Текст книги "Факультет кругосветного путешествия"

Автор книги: Сергей Колбасьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

31

– Мишка! – задыхается Волков. – Это ты, кажется?

– Я. – соглашается Рубец. Он стоит перед Волковым в чрезмерно длинном пиджаке и дважды подвернутых брюках.

Спиной упирается в уличный фонарь, курит огромную сигару и улыбается.

– Мишка, скотина, что ты удрал, сын собачий? Почему маскарад? Что это значит?

– Это значит, что я больше не женщина – уверенно говорит Рубец: – Ванька ты понимаешь, я перестал быть женоненавистником. Мне их жалко. А твой костюм отдам, когда куплю брюки. В платье не полезу.

– Правильно – неожиданно соглашается Волков:– этого больше не требуется. – Слушай… – и он рассказывает ему о необычайных приключениях «сына Нью-Йоркского Солнца» мистера Триггса.

Миша наслаждается возможностью держать руки в карманах и говорить нормально низким голосом. Поэтому за будущее, он спокоен. Все обойдется.

Он счастлив сознанием своей вновь обретенной мужественности. Споткнувшись у ворот в патио, он крепко ругается, чтобы ^ лишний раз доказать, что он не женщина…

– Сеньор… – захлебывается рядом с ним, какой-то юноша. Он быстро говорит по-испански и Волков предлагает ему перейти на английский.

– Сеньор, ведь это был русский язык. Это непереводимое выражение часто попадается в ранних творениях Всеволода Иванова. О, как я был бы счастлив, если бы вы действительно знали русский язык. Кто вы такие?

Всеволод Иванов на Кубе! От этого можно ошалеть и Волков вдруг решает сказать всю правду этому странному читателю советской литературы.

32

– Сеньор, – склонившись сказал юноша, выслушав рассказ Волкова, – так великолепны могут быть только русские большевики. Я ваш друг и слуга. Мы на Кубе тоже хотим быть большевиками. Мы помним «товарищей Боливара», «Черных Орлов» и восстание Нарцисса Лопец. Я знаю, как вам нужно ехать дальше и я вам помогу!

Потом выравнялся и тихо добавил: – Мой брат погиб с генералом Запата в Мексике, в крестьянском восстании девятнадцатого года.

– Куда же нам ехать? – осторожно спросил Волков.

– Для начала к нему на дом ночевать. За вещами он пришлет. Он соберет человек пять настоящей, хорошей молодежи, они так будут счастливы. Может быть они услышат в подлиннике стихи Николо Тихонова.

Это звучит убедительно. После краткого совещания на русском языке, к которому Робледо (он не хотел, чтобы его звали по фамилии, – его фамилия Гарсиа, очень хорошая, но он просто товарищ Робледо) товарищ прислушивался затаив дыхание, решили к нему. Шпики новых стихов не (читают даже в переводе.

Робледо волновался, задавал вопросы, не давал на них отвечать и говорил дальше. Их группа хочет требовать у городского управления Гаваны переименования Калле Гранде в улицу Константина Федина. У них будет набережная Сейфуллиной и площадь комбрига Иванова.

Может быть его удивительные друзья тоже советские писатели? Они, кубанды, хотят у них учиться. Правда ли, что в Советском Союзе тоже есть кубанцы?

Нет ему прямо не верится. Неужели его друзья приехали из далекого Ленинграда. Может быть, они встречали там критика и поэта Давида Выгодского…

33

Иной корабль, как человека, можно определить по первому взгляду. Но «Пегги Ванблерк» не поддавалась такому определению.

У нее были слишком острые обводы, слишком великолепная парусность и слишком чистая палуба для честной шхуны. Такие бывают только на яхтах. Но на яхтах не бывает больших грузовых трюмов.

Превосходное судно, но сомнительное.

– Промышляет ромом или китайцами, – топотом предположил Волков. Миша и он стояли на корме «Пегги» у самого люка в капитанскую каюту.

– Джон. Почему китайцами? – удивился Рубец.

– Без визы ввозят в Соединенные Штаты. Может нас тоже отвезут в Мексику.

– Чепуха, – сказал Рубец, – не контрабандист – слишком чисто… Идти в поход на непонятном судне нехорошо. Можно не доверять морю, если веришь судну, но не доверять судну нельзя.

– Сеньор Волков, сеньор Рубетс, – крикнул снизу Робледо Гарсиа, – спускайтесь к нам, мы все придумали!

Кают-компания была просторная. Электричество, красное дерево и медь, начищенная, как на военном судне. – Это тоже было странно.

– Хау, – произнес капитан и привстал, протягивая руку. – Джиль Керриган, – добавил он, не выпуская изо рта трубки.

Рука у него была сухая и страшно сильная..»

– Друзья, – сказал Робледо, – капитан Керриган отвезет вас к нашим кампанерос, – товарищам, в Сан Хуан дель Норте. Это в Никарагуа. Он везет туда подарки: несколько… скажем швейных машин и много ящиков карамели, – Робледо улыбнулся:

– Джон. Там вы получите самые лучшие документы, там это просто сделать. Потом вас переправят на западный берег и оттуда в Мексику.

– Понимаю, – сказал Волков подумав, – но уверены ли вы?..

– Уверен. Простите, что я вас прерываю, сеньор Волков. Но другого пути нет и лучшего желать нельзя. А теперь извините меня, друзья, – мне нельзя здесь оставаться. Буэнос ночес, сеньорес, доброй ночи.

Робледо был почти официален, – даже не пытался поцеловать своих друзей, но крепко и коротко пожал им руки.

– Волков, – крикнул он с трапа, – не потеряйте мой адрес. Пишите из дому. – По палубе прозвучали его шаги и было слышно, как он спустился в шлюпку.

– Мистер Керриган, – начал Волков, – нам нужно…

– Вам нужно в заднюю каюту, – ответил капитан, – сейчас явится портовый прохвост. Его унесут пьяным и тогда выйдем в море. Клопов нет – спокойной ночи.

Капитан медленно встал и, встав оказался очень длинным. Потом полез на трап, выставил из люка голову и плечи и остановился. Снизу были видны только его безупречно белые парусиновые туфли и винно-красные шелковые носки.

– Темное дело, – вздохнул Волков, а Миша зло фыркнул.

34

Солнце вставало за кормой и справа над горизонтом обрисовывались три розовые башни – три мачты большого парусника. Ветер был ровный и теплый, «Пегги Ванблерк» легко шла по мелкой, скользкой ряби.

Великолепное дело рассвет. К сожалению, малоизвестное горожанам. Волков больше не думал о сомнительном характере «Пегги» и о вчерашней ссоре с Мишей. Ему даже жаль было Мишку, что тот спит и не увидит этого синерозового моря, огромного, низкого солнца и летучих золотых и стеклянных облаков.

– Замечательно, мистер Керриган, – сказал ок.

– Да, – ответит тот, – получим хороший ветер. Капитан прав, надо смотреть на вещи с практической стороны. Поэтому Волков решил кое-что узнать о судне и о людях, которые их почти похитили.

– Капитан, – сказал он, – какова официальная цель нашего путешествия?

Тот повернулся к нему и ответил коротко:

– Монета!

– Какая монета? – удивился Волков.

– Которую зашибают.

– Как зашибают? – Волков продолжал не понимать.

– Быстро и здорово.

Это было совершенно невразумительно. Надо было начинать сызнова.

– Как вас выпустили из Гаваны с вашими швейными машинами и конфектами? Что вы сказали портовым властям?

– Не швейные машины, а водолазные насосы, не конфекты, а кирки и лопаты, – произнес капитан с серьезным лицом и веселыми глазами, – мы идем за пиратским золотом…

– Какое золото и какие пираты? – спросил удивленный Волков.

– Пиратские клады. Разве не знаете? – и капитан вдруг оживился. Вынув трубку изо рта, он обвел ею юго-западный горизонт: – Номбре де Диос, Тортуга, – знаменитые пиратские убежища… -Джон Он говорил быстрыми, рваными фразами, мешая английские названия с испанскими: – Карибеан, – Джон Караибское море… Помните испанские золотые рудники? Галеоны и Каравеллы с золотом. Пиратство давало Флинту, капитану Киду и прочим прекрасные дивиденды. Грабили десятки лет и оставляли десятки кладов. Вместо сейфа – яма с бочками золота и скелетами тех, кто ее вырыл. Мертвые не говорят… А потом таинственные карты и охоты за старым золотом… – Глаза, капитана горели, как глаза четырнадцатилетнего читателя Стивенсона.

– Это великолепно, капитан, – сказал Волков, воспитанный на авантюрной прозе, – но неужели их все еще находят, эти клады?

– Только всякие писатели, – ответил капитан и снова стал сухим американцем, – им за это платят деньги…

– Почему же вам в Гаване поверили?

– Верное дело: золото и дураки. Дуракам продают место нахождения несуществующих кладов. Широко распространенный в Гаване промысел: сам продал три подлинных, свиной кровью писанных плана, – пояснил капитан и добавил: – Делаем вид, что «Пегги» яхта, а мы очередные дураки.

Нет, этот Джиль Керриган, несмотря на свою деловитость и любовь к чистоте, все-таки самый настоящий пират, И от этой мысли Волков улыбнулся.

35

– Здесь был Колумб, – сказал Волков, вылезая на красную гальку берега.

– Держи чемодан, – сказал Рубец.

Они высаживались на побережье залива Матика в тридцати милях севернее Сан Хуана дель Норте. Берег был голый и пустой, море изрезанное отмелями и тоже пустое. Капитан Керриган знал свое дело.

Ящики выгружали из шлюпок, стараясь не замочить. Один из них ударился о камень и треснул. Из-за отлетевших досок, выглянуло толстое серое дуло.

– Пулемет, – сказал Миша.

– Ты думал, будет швейная машина? – спросил Волков,

– Дурак! – Джон Миша был раздражен: он не любил таинственных историй, «Пегги Ванблерк», филологов, склонных к цитированию авантюрных романов, риса, приправленного керри, и многих других вещей, переполнявших его последние дни.

– Пронто! Пронто! – кричал бородатый человек в широкой круглой шляпе. Стоя на самом высоком камне, он размахивал руками, будто дирижировал оркестром. Он был одет в выцветший сине-лиловый мундир с красными эполетами, желтые кожаные брюки и невероятно высокие сапоги.

– Пронто!– кричал он и черные рваные люди отчаянно тянули тяжелые ящики, навьючивали их на мулов и угоняли мулов в кусты.

– Луис Каркинец, – сказал бородатый, подходя к Волкову и Рубцу и любезно кланяясь, – к вашим услугам.

– Триггс, – машинально ответил Волков, пожимая его руку.

Каркинец говорил по-английски с невероятным акцентом, явной нелюбовью к английскому языку, но с соблюдением правил учтивости.

– Гарсиа просит доставить вас с этим письмом в Акойапе, – Джон сказал он я вытащил из кармана конверт, который уже успел засалить. Потом отошел на шаг назад и добавил: – Сеньоры, кажется, американос, – но мне все равно, я сделаю, как сказано и доставлю вас в Акойапе. Только боюсь, что сеньорам там не поздоровится.

– Мы не американос, – сказал Волков, но Каркинец уже стоял у одного из ящиков и стремительно говорил. Его слова трещали и хлопали над головами закипевшей толпы. Судя по их действию, они были убедительны,

36

Дорога шла высохшим руслом реки. Кусты постепенно стали высокими деревьями, и деревья переплелись над головой. В темно-зеленом коридоре с песчаным дном было душно, как в парнике. Свирепо кусались золотые мухи и дико, не по-птичьему кричали пестрые попугаи. Одно из деревьев медленно развернуло длинную бурую ветвь, оказавшуюся змеей. Но ни люди, ни мулы не обратили на нее внимания. Это было в порядке вещей.

Миша хотел остановиться и взглянуть, но один из смуглых всадников вытянул его мула бичом. Мул резко прыгнул вперед, и Миша молча схватился за луку.

Так повторялось каждый раз,– останавливаться не давали. Было противно.

Вечером приехали в полуразрушенное имение. Большой дом помещика стоял без крыши. В его стенах было несколько дыр от снарядов. В окнах горел яркий свет.

Каркинец бросил поводья на шею мула и медленно слез:

– Прошу пожаловать.

В большом зале потолка почти не было. Люстра висела на веревках, укрепленных в стеках, Электрические лампочки мерцали, как свечи, видимо динамо, напрягала свои последние силы.

Осыпавшаяся штукатурка была сметена в четыре кучи по углам и по обгоревшему полу ходили чинные, разодетые пары. Единственной мебелью был громадный дубовый стол, на котором сидел оркестр: четыре человека с гитарами.

– Праздник, – сказал Каркинец, – мы сперва выпьем и потанцуем, а потом закусим и ляжем спать. От вина танцы, – от пищи сон.

– Нельзя ли наоборот, сеньор Луис? – спросил Волков. – Он был очень голоден.

Каркинец захохотал.

– Эти американос великолепны: они сперва ложатся спать, потом закусывают, начинают танцевать на кровати и напоследок пьют.

От слева «американос» толпа замерла. Один очень длинный и очень пьяный метис вынул револьвер, но Каркинец ударил его ногой и он упал.

Наступив на револьвер, Каркинец произнес длинную и выразительную речь. По окончании ее, толпа закричала:

– Вива Сандино.

– Я сказал, что вы американцы, которых надо повесить в Акойапе, и что здесь вас трогать нельзя. Вы не беспокойтесь, – объяснил Каркинец.

– Но, мы не американцы, – Джон сказал Волков.

– Это несущественно, – вы мои гости, – любезно ответил тот. – Вы, кажется голодны, пойдем, нам дадут лепешек и еще что-нибудь. – И он провел своих гостей в соседнюю комнату с сохранившимся потолком и письменным столом, уставленным кружками, горами лепешек и бутылками.

– Здесь жил один из ваших, американцев, его звали Фретт,– мечтательно говорил Каркинец, прихлебывая вино,– один из тех, которые вызвали в нашу страну свои корабли с большими пушками и своих солдат с вонючими газами. У него были медные рудники вблизи Окоталя и каучуковая плантация здесь. Мы спустили его головой вниз в его собственную шахту.

– И хорошо сделали, – согласился Волков.

– Ты может быть, действительно не американец, – заявил Каркинец, – ты мне нравишься. Выпьем!

И они выпили.

В соседней комнате дико и грустно звенели гитары и мерно топталась толпа. Лепешки из маисовой муки были жестки, дым от цигарок, свернутых в кукурузном листе, был удушлив и кругосветные путешественники были утомлены до последней степени.

37

На смену сассапарели и каучуковому дереву пришли дуб и ясень. Мулы карабкались все выше по узким крутым тропинкам. Потом появились сосны и на соснах были не обезьяны, а белки.

– Хорошо, Мишка, – сказал Волков, – совсем, как у нас.

– Похоже, – дружественно ответил Миша. Он примирился с необходимостью рассматривать природу со спины двигающегося мула. Кроме того, воздух стал свежее и легче.

Позади, внизу тянулось огромное зеленое море леса, у горизонта прочеркнутое полосой серебряного настоящего моря. Впереди медленно расступались высокие стволы и за ними мелькали голые, бурые и серые горы.

– Мишка, – береза!

– Какая береза? – Миша недоверчив и почти презрителен.

– Открой глаза, посмотри влево и увидишь, – Волков направил мула прямо к необъятному серебряному стволу.– Так, многоуважаемый профессор, сколько же здесь годичных слоев? Кажется, ты говорил, что мой пень невозможен, а что ты сейчас видишь невооруженным глазом?

– Что ты болван и что это не береза, – быстро ответил Миша.

Серебряная кора вблизи оказалась лишаем и дерево кедром.

– Не ошибаются только дождевые черви и кабинетные естественники. Но они ничего нового не открывают. – Волков не хочет сдаваться. – Я тебе говорю, что в Любани есть пень…

– Может он на Троицком мосту, – спокойно перебивает Миша.– Может ты ошибся. Такие филологи слишком много открывают и часто ошибаются.

– Великолепно,– смеется Волков,– ты, постепенно, умнеешь. Я вижу, как мозг развивается под твоей слишком толстой черепной коробкой, это, если верить твоим теориям происходит от разнообразия пищи.

Миша отвернулся,– стоит ли отвечать такому?

В этот самый момент погонщики внезапно накинулись на Волкова и Рубца, на вьючных мулов и на мулов, шедших порожняком. С треском и ржанием мулы бросились в заросли и сразу встали: дальше было невозможно.

Караван до последнего человека стоял неподвижно. Было так тихо, что Рубец с ушибленным коленом и Волков с разодранной в кровь щекой не стали ругаться. Они удивлялись и негодовали молча.

Вскоре пришло объяснение. Оно вступило в лесные шумы и шорохи нарастающим однотонным ревом. Низко, над самым лесом пролетел желтый аэроплан с трехцветными американскими кругами. Постепенно рев затих. Аэроплан, видимо, ничего не заметил.

Ночевали в лесу без костров, вповалку, с седлом под головой, на примятой траве, с волосяным арканом, кольцом охраняющим спящего от сколопендр и другой насекомой нечисти.

Каркинеца не было. Вместо него командовал некий юноша Хезус Минеро. Хезус – это Иисус, Минеро – значит рудокоп. Волков был в восторге от этой комбинации.

Минеро знал около ста английских слов. Волков за два дня в Никарагуа успел нахватать столько же туземных. Когда слов не хватало, они объяснялись наглядной жестикуляцией.

– Сеньор Каркинец? – вопросительно сказал Волков.

Минеро показал большим, пальцем назад через плечо и сказал:

– Эстанца Велайо, имение Велайо.

– Почему? – изобразил Волков руками и бровями.

– Как знать, – ответил Минеро и, в качестве предположения, очень хорошо воспроизвел звук открываемой бутылки, пьяное покачивание и два, три па танца.

– Он вам дал письмо? – спросил Волков, изобразив конверт из листка записной книжки.

Минеро пожал плечами. Письма не было. Каркинец сказал, что вы хорошие американос, что вас надо отвезти в Акойапе и там повесить. «Повесить» было изображено указательным пальцем, проведенным вокруг шеи и от затылка, стремительно поднятым вверх.

Волков похолодел.

– Что же он сделал с этим письмом?

– Как знать,– спокойно ответил Минеро и ушел спать.

38

Последние два дня пути были очень плохие. Волков почему-то чувствовал себя ответственным за все возможные неприятности, вплоть до повешения, но Миша вел себя философски и спокойно занимался фотографией.

«Хороший Мишка человек, жаль что естественник», – в двадцатый раз думал Волков и затевал споры на ботанические темы. Миша ругал его дураком и от этого на душе становилось спокойнее.

На четвертый вечер пути прибыли в Акойапе. Ехали по единственной улице, города между низкими домами с плоскими, густо поросшими травой крышами. Перед дверями сидели старики и женщины и мирно чистили винтовки. Хозяева винтовок спали, закрывшись широкополыми шляпами.

– Куда едем? – спросил Волков.

– К хефе, к начальнику, – ответил Хезус Минеро. – Здесь,– добавил он, показывая плетью на ворота сада.

В саду между кустов стояли пулеметы и две горных пушки. В глубине на плетеной кушетке лежал, полуотвернувшись, большой медно-красный человек в зеленом френче. Это и был сам хефе Игнасио Хлавес. Вокруг него сидела группа людей в форме и кожаных костюмах. Все молчали.

– Халло, ребята, сейчас я спою вам что-то очень смешное,– неожиданно тонким голосом по-английски и в нос сказал хефе и запел что-то несуразное.

Путешественники были ошеломлены и ждали пока он кончит. Но он вдруг повернулся, и они вздрогнули: рот у него был закрыт.

– Черт, – вскрикнул Волков, – чревовещатель. Вот напугал.

И тут произошла вторая неожиданность.

– Джон. Ты говоришь, по-русски? – медленно и раздельно сказал хефе мягким, почти украинским говором, не прерывая своего пения, и встал. Только тогда друзья увидели стоявший позади его громкоговоритель.

– Да я говорю по-русски, – почему-то так же медленно сказал Волков, задыхаясь от волнения.

– Я тоже, – добавил Рубец.

– Говоришь, как кацап, – веско произнес Хлавес.

– А ты, как хохол, – ответил Волков.

– Я хохол, а ты не кацап, ты американец, мне говорили.

– Мы не американцы, мы из России… советские, – вмешался Рубец.

– Почему я знаю, что ты не брешешь,– сказал хефе и, подумав, добавил: – В Киеве был?

– Нет, – ответили оба.

– А на Полтавщине?

– Нет, мы ленинградские.

– Какие такие?– удивился хефе Хлавес.

– Питерские…

– А гопак танцевать можешь? – внезапно спросил хефе.

Волков замялся, но Миша тряхнул головой, – если надо, он может. Хефе ударил в ладоши, и толпа поддержала. Миша прыгнул вперед.

– Бисов сын? – вдруг закричал хефе, сорвал с себя сомбреро и с громом пустился в пляс. Толпа кричала от восторга, и желтая пыль бурей носилась вокруг плясавших.

– Верно, сынки, – говорил через пять минут задыхающийся Хлавес, – вы с России. Я оттуда еще от царя ушел и здесь хлеборобом. Зовут меня по-нашему Игнат-Хлавно, а у них я хефе, – это как батько.

Батько Хлавно. – сказал Волков: – почти Махно.

И громкоговоритель рассмеялся тонким голосом.

39

В сарае у батьки Хлавно сидело несколько американцев и два немца. Сидели заложниками. Батько дал своим гостям выбрать любой паспорт, – не стесняйтесь. Он старался помочь и шумно радовался, слушая рассказ Волкова о кругосветном путешествии.

Рубец решил стать немцем, его новое имя, удостоверенное паспортом в буро-зеленой обложке, было – доктор медицины Иоганн Мертц. Волков сделался Джеральдом Келли, американцем, по профессии коммерсантом, 24 лет, женатым, но путешествующим без жены. Ему понравилось имя Джерард, и он не хотел другого.

На прощание пили соталь – мексиканскую горилку. Пили и чуть не плакали. Миша терял первого человека, с которым мог говорить в течение последних шести недель. Как знать, когда встретится следующий. Батько горевал, что ему такой никогда не встретится, что испанский язык поганый и что он так и сдохнет, не сказав больше ни одного русского слова. Волков горевал из чувства солидарности.

Уехали ночью. Тропы были крутые и забитые камнем. Из темноты окликали часовые и ржали кони, где-то внизу ревела река и в нее шлепались камни, слева и справа лаяли койоты, а в голове глухо гудела густая мексиканская горилка. Куски неба, засыпанного крупными звездами, мелькали и кружились между черных туч листвы, и казалось удивительным, что у лошадей не кружатся головы, и они могут.

Утром увидели внизу длинное синее озеро, а перед собой на поляне патруль американской морской пехоты.

Проводник, посланный хефе повернул коня и молча пропал в кустах. Патруль защелкал затворами и лег.

– Халло!: – закричал Волков, встал на стременах и поднял руку. Надо было успокоить нервный патруль. – Мы убежали от бандитов Сандино.

Лейтенант был немного оконфужен, но, взглянув на паспорта улыбнулся и дружески похлопал путешественников по спине. Потом отправил их к озеру и на моторном катере в Гранаду.

– Мистер Келли. – Джон кричал с пристани джентльмен, похожий на бульдога в котелке, – нам по телефону сообщили, что вы едете. Мы так обрадовались… Вылезайте. – И Волков, он же мистер Джерард Келли, моргая глазами спросонья полез наверх.

– Здравствуйте, – джентльмен протянул руку и Волков протянул свою. Но вместо руки он поймал пустое место и одновременно почувствовал, как над его кистью застегнулся стальной браслет.

– Вам крышка, друг Келли, – ласково сказал джентльмен. – Надеюсь, что вы не будете протестовать против поездки в Лос-Анжелес.