Текст книги "Факультет кругосветного путешествия"

Автор книги: Сергей Колбасьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Сергей Адамович Колбасьев
Факультет кругосветного путешествия

ФАКУЛЬТЕТ КРУГОСВЕТНОГО ПУТЕШЕСТВИЯ
1

– Триста сорок пять годичных слоев! – сказал Ваня Волков и, прыгнув на соседнюю кочку, исчез за кустом.

– Чепуха! – отозвался Михаил Рубец. – Чепуха, таких берез не бывает.

Он осторожно выбирал дорогу по кочкам, стараясь прыгать покороче.

– Я тебе говорю, – раздался нетерпеливый голос, – двигайся живее, а то потеряешься. Я тебе говорю, что сам считал слои.

– Плохо считал.

Этот разговор происходит в 50 километрах к северу от Ленинграда. Может, и больше, чем в пятидесяти: в молодости мы не склонны вести точный учет пройденным километрам, а оба разговаривающие, очень молоды.

Да и как их считать неровными прыжками по болоту, если светит яркое майское солнце и на кустах лопаются почки. Если время до завтрашнего утра, до понедельника, принадлежит вам безраздельно и если ближайшие зачеты не скоро и не страшные.

Они были вузовцами, эти исследователи болота. Высокий и смуглый, похожий на американского летчика, Волков был пламенным филологом. Он восторженно верил в фонетический метод и в то, что для немедленного осуществления социализма необходимо, чтобы каждый гражданин Советского Союза говорил хотя бы на четырех языках. Он сам хорошо говорил по-английски, французски, немецки, изучал шведский и персидский. Мечтал о японском и об урду. Он прыгал с языка на язык с той безапелляционностью, с какой сейчас прыгал по болоту.

Рубец был последователем естественных наук. Он был последователен и упрям, как сама природа. Социализм он хотел строить при помощи усовершенствования человеческой породы и широкого применения электричества. Генераторы и сильные, ширококостные люди.

Он был тверд в своей вере и даже не обижался на природу за то, что она поступила с ним самим не по закону. Она сделала его маленьким, слишком стройным и с лица миловидным. За это товарищи звали его Милочкой и даже Людмилой. Он молчал и сохранял спокойствие…

Он старался сохранить спокойствие и теперь, но это было труднее. Плохо, когда болтологи суются в область точных естественных наук. Приходится успокаивать себя мыслью, что это – законное возмездие за нелогичный выбор партнера и района воскресенской прогулки.

Ванька Волков ведет себя так, как будто открывает новую Америку. Никакой Америки поблизости нет. Есть, например, деревушка Рассули: там живут пограничники, финны, на масляной превращающиеся в веек, и коровы. Другой фауны нет.

Стоило ли трястись от Финляндского вокзала в пыльном железнодорожном вагоне, а потом от какой-то платформы прыгать козлом по слишком широко расставленным болотным кочкам. Все вытерпеть, чтобы услышать сказку о небывалой березе. Дичь! С недоброжелательством, свойственным нарушенному душевному и физическому равновесию (он поскользнулся и попал ногой в жидкую грязь), он сказал:

– Плохо считал.

– Слушай, мое сладкое сердечно… (Перевод с английского и, вдобавок, гнусный, – думает Рубец).

– Слушай, мой миленький скептик. Я тебе ясно говорю: тебе будет дозволено увидеть этот пень. Он находится вблизи станции Любань, Октябрьской железной дороги. Вокруг него – площадка. У пня березовая кора – следовательно, он был когда-то березой. Он очень чисто спилен и на нем пьют чай…

Болото кончилось, приходилось продираться сквозь кусты – от этого спор ожесточается.

– Видимо, просто стол из карельской березы, – послышался из чащи презрительный Мишин голос.

– Милочка, я тебя понимаю, – это инстинкт домохозяйки, но ты, кажется, впадаешь в буржуазный уклон.

– Брахицефал! – ругается мрачнеющий Миша. Волков хочет ему ответить, но внезапно в спор вмешивается третий голос. Он приходит из самой гущи кустов и звучит деревянно. Он говорит: «Стой».

Вслед за этим из кустов показались два винтовочных дула.

– Голос добавляет: «Руки – вверх». У Миши в левой руке пакет: хлеб с колбасой. Его очень неловко держать в поднятой руке.

Разрывая кусты, на поляну выходят двое военных. Они в серой форме и странных шапочках пирожком. Они смотрят, не мигая, и зрачки у них, как кружки винтовочных дул. Откуда такие взялись?

Один из них подходит и трогает карманы. «Что за черт?» – удивляется Миша Рубец.

– Ты сам черт, сатана миес большевик, – с неожиданной горячностью говорит солдат – иди! – и подталкивает Мишу дулом.

– Мишка, не упирайся, – сказал Волков. – Мы, кажется, попали в Финляндию. Видишь – культурные европейцы. -

Говоривший по-русски солдат подтвердил – это Финляндия, целых полтора километра вглубь от границы. Он поведет их к капитану.

– Ваня, – сказал Рубец и остановился. – Допрыгались по болоту. Говорил я тебе ехать в Токсово. Ведь завтра надо в Вуз… Эх! – и с сердцем бросил завтрак в кусты. Финн достал его, внимательно осмотрел и спрятал в сумку.

Пошли лесом, те же кочки и путаница кустов. «Надо границу проводить очевидной чертой… проволоку натянуть или деревья покрасить», – думает, покачиваясь на ходу, Миша.

Волков прыгал по иностранной территории, как у себя дома, и сортировал в голове шведские слова, – может пригодиться. Плохо, конечно, что пропустят несколько дней в вузе. Зато будет шведская практика, здесь десять процентов шведов. А главное – приключение.

В лесу появилась тропинка, пошла змеей, огибая камни и деревья и вдруг, из-за угла, вышла на широкую дорогу. И сейчас же за первым поворотом дороги открылась небольшая избушка, сложенная из свеже-ободранных бревен.

На крыше – антенна, из трубы дым, а в дверях – деревянная группа серых военных. Впереди один с витыми на манер булок, золотыми погонами – это сам капитан. Он выслушал рапорт/ осмотрел булку и понюхал колбасу.

Он очень плохо говорил по-русски, но сумел объяснить, что обоих большевистских шпионов отправит в Териоки и что провоз пропагандной литературы под видом упаковки съестного не укрылся от его зоркого взора (завтрак был завернут в «Смену»). Через десять лет, когда их выпустят из тюрьмы, он надеется их встретить. На этом он замолк, повернулся спиной и путешественникам не удалось ему ответить. Их посадили в длинный, серый, неизвестно откуда появившийся автомобиль и сразу повезли.

Ваня Волков нервничал. Практика не состоялась. Не дали слова сказать. Ни на каком языке.

Рубец откинулся назад и сосредоточенно думал: надо немедленно доказать, что это простое недоразумение. Ванька сплоховал, однако, он тоже кое-что может. Он наклонился к ближайшему солдату и, густо выговаривая слова, спросил: «Эсперанто паролато?» Он не зря изучал эсперанто: это самый экономный способ общения с иноязычным миром. Один язык на всех и безо всякой болтологии.

Финн внимательно на него посмотрел, сплюнул на дорогу и отвернулся. Автомобиль вдруг зарычал и полез на кручу. Потом разошелся на спуске и стал прыгать в разные стороны, отыскивая дорогу в кустах.

Миша закрыл глаза – было противно.

2

Майор Паволайнен говорить по-русски не хотел. Он сидел, маленький и квадратный, за своим большим квадратным столом, и лысина его от сознания своей значительности сверкала ярче золота на мундире. Ведь это была лысина самого коменданта Териок.

Волков изъяснялся на безошибочном немецком языке, настолько безошибочном, что майору становилось не по себе. Кто этот молодой немец и зачем он делает вид, что он – советский студент. Почему он говорит так обстоятельно.

Ваня уже давно кончил говорить, а майор все еще не произнес ни слова. Он мечтательно ощупывал булку и колбасу и внимательно смотрел в левый угол потолка.

Потом вдруг взглянул в упор на Ваню и спросил:

– Сколько в Ленинграде членов общества воздушной войны?

– Я не понимаю… – начал Ваня, но майор поднял руку ладонью вперед и заявил: «В Гельсингфорсе поймете». Потом встал и ушел. Было слышно, как в соседней комнате звенел телефон, и майор лаял в него что-то несуразное.

3

– Ничего, Мишенька, попадаем мы с тобою в столицу Финляндской республики. Там есть наше полпредство – значит, все в порядке. Мы туда позвоним, и нас сразу выпустят. Правда, пропустим денька два, зато занимательно. В Гельсингфорсе есть хороший зоологический сад на каком-то острове.

Но ни вкрадчивость голоса, ни зоологический сад не помогали, – Рубец мрачно молчал в своем углу купе.

Стены раскачивались и постукивали. В окне бежали через белую ночь стройные ряды сосен и беспорядочные горы камней. На белом потолке сиял газовый фонарь, под ним, на круглом скате крыши, четкими красными буквами на эмали блестели три надписи: финская, шведская и русская: «Не плевать на пол».

Плюнуть очень хотелось, но только не на пол, а вообще, на все на свете. С этим неисполненным желанием оба уснули.

4

Гельсингфорсский вокзал напоминает марсианскую фабрику: высокая бетонная башня с узкой трещиной многосаженного окна, волнистая крыша и безногие великаны с гранеными фонарями в руках.

Слева дом, золотые буквы: отель «Фенния». Больше путешественники ничего не успели заметить. Ждавший их автомобиль был совершенно закрытый, вроде санитарного.

Он долго шел по улицам, иногда внезапно останавливаясь. Были слышны нетерпеливые голоса автомобилей и резкий двузвучный свист трамвая. Внутри горел свет и на белой стенке висел плакат, изображавший спасение утопающих.

Ваня не выспался и с трудом удерживал глаза открытыми. Рубец сидел совершенно безучастно, думать было лень, а сердиться надоело. Он мирно ковырял краску на стенке.

В канцелярии тюрьмы сняли оттиски пальцев. Здесь тоже говорили по-русски. Были очень любезны, но звонить в полпредство не захотели. Не сомневались, что недоразумение, и утешали: все своевременно выяснится.

Прошлой осенью один русский чудак купался и нагишом попал в Финляндию. На днях выпустили и даже дали взаймы платье до границы. Сидели всего восемь месяцев…

– Занимательно, – ответил Миша, – а главное, продолжительно, и ожег своего друга взглядом сосредоточенного презрения, взглядом такой напряженности, на какую способна лишь высокоразвитая человеческая порода.

5

На допрос возили в том же автомобиле. Допрос был бредовой: почему колбаса и булка? Почему немец? Почему не говорит всю правду? – она и без того известна. Нет, в полпредство звонить никто не будет.

Были очень дружественны, жалели, обещали недели через три поговорить опять и отослали назад, почему-то пешком.

Прямо по тротуару, с двумя элегантными штатскими спутниками. Даже с одним, другой быстро исчез.

Улица набита автомобилями. Дома аккуратные, много стекол и бетона. Люди тоже аккуратные и все торопятся. Когда стали переходить треугольную площадь, слева вывернулся большой грузовик. Оба друга, не желая ему мешать, прыгнули вперед и проскочили перед трамваем. Спутник, по консервативности своей натуры, прыгнул назад и исчез.

Трамвай был длинный с длинной прицепкой. Стоит ли дожидаться спутника. Кажется, эта мысль пришла обоим сразу. Ваня открыл дверцу такси, а Миша немедленно в него вскочил.

«Отель Фенния», скомандовал Ваня, вспомнив надпись у вокзала. Автомобиль крякнул и пошел.

– Теперь надо в полпредство, – шепчет со вздохом облегчения Рубец.

– Ничего подобного, – пишет Волков – перед полпредством нас накроют. Не понимаешь, что ли: они нас там ждать будут…

– Ты что в руках вертишь?..

Миша вздрогнул и заметил, что держит в руках толстый желтый бумажник. Он сел на него и, чувствуя неудобство, автоматически его из-под себя вытащил.

– Дай взглянуть, может, полезное, – говорит Ваня и открывает бумажник. В нем книжечка с плотной обложкой, – орел и звезды, – это американский паспорт.

– Ларри Д. Триггс… Шенектеди… 1903 год, с женой Муриель – читает Волков. – Смотри: в бумажнике зеленая лачка долларов стянутая резинкой, потом песочные бумажки – финские марки, потом еще какие-то.

– До дому хватит, сдачу вышлем мистеру по почте, – резюмирует Рубец создавшееся положение, и автомобиль с пронзительным лаем сворачивает вправо, мимо высокого, доверху зашитого фанерой, строящегося дома. Белая перчатка констебля, зеленый, наглухо застегнутый автоматическими дверьми трамвай, холеная зелень газона и белая тележка мороженщика.

– Мишка! – Волков чуть не кричит от восторга. – Мишка, есть выход! Видишь эту штуку? Это билет аэро до Стокгольма. Лететь через полтора часа, в час дня. Из меня сделаем мистера Триггса, из тебя – жену Муриель. – К черту! – недоверчиво сказал Миша.

– Ничего подобного, в Стокгольм! Там нас никто не ловит, и мы прямо заявимся в полпредство.

– Не хочу женой.

– Чудак! Спасаться надо, куда нам здесь сунуться. Выручай, друг. Заодно превосходно проедемся. Там знаменитый музей естественной истории, – самым соблазнительным голосом сказал Волков.

Музей решает дело, и, скрепя сердце,

Миша дает свое согласие на брак.

6

Трудно было спрашивать в магазине дамское белье, еще труднее бы одевать его на Мишу в закрытом автомобиле.

К счастью, у финнов основательные ноги.

Миша без особого труда натянул на шелковые чулки модные бурые туфли. Такие плетеные, с ремешками вместо шнурков,

Волков был совсем похож на Чарльза Линдберга. Трубка, фотоаппарат через плечо и чемодан свиной кожи. Его жена была очаровательна, но очень стеснялась, ощущая нижними конечностями непривычный холод. Она краснела, и тогда была так прелестна, что прохожие оглядывались. Но муж вел ее крепкой рукой, и она крепко держалась за, иллюстрированный парижский журнал.

Не удивительно, что серый страж у ворот аэростанции любезно им поклонился и с широким жестом посторонился при виде американского паспорта.

– Мистер, вы кажется, американцы? – кричит кто-то по английски. – Моя фамилия Триггс, – и Ваня до боли сжимает Мишину руку.

– Меня ограбили… Мне надо лететь… Украли документы… – настоящий мистер Триггс пытается оттеснить стража и протягивает Ване руку. Он без шляпы и взъерошенный.

Ваня чувствует, как останавливается сердце, и начинают шевелиться волосы под стильным кэпи, но вовремя вспоминает фразу из шведского учебника: «Нищий просит подаяния».

Фраза действует сразу. Мистер Триггс получает от стража удар под ложечку.

Последующее похоже на конец четвертой части «Трущоб Нью-Норка». Взбешенный герой, мистер Триггс одним ударом опрокидывает серого стража, но встречается со вторым серым и одним синим полицейским. Резиновая дубинка, столб пыли и женский визг.

Ненастоящий мистер Триггс, пожав плечами, отводит свою молодую жену подальше от неподобающего зрелища.

На скате к морю на своих паучьих ногах стоит высокий «Юнкере». Белое гофрированное тело и огромные черные буквы на крыльях.

Зеленый с золотом мальчик с пепельницей, привязанной узким ремнем над правым ухом, почтительно подает мешочки из прозрачной бумаги с какими-то шариками.

– В уши, – тихо шепчет Муриель своему растерявшемуся супругу, и тот равнодушно роняет зеленый доллар в протянутую руку зеленого мальчика.

7

Через сорок пять минут сплошного густого грома. Под конец, от привычки его почти не слышно. Внизу по широкому морю ползут острова и пароходы, такие же неподвижные, как острова.

Но вода суживается, и берега становятся выше. Из-за высокого леса встает высокий, нагроможденный на гору, город. Дома вдруг взлетают и закрывают половину неба. Навстречу летит гладкая вода. Она неожиданно прорастает мелкой рябью. Потом небо выравнивается, и город возвращается на свое место.

Море встречает сильным толчком и еще двумя, полегче. Голос мотора становится ниже, впереди расступаются сухие мачты парусников, и открывается широкий бетонный скат аэростанции. Вдруг наступает тишина. От неожиданности она воспринимается, как удар и первое время давит.

У приставленной лесенки, встречает группа джентльменов. Щелкают затворы фотографов.

– Мистер Триггс, – заявляет, обнажив седую голову, передний: – Мы, стокгольмские журналисты, одушевлены… говорит по-английски медленно и нараспев, твердо выговаривая все мягкие буквы – Какого дьявола… – шепчет прелестная Муриель.

– Необычайная быстрота вашего кругосветного путешествия свидетельствует… – Ваня крепко сжимает локоть своей неосторожной жены.

«… Приз, предназначенный первому из прибывающих журналистов – скромная память о старом Стокгольме и наше сердечное пожелание, быстрого хода на всех ваших кругосветных путях. Хурра».

Машут шапками, щелкают аппаратами, жмут руки, с низким поклоном вручают Мише, какой-то серебряный ящик.

На подносе подают шведский пунш в широких», рюмках. Он сладкий, пахнет мышами и страшно крепкий.

Опять кричат и толпятся.

Оттесняют к другому «Юнкерсу» и передают чиновнику у лесенки билет.

Волков успевает рассмотреть слово «Гамбург».

Приходится подниматься в кабину. Другого пути нет.

Опять холодный запах бензина и упругие шарики в ушах. Восторженная группа отодвигается назад и «Юнкере» осторожно лезет в воду.

Опять нарастающий гром, летящая вода и незаметный переход в воздух. Залив поворачивается на оси и уходит вниз.

Покачиваясь, проходит город, «прекраснейший на старой земле», – как о нем сказал поэт Фрединг.

«Где полпредство и твой хваленый музей?» – судорожно царапает на блокноте Миша. Говорить на лету нельзя, блокноты и карандаши развешаны для удобства под окнами.

«Внизу» – коротко подписывает Волков.

Дальше листок попеременно покрывается двумя почерками и по виду напоминает коллективное стихотворение. -

«Дурак».

«Не кусайся, Людмила» (зачеркнуто и надписано: «Муриель»).

«Куда мы летим, обалдуй?»

«Мы – кругосветные путешественники и это наш маршрут. С документами Триггса, нам приходится ехать

«Ладно, давай прыгать отсюда в море».

«Надо удрать в Гамбурге».

«Нет. Едем в Нью-Йорк. Занимательно: зоологический институт, Чикаго: палеонтологический музей. Сан-Франциско – Владивосток, – домой». – «Жалею, что тебе, идиоту, поверил».

«Так говорят все жены», – и дописывает «а» к слову «поверил».

На этом переписка обрывается. Муриель, красная от гнева, смотрит на плывущую; стеклянными озерами, лентами дорог и стогами деревень южную Швецию.

8

Гамбург пришел вечером. Он снизу вошел в окна огромными выгнутыми спинами кранов, черным дымом пароходов, холодной Эльбой и струями огня пересеченных улиц.

На земле встретили вспышками магния и букетами цветов. Речи длиннее Эльбы от истоков до устья. Наконец, в автомобиле увезли в отель «Ганза».

Опять речи и тосты. Волков воодушевился и от лица великой республики за синим океаном, начал прорицать судьбы Германии.

Этого Миша уже не мог выдержать. С остановившейся на лице улыбкой он «ткнул под столом ногу своего мужа, каким то острым предметом. Волков замер с поднятой рукой, не находя слов для обуревавших его чувств, и сел под восторженный рев присутствующих. Сверкал воздух, звенела посуда, и все ниже склонялись взволнованные лакеи.

Волков снова встал: у его жены болит голова; он просит их извинить.

В номере Миша, как был, свалился на постель. Волков, разгоряченный коньяком и победой, бегал по комнате и руками развертывал ослепительные перспективы всемирного триумфа. Какое достижение для советского естествознания… Вуз? Чепуха! Осенью можно догнать. Догнать?! За лето его перегоним. На тысячи верст. Лондон. Нью-Йорк. Второго такого случая в жизни не будет. Как выигрыш в лотерее Авиахима. Сан-Франциско. Токио. Американский паспорт – ключ во все страны. Без него мистер Триггс, плотно посидит в гостеприимной Финляндии… и денег выше головы: в одной шведской шкатулке, двадцать тысяч долларов. Что останется, пойдет беспризорным. Гонолулу. Индонезия. Ганг. Разве будет еще раз в жизни…

Ослабевший естественник невольно плыл по сверкающим водам Ганга. Подсознательные центры пересиливали логическое мышление, он последним усилием разинул рот и произнес: «Хорошо, Волков, едем». Затем закрыл глаза и сразу уснул.

У Волкова только хватило силы снять с него туфли и платье (чтоб не помялось). Последняя победа над Рубцом окончательно его ослабила. Он уснул в штанах.

9

– Значит, едем, Миша?

– Значит, едем, – отвечал тот, начиная вторую серию физкультурных упражнений. В дамском белье, с мускулистыми руками, он выглядел довольно странно.

Волков не успел рассмеяться – постучали в дверь.

Халло, Ларри, – сказал за дверью скрипучий американский голос.

– Нет, – захрипел от страха Волков, – нельзя, мы не в порядке…

– Отчего голос такой красивый? Ты, что вчера выпил, старик? – с завистью спросил незнакомец из коридора.

– Шведское холодное, – тем же хрипом ответил Волков. Миша, как сидел в углу на корточках, так и остался.

– Не опасно. Спускайся в бар. Два яичных желтка, порошок аспирину, пол: стакана виски. Взболтать и принимать с горячим молоком. Кстати, мы вместе летим в Лондон и на одной посудине, плывем из Соутгемптона домой. – После короткого молчания, голос добавил: – Значит, жду внизу. – Привет миссис! Чин-чин.

– Тудль-ду, – механически ответил Волков.

Рубец спокойно встретил судьбу. Он не согласен сдаваться. Он твердо решил попасть в Америку. К черту Англию, – есть другие пути.

Поддержанный своей верной женой, Волков спокойно беседовал по телефону с агентством Кука. Гамбургский пароход его не устраивает. Жаль, что Гаврский нескоро… Превосходно. Прямой аэропланный билет и пароход завтра. Это годится. Два билета и оборудуйте визу. Мальчика за паспортом – в отель «Ганза», номер триста сорок пять.

– Забавно, – сказал он, повернувшись к Рубцу.

– Куда теперь едем? – спросил тот, зашнуровывая хитрую туфлю.

– Забавно, что нам попалась комната с таким же номером, как число слоев на моем любаньском пне, задумчиво окончил Ваня.

– Это тот, на котором устроена целая спортивная площадка – зевая, спросил Рубец.

– Нет, тот, на котором ты сидела, когда я открылся тебе впервые в моей любви, – ответил Ваня и во время отскочил от верно пущенной туфли.