Текст книги "Девушки без имени"

Автор книги: Серена Бурдик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Пьеса подошла к концу, раздались аплодисменты, и девочка сделала шутливый реверанс. Были и другие номера: пели дуэтом и соло, бренчали на пианино, вызывая то радость, то шиканье. Девушки явно утомились. Когда все закончилось, вынесли желтый торт с белой глазурью – подарок от Общества помощи. Ела я неохотно – желудок теперь наполнялся очень быстро. Я успела откусить всего несколько кусочков, когда почувствовала руку на своем плече и подняла взгляд. Лишенное возраста белое лицо сестры Гертруды дрогнуло в улыбке.

– Я рада, что ты снова с нами, – сказала она, и глаза ее превратились в осколки обманчиво спокойного неба. – Господь Всемогущий, владыка всего сущего, могуществу которого никто не в силах противиться, в чьих силах карать грешников и прощать тех, кто поистине раскаялся… – Она отпустила меня. – Господь дал тебе второй шанс. Я верю, что ты используешь его с умом. Доедай. – Она с материнским видом кивнула в сторону моей тарелки и подождала, пока я возьму вилку.

Во мне поднялся гнев – чистый, жаркий и утоляющий. Я воткнула вилку в торт и взглянула на руки сестры Гертруды, ища на них следы моего укуса. К сожалению, руки были такими же гладкими, как и ее лицо. Кого же я укусила?

– А где Доротея? – спросила я, не задав вопроса о Мэйбл.

– Ее забрал отец, – с удовольствием ответила сестра Гертруда, будто подчеркивая, что меня-то никто не забрал. – Как доешь, немедленно иди в дортуар, – добавила она и удалилась, покачивая подолом хабита, как кошка – хвостом.

Я подавила улыбку. Кусочки приторного торта прилипали к нёбу. Отец Доротеи забрал ее – вот и счастливый конец.

«Мужчина ждет у крыльца, держа в руках шляпу и притоптывая замерзшими ногами. Он смотрит на пожухшую, лишенную листьев рощу, нервничает и думает, не совершает ли ошибку. Это место куда лучше всего того, что он может дать своей дочери. И тут двери внезапно открываются, и дочь бежит навстречу ему так быстро, что врезается в его ногу с силой, которую трудно заподозрить в этой тощей фигурке. Она прижимается лицом к его животу и вскидывает руки, обнимая его. Он не думал, что заплачет. Подняв, наконец, взгляд, он видит недовольную монахиню. Кажется, ей противны счастливые воссоединения и мужские слезы. Ему все равно. Беря дочь на руки, он понимает, что уж чего-чего, а ошибки в этом нет».

Я вертела в голове эту картинку, пока доедала торт и забиралась в постель. Я радовалась отсутствию Доротеи в соседней комнате, хотя явно скучала по ней.

Сестры решили, что я достаточно окрепла для сортировки белья, и на следующий день я вернулась на прежнее рабочее место в прачечной. Я ожидала каменных лиц и тишины, но стоило сестре Агнес закрыть за собой дверь, как девушки столпились вокруг, забрасывая меня вопросами. Из какого окна я выпрыгнула? До какого места добралась? Видела ли, как упала Эдна? Много ли было крови? Добрались ли до меня собаки? Правда ли, что мне вырвали кусок ноги? А можно посмотреть?

Я не привыкла к такому вниманию, поэтому сжалась и опустила глаза. «Да ладно, – закричали они, – ты нас своим скромным видом не обманешь». Посыпались новые вопросы, а потом кто-то крикнул:

– Оставьте ее в покое!

Мэйбл стояла у котла с кипящей водой. Она казалась очень худой, точеное лицо осунулось, виски покрывал пот, мышцы шеи напряглись. Волосы у нее отросли, торчали желтым частоколом надо лбом и топорщились над ушами. Даже с такого расстояния смотреть в ее синие глаза было неприятно. Она не отрывала от меня взгляда, а сама продолжала скрести белье. Моя популярность была тут же забыта, и девушки с тихим ропотом вернулись к работе.

Если она собиралась попросить прощения, я не готова была к этому. В яме я поняла, что гнев лучше отчаяния.

Следующие несколько месяцев моя злость постоянно подогревалась и с каждым днем становилась немного жарче. Я никогда не забывала, как бежали от меня Мэйбл и Эдна, помнила, как отец спускался по лестнице с Инес и как мы с Луэллой поссорились в тот день, когда она ушла без меня к цыганам. Я выбирала самые болезненные воспоминания. Мама велела мне надевать перчатки, чтобы скрыть мои уродливые пальцы. Луэлла говорила, что завидует моим «синим» приступам, отдавая должное чему-то, что делало меня слабой, а ее – сильной.

По обрывкам сплетен я узнала, что Эдна якобы погибла, спрыгнув со стены и упав на острые камни на берегу Гудзона.

– Сломала девятнадцать костей! – воскликнула одна из девушек. – Полиция нашла ее только утром и отвезла в больницу Вашингтон-Хайтс, но она не дожила и до ночи.

Другая девушка, по имени Тилли, которая теперь спала на соседней кровати, рассказала, что Эдна лежала на камнях три дня, живая, пока ее не нашли.

Кто-то утверждал, что ей удалось сбежать, а сестра Гертруда придумала эту историю, чтобы нас напугать. Мэйбл же удалось выжить. Я подумала, что в этом не было ничего удивительного – достаточно было увидеть, как ловко она соскользнула по веревке. Особенно по сравнению с плюхнувшейся на землю Эдной.

Мэйбл не рисковали задавать вопросы, но со мной не церемонились. Я рассказала им правду: мне так и не удалось добраться до стены, я потеряла сознание на лужайке и потом уже ничего не видела.

– А почему ты тогда так долго торчала в лазарете? – спросила меня как-то вечером Сьюзи Трейнер.

Она и еще шесть девчонок поймали меня по пути в часовню.

– А ты бывала в яме? – спросила я, напустив на себя важный вид. – Там кто угодно заболеет.

По-моему, они мне не поверили, но я не собиралась открывать карты. Мне нравилось, что они не знают о моем больном сердце, даже Сьюзи Трейнер, которая не обращала на меня никакого внимания в школе мисс Чапин. Впервые в жизни меня считали смелой и отчаянной. Какое значение при этом имела правда?

Моя правда говорила, что Луэлла была здесь, но ее тут не оказалось. А потом моя правда была в ночном побеге, но я не смогла сбежать. Правда всей моей жизни состояла в том, что сердце медленно убивает меня, а теперь мое состояние стабилизировалось. Значит, врач приюта сделал то, с чем не справились лучшие доктора города. Может быть, я спасла себя, забравшись сюда. Возможно, правда состояла в этом. И если Эдна погибла, упав со стены, значит, они с Мэйбл не бросили меня, а спасли мне жизнь.

К марту еженедельные вливания ртути возымели эффект, приступы почти прекратились, но мой разум будто бы затянуло туманом, путавшим мысли. Я перестала придумывать истории. Последняя сказка, которую я себе рассказала, касалась встречи Доротеи с отцом. Эта сцена стала золотым самородком, который я то и дело извлекала на свет и полировала, как будто это могло вернуть ясность мыслям. Я почти ничего не ела, и меня часто выворачивало. Ключицы у меня выступали, ребра торчали, как на стиральной доске. Я пыталась скрыть дрожь в руках, но не могла даже держать вилку так, чтобы она не колотилась о тарелку.

– Надо больше есть, – сказала как-то Тилли, когда мы шли в столовую. – Поддерживай силы. Если ты выздоровеешь, в мае тебя заберут в Вальхаллу.

Вальхаллой называлась ферма, куда избранных девушек отвозили на лето. Таким образом монахини демонстрировали попечителям успехи своего воспитания и показывали, что обеспечивают девушек работой, а заодно и зарабатывали немного денег.

– На самом деле, – ухмыльнулась Тилли, – сестра Гертруда прикарманивает денежки на свои стейки и шерри. Земля там такая плохая, что вырастить ничего невозможно. Ну да какая разница! Ради глотка свежего воздуха я готова растить сорняки.

– А кто едет?

– Те, кто больше всех исправится.

Несмотря на бесконечную усталость и дрожащие руки, я твердо решила встать на путь исправления: приходила к Святому Причастию к семи часам утра, бодрая и свежая, громко молилась, работала в прачечной, опустив глаза. В груди пульсировала ярость.

Я заметила, что Мэйбл ведет себя точно так же. Она не мутила воды, не била и не мучила новеньких, а лишь помалкивала и высоко держала голову, прямо встречая любые взгляды. Впрочем, на нее никто и не смотрел, словно она ела девочек живьем. Все старались держаться от нее подальше, и это оказалось несложно, потому что стиркой она больше не занималась. Ее место заняла ирландка по имени Дарвела, еще крупнее, чем Мэйбл. Она угнездилась за гладильным столом и стреляла зелеными глазами во все стороны, всегда готовая дать ленивой девчонке подзатыльник или плеснуть водой в лицо любой, кто ей не нравился.

Время от времени я поглядывала на Мэйбл, не зная, попробует ли она заговорить со мной. Я не могла отогнать от себя воспоминание о том, как кричал на нее полицейский в лазарете и как она держалась. Меня интересовало ее настоящее имя и забавляло то, что обе мы прикрылись другими личностями. Я не меньше полицейского хотела знать, что она такого сделала, и в моем затуманенном мозгу постепенно начал складываться план. Я не продумала детали, но мне нужно было заставить Мэйбл мне довериться – а это было непросто. Ее глаза так и оставались стеклянными, какими они стали, когда появился полицейский. Но порой она взглядывала на меня через всю прачечную, как будто оценивая нашу позицию в игре, правил которой никто не знал.

Теперь я сидела с ней за обедом и в часовне, но ничего не говорила, потому что не хотела быть слишком откровенной. Мне нужно было, чтобы она поверила в мое прощение.

В конце мая за обедом сестра Гертруда огласила список девушек, которые отправлялись на ферму. Она радостно объявила, что на будущей неделе приедет повозка, которая отвезет двадцать пять девушек в Вальхаллу. Я задержала дыхание. Крутые яйца и шпинат стыли на тарелке. Поскольку погода потеплела, теперь нам дозволялось ежедневно выходить на воздух: в отгороженный двор за часовней – грязный квадрат, заросший сорняками и заваленный камнями. Небо едва виднелось над высокими стенами и крутыми крышами. Мне казалось благословением просто посмотреть на горизонт и пройтись по траве. Побег представлялся чудом. Но Мэйбл пришлось бы бежать тоже, иначе мой план не сработает.

Имена назывались намеренно медленно. Улыбка превосходства на лице сестры Гертруды только разжигала мой гнев – ей нравилось нас мучить. Послышалось имя Мэйбл, и я вздохнула с облегчением. Но тут монахиня сказала:

– На этом все. Доедайте и идите в часовню. – И вышла из комнаты.

Меня она не назвала. Жар бросился мне в лицо, даже уши зачесались. Мэйбл раскаялась ничуть не больше меня. Сестра Гертруда сделала это нарочно, чтобы настроить нас друг против друга. Я доела свою порцию, кусая щеку изнутри, и решила обратить ее тактику против нее самой.

Задержавшись дольше остальных, я подошла к сестре Агнес, которая следила за тем, чтобы все шли в нужную сторону. Она не забыла об украденном ключе и, когда я подошла, выпятила пухлую грудь и всплеснула руками, как готовая напасть птица.

– Иди, – велела она. – Держись вместе со всеми.

Я встала рядом с ней, отметив, что я сильно выросла после прихода сюда.

– Я хочу поговорить с сестрой Гертрудой.

– Не тебе такое просить. – Сестра Агнес пригладила свой хабит.

– У меня есть важные сведения о настоящем имени Мэйбл.

Я с удовольствием увидела ошеломление на лице сестры Агнес. Она открыла рот, затем закрыла и встряхнула меня за плечи.

– А ну за работу. Нечего тут…

Я сделала, как было сказано, но не прошло и часа, как сестра Мария пришла за мной в прачечную. Она сообщила, что сестра Гертруда хочет видеть меня немедленно. Я посмотрела на Мэйбл, и та взглядом проводила меня до дверей.

Мы прошли через небольшой коридорчик в комнату в центре дома, где много месяцев назад Герберт Ротман назвался моим отцом. Лампа на столе все так же проливала лужицу света на блестящее дерево. Сестра Гертруда сидела, упершись руками в столешницу и наклонившись вперед. Лицо ее было напряженным и бескровным, белая кожа и черный хабит в этой бесцветной комнате делали монахиню похожей на собственную фотокарточку. Только яркие синие глаза позволяли предположить, что она живая.

Я услышала, как сестра Мария тихо сделала шаг назад, как закрылась дверь. Я уставилась на фигурку Христа на столе. Его открытые ладони и добрые глаза обманывали не хуже, чем вид сестры Гертруды.

Он не изгонял демонов из падших девушек в этом заведении. Насколько я могла понять, их питал дьявол.

– Я слышала, что у тебя есть для меня сведения, – голос сестры Гертруды звучал на октаву выше, чем обычно.

Я постаралась говорить спокойнее:

– Пока нет, но они появятся, если вы отправите меня на ферму вместе с Мэйбл.

Смех щелкнул бичом:

– Почему ты считаешь, что вправе что-то от меня требовать?

Ход был опасный: сестра Гертруда могла снова бросить меня в яму. Я чуть расставила ноги, чтобы почувствовать себя увереннее.

– Я знаю, что полицию интересует настоящее имя Мэйбл. Я сама это слышала. Если вы дадите мне время, я это узнаю.

Выяснив настоящее имя Мэйбл, я собиралась сказать сестре Гертруде, что выдам его только полиции. Им же я скажу, кто я такая, и, прежде чем назову им имя, потребую немедленно связаться с моим отцом. Предать Мэйбл я была готова в любое мгновение.

Сестра Гертруда откинулась на спинку кресла, будто изучая, достойна ли я этой задачи.

– Девушки попадают сюда за то, что идут по кривой дорожке к пьянству или проституции… или уже прошли по ней. У Мэйбл нет никаких причин скрывать свое имя, кроме одной – если она совершила преступление куда более серьезное. Зная эту девицу, я бы не удивилась, что это так. – По паузам в ее речи, по тому, как она напирала на слова, я поняла, что сестра Гертруда пытается заронить в меня страх. – Мне не нравится, что она попала сюда за преступление, о котором я ничего не знаю. Это опасно для нас всех. Узнать ее настоящее имя – твой долг. Мы еще неделю не поедем на ферму. Я уверена, что тебе хватит этого времени.

Я не представляла, как мне узнать настоящее имя Мэйбл. И уж точно не смогла бы выяснить это за неделю.

– Я не буду этого делать, если вы не отправите меня на ферму.

Уголок рта сестры Гертруды дернулся, и мое сердце подпрыгнуло. Я смотрела на мраморного Иисуса. Глаза у него были такие же ледяные, как и у той женщины, что сидела передо мной.

– Сестра Агнес! – позвала сестра Гертруда, вставая и беря с полки лампу.

Сестра Агнес появилась быстро, как хорошо обученная собака, взяла лампу у сестры Гертруды, другой рукой ухватила меня за предплечье и потащила из комнаты и далее по коридору. Когда мы миновали дверь в прачечную, ноги у меня ослабли.

– Вы не можете снова отправить меня в яму! – крикнула я. – Я заболею, и вам придется звать врача и объясняться перед ним. Я слишком слаба для ямы!

Ответом мне было рычание. Ноги подгибались. Сестра Агнес открыла дверь подвала, дернула меня за руку и потащила вниз как тряпичную куклу. Мои туфли гулко стучали о ступени. Она дотащила меня до конца коридора, вынула из кармана кольцо с ключами и ткнула мне в лицо:

– Я теперь все с собой ношу, спасибо вам троим, – Сестра Агнес поставила лампу на пол и отодвинула засов. – Вперед! Там теперь не так холодно, не зима. – Она втолкнула меня внутрь и с лязгом задвинула засов.

Тьма поглотила меня. Шаги сестры Агнес затихли вдалеке, и я услышала, как мерно капает на каменный пол вода. Знакомая тяжесть сжала грудь, я опустилась на пол и закрыла лицо руками. Врач не вылечил меня, а просто на время приглушил симптомы.

Я не стала забиваться в угол или сворачиваться калачиком. Вместо этого расстегнула платье, стащила его через голову, вылезла из панталон и легла голой спиной на холодный пол. Я вспомнила мамину спину в тот день, когда она раздевалась передо мной. Мне нужна была мама. Я покусала щеку изнутри и сплюнула кровь в ладонь. Я не могла вспомнить пальцы отца на своем запястье, неровности маминых шрамов или па танцующей Луэллы. Эти воспоминания больше не держали меня.

Закрыв глаза, я думала о последней карте, которую вытащила из колоды. Вот она, правда. Я начала вызывать в своей памяти льва, который приходил ко мне в снах. Потом быка, орла и человека. Я поставила их по четырем углам, дала им крылья и глаза и заставила петь «О Господь Всемогущий». Сама я оказалась в центре – обнаженная женщина с жезлами. С моих губ капала кровавая слюна.

Потом я замерзла, встала и оделась. В какой-то момент открылась дверь и на полу оказался поднос с хлебом и водой. Я поела, не отпуская танцующих по углам созданий. Они убирали тяжесть из моей груди, и под их настороженными взглядами я могла есть и спать.

Прошло не больше дня или двух, и за мной пришла сестра Агнес. Она стояла в дверях с фонарем, тени плясали на ее лице, и она потащила меня из подвала и из здания на яркий солнечный свет. Я не понимала, что происходит. Полицейский с толстой красной шеей, выглядывавшей из тесного воротничка, как перетянутая колбаса, взял меня за руку и усадил в черный фургон. Я села рядом с Тесс, костлявой девочкой, которую знала только по имени. Другие девушки теснились вокруг. Полицейский захлопнул дверь. Двигатель закашлял, и фургон тронулся с места.

– Осторожнее! – пихнула меня Тесс, и я вцепилась в скамью, чтобы не врезаться в нее, когда фургон внезапно остановится.

Снаружи я слышала мужские голоса. Послышался грубый смех, лязг ворот – и фургон снова поехал.

Нас везли прочь от Дома милосердия. Всего пол-мили – и мы окажемся у моего дома. Я подавила желание вскочить, прижаться лицом к щели и кричать в надежде, что услышат родители. Что если мама в это самое мгновение сидит на корточках во дворе и возится со своими лилиями, а папа стоит в дверях и смотрит в небо. Что если Луэлла вернулась домой и как раз собирается на занятие или задумала какую-нибудь веселую весеннюю проказу без меня.

Мы тащились вперед. Фургон трясся и дрожал, воздух стал густым и спертым. Внутрь проникали выхлопные газы и запах горячей смолы. Звуки города – гудки, рев двигателей, стук подков, звон трамваев – отлетали от металлических стен фургона, как теннисные мячики, все заглушали низкое гудение двигателя и шуршание шин по гравию.

Время шло. Мы молчали. Потом фургон наконец остановился, и двери распахнулись.

– Выходите! – воскликнул полицейский так бодро, будто мы приехали на приморский курорт.

Я прищурилась, привыкая к свету, потом смогла рассмотреть грязную дорогу и широкое, поросшее травой поле. Сладко пахло жимолостью. Второй фургон остановился рядом, подняв тучу пыли. Девушки кое-как выбрались наружу, Мэйбл вышла последней. Полицейский старался держаться рядом с ней. Пыль лежала на плечах его темно-синей куртки. Вместе со своим коллегой он повел нас к дверям фермерского дома из беленого камня. Я улыбнулась: сестра Гертруда все же отправила меня на ферму! Что по сравнению с этим значили несколько дней в яме? Я победила!

За домом раскинулся луг, поросший пурпурными цветами. Дрожь пробежала по всему телу, когда я поняла, что нас отделяет от остального мира только ряд тощих деревьев, кора которых отставала от стволов, как сухая кожа.

В дверях дома нас встретила крепкая женщина с исчерченным морщинами лицом. Она кивнула полицейским и провела нас через низкий коридор в маленькую пустую комнату с выцветшими розовыми обоями и широкими половицами. Мы стояли там, сбившись в кучу, как скот. Женщина встала в дверях. Ее бурая юбка оседала вокруг ног, напоминая кучу грязи, из которой росло тело.

– Комнату видите? – спросила она, скользя по нам взглядом. – А мебель тут видите? – Ей никто не ответил, и она приложила ладонь к уху и крикнула: – Эй, я вас не слышу! – Раздалось нестройное «нет», и она улыбнулась. – Вот и хорошо. Вы не такие глупые, как вас описали сестры.

Девушки, сложив руки на груди, переминались с ноги на ногу. Этого намека на улыбку хватило бы, чтобы воспламенить самую холодную кровь.

– Мебели тут нет, потому что сидеть вы будете только за едой. Тут вам не каникулы. Поверьте, Вальхалла – не то, что вы себе воображали. Вам будут давать задания. Если работы окажется слишком много – значит, работайте усерднее. Купание – по субботам. В воскресенье стойте на коленях и молитесь. Меня называть мисс Юской. Если вы считаете, что вам пришлось тяжело, – ну так мне было тяжелее. Жалоб не принимаю и накажу любую, кто осмелится хоть чуточку ослушаться. Морщины у меня на лице не от добродушия, и до вашего спасения мне дела нет. Как по мне, вы все попадете в ад, вот и все. Если эти леса соблазняют вас на побег, подумайте как следует. Одна попыталась – и ее съели койоты. Леса ими так и кишат. Есть медведи, дикие кошки. Вы не успеете пройти и половины мили, как они сорвут плоть с ваших костей. А до ближайшего жилья миль двадцать. В глуши нет нужды в стенах, так я сестрам и сказала. Если рискнете, то просто быстрее отправитесь в геенну огненную.

Ее речь завершилась под сдержанный гул. Судя по лицам девушек, которые знали о природе не больше меня, ей удалось нас напугать. Мы родились в разных районах, но все же в городе. Лес с койотами и медведями – совсем другое дело.

– За мной! – Мисс Юска хлопнула в ладоши и повела нас из комнаты.

Мы поднялись по узкой лестнице, тихие и покорные, как муравьи. Дерево поскрипывало у нас под ногами. Наверху мисс Юска велела нам поделиться на группы по шесть человек. К счастью, мы с Мэйбл оказались рядом. Мисс Юска извлекла золотые часы из кармана засаленного фартука, щелкнула крышкой и велела нам переодеться и спуститься через пять минут.

Комнаты оказались очень маленькими. Тем не менее в каждой было по шесть кроватей. Стояли они так тесно, что между ними едва можно было пройти. У дальней стены притулился одинокий комод. Маргарет, смуглая девушка с густыми бровями, открыв ящики, стала швырять нам грубые льняные платья.

Я быстро переоделась, поглядывая в маленькое окно с грязными потрескавшимися стеклами. Океан густого, трепещущего леса тянулся до самого горизонта. Стена вокруг Дома милосердия теперь показалась браслетиком, который легко было снять.

Единственное, что успокаивало меня, пока я бежала вниз к ожидающей мисс Юске, – то, что я и не собиралась бежать. Мне нужно было только узнать настоящее имя Мэйбл.

25

Мэйбл

Ночью, когда мы пытались бежать из Дома милосердия, я могла думать только о матери. Если я боялась смотреть вниз с водостока, как же страшно ей было прыгать с девятого этажа! Только когда Эдна шлепнулась на землю, как рыба, выброшенная на дно лодки, я рассмеялась, глядя на звезды, и страх ушел. Эдна могла справиться с чем угодно.

Первые месяцы в Доме милосердия меня мучила такая тоска, что рано или поздно я оказалась бы в могиле, но Эдна вытащила меня из моих мрачных мыслей.

Наши кровати стояли рядом. Хотя я не произносила ни слова, она болтала, пока я не засыпала, и ее голос разгонял страх.

– Мы все измучены и изранены, – как-то сказала она мне почти весело. – И ты не особенная. Ходишь тут с постным лицом, как будто никто, кроме тебя, трудностей не видел. Не пробовала на других посмотреть? Нам всем здесь тяжело пришлось. – Лежа на освещенной лунным светом подушке в окружении своих темных волос, она казалась красивой. – Расскажи, что с тобой было. Что толку скрывать? Когда начинаешь говорить вслух, понимаешь, что все не так и плохо. У тебя в голове обычно все намного хуже. Что бы ты ни натворила, это не твоя вина. Никто из нас не виноват. Мы – отбросы, поэтому сражаемся за каждый глоток воздуха. Давай выкладывай все. Я закрою рот и стану слушать.

Я сочинила историю, в которую Эдна могла бы поверить: о дядюшке, воспользовавшемся ситуацией. Она много раз говорила, что все наши беды – от мужчин. Она была бойцом. Говорила так, будто участвовала во всех маршах за права женщин в истории. Эдна напомнила мне о той женщине, рядом с которой я шла в день похорон, и мне хотелось все время держаться ее.

Как бы ни сопротивлялась я женской дружбе, постепенно окружение женщин, готовых бороться и протестовать, придало мне сил. Я научилась понимать, что наша сила в единстве. И я полюбила Эдну. Никого никогда я так не любила, как ее.

Побег придумала она. Я пыталась ее остановить.

– Нам всего год остался.

На самом деле я боялась того, что ждало меня снаружи.

– С меня хватит. – Эдна сплюнула через край кровати на пол дортуара. – Если мы не можем даже сбежать отсюда, как мы собираемся вместе с другими женщинами бороться за право голоса?

Я перебралась на соседнюю с ней кровать, и мы лежали в темноте и строили планы на невероятное будущее. Мы найдем знаменитую суфражистку. Она примет нас, и мы станем маршировать рядом с ней, жить ее победами, дышать уверенностью и свободой. Мне нравилась эта фантазия. Набросив на плечо широкую ленту, я стояла в толпе с тем же гордым видом, что и та женщина в похоронной процессии.

– А если нас посадят в тюрьму… – Эдна заговорила громче, и я зажала ей рот.

Она куснула меня за палец, и я подавила смешок.

Потом она зашептала:

– Все это стоит того, как я говорила. Лучше настоящая тюрьма, чем чертов монастырь с рабской работой.

Это она придумала использовать новенькую, Эффи. У Эдны было свое мнение о слабых. Она полагала, что их стоит принести в жертву тем, кто достаточно силен, чтобы менять мир.

В ту ночь, когда мы неслись вперед в темноту, подгоняемые призраком свободы, я сделала ошибку: я оглянулась. Эдна никогда не оглядывалась. «Это не мое дело», – говорила она.

Лицо Эффи было жалким, и она казалась такой беспомощной и одинокой, что чувство вины пронзило меня. Моя любовь к Эдне была подобна обоюдоострому мечу, потому что она рождала во мне удивительные чувства, от которых я раньше старалась отворачиваться: чувства стыда и жалости. Но когда Эдна взяла меня за руку, я больше не думала об Эффи – я бросилась навстречу светлому будущему.

Под холмом земля стала очень неровной, и мы цеплялись друг за друга, пытаясь добраться до ближайшего дерева. Резкий настойчивый лай напоминал мне о вое койотов, которых я слушала лунными ночами в нашей хижине. Тогда рядом со мной был отец.

Собаки затихли, и я поняла, что следует поторопиться.

– Давай быстрее! – Я подсадила Эдну на нижнюю ветку и полезла за ней.

Ее тень нависала у меня над головой. Наконец она на животе переползла с ветки на стену.

– Не могу и на дюйм сдвинуться, моя жирная задница сразу перевесит, – со смехом сказала она.

Но она не шутила. Темнота и высота стены пугали меня.

– Держись, пока я не залезу, – велела я, садясь на толстую ветку.

Ноги мои терялись в черной бездне, и я могла думать только о девушках, прыгавших с Аш-Билдинга.

– Давай руку. – Я помогла Эдне встать на колени.

Она села радом и прижалась ко мне.

– От молитв нет никакого толка, но, наверное, сейчас пора помолиться. Даже если Бог нас забыл, – предложила она.

– Бог меня никогда не слушал, только дьявол.

– Тогда помолимся дьяволу. Он единственный, кто хочет, чтобы мы обе выжили.

Я не удержалась от улыбки:

– Нас найдут, прежде чем мы успеем хотя бы понюхать свободу.

– Ну, я готова. – Она сжала мою руку.

– На счет три. Раз, два, три…

Мы соскользнули в непроглядную тьму, расцепив руки. Удивительно, сколько картин может промелькнуть в голове за считаные мгновения: разбитое лицо моей матери, нежные черные глаза Ренцо, тетка Мария на коленях, близнецы, прихорашивающиеся у зеркала.

Удар о землю вышиб из меня все эти картинки. Я еле могла дышать. Хватая ртом воздух, я умудрилась сесть. Боль медленно ползла по правой ноге.

– Эдна? – Ее тихий темный силуэт привел меня в ужас, я вспомнила об огне и падавших из окна девушках, но тут она придушенно, нервно засмеялась.

– Я упала на спину, – и по лицу потекли слезы.

– Кончай смеяться. Помоги встать, – велела я.

Теплая кровь текла по ноге, но я ее почти не замечала. Мы сделали это! Мы перебрались через стену! И мы вместе. Я чувствовала запах сосновых иголок и слышала, как шумят на ветру высокие деревья.

– Господь милостив! Мы справились. – Эдна перекатилась на бок.

Звезды мигали в небе, и она вдруг поцеловала меня, прижав мои руки к земле. Поцелуй вышел медленный и нежный, как будто у нас в распоряжении было все время мира. Я бы вечно хотела жить в той счастливой минуте. Наконец Эдна отстранилась и встала, а потом помогла встать мне.

– Ты цела? – спросила она, обнимая меня за талию.

– Ногой о камень ударилась.

– Очень больно?

– Нет, – соврала я, обхватила ее за плечо и потащила за собой бесполезную ногу. Мы ковыляли по корням и камням, а в ботинке у меня хлюпала кровь.

Время как будто остановилось. Мы прошли всего ничего, и сзади опять залаяли собаки. Меня охватил ужас. При каждом шаге нога моя горела, будто в рану втирали соль. Я снова вспомнила койотов, спокойное ясное лицо отца, освещенное луной. Он поднимал ружье и стрелял в темноту. Толку от этого не было. К утру от наших куриц оставались только перья. Папа, папа, даже ты с ними не справился!

– Тебе придется идти без меня. – Я отпустила Эдну и встала, опираясь на одну ногу. – Что толку, если нас обеих поймают.

– Я тебя не брошу, – сказала она, но по ее голосу я поняла, что бросит.

– Слабые всегда проигрывают, помнишь?

– Ты не слабая, ты просто ранена.

– Это то же самое. Беги! Скорее! Я их заболтаю на какое-то время. Если ты поторопишься, сможешь сбежать.

В темноте не было видно выражения лица Эдны, когда она заключила меня в объятия. Мне нравится думать, что на ее лице были написаны печаль и благодарность.

– Я тебя никогда не забуду, Мэйбл Уинтер. Обещай найти меня, когда выберешься из этого ада.

Мое фальшивое имя повисло в воздухе.

– Обязательно, – пообещала я.

Учитывая все, через что мне пришлось пройти, глупо было утверждать, что уход Эдны причинил мне больше всего боли. Я знала, что никогда не найду ее в этом невозможном мире, а она никогда не найдет меня в паутине моей лжи. Пожав мне на прощание руку, она исчезла в лесу. Треск веток под ногами и ее тяжелое дыхание скоро затихли, а приближающийся лай собак становился все громче. Между деревьев мерцали звезды. Через несколько секунд меня окружили рычащие дворняги. Подошел человек, приказал им отойти, дернул за ошейники. Они, протестующе скуля, подчинились. Псы казались настолько же наглыми, как и двое мужчин в форме, которые высоко подняли фонари, заливая меня светом. Один был низенький и толстый, другой – высокий, широкоплечий и властный. Низенький схватил меня за руку, и на лице его отразилось отвращение.

– А где другая? – спросил он.

Изо рта у него несло так, что я отвернулась. Он дернул меня за руку, и мне захотелось плюнуть ему в лицо. По крайней мере, с высоты своего роста я могла смотреть ему в глаза.

– Упала, – ответила я. – Слишком близко к камням у реки. Она ранена.

– Там сорок футов, – сказал второй. – Два года назад одна девица выпрыгнула и сломала девятнадцать костей. Из больницы так и не вышла.

Именно эту историю я читала в газете, притулившись на табуретке у печки в квартире Кашоли. Как этот дурак полицейский не понял, что я ее пересказываю? Наверное, думал, что я вовсе читать не умею?