Текст книги "Милицейская сага"

Автор книги: Семен Данилюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Не меньше, чем на двадцать тысяч.

– О! – Меденников присвистнул. – Круто ребята развернулись. Я-то понемногу закупал. А тут маленькой мастерской не отделаешься. Полагаю, стоит присмотреться к центральному КБО. У них и цеха поставлены. И директор, – Меденников скривился, – очень творческий! Понял, нет?

Хотел бы не понять Виталий Мороз, но – чего уж теперь неясного? Правда, насчет директора КБО он пока был не в курсе. А вот то, что судьба по какой-то странной прихоти подталкивает к жесткой сшибке с недавним дружком Валькой Добрыней, стало ясно доподлинно.

Виталий продолжал разглядывать нахохлившегося напротив симпатичного ему паренька. В двадцать три года с нуля, без поддержки, вопреки всем, сколотить капитал, – тут не только талант, тут характер какой иметь надо. И характер был виден. Пусть пока петушащийся, гонористый. Но то, что он не сломался "на нарах", и видно было, что и дальше не сломается, свидетельствовало: еще несколько лет, и окрепшая воля этого человека-делателя распространится на многих и многое сможет создать. Если у него, конечно, эти несколько лет будут.

А вот будут ли?

Полчаса назад на телефон дежурного по ИВС позвонил Тальвинский и ошеломил известием, что прокурор принял решение арестовать Меденникова. Потому Морозу надлежит задержанного вернуть в камеру, а самому с материалами срочно ехать в отдел.

Собственно, на этом допрос можно было бы свернуть, тем более только что он нежданно-негаданно получил важнейшую информацию . Но Мороз все медлил.

5.

Тальвинский предусмотрительно попросил дежурного перехватить Мороза, как только тот появится в отделе. Но дежурный то ли отошел, то ли отвлекся. А может, попросту не признал новичка. Так что вернувшийся из ИВС Виталий проскочил, никем, увы, не перехваченный.

В кабинете Тальвинского, куда он заглянул, было людно. За столом, на месте следователя, мрачно склонился над шахматной доской Юрий Иванович Берестаев. Сам Тальвинский, пристроившись подле, перебирал пальцами стопку проверочных материалов. Материалы были, что называется, "с гнильцой", и требовались веские дополнительные аргументы, чтоб убедить прокурора их подписать. Сбором аргументов и занимался сейчас Тальвинский. За противоположным столом с побитым видом насупился Галушкин. По возвращении из райкома его вызвал начальник отдела и впервые за все годы наорал. Измены с этой стороны Галушкин не ожидал. И теперь добросовестно пытался понять происходящее. Еще пять, да что там? Два года назад такого дельца, как Меденников, за то же самое посадили бы, даже не поперхнувшись. И вот те же самые люди не токмо что не помогают. Но смотрят с осуждением и досадой. От непонимания этой крутой перемены Пал Федосович страдал. Чуть в стороне неулыбчиво затих начальник госпожнадзора Малютин. В его ведомстве тоже накопились деликатные вопросы, решение которых зависело от исхода шахматной партии. Поэтому с возрастающим беспокойством вглядывался он в позицию, время от времени зыркая через очки на некстати развеселившегося Тальвинского.

– Сдавайтесь, сдавайтесь, Юрий Иванович. Чего время тянуть? – подзуживал меж тем Андрей. – Не умеешь играть, не садись.

– Прокуроры не сдаются! – напористо отпарировал Берестаев и с хрустом переставил коня. – А вот мы тебя конным рейдом да по тылам!

– А лучше б без позора сдаться, – насмешливо оценил ход противника Тальвинский, движением ладьи ввергая Берестаева в полное отчаяние.

Собственно волновался Малютин напрасно. Андрей был куда лучшим психологом. Никогда еще прокурор не уходил без реванша. Проиграв, тут же с озлоблением принимался расставлять фигуры, припоминая противнику все его последние должностные упущения. Состоявшийся после этого реванш действовал наподобие стакана водки – Берестаев делался восторженным и сговорчивым. Сейчас, похоже, игралась первая партия.

Первым Мороза увидел поникший Галушкин.

– Так что, расколол?! – привлекая всеобщее внимание, с надеждой произнес он.

– Да в общем-то, – Мороз, смешавшийся при виде человека в прокурорском мундире, попытался знаками вызвать Тальвинского в коридор. Но – поздно!

– Вот это так молодец! – радостно вскричал Берестаев и в порыве впечатал ладонь в доску, расшвыряв позицию.

– Черт с тобой, ничья! – поднимаясь, снисходительно объявил он. – Вот это по-нашенски. А как крутился, мерзавец. Ужом ходил. Все. Договорюсь с судом. Организуем показательный процесс. И впиндюрим этому экслуататору по самое некуда!

Он плотоядно облизнулся.

– Чтоб другой сволочи на наши устои посягать было неповадно. Решили, что Советская власть кончилась. Так на-кось вам!.. Но ты молодец! – еще раз подтвердил он, благодарный молодому оперативнику отчасти и потому, что увильнул от проигранной партии. – Готовь постановление на арест и ко мне на подпись. Тальвинский, назад, к барьеру!

– Да вроде ничья, Юрий Иванович.

– Я тебе дам – ничья! Думаешь, сорвался с крючка и все? А ну садись. У меня тут в английском начале сюрпризец припасен.

Осторожно заулыбался Малютин: радостная новость была предвестницей удачи и в его делах.

– Вообще-то я принял решение Меденникова отпустить, – втиснулся в прокурорский рокот негромкий голос.

– Чего ты такое принял? Пургену, что ли? – подобревший прокурор напористо подправлял фигуры.

– Так ситуация по делу очевидная. Надо было отпускать, – Морозу надоели сверлящие взгляды, и он, кашлянув, уточнил: – Я и отпустил.

– То есть это кто отпустил? – жутковато поинтересовался Берестаев, почему-то зыркнув на Малютина, словно подозревая, не он ли подучил. Тот торопливо отвел глаза: о вспыльчивости прокурора по району ходили легенды.

– Я отпустил, – возвращая внимание к себе, жестко повторил Мороз, стараясь не натолкнуться на недоуменный взгляд Тальвинского.

– То есть как это? Преступника? Расхитителя матерого на все четыре стороны?!

– Да какой он там матерый? Да и не вор вовсе, – огрызнулся Мороз. – Просто человек, в отличие от других, деньги умеет делать.

– А казачок-то подосланный! – было заметно, что особенное впечатление на прокурора произвела последняя фраза. – А тебе известно, сколько этот честняга одних профсоюзных взносов в этом месяце уплатил?

– Так уплатил. Не зажал.

– О, гусь-то, – заново возбудился Галушкин.

– А кто ты вообще такой, чтобы отпускать? – Берестаев шумно задышал: он только вернулся из поднадзорной колонии и, как всегда в этих случаях, от прокурора изрядно попахивало. – Я спрашиваю, кто подписал постановление об освобождении? – Сам, – буркнул Мороз.

– Что?! По какому праву? Ты что, следователь? – в горле прокурора забулькало. – Сгною за фальсификацию!

– Ой, парни, какие вы шустрые пошли! Больно торопитесь на вражью сторону переметнуться, – запричитал Галушкин.

– Я подписал! – поспешно вмешался Тальвинский. – А Мороз только выполнил. Откуда мы знали, что вам придет охота арестовывать? Да и вам бы, Юрий Иваныч, подставляться не стоило. Как бы не оконфузиться. Дельце-то с душком.

– Нет уж, с законом глумить никому не позволю! – непримиримо объявил Берестаев. – Я здесь на то и поставлен! Значит, ты, как тебя там? Мороз? Красный нос. Марш отсюда и чтоб через десять минут с постановлением на арест ко мне!.. Лично за ним поедешь и вернешь на базу. Освободитель хренов! Понял, ты?!

– Я Меденникова арестовывать не стану, – упрямо повторил Мороз.

– Дурак ты, как погляжу, – процедил Берестаев.

– По какому собственно праву?!

– Вот мое право! – и Берестаев хлопнул себя по боковому карману форменного кителя, где, как все знали, в любое время суток покоилась прокурорская печать. – Разотру – и следа не останется.

– А хило тебе не станет?! – и, не в силах более владеть собой, Мороз шагнул вперед. Хамства он не терпел ни от кого и ни в каком виде. Тальвинский, дотоле с опаской следивший за непредсказуемым крестником, решительно ухватил Мороза за рукав и, преодолевая легкое сопротивление, вытеснил в коридор, с удовольствием отметив растерянное недоумение на лице не привыкшего к отпору прокурора.

– Ты что, с цепи сорвался? – убедившись, что коридор пуст, тихо поинтересовался он. – Почему несмотря на мое указание отпустил?!

– Так не за что же сажать, Андрей Иваныч! Сам знаешь.

– Да, Мороз, умеешь ты умно и тонко пошутить. У тебя, друг Виташа, как у перспективного сотрудника всего один, но очевидный недостаток – начисто отсутствует чинопочитание. С утра – Муслин. Теперь и того хлеще. Скорость, как у Д,Артаньяна в Париже. Нашел на кого кидаться. Он же на всю жизнь запомнит.

– Да хрен с ним! Андрей Иваныч, – Мороз с надеждой обхватил Тальвинского за бицепс. – Убеди ты это чмо лысое! Ну, чего топтать-то по живому?

– Друг, что ли, оказался?

– В первый раз вижу. Но – не за что! Понимаешь? Хочется ведь для дела!

Скрывая возникшее в нем нежное чувство, Андрей приобнял распаленного парня, многое в котором напоминало ему себя – того, прежнего бескомпромиссного "важняка".

– Окстись! К нему сейчас без бранспойта не подступишься. А вот через часик – другой вместе с Чекиным, может, и обломаем. – Тут еще вот что! – заторопился Мороз. – Меденников мне рассказал... Короче, я, кажется, знаю, откуда и через кого поступал "левый" товар в горпромторг. С городкого химкомбината через Центральное КБО.

– Даже так?! – взгляд Андрея оживился. – Ну-ну, не томи.

В этот момент из-за прикрытой двери донесся прокурорский рев. Андрей ухватил за рукав пробегавшего мимо Чугунова.

– Генка! Дуй живо за бутылкой. Берестаева отмокать надо.

– Опять г-глумит?

– Не то слово.

Не дожидаясь повторных разъяснений, понятливый Чугунов сноровисто бросился на улицу.

– Я нужен? – напомнил о себе Мороз.

– Вот ты как раз точно нет. Знаешь, съезди-ка со своей информацией опять к котовцам. Помаракуйте пока без меня! Мороз поколебался, расстроенно мотнул головой и вслед за Чугуновым вышел из отдела.

6.

По мере того как Мороз, сбиваясь от возбуждения, пересказывал содержание своего разговора с Меденниковым, нетерпение на лицах слушателей потихоньку сменилось озабоченностью. Когда же, заканчивая, он сообщил про городской комбинат бытового обслуживания, в кабинете и вовсе на какое-то время воцарилась невнятная пауза.

...– Ну, и как тебе все это нравится? – процедил наконец Лисицкий.

– Вовсе не нравится, – Рябоконь оставался мрачен.

– М-да. Похоже, все дороги ведут в Рим, – Лисицкий подмигнул обескураженному неожиданной реакцией Морозу. Впрочем, подмигнул тоже без чрезмерного веселья. Потянулся:

– А что, друг Виталий? Не пора ли нам, так сказать, ближе к телу? Ты в нашем КБО прежде бывал?

– Не доводилось.

– У-у! Изумительные люди собрались. Тонкие, неординарные. Во французских духах.

– Коля, – тихо позвал Рябоконь.

– Всякий раз, как иду, хочется надеть бронежилет и прихватить противогаз.

– Я с тобой, между прочим, разговариваю.

– Да ну брось, Серега. Обычный визит вежливости. Коллеге вот покажу, где что. А то как-то негостеприимно.

– Давай я сам покажу.

– Спасибо тебе, дед, огромадное, – Лисицкий благодарно расцвел. – Но только КБО – это моя зона. Да и повидать очаровательных женщин – удовольствие дорогого стоит. Остынь, старый.

Он мягко положил руку на предплечье вставшего на пути Рябоконя.

Злым движением тот освободился:

– Тальвинский, небось, сам не пошел. Пацана подставил. У тебя без того два живых выговора. Чего опять вяжешься?

– Дед, при посторонних.

– Ведь говорили недавно!

– Ну, говорили! – вяло припомнил Лисицкий. – Да скучно же!

Он решительно потеснил Рябоконя.

– Только туда и обратно. Засвидетельствую почтение мадам – говорят, какие-то немыслимые ажурные чулки баба прикупила – и опять на исходные позиции. Пошли, Виташа!

– Горбатого сто тридцать третья исправит ( сноска – «Увольнение из органов внутренних дел за дискредитацию»), – Рябоконь неохотно посторонился. – Если что, звони, придурок!

7.

Пройдемся. – Лисицкий первым выдрался из переполненного трамвая, брезгливо отер перемазанный в сутолоке рукав замшевой, на молниях, куртки. – М-да, хочешь сохранить любовь к людям – ходи пешком.

Они перешли трамвайные пути и углубились в "деревянный город" почти без признаков современной цивилизации, с замшелой булыжной мостовой и умиротворяющим поскрипыванием колодезных "журавлей". Если угодить сюда, крепко напившись, можно было бы запросто запутаться в столетиях.

– О чем задумался, детина? – Лисицкий прозорливо посмотрел на Мороза. – Выкладывай. Папу все равно не обманешь.

– Да вот всё не могу в толк взять, как получилось, что после гибели Котовцева не осталось никаких улик. – Это ты насчет той истории с горпромторгом? Спроси чего полегче. Роскошные тогда ответвления тянулись. Сказка! – маленький опер, прикрыв глаза, сладостно причмокнул губами. – На нынешнего первого секретаря обкома господина-товарища Кравца прямой выход был. Вот-вот аресты должны были начать. И вдруг после смерти шефа вскрывают сейф, и – ни одной бумаги подтверждающей не оказалось. А они были! Один я с пяток фактов задокументировал. А я в такой капелле не в первых инструментах состоял. И – ничего! Как сдуло. Систематизировал все Котовцев. Он и обобщал. Единственно известно, что накануне взял какие-то бумаги домой поработать. А тут и – случилось.

– Обидно. Нелепая смерть.

– Нелепая?! – внезапно взбрыкнул Лисицкий. – Оно, конечно, любил шеф за воротник залить. Водилось за ним. А, выпив, мог и в дыню за пререкательства без задержки выписать. В том числе и на улице. Все так. Только запомни на будущее, оперуполномоченный Мороз. И запомни накрепко: не бывает такого, чтоб хулиганье по случайности урыло милицейского полкана именно тогда, когда он для дела живым нужен.

Он потрепал пасмурного спутника.

– А на Серегу зуб не держи. Помнишь, может, какой у нас отдел был? Опер к оперу. Шли не кланяясь. Как капелевцы. Считали, большое государево дело делаем. По высшим категориям себя мерили. Всех после гибели шефа разом и посекли. Задали, так сказать, магистральную линию. Кого согнули. Марешко – сам видел – того и вовсе об колено. А Серега – обуглившийся. Мы с ним после той истории во всем и определились. Желаете играть понарошку? Извольте, будем строгать палки. От сих, так сказать, до сих. Ни нас не трогают, ни мы, – сидим – примус починяем. Так-то! Потому я тебя сейчас сведу с кем надо, направление задам и – назад на базу. А рогами по дубовым воротам стучать, пока рога не отшибли, – это уж вы с Тальвинским без нас поупражняйтесь. И тут же воодушевленно подтолкнул Мороза. – О! Зрите, юноша. Вот они – родные пенаты!

Они свернули в тихую улочку, где посреди перекошенных, вросших в землю деревянных домов, громоздилось, словно переросток среди одноклассников, каменное двухэтажное здание с обвисшими по краям проржавевшими водопроводными трубами. Дом походил на старого лопоухого пса. На двери, будто бирка на ошейнике, выделялась табличка "Городской комбинат бытового обслуживания".

– Даю вводную, – объявил Лисицкий. – Наше преимущество: мы знаем, что некая преступная группа ворует сырье с химкомбината, украденное перерабатывает в изделия и реализует через горпромторг. Предполагаем также, что переработка происходит в КБО, затем "левая" продукция списывается через уценки на Центральном складе. Наш минус – мы не уверены точно, что это именно так, и во всяком случае понятия не имеем, когда и по каким актам все это вершится. Отсюда – ставлю задачу: в споры и политдиспуты не вступать. Ходить, околачивать груши и приглядываться.

По поскрипывающей дощатой лестнице оперативники поднялись на площадку второго этажа, на которую выходили две обитые дермантином двери. Из правой с табличкой "Побегайло. Один звонок" нестерпимо тянуло прогорклым салом.

Они нырнули в левую дверь, за которой открылся длинный прохладный коридор комбината бытового обслуживания.

Не отвлекаясь на шум голосов и стрекот машинок, Лисицкий дошел до последней слева двери, без стука толкнул и, лишь шагнув внутрь, произнес:

– Разреши?

Он, а за ним Виталий оказались в неуютном кабинете. Из мебели здесь были лишь стол напротив двери, рогатая вешалка в углу да три стула, на одном из которых стоял маленький сейфик. С некоторой натяжкой к мебели можно было отнести и округлую побеленную печь.

– Чего гремишь? – хозяйка кабинета – породистая, лет сорока женщина с властным загорелым лицом – с досадой оторвала голову от бумаг. – Итак дом скоро рухнет.

– Похоже, опять не вовремя.

– А когда вы вовремя-то бываете? Садитесь, раз притащились, – она требовательно оглядела Мороза.

– Наш сотрудник, – представил Лисицкий, фамилии впрочем не называя. – А это сама Маргарита Ильинична Панина, директор и царь здешних мест. Попросту – богиня.

– Считай, что дневную порцию комплиментов отвесил, – вяло поблагодарила Панина. – Выкладывай, чего пришли. Не на коленки ж мои пялиться.

Застигнутый с поличным Виталий зарумянился, чем доставил хозяйке нескрываемое удовольствие.

– Скажи, пожалуйста, какие среди вас еще встречаются, – подивилась она.

– Душно тут у тебя, – Лисицкий ослабил навороченный узел широкого, по последней моде галстука.

– Это когда пригреет. Зимой в шубе сижу.

– Ничего. Слышал, скоро в горисполкоме, в кресле председателя, греться будешь.

– А, и ты об этом. Вот уйду, план тянуть перестану, тогда все оцените.

– Да я-то ценю.

– Да? Что-то не замечала

– Работа у меня такая, чтоб никто ничего не замечал.

– Знаешь что, милый? – Панина собиралась сказать что-то резкое, но передумала. – Иди-ка ты заливай все это малолеткам из моей бухгалтерии. Они байки про вашу опасную службу очень любят.

– Мать родная! Чем провинился-то? – расстроился Лисицкий. – Вроде стараешься, стараешься. Все хочется по-доброму, по-соседски. Вот она, брат Виталий, благодарность людская.

– Да потому что во вы у меня где сидите! – Панина чисто мужским движением похлопала себя по изящной шее. – Ревизии, проверки. Утром – ревизии, после обеда – проверки...

– Вечером уценки, – с хохотком продолжил Лисицкий.

– У-у, – откинув голову, она заскулила, будто полоскала больной зуб. – Кто о чем. Сразу бы выкладывал, с чем явился. Уценки, милый мой, – это работа. А вот ревизии ваши бесконечные душу выматывают!

Она зло постучала кулачками по столу.

– Нет, кроме шуток, с тех пор как этот главбух-шизоид появился, у меня бухгалтерия только на ревизоров и работает. Ты вон в кои веки забрел. И то смотришь, не сперла ли чего.

Панина подхватила трубку зазвонившего телефона.

– Да. Да я это! Я тебе не выгружу! Выгрузишь и сам пересчитаешь. Сам! А мне доложишь. Все! – она метнула трубку на рычаг. – Слава Богу, плиты привезли. Хоть здесь за план спокойна.

– Что ж ты так дергаешься? За план у тебя есть ответственный.

– Это Шимко, что ли? – поразилась Панина. – Да на нее надежда, как на хрущевскую облигацию. Я здесь, она вроде крутится. Отвернулась – уже куда-нибудь усвистала. Работнички, мать вашу!

Дверь приоткрылась, и в нее протиснулось добрейшее конопушечье лицо.

– Слышу шум у Маргариты Ильинины. А это гости дорогие, – не решаясь войти, женщина растеклась радостью прямо через приоткрытую дверь.

– Вот, пожалуйста, легка на помине, – обрадовалась Панина. – Вы думаете, она по делу пришла? От безделья томится. А ну, сгинь!

Видение исчезло прежде, чем она договорила. Панина вздохнула. И тут же внезапно обозлилась:

– Полагаете, хоть кому-то, кроме меня, это надо? Ну, хоть кому-то?! Во! – и преизящнейшая мадам Панина ткнула в сторону ошеломленных милиционеров преизящнейший же кукиш. – Мое здесь все. Мое! Не было меня, ни шиша не было. Уйду – и опять не будет.

Зазвонивший заново телефон прервал пламенную ее речь. Еще не остывшая, она резким движением приблизила трубку к уху, готовясь выплеснуть на звонившего раздражение. – Да. Кто? Слободян? Хорошо, соедините... Слушаю, слушаю тебя...Что?! Значит, все-таки уперлись? Ладно, не ссы в компот. В суд так в суд. Там я сама порешаю. А знаешь что? У нас сегодня как будто вечер! Организуй через девок, чтоб пригласили. Ну, ты понял кого... Там и пообщаемся в неформальной обстановке. Глядишь, и найдем этот самый, прости господи, консенсус... А ты уж и забыл по старости, какой у женщин предлог бывает? Давательный. Все, до вечера!

Она положила трубку, оглядела сидящих, определяя их реакцию на разговор. Поймав глумливую складку на лице Лисицкого, не смутилась. Наоборот, неожиданно подмигнула и вальяжно откинулась в кресле, задумавшись.

– А не вернуться ли нам к нашим, как говорят, баранам? – напомнил о себе маленький опер. – Что все-таки с уценкой получилось?

– С какой именно? У меня их по сотне на год. Да не темни, пинкертон: все-таки не первый день замужем.

– Последняя по тряпкам. Майская, кажется, – с некоторым напряжением припомнил Лисицкий.

– Вон оно что! – смотревший во все глаза Мороз поразился: так быстро усталую раздражительность смыло волной нескрываемой злобы.

– Ну, гад! – оскорбленно прошипела Панина. – Нечего сказать, обзавелась работничком. А я-то и впрямь обнадежилась, что в кои веки в гости заглянул. Помяни, Лисицкий, мое слово: лопнет терпение – придавлю паскуду.

– Толком можно?

– Пятый! – Панина растопырила ладонь, и для наглядности поднесла ее к физиономии оперативника. – Ты уже пятый, кто откровенности тут взыскует. Думаешь, не знаю, откуда ноги растут? Краснов настучал. Так?!

Лисицкий удивился, не слишком, впрочем, естественно.

– Да Краснов, чего там? Послал Господь главбуха! Встречу ту падлу, что мне его сюда рекомендовала, отведу душу. Полгода он у меня. И полгода дрязги. Уже и не до работы. Только из ЦК пока, кажется, не приезжали. Ну, так приедут. Я так думаю, – она доверительно сбавила голос. – Еще пару месяцев – и на территорию КБО будут введены войска ООН. Напора у этого дедка хватит... Ладно, слушайте. Но – в последний раз. Облуправление спустило план по уценке. Как это делается, сам знаешь. Мы со всех пунктов стянули всякие залежалые и неходовые ткани на центральный склад...

– Это к Богуну?

– Да вот к твоему любимому Богуну, кстати. Вызвали представителей из исполкома, облпотребсоюза, уценили. Цены, к слову, не наши – товаровед облпотреба определял. Я дала разрешение на вывоз и уехала. Все это хозяйство погрузили на машину и привезли сюда, в контору, подписать накладные. Так этот... в общем, запретил вывозить. Тканей он, дескать, не видел.

– Ну, вообще-то поглядеть он их вроде должен, – вмешался Мороз. – По инструкции.

– Милый, солнечный ты мой! Его ж в комиссию три раза приглашали. Сама приказом включила. Да, наконец, чего проще? Раз уж ты такой бдительностью замученный, оторви задницу, спустись вниз да осмотри шмотье прямо в машине. Логично?

Выглядело логично.

– Так это для вас, для меня. А у него мыши в голове. Теперь бегает, вопит, что в КБО расхитили половину дефицита. Так что, извиняйте, дядьки, но мне ваш визит – не в великую радость. Проверять будете?

Лисицкий удрученно вздохнул.

– Вот что. Вот тебе бухгалтерия, все документы, вот тебе... – она с размаху лупанула ладонью о стену, – Шимко в помощь. Что хошь смотри. Об одном прошу: не назначай ревизии. Опять ведь из графика выбьемся. Да и осточертело. Добро?

– Сама-то уцененное видела? – уклонился от прямого ответа Лисицкий.

– Нет. Если стану на каждой уценке сидеть, то вот этой гадостью заниматься некогда будет. Планами. Мне их доводят, а я реализую. Чтоб другим было за что зарплату получать, – Панина смела бумаги в ящик стола, скосилась на ходики.

– Опять эта стерва где-то шляется, – прорычала Маргарита Ильинична и, уже злее, стукнула в стену.

– А ты не думаешь, что во время уценки действительно списали дефицит?

– Еще чего! Ну, конечно, часть тряпок, что получше, расхватали – на то и бабы. А так, нет... У нас же картотечный учет.

– Завскладом мог нахимичить. За счет пересортицы, – напомнил о себе Виталий.

– Да бросьте вы. – Панина пренебрежительно отмахнулась. – Уж Богун где стянет, там и сядет. Между нами, большего труса я не видела. Иной раз сама подсказываешь, как схимичить. А что вы хотите? Это производство: инструкцию не нарушишь, план не сделаешь. Куда там! Стоит – трясется. А впрочем – попытайте сами.

– Вызывали, Маргарита Ильинична? – Шимко просочилась в кабинет, на всякий случай не отходя от спасительной двери.

– Ну, чего мнешься? – Панина нагнулась, чтоб запереть сейфик. Длиннющие, с пульсирующей жилкой ноги маняще исчезали под юбкой, устемляясь куда-то к шее.

Несдержанный Лисицкий сладострастно зачмокал.

Панина разогнулась, с удовлетворением оценила произведенный эффект, кинула ключи в сумочку. – Так что если Богун и воровал, то только вместе с ней. Она председателем комиссии была.

– Чего-й-то вы такое говорите, Маргарита Ильинична? – обиделась Шимко. – Когда-й-то я воровала?

– А это тебе сейчас Николай Петрович объяснит и еще вон товарищ при нем.

– Молоденький. – Искательно улыбнулась Шимко.

– А тебе, старой дуре, не все равно, кто тебя сажать будет? – Панина плотоядно ухмыльнулась. – В общем я уехала. Занимайте мой кабинет. Что надо – к Шимко. Общий привет.

– А что сказать, если спросют, где вы?

Панина круто остановилась, с иронией оглядела своего главного технолога. Рядом с обабевшей, сжавшейся от привычного страха Шимко злая, нетерпеливая Панина выглядела задиристой гусыней, вытанцовывающей перед нахохлившейся наседкой.

– Поняла, – поспешно сообразила Шимко.

– Во-во. И еще дальше, – сделав общий жест рукой, Панина шагнула в коридор.

Среди абсолютной тишины разом притихшей конторы процокали, удаляясь, ее каблуки, стукнула входная дверь.

– Не в духе сегодня Маргарита Ильинична, – доверительно объяснила Шимко. – С планом опять не заладилось. Так чего делать будем?

– Вы, кажется, тут по соседству, – бесцеремонно перебил Лисицкий. – Понадобитесь – вызовем. И главбуха пригласите.

– Да, да, понимаю. Но вы уж поосторожней с ним. И если чего, стучите.

– Вы – тоже, – расшаркался Лисицкий, откровенно выдавливая ее из кабинета.

– Пустая бабенка, за то и держат, – он вернулся к столу. – Понравилась, вижу, Панина. Колоритна. Сейчас еще один экспонатик подойдет. Главбух Краснов называется. Это уж полный паноптикум. Похрюкай с ним, чтоб не скучать. Может, какую информацию надыбаешь. Вряд ли, конечно. Зато гарантирую массу удовольствия. А я пока по конторе пошляюсь, сплетнями разживусь. Оченно я это дело уважаю.

Едва он вышел, Мороз пересел на Панинское место, кончиками пальцев передвинул мраморный чернильный прибор, покрытый золотистыми пятнами. Рядом терпеливо вздохнули. У края стола стоял усохший старик со сдвинутыми на лоб очками и всепонимающе наблюдал за Морозовскими гримасами.

– Примеряетесь? Похоже, новую мебель завозить будем? И приказ уж подписан? – продребезжал он.

– Я, собственно, из милиции, – Виталий смешался и оттого обозлился.

– А, бывает. А то я было подумал, может, новый директор?

"Ни черта ты не подумал, гнида старая".

– Вы, собственно, присаживайтесь.

– Да уж сяду, – Краснов примостился на крайнем стуле, – то ли сел, то ли ноги подогнул. – Только имейте в виду, что мне еще отчет делать. Так что рассиживаться некогда.

Тут же оскорбленно вскочил:

– И что у вас за работа такая? Выпытывать, вынюхивать. Неприятные вы все– таки люди. Людишки! Вот так точнее – людишки!

Главный бухгалтер удовлетворенно забарабанил пальцами по столу.

– Вы что, знаете меня? Видели хоть прежде? – поразился Мороз.

– Не знаю и знать не хочу. Подумаешь, не знаю я его. Фигура какая! Шишка – два вершка. Я дружка вашего зато Николай Петровича распрекрасно знаю. Тот еще прохвост.

– Почему прохвост? – сметаемый напором Мороз слегка растерялся. – Прохвост-то отчего?

– Ну, может, и не прохвост, – неожиданно легко пошел на попятный Краснов. – Это я, скорей всего, погорячился. А все равно: с Паниной приятельствует. Раз так, значит, прохвост и есть. Все вы одинаковы – только вынюхиваете. А толку чуть.

– Вам-то чего нас бояться? Вы, говорят, сами правдоборец. А мы все-таки контролирующие органы.

– Знаю, как вы контролируете. Вон Лисицкий пришел по зиме к Богуну на контроль, а тот ему бац пыжиковую шапку – и весь контроль.

Мороз смутно припомнил закутанную в целофан шапку на шкафу, прямо над головой Лисицкого: да, тяжелы следы блата.

– Жалобы-то сами писали. Никто не заставлял.

– А не вам писал. Кто вам, таким прохвостам, писать будет? – довольный собой, Краснов хихикнул. – В народный контроль писал. Народу, значит. Им всё и отдам.

– А проверять все-таки мы будем. Жалобу вашу народный контроль к нам переправил, – неожиданно для самого себя соврал Виталий: очень захотелось вывести из себя вздорного старика – чтоб самому не наорать со злости. Впрочем, не слишком-то и соврал: рупь за сто – сидит уже какой-нибудь клерк в КНК и мозгует, куда б "отфутболить" склочную бумаженцию.

Полученного результата он не ждал и не хотел. Рот старика перекосился, морщинистое, словно мятый пергамент, лицо пошло пятнами, голова мелко задрожала, в груди что-то угрожающе забулькало.

– Не будет, – просвистело в воздухе. И вслед за тем тонко и коротко, будто порванная струна, взвизгнуло. – Не бывать!

И уже истошно закричал, заливая жутким звоном прохладное помещение КБО, главный бухгалтер Краснов:

– Все одно правду найду! Кого хошь подсылайте, найду! До ЦК! До Совмина! Не для того! – голос резко сорвался, и дальше захрипел, страстно и безумно. – Не для того в войну, по колено в крови... Чтоб теперь бендеровцы недобитые страну по крупицам. Державу российскую!

Пораженный Мороз видел, как неестественно быстро трясется на дряблой шее старческая голова – "не обломилась бы ненароком". Он ждал, что в кабинет вот-вот ворвутся люди и кинутся помогать несчастному. Но никто не вбежал и даже в коридоре шум не усилился. Это немного его успокоило: видно, подобные сцены были здесь не в диковинку. Скорбно согнулся внезапно оборвавший крик Краснов. Стало так тихо, что Виталий явственно расслышал голос Лисицкого и отдаленный смех. "Анекдотцы девочкам травит", – неприязненно сообразил он.

В дверь все-таки заглянули – Шимко. Она осуждающе посмотрела на согбенную спину главбуха:

– Степан Павлович, что ж вы опять? Некрасиво. Что о нас товарищ подумает? Поприличней бы себя вести надо.

– Уйди, воровка, – не оборачиваясь, выдохнул Краснов.

Отвечать, впрочем, было уже некому: ободряюще улыбнувшись Виталию и напоминающе кивнув на стену, Шимко вышла.

– Да, отец, умеешь ты шороху нагнать, – хмыкнул Мороз. – Был бы помоложе, залепил бы я тебе с левой успокоительного.

– А знаете, что? – Краснов быстро перегнулся через стол, окатив Виталия ароматом гниющих зубов. – Пожалуй, я вам все и расскажу.

– С чего бы вдруг? – опешивший Мороз на всякий случай слегка отодвинул кресло. – Пожалуй, что и не надо.

– А я вам верю, – прошептал Краснов заискивающе. – У меня вообще на хороших людей чутье. Непорченый вы.