Текст книги "Милицейская сага"
Автор книги: Семен Данилюк
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Данилюк Семен (под псевдонимом «Всеволод Данилов»
Милицейская сага
ГОД 2001. ВОЗВРАЩЕНИЕ
В один из сумрачных февральских вечеров 2001 года на вокзале областного центра, обосновавшегося меж двумя российскими столицами, притормозил скорый поезд. Выпустив на завьюженный перрон единственного пассажира – скверно одетого крепкого мужчину с поношенной спортивной сумкой через плечо, он тут же заспешил дальше, на Москву.
– Ваши документы! – из глубины зала ожидания вынырнул патрульный милиционер, определивший в сошедшем своего потенциального клиента.
И – не ошибся. В качестве удостоверения личности в руки его перекочевала справка об освобождении из мест лишения свободы.
– Так! Мороз Виталий Николаевич! Отбывал за... Серьезные статьи, – молоденький, явно из свежих демобелей милиционер брезгливо оглядел озирающегося мужчину. – И куда следуем?
– Домой.
– Все так говорят. Чем думаешь заняться?
– А вот это не твоя печаль, служивый...Ого, да нас встречают! – оборвав пререкательства, мужчина с изменившимся лицом шагнул к ближайшему столбу, на котором среди налепленных несанкционированных объявлений о съеме комнат, приворотах и продаже щенков была приклеена предвыборная листовка. – «Голосуя за действующего губернатора, вы голосуете за правопорядок!» – процитировал он, недобро веселея. – Чего уставился? Приятеля обнаружил? – подковырнул милиционер, отчего-то робея.
– Можно и так сказать. Надо же. А еще говорят, нет судьбы.
– Кому судьба, кому заботы, – патрульный продолжал вертеть справку: придраться было не к чему, но и отпускать нагловатого зэка, не поставив на место, как-то не лежала душа.
Тут он обнаружил старшего наряда, который перед тем задержался в Зале ожидания, а теперь стоял чуть в стороне, приглядываясь в происходящему.
– Видал, какой борзой? – при виде сержанта милиционер приободрился. – Еще и не освободился толком, а уже гонор показывает.
Сержант выдвинулся вперед, отобрал справку, мимолетом скользнул глазом по фамилии, как бы удостоверяясь в очевидном, протянул ее владельцу, коротко козырнул:
– С возвращением.
– Да ты чего? – загорячился обескураженный напарник. – Могли бы поучить.
– Закройся, салага! – глядя вслед удаляющейся фигуре, сержант недоверчиво покачал головой. – Скажи пожалуйста, сам Мороз! Выжил-таки. М-да! Кому-то теперь мало не покажется.
Спустя минуту Виталий Мороз вышел через тоннель на привокзальную площадь. и, глубоко вдохнув в себя гниловатый воздух, прикрыл глаза. Свершилось!
Он брел по улицам, жадно осматриваясь. Так бывает, когда после большого перерыва мы встречаем старого знакомого, только раздобревшего, в новом костюме. И приглядываемся, оценивая происшедшие перемены.
Проезжавшие мимо машины то и дело со скрежетом подбрасывало на ухабах – средств на ремонт асфальта в городской казне традиционно не хватало. Причину этого Мороз определил быстро – с переброшенных через улицы транспарантов, с многометровых щитов прохожим дружески улыбался губернатор области Кравец. Похоже, все недоразворованные финансовые ресурсы были брошены на битву за власть.
Зато среди унылых пятиэтажек то там, то тут проросли свежеокрашенные особнячки с медными табличками у дубовых дверей, – городское строительство развивалось в основном силами частного бизнеса.
Свернув на улочку, ведущую к горсаду, Мороз недоуменно приостановился. Прежде она содрогалась от громыхания трамваев. Теперь лишь в самом центре стоял одинокий трамвайчик-бистро с лихой надписью по борту «Эх, прокачу!». Рельсы, по которым раньше возил он пассажиров, с обеих сторон были закатаны в асфальт.
Слышались гортанные выкрики. У центрального ювелирного магазина сновали неистребимые цыганки, напористо наседая на редких прохожих.
Мороз в очередной раз незаметно «проверился» через плечо и свернул в городской сад. Возле застывшей на зиму карусели под надзором родителей копалась в снегу ребятня. Но все больше попадалось девичьих парочек, торопившихся к областному Дому офицеров, откуда доносилась музыка. На зиму Дом офицеров заменял дощатую танцверанду горсада.
Девчонки, среди которых было полно малолеток, обозначавших груди с помощью жестких маминых бюстгальтеров, скользили мимо, наивно бесстрашные в своих мини – юбочках под распахнутыми шубками и удручающе безразличные.
Да и откуда им было знать о Виталии Морозе? Разве что из устных легенд. Хуже, что его не узнавали и сновавшие во множестве мужские компании, многие из которых – это уж традиция – находились на подпитии. Мало – не узнавали. Но, похоже, не собирались и признавать. Во всяком случае двое шедших ему грудь в грудь нетвердых в ногах парней нехорошо меж собой перемигнулись.
– А закурить почему нет? – упустив по пьяному делу первую часть традиционного перед избиением ритуала, вопросил один из них. В то время как второй шагнул чуть в сторону, видимо, понимая это как обходной маневр.
– Брысь, – не снижая шага и не переставая грустно улыбаться, Мороз раздвинул их плечом и, обескураженных, оставил сзади.
А ведь было время – стоило ему ступить на территорию горсада, как впереди разносился поспешный подрагивающий шепоток: « Мороз идет!». И какие же бои разыгрывались! Особенно когда схлестывался он с братьями Будяками. Два сбитых, как бочата, брата-штангиста, царившие в Затверечье, пытались подмять под себя и центр города. Мешал – и очень – Мороз, считавший горсад своей вотчиной. Сходились на танцах, и – импульсивный Виталий бросался первым. Прыгал, уворачивался, если успевал, бил. Когда же чувствовал, что дыхание исссякает и вот-вот «достанут» его самого, после чего безжалостно забьют, спасался, презрев гордость, от коротконогих братьев бегством. Потом отлавливал их по одному и колошматил нещадно. На следующих танцах все возобновлялось. Неизвестно, чем бы это кончилось. Может быть, и ножом в спину: о братьях ходило все больше нехороших слухов. Но однажды, презрев негласный уговор, Будяки привели с собой еще двоих. Они все точно рассчитали – Мороз не изменил себе и не спрятался. Отчаянный, делавший на спор стойку на коньке крыши многоэтажного дома, он бы бросился и на десятерых. И все-таки четверо «качков» для семнадцатилетнего парня оказалось большим перебором. Он это понял после первого же пропущенного удара, попав в кольцо. Танцплощадка затихла, в ожидании падения кумира. И тут один из нападавших внезапно неловко поскользнулся, а на его месте оказался высокий коротковолосый человек, года на три старше Виталия и покруче его в плечах.
– Не дело это, мужики, четверо на одного, – укорил он. – Лучше бы разойтись по – тихому.
Но разойтись не дал Мороз. Тотчас, воспользовавшись замешательством, он положил «крюком» ближайшего к себе. За Будяков вступились еще трое затверецких. И драка вспыхнула заново. Мороз привычно петлял, «вытягивал» на себя, доставал ногами. Пришедший на помощь, где остановился, там и встал. Он даже не уклонялся от ударов. Просто блокировал их предплечьями и – бил навстречу. Второго удара, как правило, не требовалось. Через две минуты все было кончено.
– Чего полез? Я бы и сам справился, – буркнул Виталий.
– Само собой. Просто я в самоволке. Времени в обрез. Не хотелось, чтоб танцы задерживали. Кстати, Валентин.
– Ну, Валентин и Валентин. Целоваться из-за этого, что ли? – неблагодарный Мороз подметил, что девочки, обычно ловившие его взгляд, все как одна разглядывали незнакомца.
Через неделю на тренировке сборной области по боксу им представили нового тяжеловеса – заканчивающего срочную службу Валентина Добрякова. Обманчиво расслабляющая фамилия не соответствовала цельному и упрямому норову ее обладателя, что очень скоро почувствовали окружающие. Потому первоначально напрашивавшееся прозвище «Добрый» как-то само собой исчезло из обихода и с легкой руки Мороза изменилось на более увесистое – «Добрыня».
И город пал! Стоило Морозу и Добрыне появиться в центре, будяковцев просто сметало с тротуаров. А они шли по брусчатой мостовой единственной пешеходной улицы, как разогнавшие гвардейцев мушкетеры – по Лувру.
* * *
Виталий сам поразился, поняв, о чем он думает. Столько прожито за эти годы, стольких похоронил, столько раз сам чудом уходил из-под косы. И вот теперь, едва выживший, оббитый жизнью, вернулся в сонный свой городок и смешно обижается, что здесь не сохранилась память о прежней, бесшабашной шпане.
Мороз как раз вышел на центральную городскую площадь, окольцованную пятью старыми, козаковской еще постройки домами. От площади, будто лучи от звезды, разбегались пять улиц, одна из которых вела к набережной Волги.
Теперь этой улицы больше не было видно. В её устье, будто клык среди ровненьких отбеленных зубов, оказалось втиснута махина из тонированного стекла и бетона, на крыше которой неоном сияло торжествующее – «Губернский банк».
«Ну вот и с госпожой Паниной повидался, – пробормотал сквозь зубы помрачневший Мороз. – Похоже, вся кодла пребывает в полном порядке».
Стемнело. Незаметно он углубился в переулки и подошел к длиннющему дому из красного кирпича, посреди которого беззубо щерилась темная арка. За ней начинался заросший дикой акацией двор. Его двор! Прежде буйный, в дребезжащих гитарных аккордах, а ныне – тихонький, испуганно затаившийся в полутьме. Проскочив под аркой, Мороз проскользнул к полуразрушенной беседке, от которой хорошо просматривался вход в его подъезд. И не только его.
В далекие семидесятые здесь, на пятом этаже, как раз над квартирой Морозов, жил знаменитейший по городу Андрюшка Тальвинский по кличке Поляк, кумир начинающих пятнадцатилетних пижонов. К восьми вечера специально подтягивались они к седьмому подъезду, чтоб зафиксировать, как Поляк, втиснув себя в узкие брючки и нацепив накрахмаленный, с взбитым жабо, рубашляк, гордо вскидывая обрамлённую бородкой голову, направлялся к кафе «Ландыш» – место сходок городской богемы. В руках его, одетых, несмотря на жару, в лайковые перчатки, неизменно находилась расписанная трость с набалдашником, – всеобщий предмет зависти.
– Какой мужик, просто обоссаться, – говорила по этому случаю перезревшая Маринка Найденова. – Я б его трахнула.
– Ну и чего теряешься? – подначивал низенький светловолосый Коля Лисицкий, плотоядно оглядывая сексапильную Маринкину фигуру.
– Да предлагала. Так он меня мокрощелкой обозвал. Главное – не пробовал ведь. Только других дезинформирует, – и Маринка расстроенно качала рыжей своей копной волос.
Болтавшийся поблизости десятилетний Виташка тяжко вздыхал.
В детстве маленького Виташу впервые повели на елку. И там он пережил огромное потрясение – Снегурочка. Красивая, в блестках, в высоких сапожках и с длиннющей косой. Она подошла к конфузящемуся, обхватившему мамину ногу Виталику и улыбнулась. И вдруг он сам оторвался от мамы, протянул к ней руку и, покорно перебирая кривоватыми ножками, пошел следом. Кругом было много детей, искавших внимания снегурочки. И она переходила от одного к другому. Но то и дело находила глазами Виталика и улыбалась особенно – ему одному.
После этого он часто бывал на елках, и всякий раз искал ту Снегурочку. Но – не находил. А другие были разными. Очень даже хорошими. Но они не были его Снегурочкой. Еще долго она снилась ему во сне. В каждом сне она была другой, но он безошибочно узнавал ее. В десять лет, увидев во дворе переехавшую рыжеволосую девчонку-старшеклассницу, сразу признал. Как раз по этой капризной складке у губ. И хоть понимал, что та, прежняя снегурочка, теперь много старше, но в бойкую Маринку, не признаваясь никому, влюбился тихо и безнадежно.
А через короткое время Поляк, видевшийся им зрелым, пожившим мужчиной, закончил юридический факультет университета, сбрил флибустьерскую свою бородку и, ко всеобщему изумлению, поступил на работу в милицию, обратившись следователем Андреем Ивановичем Тальвинским.
Спустя еще пять лет, в восемьдесят четвертом, по окончании Таллинской специальной школы милиции, ряды городского ОБХСС пополнил Николай Лисицкий.
И в том же году Мороз едва не угодил за решетку. Собственно, драка на сей раз возникла не по его инициативе. Наоборот, к нему самому пристали несколько крепко подвыпивших мужиков. И вина Мороза заключалась главным образом в том, что в больнице оказался не он, а двое из нападавших. Но уж очень хотелось городскому уголовному розыску посадить опостылевшую шпану. Просто – зудело.
На счастье Виталия, Тальвинский тогда еще жил в их доме. И мать бросилась за помощью на верхний этаж.
Дело Тальвинский прекратил, а Мороз с этого времени стал дневать и ночевать в его кабинете. Старший следователь УВД Тальвинский специализировался на самой сложной категории уголовных дел– так называемых «хозяйственных», а потому работал в тесном контакте с городским ОБХСС (сноска – «Отдел борьбы с хищениями социалистической собственности»; в настоящее времия – «Отдел борьбы с экономическими преступлениями») и его легендарным основателем – полковником Алексеем Владимировичем Котовцевым. Идея полковника Котовцева была проста до чрезвычайности. Прежде служба ОБХСС дробилась по райотделам, опутанная по рукам и ногам хлопотливой опекой «отцов районов». Создав городской отдел и сосредоточив в нем лучших оперативников, Котовцев получил возможность маневрировать такими силами и проводить такие операции, какие затюканному руководству областного БХСС не снились даже в цветных снах. Которые, как говорят, приходят после длительных мрачных запоев.
В устоявшуюся жизнь города Котовцев со своей летучей бригадой внёс несомненную смуту и даже, как не раз информировали обком КПСС, – дезорганизацию. С его возникновением было утрачено главное условие стабильности управленческого аппарата – чувство личной неприкосновенности.
И самое неприятное – невозможно стало предвидеть направление удара. Сегодня совершался массированный набег на «блатные» магазины, после чего на опустелых прилавках зацветал внезапный и короткий коммунизм. А уже назавтра оказывались опечатанными склады рыбокомбината, и через какое-то время его директор – орденоносец, растерянно озираясь, усаживался на скамью подсудимых перед смущённым председателем облсуда.
По непроверенным слухам, материально ответственные лица зачасти ли в церковь. И даже за двойными, из морёного дуба дверями имя Котовцева произносилось вполголоса и Боже упаси, чтоб к ночи.
Под стать руководителю подобрались и подчиненные. Всех живущих на планете эти безапелляционные в суждениях «сыскари» рассекали на две части – «вор – не вор». И всякий отнесенный к категории воров безжалостно исключался из списка имеющих право на сострадание. Исключение не делалось и для первых лиц области, которых здесь запросто и без затей причисляли к ворам. Не случайно несколько позже секретарь обкома по идеологии Кравец назовет горотдел БХСС клоакой вольномыслия. К людям этим, совершенно не похожим на затюканных, пугливых мужиков из его двора, Мороз проникся восхищением. В свою очередь и они охотно использовали дерзкого парнишку во всяческих оперативных каверзах. Дважды ему повезло съездить на обыски вместе с самим Котовцевым. И каждый раз, стараясь держаться поближе, Мороз мечтал, чтобы на Котовцева напали с оружием, и он, Виталий, заслонил его собой. Впрочем, Мороза и без того признали за своего, и даже постовые внизу перестали требовать пропуск.
Правда, резко испортились отношения с Добрыней, активно не одобрявшим тяги приятеля к «мусорам».
– Ну что, покружим, милицейская «шестерка»? – подначивал он в спортзале, натягивая перчатки.
Повторять приглашение не требовалось – Мороз тут же бросался на ринг.
В конце концов тренеру пришлось запретить эти бои: в результате одного из кровопролитных спаррингов перед чемпионатом спортивного общества « Буревестник» сборная области лишилась сразу двух лучших боксеров – тяжа и полутяжа.
Через короткое время Мороза призвали в армию, где он попал в спортроту и очень скоро выполнил мастерский норматив. Спустя два месяца пришло письмо от младшей сестренки, в котором та сообщала, что Добрыню посадили за грабеж. А в самом конце письма, пересказывая городские новости, приписала, что месяц назад кто-то убил милицейского полковника по фамилии Котовцев. И «теперь уголовный розыск роет носом землю, метут всех подряд, так что на улицу вечером лучше не выходить, даже на танцы. Но – пока никого так и не нашли».
Ближе к концу службы Мороз подал рапорт с просьбой направить его для учебы в Высшую школу милиции.
* * *
... Не терявший бдительности Мороз заметил тени неподалеку и, вглядевшись повнимательней, определил доподлинно – подъезд уже «пасли». Он задумчиво обошел дом снаружи – на кухне горел свет. Но попасть туда по голой, лишенной балконов стене старого дома было затруднительно. Прежде, правда, Виталик, часто терявший ключи, вскарабкивался в квартиру по водосточной трубе. Теперь этот путь не годился: и вес другой, да и проржавелая труба обветшала. Самое разумное было бы быстренько исчезнуть. Тем паче засада вполне могла быть внутри квартиры. Но уехать, даже не повидавшись с женой, – об этом не хотелось и думать.
Мороз прикинул, улыбнулся в темноте собственной выдумке и, развернувшись, затрусил в сторону троллейбусного парка.
Спустя сорок минут прибиравшейся на кухонке молоденькой женщине почудился прерывистый стук в окно. Понимая, что этого не может быть, она продолжала, пританцовывая, переставлять посуду: птицы не выстукивают морзянку, а те, кто этим искусством овладели, не умеют летать, – как-никак внизу метров десять пустоты. Но при повторном дробном стуке она все-таки оторвалась от работы, решительным движением распахнула шторы и – обомлела: в проеме окна четко, по пояс, вырисовывалась фигура Виталия Мороза, который, даже не придерживаясь за подоконник, парил в воздухе, небрежно помахивая букетом цветов.
– О господи! – она начала медленно оседать по стене, впадая в предобморочное состояние.
Всполошившийся Мороз, явно переусердствовавший в своем пристрастии к розыгрышам, поспешно махнул рукой в темноту и, вытянув руки, угрем ввинтился в открытую форточку.
«Стакан» технички, в котором его подняли наверх, начал медленно опускаться.
– Ну, прости подлеца! – захлопотал Виталий подле оторопело глядящей на него хозяйки. – Хотел, знаешь, сюрприз...
– Сюрприз! Тогда это все-таки ты, – на всякий случай она ткнула в него пальцем. И только убедившись, что перед ней существо из плоти, обхватила руками и принялась целовать. Что-то сообразив, отстранилась, подбежала к подоконнику, глянула вниз, – никаких «лесов» и прочих приспособлений за последние часы не появилось.
– Вас что, в колонии, летать научили? – она помахала изящными кистями рук. И, больше не сдерживаясь, с разбегу запрыгнула на него, так что Мороз едва успел подхватить ее под ноги.
– Марюська! – кружа по кухонке, бормотал счастливый Мороз. – Но, пожалуйста, тише. За дверью могут подслушивать.
– Пошел к черту со своей конспирацией! – она решительно потерлась носиком, обхватила руками голову, провела пальцем по шраму над губой, по вдавленной переносице. – А какой был роскошный греческий профиль!
– Увы! В топ-модели больше не гожусь. – Дурындик ты мой. Главное – вернулся!
– Пока нет.
– Нет?! Боже, Виташа, ты так и не оставил эту затею?
– Но теперь совсем недолго, – смешавшийся Мороз спустил ее на пол, покаянно склонил шею. – Дней пять– семь, не больше. Как только закончу, вернусь. После пяти лет пять дней, согласись, – это не срок.
– Тебя убьют, Виталий. Тебя просто у-бьют! И я не знаю, будет ли мне жалко. Ответь мне только: «Для чего все это?».
Мороз безысходно вздохнул:
– Ты, главное, не волнуйся. К утру выберусь через окно и – исчезну.
– Опять по воздуху?
– На антресолях валялся шпагат.
– Допустим, – юная жена безнадежно покачала головой. – И что же конкретно ты собираешься делать?
– Хочу встретиться с Андреем, – пробормотал он, понимая, что за этим последует.
– Да ты!.. – она поперхнулась возмущением. – Виташечка, родной! Окстись! Он думать о тебе давно забыл. У него другая жизнь. Он же первым тебя и сдаст! – Давай не будем перегибать. Не забывай – это ведь он пробил, чтоб меня отпустили по двум третям. Да и тебя в покое только благодаря ему оставили.
– Конечно. Когда убедились, что я понятия не имею, куда ты эти документы заныкал. Ну, что ты на меня уставился? – Прикидываю, кто из нас старше.
– Ты старше. Но я старее. Мороз, город накануне выборов. И никому, кроме меня, ты живым не нужен. Неужели не понимаешь, что на тебя наверняка объявлена охота? Послушай меня хоть раз в жизни: раз так уперся, давай немедленно извлечем этот треклятый компромат, завтра же отвезем его в Москву и передадим в какую-нибудь газету или на телевидение. И – кончится этот кошмар. ..Что опять лыбишься?
– Думаю о нас. И – боюсь. Пройдет несколько дней, опубликуем материалы. Но что дальше? Ведь ты совсем юная девочка. Чтоб любить тебя, нужно иметь деньги.
– Да ты!..
– Нужно много денег. И не спорь. А я даже не знаю, смогу ли достойно зарабатывать.
– Зато я знаю. У меня два языка, свободно – компьютер. И ты хочешь сказать, что мы не выживем?
– Да я вообще не хочу, чтоб ты выживала!
– И распрекрасно. И не порти мне пожалуйста встречу. Дурашка, что ты комплексуешь? Чего боишься? Трудней, чем те годы, что ждала, мне уже не будет. Понимаешь ли, оболтус?
– Марюся! – Виталик, задыхаясь, утопил ее лицо в ладонях. – Ты только знай. Я для тебя – все готов. Вообще – все! Понимаешь?
– Вот и отлично! – она отскочила, хитренько захлопав в ладоши. – Тогда поехали в редакцию. Да?!
– Да!.. Но после встречи с Андреем. – Предупреждая новый гневный выплеск, осторожно положил палец на задрожавшие губки. – Я должен дать ему шанс!
Боясь пошевелиться, чтобы не разбудить задремавшую юную жену, Виталий лежал в темноте. И потихоньку блуждающая улыбка выветрилась с его лица, уступив место привычной настороженной сосредоточенности. Из головы не выходил отчаянный вскрик истомившейся, уставшей бояться женщины: «Для чего все?!» И ответ, казавшийся все эти годы очевидным, почему-то ускользал.
ГОД 1989. Четыре августовских дня.
Из журнала учета происшествий: « 14 мая 1989 года при внезапной инвентаризации магазина N 114 Горпромторга в пос. Знаменское (заведующая Лавейкина Л.Н., 1934 г.р.) выявлено наличие дефицитных товаров на сумму свыше двадцати тысяч рублей, по учету не оприходованных и в сеть горпромторга для реализации не поступавших. В том числе изделия из кожи и джинсовой ткани. По данному факту возбуждено уголовное дело. Источник поступления „излишков“ устанавливается».
День первый. СРЕДА
1.
Прокурор Юрий Иванович Берестаев с накапливающимся раздражением перелистывал уголовное дело. Время от времени рука его с дотлевающей сигаретой меланхолически оглаживала узенький, свежеподстриженный газончик волос на затылке. Порой что-то привлекало его особое внимание, и тогда той же рукой принимался он теребить лацкан форменного кителя, словно пытаясь выдрать из петлицы одну из двух звёзд, соответствующих его званию, – советник юстиции.
Андрей Тальвинский сидел напротив и с показным равнодущием смотрел в затушёванное летним дождём окно. В туманном отдалении заползал, погромыхивая, под мост маневровый паровозик, – районную прокуратуру, как водится, задвинули в пригород, в двухэтажное зданьице, которое она делила с райзагсом и специализированным магазинчиком по продаже гробов. Андрей предвидел реакцию прокурора, а когда тот, единожды прочитав дело, вновь открыл его с первой страницы, в догадке своей утвердился.
– Да, щучка с наглецой! – затягиваясь, оценил Берестаев. – А характеристика-то. Ишь ты – "высокоморальна, обладает чувством повышенной ответственности". И чего ещё, не разберу? "Душа коллектива"! – он аж поперхнулся. "Душа" его поразила особенно. – Ты погляди, что делают: у бабы три крупные недостачи за четыре года, дважды дело возбуждали, а она, оказывается, – "пользуется высоким авторитетом за бескорыстие и честность". С такой характеристикой не на скамью подсудимых, а прямо в Верховный Совет этим ... спикером. Ты вот чего, вызови образину – кадровика, что характеристику состряпал, допроси по всей форме и – составь представление в исполком такое позубастей. Чтоб мёдом им, сволочам, не казалось. Считай, устное указание.
Он захлопнул аккуратно сшитый томик и, перегнувшись через стол, плюхнул его перед следователем.
– Сказать по правде, не ждал. Когда тебе дело это загубленное передали? Десять дней? Успеть выйти на хищение – это уровень. Просто приятно работать. Жаль даже, что на повышение уходишь. Хотя понимаю: расти-то надо.
Тальвинский тактично промолчал. Второй срок дохаживал Берестаев районным прокурором. Специалистом был он редкостным, а если б унять диковатую, сумеречную его натуру, так просто превосходным. Но в районе у него, увы, не заладилось. Сразу после утверждения на бюро райкома КПСС он, как водится, пригласил первого секретаря и председателя райисполкома отметить назначение. А после обильного возлияния уговорил продолжить у него дома. На этом, роковом решении карьера Юрия Ивановича и оборвалась – на длинный требовательный звонок из входной двери выглянула закутанная в затёртый домашний халат желчная женшина в бигуди.
– Опять нажрался, скотина, – с ходу залепила она. И без паузы, неприязненно оглядев изменившихся в лице гостей, констатировала. – Да ещё и пьянь какую-то приволок.
С тех пор кандидатура Берестаева дважды выдвигалась на серьёзное повышение, да что там – заместителем облпрокурора. И дважды "рубилась" где-то в недрах партийного аппарата, добавляя прокурору сумеречности. Сейчас, в связи с обширным инфарктом первого зама, вопрос встал в третий раз и, похоже, – по возрасту – последний.
– И как ты эту бестоварку ухитрился зацепить? – Берестаев принялся поигрывать увесистой сувенирной авторучкой в форме серпа и молота – подарком из поднадзорной колонии.
Потянувшийся к отдельно лежащей тоненькой папочке Тальвинский встревожился – в оживлении прокурора сквозанула досада.
– Начал шерстить инвентаризационные ведомости и нашел нестыковку на девятьсот рублей. Только к "левому" товару это, увы, отношения не имеет.
– Сам понимаю. Хорошо бы, конечно, бухгалтерскую экспертизу назначить, – мечтательно прикинул Берестаев. – Да чего уж теперь: срок по делу на излёте, а идти в область за продлением, как понимаю, нам не с чем.
Тальвинский тоскливо вздохнул.
– Звонили мне из областной прокуратуры. Предлагают прекратить дело, – заигравшийся Берестаев принялся разбирать авторучку. – Может, и впрямь пойдем навстречу коллегам? Сумма хищения в общем-то плёвая. Чего там? Девятьсот рублей. С работы её уволили. По партийной линии, меня в райкоме заверили, – строгач с занесением будет. Серьёзные люди звонят, – он испытующе скосился на отмалчивающегося следователя. – Знаешь ведь, кто у неё, сволочи, в подсобке пасся. Да и тебе перед назначением – лишнюю мороку с плеч. Что мыслишь?
– Проще найти, кто не пасся, – в сейфе у Тальвинского покоилась изъятая при обыске записная книжка – едва ли не дубликат справочника горкома партии. – Мы-то с вами знаем цену этой "души коллектива".
Следователь точно использовал настроение тугого на нажим прокурора – Берестаев с ненавистью скосился на телефон.
Не теряя темпа, Андрей вытащил из портфеля и развернул рулон бумаги, испещренный изнутри стрелочками, крестиками, виньетками, подвластными только ему самому, да разве что еще двум-трем особо опытным дешифровальшикам Генштаба. Пристукнул ладонью сверху:
– Вот они, все Лавейкинские связи. До донышка, можно сказать, шахта пробурена. Так?
– Так, – поднявшийся прокурор со сдержанным восхищением пытался прочесть невиданную схему.
– А вот и не так, – Тальвинский отпустил руки, и рулон скатался в центре стола. – Почему за два месяца не вышли на источник излишков?
– Чего спрашиваешь? Хреново искали.
– Не там искали. Зациклились, что пересортица внутри самого горпромторга затеялась. Мол, сами воруют, сами и химичат. А вот это что?
Из того же объемистого портфеля он вытащил и бросил об стол пыльный полиэтиленовый мешок.
– Ну, джинсы.
– Самострок. И, между прочим, "варенка". Самый сейчас писк. Что скажете? Или в горпромторге еще и подшивают? А кожу вы где-нибудь такую видели?.. Ее в кустарной мастерской не сляпаешь. Явно фабричная штучка. Любая из них в лёт уходит! И такого добра накрыли аж на двадцать тысяч. Почитай, две расстрельных статьи ( сноска – « в соответствии с комментарием к ранее действовавшему Уголовному кодексу РСФСР, хищение на сумму свыше десяти тысяч рублей признавалось совершенным в особо крупных размерах и каралось вплоть до смертной казни»). В этой истории, Юрий Иванович, Лавейкина, дама приятная во всех отношениях, даже не руководство горпромторга прикрывает, а кого-то куда покруче. Потому считаю – дело необходимо направить в суд.
– М-да. Жаль, поздновато дельце это тебе передали. Загубили на корню, пинкертоны, мать их!
В этих "пинкертоны" были все. И районные ОБЭХЭЭСники, при случайной проверке малюсенького поселкового магазинчика натолкнувшиеся на огромные, на двадцать тысяч рублей, излишки и так и не установившие их причину. И начальник следствия Чекин, передавший сложное "хозяйственное" дело недоумку Хане. И следователь Ханя, за полтора месяца не удосужившийся открыть папку с уголовным делом. Где-то сбоку "прилепился" и сам Берестаев, по нерадивости и некомпетентности исполнителей оказавшийся в каком-то мерзком, двусмысленном положении.
– Значит, полагаешь, под суд её надо, воровку? – Берестаев решительно навис над перекидным календарём. – Ага! Сегодня у меня выездная сессия, завтра – я в колонии, в пятницу с утра уезжаю в район по "Урожаю", там они меня не достанут. Потом выходные. Это я на дачу смоюсь, – горячечно листая календарь, непонятно бормотал прокурор. – В общем, так, Тальвинский. Можешь не спать, не есть, ночевать в кабинете, но не позже чем в понедельник дело должно быть у меня на столе с обвинительным заключением. Всё, действуй!
Следователь заулыбался, почему-то обрадованный перспективе не спать и не есть несколько суток, но подниматься не спешил.
– Чего-то неясно? – теперь уж Берестаев, давно косившийся на сиротливо лежащую тоненькую папочку, заподозрил неладное.
– Вот, – со вздохом сожаления Андрей положил-таки перед ним четыре отпечатанных через копирку листа бумаги.
Берестаевская лысина вспыхнула перезрелой малиной:
– Ты что, следопут паршивый, о себе возомнил? Над прокурором глумить?! Я тебе, мудрозвон, о чём тут битый час толкую?!
– У меня хороший слух, Юрий Иванович, – тихо похвастался нахмурившийся следователь.
– Да пошёл ты! Арест ему подавай. Кого арестовывать собрался, опричник? Мать двух детей за девятьсот рублей в тюрьму?!
