Текст книги "Девушки без имени"

Автор книги: Серена Бурдик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

Я не обращала внимания на волнение, на звон в ушах и на уличный шум. Я слушала рваное дыхание дочери. Никогда раньше я не слышала ничего подобного. На этот раз сердце действительно сдавало. Я потеряла последний год ее жизни, а эта странная девушка вернула ее мне, рискуя собственной жизнью. Мне не было дела до ее преступлений.

Эта девочка и моя дочь были как-то связаны. Я вдруг подумала, что могу спасти одну, спася другую.

Комната снова приобрела четкие очертания. Я посмотрела на Инес. Выражение боли на ее лице раздражало – она явно преувеличивала свои страдания.

– Буду очень благодарна, если вы отправите служанку за Эмори и останетесь с Эффи. – Говоря это, я не знала, смогу ли оставить дочь. Эффи пока не увидела меня. Она не знала, что я рядом. И я точно не хотела, чтобы она увидела рядом с собой Инес.

Инес быстро подошла к постели и успокаивающе положила руку мне на ладонь.

– Куда вы? – спросила она.

Я посмотрела на девочку у окна:

– Я знаю, где можно тебя спрятать, если ты хочешь.

– А зачем это вам мне помогать? – подозрительно спросила она.

– Я перед тобой в долгу.

– Это за что?

– Ты вернула мне дочь.

– А что ж вы сами ее не забрали?

– Я не знала, где она.

Девочка не поверила:

– Что-то не похоже. Но я не стану выспрашивать вашу историю, если вы не станете выспрашивать мою.

– Договорились. – Я посмотрела на Инес, которая так и не убрала свою теплую руку. – Не представляю, как сюда попала моя дочь, но мне нет до этого дела. Перед вами я тоже в долгу. Я вернусь, как только смогу, но обещайте не оставлять ее ни на мгновение.

– Обещаю.

– Если она очнется, скажите, что я очень скоро вернусь и ей не о чем волноваться.

– Конечно, – серьезно кивнула Инес и взяла Эффи за руку. – Я никуда не уйду до вашего возвращения.

Я неохотно отошла от постели.

– Пошли, надо спешить, – сказала я девочке.

Она замялась, оторвала от губ еще кусочек кожи.

– А вы ей скажете, что я попрощалась?

– Конечно.

В дверях она задержалась и спросила у Инес:

– Сюда приходила девушка по имени Эдна Крейг?

– Нет. – Инес покачала головой. – Я не слышала этого имени.

– Хорошо. – Она последний раз посмотрела на Эффи и вышла.

Я тоже оглянулась. Уходить от Эффи было мучительно, но взгляд девочки заставлял меня двигаться вперед. В какой бы отчаянной ситуации она ни оказалась, надежда еще не умерла.

32

Мэйбл

Выходило, что мне предстоит второй раз за день проехаться на машине. Такси оказалось совсем не таким шикарным, как машина мистера Айдлмана, но я была благодарна уже за крышу, которая не давала ветру и солнцу добраться до меня. Я так ничего и не поела, и мне начало казаться, что я словно под водой: все вокруг туманилось.

Я узнала доктора в то мгновение, как он вошел в комнату. Конечно, я могла бы убежать, спрятать лицо, спрятаться за дверью, но тело подвело меня. Может быть, виноваты блуждания по лесу без еды или годы иссушающего меня горя, но мне вдруг показалось, что выпрыгнуть из окна и покончить со всем сразу гораздо проще, чем бежать.

Теперь мы еле ползли среди кучи автомобилей. В любое мгновение могла явиться полиция и вытащить меня наружу. Я не доверяла этой женщине, которая звала себя матерью Эффи. Фамилия Эффи была Ротман, и, похоже, эта миссис Тилдон все-таки решила отвезти меня в полицию. Не нравились мне богатые и роскошные. Вот только… На ней не было перчаток, а руки сплошь покрывали шрамы. Шрамы на руках есть только у тех, кто работает.

Прижавшись к дверце, я нащупала ручку, раздумывая, не выпрыгнуть ли мне на дорогу. Я бы это сделала, но тут женщина сдернула с себя шляпу и надела ее на меня, так, чтобы скрыть мое лицо.

– Поможет? – спросила она, глядя прямо перед собой.

Я съежилась и стала смотреть в окно, решив, что выбора у меня нет, так что придется довериться.

Такси медленно свернуло налево, и дома кончились. Огромные деревья раскинули над дорогой ветки, как дружеские руки. Только когда мы миновали ворота Дома милосердия, я поняла, куда мы попали. Я в ужасе подалась вперед, но автомобиль поехал дальше, и ворота остались позади.

Довольно скоро миссис Тилдон постучала по переднему сиденью:

– Высадите нас здесь.

Шофер свернул с дороги, остановился и помог миссис Тилдон выйти.

– Но тут ведь ничего нет, мэм, – заметил он, протягивая мне руку. Не воспользовавшись его помощью, я выбралась из машины сама.

– Благодарю, все в порядке. – Миссис Тилдон запустила руку в блестящую сумочку, вытащила банкноту и протянула шоферу. Он коснулся своей шляпы, поблагодарил миссис Тилдон и вернулся в машину.

Когда автомобиль уехал, миссис Тилдон посмотрела в сторону леса. Губы она поджала, лицо стало бледным и решительным.

– Сюда, – сказала она и свернула с дороги прямо на блестящий ковер сосновых иголок.

Я пошла за ней. Постепенно страх сменился любопытством. Мы поднялись на холм, и я увидела яркие фургоны и гладких коней.

Миссис Тилдон сняла с меня свою шляпу и снова надела ее на себя.

– Ты получаешь награду в одну тысячу долларов за возвращение моей дочери и препоручишь ее этим людям.

– Почему?! – завопила я. Одна тысяча долларов – это же куча денег!

– Деньги тебе не помогут, если до тебя доберется полиция. Я уверена, что врач их уже уведомил. Думаю, что ты не сможешь сесть ни на один поезд, да и такси довезет тебя только до участка. В одиночку ты не справишься. Если эти люди захотят, ты сможешь спрятаться среди них. Только не рассказывай им, что совершила преступление.

– А тогда почему нужно прятаться?

Она сжала губы и задумалась:

– Что-нибудь придумаю. Дорогу осилит идущий. Идем.

От побуревшей мятой травы поднимался жар. Мы шли по полю навстречу крепкой женщине. Она с опасением поглядывала на нас и гладила серого в яблоках коня.

Миссис Тилдон остановилась прямо перед ней. Ростом и статью та не уступала своему коню. Без всякого приветствия миссис Тилдон сказала:

– Мы нашли Эффи. Она больна, но жива.

Женщина чуть осела и крикнула:

– Трей!

Стройный глазастый паренек высунулся из фургона и спрыгнул на землю.

– Они нашли Эффи, – сказала женщина, и мальчик расплылся в улыбке.

– С ней все хорошо? А я говорил, что все будет хорошо, да, ма?

Он оказался жутко тощим, с костлявыми плечами и худющими руками.

– Она больна.

– Я хочу ее видеть. Можно? – спросил мальчик у миссис Тилдон, которая нервно скребла свои изуродованные руки.

Не отвечая ему, она обратилась к женщине:

– Я пришла спросить, уходите ли вы или остаетесь еще на зиму.

– Уходим, как похолодает. А в чем дело?

– Мне нужна помощь.

Было видно, что эти женщины уважали друг друга, но в то же время друг друга не любили.

– Какая?

Миссис Тилдон коснулась моего рукава:

– Эта девушка вернула мне Эффи, а значит, должна получить награду. Она отдаст ее вам, если вы ее примете.

Женщина уставилась на меня непроницаемыми черными глазами:

– Сколько?

– Ма! – Мальчик ткнул ее, будто она сказала что-то грубое. Но я бы тоже так спросила. – Работать можешь? – обратился он ко мне, сведя брови.

– Последние два года только и делала, что работала.

– Ясно. – Он обнял мать за плечи. – Она нам пригодится. Пейшенс опять ушла, и руки нам не помешают.

– Сколько? – повторила женщина, не глядя на него.

– Тысяча долларов, – ответила миссис Тилдон.

Трей присвистнул.

– А ты богатенькая. Мы-то тебе зачем?

Он продолжал обнимать мать.

– Ей нужна защита, – вставила миссис Тилдон. – На этом и остановимся. Чем скорее она уедет из города, тем лучше. Если вы согласны, деньги ваши, и я позволю Трею навестить Эффи.

Трей сунулся вперед и обнял миссис Тилдон, которая словно застыла.

– Ну хватит. – Она оттолкнула его.

Мальчик заулыбался.

– Я должна спросить мужа. – Цыганка смотрела на меня. – Но он скажет, что, если ты честная и будешь тянуть свою лямку, можешь что хочешь делать со своими деньгами. А пока Трей тебе тут все вокруг покажет.

– А то! – Трей с легким поклоном протянул мне руку, и я вдруг поняла, какая я грязная.

Я сунула руки в карманы юбки:

– Нет уж, спасибо.

– Маленькая, а такая сердитая, – улыбнулся Трей.

– Я не маленькая, – зло откликнулась я.

– Конечно нет. Ты выше моей мамки, а это редко случается. Пошли навоз грести.

Я двинулась за ним, чувствуя себя очень неуверенно. Я вступала в новую жизнь. Мне сунули в руки лопату, в нос ударил запах навоза, и вот я уже копала яму – как много лет назад, когда хоронила маминых детей. Только здесь земля была сухая и твердая, а когда я подняла глаза, то не увидела ни дождя, ни мертвого тела. Только ясное синее небо и смотрящего на меня мальчика.

– Ты вся дрожишь. Когда ты ела последний раз?

– Не помню.

– Ну, это мы поправим. – Он вынул лопату из моих стиснутых пальцев. В его тонком лице была сила, а в глазах – огонь. На этот раз я взяла предложенную руку, еще не зная, что этот мальчик вырастет в мужчину, чей внутренний огонь нельзя будет потушить. Его радость окажется заразительной, и в нем я найду родную душу.

33

Эффи

Впалые щеки матери, ее острый нос и линия губ казались вполне настоящими. Но вокруг головы сиял нимб – шар золотого света, венчавший густые темные волосы. И тогда я поняла, что сплю. Она плакала. Коснувшись ее щеки, я удивилась, что во сне слезы тоже мокрые.

– Как ты себя чувствуешь? – прошептала она.

Потом рядом появилось лицо отца с наморщенным лбом и такими знакомыми синими глазами – но все же что-то в нем изменилось. Это был не сон.

Я попыталась ответить, но не смогла. Я потеряла все слова. Ноги мои были прикованы к кровати, все тело горело, а грудь будто провалилась внутрь, к спине. Я поискала взглядом животных Апокалипсиса, которые были со мной так долго, что теперь просто не могли меня бросить. Но я видела только лица родителей. Затем комната закружилась, нимб стал теплым и приятным, но я не понимала, почему нет Луэллы.

Потом я очнулась по-настоящему. В комнате было светло, а одеяла казались слишком жаркими. Я сбросила их, и мама дернулась ко мне. Она взяла меня за руку – лицо ее было искажено страхом.

– Ты без перчаток, – сказала я, ощутив неровные бугры на коже.

– Я их больше не ношу. – Она погладила мою руку.

– Я могу дышать.

– Да, мы нашли хорошее лекарство, – кивнула она.

– У тебя свет вокруг головы.

– Это побочный эффект.

– Красивый. – При этих словах мама улыбнулась. – А где Луэлла?

– Скоро приедет.

– А папа?

– Я здесь. – Повернув голову, я увидела отца с другой стороны кровати. Он взял меня за руку и прижал палец к внутренней стороне запястья. Прищурился. – Бьется!

Мне столько всего нужно было спросить и узнать. Где моя сестра? Как я попала сюда? Куда делась Мэйбл? Мама прижала палец к моим губам.

– Береги дыхание. Ты только что очнулась. Постарайся не напрягаться. У нас еще очень много времени.

Это было преувеличение. К моменту приезда Луэллы из Англии наперстянка подействовала, отек ушел и приступы прекратились, но я чувствовала, как мое тело медленно умирает. В день ее приезда я надела темно-синюю юбку и блузку и присоединилась к родителям за завтраком, хотя они умоляли меня остаться в постели. Уже наступил конец сентября, небо казалось ясным и высоким, а воздух еще не совсем остыл.

– Я хочу встретить ее у ручья, – сказала я.

Мама и папа обменялись встревоженными взглядами. Они теперь исполняли все мои просьбы, и это казалось мне и приятным, и страшным одновременно.

– Это недалеко, и я обещаю идти медленно. Возьму с собой тетрадь. У меня впервые за долгое время не дрожат руки, и мне очень хочется что-нибудь написать. Я бы посидела на улице, пока не похолодает.

Мама обхватила руками чайную чашку и водила пальцем по ручке. Я так и не привыкла к виду ее голых рук, но они мне нравились.

– Я пойду с тобой, – сказал папа, и мама поджала губы, глядя на чашку.

– Все будет хорошо, мама.

Она напряженно улыбнулась, стараясь не расплакаться:

– Конечно будет.

Днем папа повел меня через поле. Трава за лето выгорела и приобрела золотисто-коричневый цвет. Мы прошли через лесок до берега ручья, который все так же весело журчал. Папа расстелил одеяло и усадил меня на него. В руках я держала тетрадь.

– Если пароход опоздает, я сам тебя заберу.

Я кивнула и помахала ему. Удивительно, как спокойно было остаться в лесу одной. На небе не было ни облачка, я лежала на спине и смотрела в голубую бездну. Желтый нимб, точно Господня корона, плавал у меня перед глазами. Я предпочитала считать его блеском крыльев ангела, следящего за мной, а не побочным эффектом.

Встреча с Луэллой меня тревожила, чего я никак не ждала. Я боялась, что наше воссоединение будет неполным и осторожным, что мы не узнаем тех, в кого превратились.

Ветер шумел в листьях, а я думала о Мэйбл, о связи между нами, о том, что впервые я услышала скрипку на этом самом месте, а потом Мэйбл играла мне в своей хижине. Неделю назад меня навестил Трей и рассказал, что они уходят в Нью-Джерси, и Мэйбл – вместе с ними.

– Она гораздо горячее, чем мы привыкли. Даже в твоей сестре нет столько огня. Но ма любит сильных.

Когда он ушел, я нащупала под подушкой что-то гладкое и прохладное. Это оказалась карта «Мир», новенькая и хрустящая, как в тот день, когда я впервые ее увидела. Животные все так же танцевали вокруг соблазнительной женщины с жезлами. В углу Трей написал: «Все кончается хорошо».

Лежа рядом с ручьем, я вынула карту из кармана и подняла ее к небу. Я оказалась здесь благодаря Мэйбл, которую я едва знала и по которой скучала. Я перевернулась на живот, открыла тетрадь и начала писать.

Я писала, пока не услышала шорох листьев под чьими-то ногами. Подняв голову, я увидела, что ко мне идет Луэлла. Она остановилась в нескольких футах от меня, и это заставило меня испугаться, что все между нами изменилось. Глаза сестры были серьезнее, чем я помнила, она сильно похудела, щеки запали, а ямочки на них исчезли. Какое-то время мы молча смотрели друг на друга. Мир будто задержал дыхание. И когда он наконец выдохнул, я подошла к ней. Мне не нужны были извинения, я не хотела, чтобы она чувствовала себя виноватой. Я просто хотела, чтобы она меня узнала.

Мы долго обнимались, не в силах произнести ни слова.

Устав, я сказала:

– Мне нужно сесть.

Луэлла в ужасе отпрянула.

– Конечно! Как я не подумала, что тебе тяжело стоять. – Она обхватила меня за талию и повела к одеялу.

Мы уселись на него, прислонившись друг к другу.

– Ты все еще пишешь? – Она открыла мою тетрадь.

– Только что начала заново. Это будет длинная история…

– Хорошая?

– Невероятно!

– Сто лет не слышала хороших историй. Захватывающая?

– Да.

– А великолепная героиня?

– Конечно.

– Скорее бы прочитать.

Мы помолчали, а потом она тихо сказала:

– Я всегда верила, что ты вернешься.

– А я перестала верить, что вернешься ты. – Я пристроила голову ей на плечо. – Отсюда все мои беды. Мне кажется, легче пропасть, чем ждать.

– Прости меня, Эффи. Я бы все отменила, если бы могла. Я снова и снова обдумываю свой уход и то, что к нему привело.

Я чуть отстранилась, посмотрела в ясные глаза сестры, на тонкие пряди волос надо лбом. В солнечном свете на нашем старом месте стало видно, что не так она и изменилась.

– Странно, как мало это все значит теперь, когда мы вместе. Ты помнишь, как я испугалась в тот вечер, когда мы потерялись в этих холмах? А теперь я могу тут всю ночь просидеть и не испугаться.

– Ты всегда была храбрее, чем сама думала.

– Может быть. – Я положила голову ей на колени. – Расскажи про цыган, про Лондон, про Жоржа. Мама говорит, он восхитительный.

Луэлла распустила мне волосы и погрузила в них пальцы.

– Мне бы хотелось отвезти тебя в Лондон и познакомить с Жоржем. Я хочу планировать будущее вместе с тобой.

Я ничего не сказала. Мы долго сидели, слушали журчание ручья и возню мелких зверюшек. Над нами пролетел красивый клин гусей. Постепенно их крики стали тише, и сами они превратились в черные точки в небе.

– Мы потеряли время, – тихо сказала Луэлла. По голосу я поняла, что она плачет.

– Знаю.

– Я никогда не верила, что ты умираешь.

– Знаю. – Я села и стала осторожно передвигаться в сторону глинистого берега. Жидкая грязь пропитала панталоны. – Сейчас не весна, ну и что.

Луэлла последовала за мной, испачкав свой красивый дорожный костюм. Мы расшнуровали ботинки, сняли чулки и, поддерживая друг друга, пошли по скользким камням. Луэлла улыбалась сквозь слезы, как всегда делала, если ее ловили за чем-то восхитительно неприличным. Хотя лето выдалось сухим, холодная вода все еще доходила мне до щиколоток. Ноги скоро замерзли. Луэлла вынула шпильки из волос и разбросала кудри по плечам. Я смотрела, как она подставляет лицо солнцу, и светлые пятна, плававшие у меня перед глазами, заставили ее сиять.

В тот день я вышла из ручья вместе с сестрой, чувствуя себя сильной, как никогда. Но к середине зимы животные вернулись, развернули свои крылья, приветствуя меня, и обратили их в сияющее небо. Другой поток закружился у моих ног, предлагая мне наслаждаться всеми радостями земными под охраной небесных стражей. Время замерло, а потом полетело вперед. Посмотрев вниз, я увидела свою просвечивающую ступню с твердыми белыми косточками пальцев. В волосах моих гулял ветер, рука сестры лежала на моей, и я наконец поняла, что сулили мне карты.

Я была плотью и костями, а стала небом и землей. Смерть не стоило понимать буквально, как и говорил мне Трей. Время было бесконечно, и мое существование длилось вечно.

Эпилог

Жанна

Эффи умерла 23 января 1915 года. Ей исполнилось пятнадцать. Как бы я ни хотела, чтобы она оставалась с нами, ее держала только книга, которую она писала. Она умерла в тот день, когда продиктовала последние слова Луэлле.

Утром я проснулась еще до рассвета, чтобы посмотреть, как она, – после ее возвращения я делала так каждый день. Луэлла спала в постели Эффи, сжимая руку сестры. Эффи еле дышала, замирая после каждого вдоха, будто задумываясь, стоит ли делать еще один. Я взяла ее руку и погладила исковерканные пальцы. Дыхание становилось все более поверхностным и тяжелым, пока ее сердце, наконец, не рванулось в последний раз и не остановилось.

Смерть оказалась не такой, как я ждала. Она не изуродовала Эффи, не оставила ее пустой и серой. Она угнездилась у нее в груди и окрасила щеки нежным румянцем. Я смотрела на нее, пока не взошло солнце. Луэлла проснулась, и я позвала Эмори, который прибежал босой и в ночной рубашке. Впервые в жизни я видела, как он плачет.

Луэлла плакала страшно, цеплялась за сестру, отказывалась ее отпускать. В конце концов отец взял ее на руки и сел в кресло, держа, словно маленького ребенка. Она спрятала лицо у него не груди. Свободную руку Эмори протянул мне. Я подошла, и он обнял мои ноги, притягивая меня к себе. Одно последнее мгновение мы были семьей. Одна дочь плакала на груди отца, а вторая покинула нас, благословив своей жизнью.

После возвращения Эффи я вернулась в этот дом. Пока она была жива, я спала в гостевой комнате, устроив там все по своему вкусу, и приходила и уходила, когда вздумается. Я собиралась снова уехать после ее смерти, но война помешала Луэлле вернуться в Англию. Я не хотела бросать ее и осталась.

Только через пять лет мы с Луэллой смогли уехать из страны. Луэлла вернулась в Англию и вышла замуж за английского американца, который позволял ей носить короткие платья и закатывать дикие вечеринки. Мир изменился, и этот новый мир ей подходил. Я вернулась в Париж, где меня часто навещал Жорж. Мать в старости на радостях от того, что дочь снова с ней, стала вполне терпимой.

Эмори так и не уехал с Болтон-роуд. Все годы, что мы с Луэллой жили с ним, его привычки не менялись. Какое-то время он горевал по Эффи, а потом снова начал играть. Когда в его волосах появилась благородная седина, женщин вокруг него стало еще больше. Но мне от этого почти не было больно. Боль я испытывала только из-за смерти дочери и чувства вины за то, что я потеряла последний год ее жизни.

Я никому не рассказывала о девушке, которую отвела к цыганам. Инес тоже. Она заявила полиции, что человек, принесший Эффи в ее дом, отказался назвать свое имя и что с ним не было никаких других девушек. «Бедняга доктор, – соблазнительно улыбаясь, говорила она юному наивному полицейскому, – он уже упустил однажды ту девицу и теперь видит ее везде». Прислуга подтвердила ее показания, я тоже, и полиция закрыла дело. Я сняла деньги со счета, открытого для меня Жоржем, и лично отдала их той девушке. Она сказала, что ее зовут Мэйбл.

Только после смерти Эффи, прочитав ее историю, я узнала, что на самом деле звали девушку Сигне.

Долгие годы я пыталась опубликовать историю Сигне. Но никто ею не заинтересовался. Никто не хотел слушать о том, как борются за свою жизнь девушки в Нью-Йорке. Правду о Сигне этот мир мог бы и не выдержать. Он страдал от ран, нанесенных войной, и хотел чего-нибудь роскошного и прекрасного. Эту историю стали читать только в 1939 году, спустя двадцать три года.

Открыв посылку от издателя и увидев книгу Эффи – в веселой голубой обложке с маленькой белой птицей, – я не только почувствовала, что все закончено, но и поняла, что год, когда я потеряла дочь, оказался прожит не зря. Я поняла, что, спасая одну девочку, я спасла другую.

Мэйбл

Книгу мне принес Трей, осторожно положив ее на кухонный стол, на котором я лущила горох. Он ездил в Бостон навестить свою сестру. Стоял один из тех чудесных дней, когда воздух прохладен и нежен, солнце ласково светит с высоты, по небу бегут белые облачка, а деревья кажутся особенно зелеными и густыми.

Меня теперь сложно было удивить, но, увидев название книги, я поняла, что чувствовала Эффи, когда сердце замирало у нее в груди. Должно быть, я побелела, потому что Трей отнял у меня горох и усадил на диван. У нас было четверо парней, и я полагала, что уже повидала все, от чего сердце может остановиться. Я ведь уже вырастила старших, и они ушли из этого дома вполне живыми, и даже без особых шрамов.

Трей вложил книгу мне в руки.

– Пора кормить скот, – сказал он и ушел.

Новенькая книга поскрипывала в руках. Я открыла ее, погладила страницы, белые и крепкие, как яблоко внутри. Пахло от нее чем-то сладким, а не как от старых книг – плесенью. Странно было смотреть, как возвращается твое прошлое. С той ночи в хижине, проведенной вместе с Эффи, я никогда не произносила имени Сигне Хаген.

Я не называла его даже Трею. Он вернулся через час, прислонился к косяку тощей спиной и посмотрел на меня весело, как всегда.

– Ты ее прочел?

– Ну, дорога домой дальняя. – Он улыбнулся. В глазах его танцевал все тот же огонек, что и много лет назад. – Странно, что Эффи рассказывает мне твою историю после стольких лет.

Я захлопнула книгу:

– Почему ты думаешь, что это моя история? В ней нет никакой Мэйбл.

– Что ж, давай посмотрим. – Трей сел рядом со мной, вытянул ноги и заложил руки за голову. – Эта девочка, Эффи, сбегает из Дома милосердия вместе с другой девочкой, которая спасает ей жизнь и уходит в лесную хижину. – Он оглядел наш дом. – В принципе, похоже.

– Это вовсе не значит, что мы должны говорить об этом.

– Пожалуй, задавать подобные вопросы жене после девятнадцати лет брака это слишком.

– Да уж, пожалуй!

– Ну и хорошо.

– И дети никогда не узнают.

– Есть, мэм! – Трей обнял меня за плечи.

Сумерки согрели комнату, моя голова лежала у него на груди, я слушала тихое биение сердце и смотрела в окно.

Наша любовь вышла очень простой. Я ее не искала. Первые несколько лет, что я прожила с цыганами, я не поднимала головы и делала, что мне говорили. Я была им благодарна и не хотела ничего испортить. Но если я поднимала голову, всегда замечала, что Трей мне улыбается. Он помогал с работой, гадал мне и смешил. Я никогда в жизни так не смеялась. А любовь просто к этому прибавилась.

Когда мы поженились, ему исполнилось восемнадцать, а мне двадцать один. Какое-то время мы еще жили в дороге, но мир менялся так быстро, что скоро уже некуда было поставить фургон, чтобы тебя не согнали с криками про частную собственность. Мы взяли деньги, полученные от матери Эффи, выстроили этот домик и стали разводить скот. Вообще, я отдала эти деньги Марселле и Фредди, думая, что их с трудом хватит, чтобы отплатить мое проживание с ними, но они просто зашили их в матрас и хранили для нас.

Не знаю, почему я тогда заплакала. Может, дело в книге, в которой было заключено мое прошлое, или в воспоминаниях о том, как была добра ко мне семья Трея. Но я разозлилась на себя из-за этих слез и попыталась встать.

Трей удержал меня:

– Это было очень давно. Ты была ребенком, Мэйбл. Никто тебя не винит больше. И ты тоже перестань.

Но я расплакалась еще горше, содрогаясь всем телом. Хорошо, что двое младших сегодня остались у Марселлы и Фредди. Я никогда не плакала перед детьми.

Трей молча обнимал меня, пока я не выплакалась. Потом, шлепнув себя по коленям, я встала, радуясь, что у меня есть дело – горох.

– Мы остались вдвоем на целый вечер, и я умираю от голода. Хватит об этом. – Я махнула рукой в сторону книги, лежавшей на диване.

Я не рассказывала мужу про Эдну, про тот первый побег, про полицейского. Трей ни на кого в этом мире не держал зла. Он даже простил бы укусившую его блоху. Хотя я никогда не смогла бы признаться ему, что я сделала и что сделали со мной, – и я была рада, что он все узнал. Я не удивилась, что он простил меня за все прегрешения, но мне стало легче.

– Сигне – красивое имя, тебе идет.

– И Эффи так сказала. Но я не стану снова менять имя.

– Да я и не хочу. Просто знай, что твое настоящее имя мне тоже очень нравится.

Снова брызнули слезы, и я отвела его руку.

– Хватит! – сказала я и поставила на огонь кастрюлю.

Позже, когда Трей заснул, я выскользнула из постели. Книга Эффи стояла на полке. Я сунула ее под мышку, вышла из дома и направилась к большому камню на заднем дворе. Обычно с него прыгали дети, царапая и разбивая свои многострадальные колени. Я залезла на гладкий камень, свесила с него ноги. Воздух все еще был теплым. Я посмотрела на полную луну. Ведь это просто кусок ледяного камня, который каким-то образом заливает мир молочным светом. Эта луна видела, как мы с папой стреляем в койотов, как я прыгала с крыши, как я потеряла Эдну, как я убежала с Эффи. Под этой самой луной я выбросила младенца в реку, эта луна появилась на небе через несколько часов после маминой смерти. Крепкий, надежный шар. Может быть, и папа теперь на нее смотрит. Ему сейчас должно быть шестьдесят девять лет.

То и дело шлепая комаров, я открыла книгу и пролистала ее до конца. Если Трей без труда нашел книгу Эффи, папа тоже может ее найти. Мне всегда было стыдно за то, что я отказалась от его имени. Этой историей он вряд ли будет гордиться, но, по крайней мере, в ней было мое имя. Оно сохранилось навсегда вместе с памятью о маме.

Я посмотрела на обложку: «Эффи Тилдон. Дом милосердия». Хорошо, что я рассказала ей о себе. Ее имя тоже запомнят. Я рисковала собой, чтобы вернуть ее семье, – и это был единственный бескорыстный поступок в моей жизни. Даже Эдну я отпустила ради себя. Я любила ее, а сделать что-то для того, кого ты любишь, – тоже эгоизм.

Подняв лицо к небу, я почувствовала холодные лучи лунного света и коротко помолилась за Эффи, прежде чем вернуться домой.

Этой ночью мне снились странные создания, крылатые и исполненные очей. И когда они расправили крылья, их перья заколыхались подо мной, как темная вода в глубокой бездне.

На ее поверхность поднялась Эффи. Она выглядела в точности так, как в первый день, когда я увидела ее в прачечной Дома милосердия. Она улыбнулась, я коснулась ее мягкой щеки, но крылья созданий охватили ее и увлекли прочь. Осталось только небо, освещенное дрожащим белым светом луны.

Послесловие

В 1891 году в самой высокой точке парка Инвуд Хилл, что на Манхэттене, вырос печально известный Дом милосердия – приют для «нуждающихся и падших женщин». Это было зловещее массивное здание, растянувшееся на всю вершину холма. Женщин, заключенных в нем, невозможно было увидеть через зарешеченные окна спален или душной прачечной, и уж тем более в подвале, куда их запирали за малейшую оплошность. Хорошим считался день, в который никто не ломал себе палец или не обжигал руку кипятком. Женщины стирали, гладили и складывали одежду, их бесконечные дни состояли из тяжелой работы, боли в ногах и мигреней, вызванных сильным запахом газа в тесной прачечной. Они молились, чтобы не заболеть чахоткой и не отправиться умирать в одиночестве в Дом отдыха для больных туберкулезом – еще одно мрачное здание по соседству.

Я стояла на живописном холме, воображая массивное здание, возвышавшееся там когда-то, представляла женские лица, прижавшиеся к решеткам, ярость и решимость, пылающие в женских глазах.

Начиная сбор материала для «Девушек без имени», я ничего не знала о Доме милосердия. Меня зачаровала история жутких ирландских «Прачечных Магдалины» – приютов, которые церковь продавала за миллионы долларов – вместе с кладбищами, полными безымянных могил. Отличный материал для романа.

Но, исследуя этот материал, я выяснила, что такие приюты существовали и в Соединенных Штатах. Первый открылся в Кентукки в 1843 году. К концу века их стало уже двадцать пять. Это были религиозные заведения, созданные якобы для помощи женщинам, их исправления, а также для содержания женщин, осужденных за преступления сексуального характера. В реальности туда помещали женщин и девочек любого возраста за любое «аморальное» поведение. Это были настоящие тюрьмы. И неважно, как они назывались – приютами или прачечными. В этих социально одобряемых заведениях запирали и мучили женщин и детей, пользовались их рабским трудом, а церковь получала миллионы за услуги прачечных и изготовленные заключенными кружева.

Я много часов провела за чтением статей о Доме милосердия, мечтая дать слово и жизнь этим женщинам. Работа продвигалась, и я поняла, что в Ирландии хотя бы вытащили на поверхность коррупцию, царящую в церкви под прикрытием «спасения», а прачечные в Соединенных Штатах, прикрывавшиеся религией, никто никогда не призвал к ответственности. О женщинах, попавших в такие дома, редко говорили и редко вспоминали.

Из историй этих настоящих, живых и смелых женщин родились Эффи, Мэйбл и Луэлла. Я хотела показать, каким пестрым ковром в социальном плане был Нью-Йорк на рубеже веков, с его иммигрантами, многоквартирными домами, цыганами, стоявшими табором в Инвуде, и богатыми представителями Викторианской эпохи, цепляющимися за свои традиционные ценности, которые стремился растоптать новый блестящий век.

Мне хотелось бы объяснить, почему я употребляю в романе слово «цыгане». Его можно счесть оскорбительным, поскольку оно не отделяет рома – этническое образование, изгнанное с родной земли, – от кочевников, которые сознательно выбирают такой образ жизни. Я использовала это слово из соображений исторической точности. Мои персонажи просто не знали о том, что следует употреблять разные слова. Я понимаю, что слово «цыгане» может показаться оскорбительным, и еще раз подчеркиваю, что употребляю его как примету времени и места. Оно никак не отражает моих собственных взглядов на рома.