенный Миша замер над листком бумаги, не зная, что отвечать.

Но тут над спинкой переднего кресла внезапно поднялась гневная голова профессора. Получается странное впечатление, будто эта голова принадлежит креслу, такая же коричневая кожа и та же плотность конструкции. Кресло высунуло руку, показывает на плывущие волнами лесистые хребты и другой рукой передает Волкову записку:

«Почему здесь эти горы?»

Справившись у Миши, Волков отвечает: «Шварцвальд, – складчатые горы, образовались под влиянием сжатия земной коры при охлаждении».

Лицо профессора изображает крайнее бешенство.

«Большевик», пишет он Волкову и вдруг исчезает.

«Нехорошо», пишет Миша. Это слово он понимает.

Голова профессора внезапно появляется на новом месте. На этот раз она высовывается из-под кресла и сквозь очки щурится на Мишины шелковые чулки. Лицо у него бледное и кажется хитрым.

«Черт», думает Волков: «что он вынюхивает? Если теперь струсить, то пропадешь ни за что», и он сует профессору записку:

«Стыдитесь, профессор». Тот отскакивает, выползает сбоку и на полу пишет ответ: «Потерял запонку. Хвостовой позвонок археоптерикса. Надо найти». Он старается изобразить смущение и растерянность.

«Хорошо, профессор, поищем», думает Волков и тоже слезает на пол. Но пол вдруг резко кренится вперед и, стукнувшись головами, они на четвереньках скользят мимо возмущенной дамы.

Потом толчок и обычная тряска аэродрома. Это Базель.

13

Ни Базеля, ни Рейна не заметили. Не до того было. Профессор под предлогом поисков запонки купил билет до Женевы и распорядился запросить по телеграфу для него французскую визу. На Волкова смотрел исподлобья. Неужели пронюхал?

Газеты сообщали, что в дело гельсингфорсского восстания вмешалось американское посольство. Это было плохо.

Полетели. Старались не смотреть на подозрительно ползавшего на полу профессора. Смотрели в окна.

Горы быстро выроста ли выше аэроплана. Они складывались и разворачивались все новыми и новыми комбинациями. Снежные с черными пятнами, черные с белыми полосами, серые и бурые они вставали из зеленых лесистых холме в и уходили в даль на сотни километров, где становились голубыми.

Воздух был необычайно прозрачен и небо огромно. Тело становилось тяжелым, а голова казалась непонятно легкой. Весь мир переменился и даже моторы звенели по другому.

Синим окном плывет внизу Невшательское озеро, и опьяненный Волков пишет: «Это кусок неба, похищенный людьми и вставленный в гранитную оправу».

– Нет, это грабен, – просто отвечает Миша.

14

Запонка профессора не нашлась. Он получил визу, купил билет и ехал дальше. Он сидел в углу и не сводил глаз с Рубца и Волкова. Севший в Женеве дипломат, похожий на парикмахера, следил за Мишей и крутил свои экзотичные усы.

В кабине было неспокойно. Кругосветные путешественники сидели напряженные и тревожные. Что-то должно случиться. Даже добрая дама чуяла неладное и сидела нахохлившись.

Этот дипломат свободно может оказаться шпиком. Профессор? Черт его знает, что он думает этот профессор. Ладно, надо сжаться и ждать, бежать все равно некуда.

Тяжелая машина побежала по тряской дороге. В окнах медленно разворачивались горы. Моторы начали забирать полный голос, навстречу стремительно полетела трава и вдруг все перевернулось.

Сухой треск, толчок, хвост взметнулся вверх и моторы сразу встали.

В полной тишине был слышен скрежет рвущегося металла и резкий визг полной дамы. Пассажиры вылетели из кресел.

– Тихо! – закричал из окошка в передней переборке летчик. – Все уже кончилось. Ничего страшного. Сейчас вылезем.

– Моя запонка! – вскрикнул профессор, сплюснутый у передней переборки телами пассажиров. – Я ее нашел.

Вот он мой двадцать восьмой позвонок! – и все засмеялись.

Через узкую дверь выбрались наружу. Большая птица со сломанной ногой лежала, уткнувшись в землю. Из-под правого крыла хлестала водой разбитая водопроводная труба. Она была разрыта и аэроплан на разгоне попал в канаву. Хорошо, что с малого хода.

Летчик снял шлем, тряхнул желтыми волосами и начал ругаться.

Он ругался изумительно. В его речи смешивались все языки. Размашистая русская брань подкреплялась сухими скандинавскими проклятиями и переходила в громовую немецкую, уснащенную лучшими цветами бранного творчества латинских народов.

– Вот, Миша – сказал Волков,– вот оно настоящее эсперанто. Твое никуда не годится. Слышишь, как завернул?

Но Миша, возмущенный легкомысленным отношением к эсперанто, повернул спину и ушел.

– Правильно – похвалил его Волков,– входишь в свою дамскую роль.

Мише не удалось рассердиться.

Перед ними вырос сияющий профессор.

– Друзья мои, – сказал он, – я опасаюсь, что мое поведение могло показаться вам странным. Но запонка действительно весьма ценна.

Что же касается до моего смятения при виде хребтов Шварцвальда, то я не ожидал их увидеть, полагая, что лечу в Нюренберг. Но, кажется я взял билет в Базель. Это потому, что я думал о последней работе Лиесталя. Он читает в Базеле. Он воображает, что понимает в трилобитах! Это он, осел, виноват!

Я ему покажу! – И гневный профессор, круто повернувшись, ушел.

Толстая дама тоже отказалась лететь. Она собиралась в Монте-Карло, но раз она споткнулась, она не поедет. Нет, в другой раз. Теперь она проигралась бы в пух. Она знает.

Остался только черноусый дипломат. На сомнительном французском языке он произнес цветистый комплимент отважной американке за ее мужественное поведение во время ужасающей катастрофы.

А потом, согнувшись, подал карточку: «Князь Винтила Бузиу».

15

Отель «Прованс», кажется самый роскошный в Марселе. Волков и Миша ужинали за одним из столиков, вынесенных на тротуар. Поблизости, в гордом одиночестве, мечтал румынский дипломат, князь Бузиу. Он не отрываясь, смотрел на изящную ножку миссис Триггс.

Миша уже привык к своей неотразимости и не обращал внимания.

Волков был счастлив. Бордо превосходное вино. Оно сообщает отвагу и веселье.

И море было тут же. Вот оно, огромное, чернильное, как звездами покрытое разноцветными судовыми огнями.

Из сине-золотого салона отеля скачками летит сбесившийся чарльстон, в кипящей на набережной толпе слышен задорный женский смех и соленая морская ругань, а на рейде, захлебываясь, кричит сирена. Это Марсель.

Миша встал. Надо идти спать. Он не собирается ждать пока Ваня кончит флиртовать с подавальщицей.

В пустом коридоре внезапно появился усатый князь Точно поджидал. Что за чепуха, – говорит шопотом, прижимает руку к сердцу.

Как полагается поступать в таких случаях? Миша отступил на шаг, смерил князя холодным взглядом и хоте, пройти мимо. Но князь загородил дорогу, встал на одно колено и обеими руками показывает на мишины ноги.

В этот удачный момент, из-за угла коридора появился Волков. Оценив положение, он прыгнул, как подобало разъяренному американскому мужу, и поймал за шиворот растерявшегося князя.

– Недоразумение… тысяча извинений, – лепета, князь, – я никогда не позволил бы себе… высокую леди, но где она купила эти туфли?.. Это страшно важно, – сбыт в Румынии… Я путешествую по делам фирмы, вот карточка…

На карточке напечатано: «Иона Бузиу и сыновья. Бухарест. Самая модная обувь и самые низкие цены».

16

Утром «Средиземноморский

Курьер» сообщил, что слухи о революции в Финляндии были преждевременны. Однако, американский посол в Гельсингфорсе заявил протест и стране угрожает правительственный кризис.

– Плохи дела в Гельсингфорсе, – вздохнул Ваня, – жаль мне беднягу Триггса.

Портье сообщил адрес пароходной конторы.

«Лангедок»– самый роскошны пароход, – и портье со вкусом поцеловал кончики своих сложенных пальцев. – На нем едет один американец. Из тридцать второго номера, – это самый роскошный номер. Вчера он прилетел сюда на экстренном аэроплане. Это так дорого стоит, но он настоящий миллионер. Он интересовался – будет ли попутчик американец. Вот он сидит.

Из-за стекла на них взглянуло длинное, теперь аккуратное лицо мистера Триггса. При виде их он встал.

Волков взял Мишу за локоть резко повернул и через открытую стеклянную дверь вывел его на улицу.

– Набережная Габетты, шесть, – сказал он шоферу и шофер повез.

– Мишка, надо отскакивать в сторону, – шепчет Волков. Сейчас едем в пароходную контору. Возьмем билеты.

Куда угодно, только не на «Лангедок». Морем убежим, это вернее. Куда-нибудь вбок, а потом обязательно вперед на запад.

17

– Так,– сказал американец, глядя вслед автомобилю. Не показалось ли и вам, портье, что они меня избегаю. Вы говорите, что они будут на «Лангедоке». Превосходно, значит увидимся, – повернулся и пошел дочитывать газету.

– А все-таки странно, – пробормотал, он, обсасывая сигару,– почему они меня избегают: от банкротства я ведь далек… в долг никому принципиально не даю…

Мистер Лоуелль никак не мог придумать, почему кто нибудь стал бы его избегать.

18

Еще в море был слышен пряный, сладковатый запах. Он плыл теплым ветром от сверкавшего солнцем Алжира.

Город, прижатый к морю полукольцом высоких холмов, громоздился в гору. Его высокие европейские дома были с плоскими крышами и мавританскими колоннадами в первом этаже. Они гримировались под туземцев, но грим был неубедителен – это были захватчики.

Сбоку, на окраине, собралась последняя кучка белых арабских домиков.

– Все, что осталось от старого Алжира. Ал-дже-заир, ал-бахаджа,– несравненный белый город,– с грустью сказал Волков.

Сквозь стаю двукрылых рыбачьих шлюпок с высокими острыми парусами пароход медленно подходил к пристани «Мессажери Маритим».

В прохладном холле отеля тянули соломинками воду, замешанную льдом, лимоном и пряным запахом. Стаканы были высокие и холодные, отель – вроде американских декораций к «Нищей из Стамбула».

– Ты уверен в итальянском пароходе из Кадикса? – лениво спрашивает Миша.

– Не беспокойся, единственная. Алжир-Оран – Кадикс – Нью-Йорк. Этот гениальный маршрут проработан мной совместно с марсельским агентом «Мессажери».

– Слишком гениальный, – недоверчиво Миша.

– Поезд в Оран завтра днем. Надо выйти осмотреться, с автомобиля ничего не видно.

Люди в белых шлемах с прищуренными от блеска глазами. Спокойные фигуры в черных, полосатых и белых бурнусах. Оливковые испанцы– с лотками жареного миндаля, большеносые, остроглазые турки и голубые солдаты с обветренными медными лицами. Глухой разноязычный гул.

– Лейтенант Васильев! – кричит густой русский голос с окутанной облаком пыли, гремящей и вонючей фуры.– Распорядитесь по вашему дивизиону…

– Дивизион ассенизаторов российского императорского флота, – дрожа от подавленного смеха, шепчет Волков: – врангелевцы.

Громко говорить по-русски нельзя.

19

– Пальма, настоящая финиковая и растет прямо на улице из земли, – говорит Миша. – Но даже настоящей пальмой нельзя долго восторгаться в этом пекле.

– Ванька, надо купить что-нибудь полегче, – возвращаясь к жизни говорит он, – где у тебя деньги?

– Миша!? – несмотря на жару, Волкову вдруг делается холодно, – Миша, разве ты не взял денег из шведской шкатулки? Я ж тебе говорил…

– Говорил? мне? – недоверчиво тянет Миша, – во сне говорил. Я ничего не забываю.

– Я на тебя рассчитывал… – тихо говорит Волков и Мишино лицо темнеет…

– Тогда у нас… – Волков роется в бумажнике, – десять долларов, триста с лишним франков и какая-то финская мелочь.

– Так, выходит, что виноват я? – Мишин голос неестественно протяжен. – Довольно! – вдруг вспыхивает он и, топнув, ломает французский каблук. – Еду домой! Прямым путем. Хоть пешком. Не хочу носиться в разные стороны с неорганизованным идиотом!

– Не надо громко по-русски,– у Волкова спокойный и усталый голос, – не кипятись, и без того жарко.

Миша теперь совсем не похож на изящную миссис Триггс. У него сжатые кулаки и раскаленные глаза.

– Конечно, я виноват, а не ты, – продолжает Волков.– Только ты пойми: прямым путем – значит по воде. Пешком нельзя, а наших денег не хватит даже до Марселя… Надо придумать. – Он сидит на скамье бледный и разбитый.

– Ванька, – говорит Миша новым голосом, – ты, конечно, дурак, но это неважно. Ты не сдавай – вылезем… Ну и домой…

– Хорошая ты, Мишка, жена,– слабо улыбается Волков. – Боюсь, что когда женюсь по-настоящему… Слушай!– и он вдруг вскакивает – я придумал насчет денег. Жди меня в отеле! – и, размахивая руками, Волков бежит по пустой аллее.

– Как есть дурак. Самый настоящий, – грустно качает головой Миша.

20

Дома Волков писал в «Смене». Французским владеет легко. Теперь надо дать пару очерков в «Звезду Алжира». «О воздушных путях Европы», «Алжир глазами иностранца»– что угодно. Только сперва надо сговориться.

Но вышло неожиданно и нехорошо. Кругленький редактор распластался: как не узнать мистера Триггса по гамбургским фотографиям. «Солнце Нью-Йорка» пожаловало к «Звезде Алжира» (Триггс оказывается собственником «Солнца Нью-Йорка», тираж три миллиона – хуже нельзя). Но почему это трехмиллионное солнце свернуло со своей орбиты?

Пришлось измышлять невероятные спортивные соображения. Высокомерно пожимать руки и сдержанно улыбаться. (О фельетонах не поговоришь, но как же с деньгами?..).

Теперь сидят в зале отеля. Там встретили молодую миссис Триггс (она алеутка и говорит только на своем родном наречии) журналисты, выдающиеся граждане и генералы. Пьют кислое вино и шумят.

Шейх в белом балахоне танцует с томной, густо вы крашенной дамой, сквозь голубой душистый дым плывут горячечные лица, в джаз-банде поют неизвестные тягучие инструменты.

– Цветами усыплем рельсы до самого Орана!– неистовствует кругленький редактор.

– Но как быть с деньгами? – стучит в голове у Волкова. Он не успел сказать Мише… а тот сидит напротив и улыбается Каиду Триахи.

Волков отворачивается, – страшно смотреть.

– Не беспокойтесь, – кокетливо шепчет справа туго упакованная в корсет дама, – Каид джентльмен. У него большой каидат где-то около Феца. Он друг Франции и наших дам, – и со вздохом добавляет, – очень внезапный человек.

Резким воем обрывается трот. Каид встает и говорит речь. У него лицо ястреба, гортанный выговор и медленная, неподходящая к его европейскому костюму жестикуляция.

Глухим гулом вступает музыка и все встают. Миссис Триггс тряхнув головой уплывает с бородатым полковником Спаги. Прямо в лицо Волкову сверкают верблюжьи зубы его тяжелой дамы. В гуще качающихся тел он вдруг сталкивается спиной с Мишей. – Не достал, – шепчет Волков и отшатывается в сторону, но Миша глядит насмешливо и спокойно.

После танца он подходит к Волкову, совсем как настоящая жена берет его обеими руками под руку и кокетливо шепчет на ухо:

– Остолоп, во внутреннем кармане твоего пальто нашел три тысячи долларов.

– Моя жена благодарит за оказанное внимание,– звонким голосом переводит Волков.

21

Полночи Волков уговаривал Мишу не возвращаться.

Ведь редактор рассказал, что арестованный в Гельсингфорсе большевик Волькен требует свидания с американским послом. Значит Триггс все еще сидит. Значит в Марселе был не он. Нет, надо ехать вперед.

Он передал Мише кассу. Накупил ему летних туалетов, подарил купленный в Финляндии фотографический аппарат, обещал ничего не решать единолично и наконец, уговорил.

Теперь ехали в Оран. Туда должны были прибыть в час ночи. Утром пароход.

Весь день лежали раздетые в запертом купе и безостановочно пили воду со знаменитой фруктовой солью «Эно». Так же безостановочно лился пот – если повернуть голову, то он струйкой сбегал за ухом.

Казалось, что дрожащий потолок сейчас проплавится, как лист свинцовой бумаги на спичке.

Но потолок выдержал, и к вечеру стало легче. Можно было разговаривать.

– Перрего, автобусы на Маскара!– прокричал в коридоре кондуктор.

– Маскара, – начал Волков, – там Абд-эль-Кадер, синеглазый лев, разбил французов герцога Орлеанского… Те, кто вернулся, называли тот поход маскарадом, а теперь автобусы ходят… За пятьдесят лет…

– Маслины,– прервал его смотревший в окно Миша,– видишь, какие толстые деревья. Они живут до пятисот лет… может твой любанский пень тоже был маслиной?

– Возможно, – сухо ответил Волков. Было досадно, что его прервали.

В окна внезапно вступила темнота. Ночь наступила так быстро, что казалось, будто поезд вошел в тоннель.

– Тут есть змеи, – оживился Миша, – рогатые гадюки и другие – называются тхама. Они в три метра и на хвосте стоят выше человеческого роста. Укус смертелен.

– Пустяки, – презрительно ответил Волков, – у моей бабушки был солитер в тридцать метров. Он жил за образами и такой ласковый был, что прямо из рук ел…

В голову ему полетела подушка, но отвечать не было силы. Он приспособил ее под голову и вдруг уснул.

Рубец возмущенно на него взглянул и внезапно почувствовал непреодолимое желание закрыть глаза.