Текст книги "Милицейская сага"
Автор книги: Семен Данилюк
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
– Положим, детишкам за двадцать пять. А Лавейкина воровка.
– Эк удивил. Деформировался ты, Тальвинский: хватай да сажай. Не пацан, чай. Без пяти минут руководитель райотдела милиции. Пора мыслить по-государственному. Знаешь хоть, что по стране и так сажать некуда? Да и кто теперь разберёт? Сегодня матёрый расхититель, а завтра, глядишь, предприниматель, творец новой экономики, – он тряхнул головой, отгоняя одолевающие мрачные мысли, и принялся сгребать разбежавшиеся детали от авторучки. – А такое слово как гуманность, и вовсе, поди, забыл чего оно означает?
– Полагаю, что и раньше: милосердие к раскаявшимся. Только Лавейкина-то здесь причем? За нее-то как раз всегда есть кому постоять. Все вокруг знают, что она прожжённая воровка, и все уверены, что ей опять с рук сойдёт. Ведь трижды! уголовные дела в отношении неё прекращали. А я хочу, чтоб люди увидели: не все можно "отмазать". Месяц до суда, но – чтоб на нарах! А то, что суд ей потом какое-нибудь условное наказание придумает, так это понятно – те же телефоны.
Под испытующим взглядом прокурора он сбился.
– Ты чего меня тут, как девку, уговариваешь? О людях какую-то демагогию развел. Выкладывай начистоту, чего в эту деревенскую бабу клещом вцепился? Андрей решился:
– Хочу ее в камере, "по низу" подработать (сноска – « разработка подозреваемого с помощью агента – камерника»). В восемьдесят четвертом, когда Котовцева убили, мы как раз горпромторг «крутили». И Лавейкина была доверенным лицом у Слободяна, нынешнего директора. И сейчас концы излишков наверняка туда идут. Цепочка-то, похоже, все та же. Зацепим – может, и на убийство Котовцева выйдем.
– Опять за свое?! – Берестаев уронил на себя пепел, даже не заметив этого.
Не хуже Тальвинского помнил он ту историю. Когда в очередном, глубоком рейде по тылам противника котовцы выскочили на святая святых – оптовую базу горпромторга, паника проникла даже в ряды партийного аппарата. Шептались, что концы ведут аж к секратерю обкома Кравцу. Со дня на день ждали арестов.
Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не внезапная, глупейшая, надо сказать, смерть самого Котовцева – в случайной ночной драке, в которую встрял он, будучи на крепком подпитии. На розыски убийцы поднялся весь городской оперативный аппарат – Котовцев был популярен. Но преступника так и не обнаружили. Да к тому же важнейших, "убойных" доказательств, подтверждавших хищения на оптовой базе, в сейфе убитого не обнаружили. Как не было. А потому вскорости обезглавленная "летучая" бригада была разгромлена прямой наводкой тяжёлой артиллерии – по инициативе обкома партии горотдел БХСС за грубые нарушения социалистической законности и за нецелесообразностью был расформирован. Одиннадцать "возрастников" оформлены на пенсию. Ещё сорок профессионалов раскидали по другим службам.
– Эк как тебя заносит! И что за норов? Ты вообще на этой почве, случаем, не подвинулся? – прокурор пристально вгляделся в насупившегося следователя. – Алексей Владимирович, земля ему пухом, пять лет как в могиле! По тому делу все было по десятку раз копано-перекопано. И отдела давно нет, и людей, почитай, не осталось. А ты все взбрыкиваешь. Иль занять себя нечем? В районе два свежих нераскрытых убийства, серийные кражи опять захлестнули. Каждый штык на счету. А ты тут счеты сводить затеял. Словом, так, Тальвинский, серьезных аргументов в пользу ареста я не услышал. Потому – до суда будет твоя Лавейкина гулять на свободе. А там уж... Законность у нас одна для всех. Суд её и отмерит.
Берестаев примирительно хохотнул, давая понять, что аудиенция окончена.
– Законность одна, связи разные, – буркнул несговорчивый посетитель. – Потому на всех и не хватает.
– Интэррэсно у тебя получается: все вроде как конъюнктурщики, один ты за державу радеешь.
– Дайте санкцию, нас двое будет.
Берестаев поджал губы, рывком придвинул разбросанные по столу листы и в верхнем углу первого экземпляра наискось, взрезая пером бумагу, начертал: " В санкции на арест отказываю за нецелесообразностью. Избрать в качестве меры пресечения подписку о невыезде". И далее – озлобленная тугая пружина прокурорской подписи.
Швырнул через стол:
– Выполнять!
– Стало быть, на девятьсот рублей направляем в суд, а двадцать тысяч свалившихся с неба излишков "хороним"?
– Выделяем в ОБХСС для дополнительной проверки. Подсунули халтуру, пусть сами и расхлёбывают. Котовцы хреновы! Ещё вопросы?
– Вопросов больше не имею. Решение, достойное всяческого восхищения, – Тальвинский поднялся. – Разрешите идти?
– Слушай, ты! Тебя за что из следственного управления турнули?
– За волокиту при расследовании многоэпизодного хищения, – привычно отрапортовал Андрей.
– Врёшь, не за это. За склочность твою. Нет, не выйдет из тебя руководителя. Посторонний ты нашему правоохранительному делу человек.
– Честь имею, – Тальвинский открыл дверь.
– Одного не пойму, действительно шизанутый или цену набиваешь?
Дверь аккуратно закрылась. Оставшись один, Берестаев сгрёб развинченные детали "штучной" авторучки и швырнул всё это богатство в корзину для мусора.
На лестнице среди кладбищенских венков и пахнущих стружкой гробов – свежее поступление в магазин ритуальных услуг, – курили три женщины с маленькими звёздочками в петлицах. Открывая дверь, Тальвинский по обрывку фразы и по сделавшимся смущёнными лицам уловил, что обсуждается злободневная проблема на предмет «сорваться» по магазинам.
– Ну что, Андрюш, накрутил Юру? – догадалась заместитель районного прокурора.
– Без жертв победы не бывает, – заторможенно отшутился Тальвинский.
– Как? Опять?! – в отчаянии она закрутила головой. – Да что ж это делается, бабоньки? Вы там с ним чего-то делите, а жертвами-то мы оказываемся.
Будто в подтверждение этих слов в приёмной раздался рык, и вслед за тем на лестницу выскочила расстроенная секретарша.
– Зовёт. Говорит, совещаться со своими дурами буду, – она осуждающе посмотрела на Андрея. – Ой, девочки, злющий!
– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, – хмыкнула зампрокурора. – Спасибо вам, товарищ Тальвинский, что не забываете. Вы уж почаще, а то без вас как-то пресно.
Расстроенный Андрей сожалеюще расшаркался. Надо было торопиться в отдел. На три часа назначено заседание аттестационной комиссии УВД.
2.
– Товарищ...! – вошедший в кабинет Мороз растерянно обвел взглядом трех увлеченных разговором мужчин в штатском и, повернувшись к более старшему, решительно закончил: – Выпускник Омской высшей школы лейтенант милиции Мороз прибыл для дальнейшего прохождения службы.
– Почему собственно ко мне? – начальник следственного отделения Красногвардейского райотдела милиции Чекин недоумевающе разглядывал рослого молодого парня в вытертом джемпере без ворота, окольцевавшем обнаженную сильную шею.
– Вообще-то я направлен в угрозыск. Но там вакансия только через неделю откроется. Так что получил приказ руководства – быть пока в вашем распоряжении. Сказано, что у вас тут запарка с уголовными делами.
– Точно – запарка, – хмуро подтвердил Чекин. – Наше обычное состояние.
Он перехватил недоуменный взгляд новичка, обращенный к двум другим присутствующим, почему-то ухахатывающимся со смеху.
Следователь Ханя, тот просто сложился перочинным ножом. А расположившийся напротив Чугунов не мог даже смеяться. Сняв круглые очки, он навалился на стол, и лишь сутулая спина его мелко подрагивала.
– Это у них от переработки, – хмуро пояснил Чекин. – Ты подожди пока в углу.
С демонстративной неприязнью он оглядел подчиненных:
– Давайте еще раз, как он позвонил и что сказал.
– Ну как как? – со скрытым кокетством человека, оказавшегося в центре внимания, повторил Чугунов. – П-полчаса назад. Спросили Т-т... Андрюху в общем. Говорю, что нет на месте. Может, чего п-передать? А п-пусть, говорит, п-подмоется. Это, говорит, муж п-полюбовницы егонной Валентины Катковой. Он, говорит, жену мою третий год д-дрючит. Теперь я п-приеду к вашему начальству, чтоб его самого п... Я, было ему, чего, мол, горячиться, д-давай встретимся, п-п... А он, п-подлец, я, говорит, встречусь с начальством, и – сразу трубку п-п..
– Понятно. И чего гогочете?
– Так прикольно, – удивился Ханя.
– Балбесы вы все-таки. У друга беда. Назначение может сорваться, а вам всё смехуечки.
Месяц назад измученный болезнями начальник райотдела подал рапорт на увольнение. И на свое место рекомендовал майора милиции Тальвинского. – В самом деле, п-плохие шутки, – поспешно согласился Чугунов. – Где гарантия, что сами мы не рогоносцы?
– Насчёт всех не знаю, а вот некоторым рога к строевому смотру подравнять бы не мешало, – в голосе Хани, как всегда, когда обращался он к невзрачному Чугунову, пробурилась презрительность.
И тот, только что ухахатывавшийся, надел очки и на глазах скис: относительно супруги своей иллюзий он, увы, не питал и догадывался, что значительной частью ветвистых украшений обязан был неустанным трудам любвеобильного Хани.
Высокий, гибкий, будто хлыст, Вадим Ханя был по-мужски породист. Это было его главной человеческой характеристикой. И это ощущали в нём все: друзья, сослуживцы, случайные знакомые, встречные прохожие. Даже потерпевшие женского пола ещё прежде, чем осознавали, что перед ними следователь, принимались интуитивно прихорашиваться. Отзывчивый Вадик не обманывал ни надежд, ни опасений, и неустанно, с щедростью подлинного таланта осеменял родной город.
– Валюхе не дозвонились?
– П-пробовал. На вскрытии она – неоп-познанный труп, – доложил Чугунов. – Г-главное, и вызвать-то п-просил всего на минутку. Так нет – судмедэксперт Каткова подойти, видите ли, не может. Срочно там. А куда п-покойнику торопиться? Ему уж и Ханя не страшен.
– Может, и Андрюхиной жене стукнули, – сообразил Ханя.
– Что жене? Пустое. Давно догадывается. Лишь бы к руководству не пробился, – быстро прикинул Чекин. – Иначе места Андрею не видать.
– А то и из ментовки турнут, – согласился Ханя. – Наши старые импотенты на это быстры. На что другое реакции нет, а насчёт аморалки, откуда что берётся.
Пожилой полковник в самом деле слыл примерным семьянином, и причину такой очевидной неполноценности Вадим совершенно искренне связывал с проблемой эрекции.
– Во сколько у Тальвинского аттестация? – уточнил Чекин.
– Как будто в три.
– Тогда слушай диспозицию. Ханя, Чугунов, будете дежурить у входа в отдел. Задача ясна?
– Перехватить рогоносца.
– Умереть, но не п-п...
– Правильно понимаете задачу. Деньги есть? – Чекин снисходительно оглядел виновато затихших следователей, отомкнул маленький сейфик. – Вот вам из кассы взаимопомощи десятка. Святые деньги.
– Так ведь и дело святое. Друга из беды идём выручать, – успокоил его совесть Ханя.
Чекин хмыкнул, ткнул через окно на крыльцо райотдела:
– Граница!
И от привычной его скользящей иронии спокойнее стало остальным.
– Тальвинский – это Андрей Иванович? – Мороз едва дождался, когда следователи выйдут из кабинета.
– Да. Знаком?
– Так точно.
– Тогда к нему и приставлю. Как раз помощь нужна. А кроме того, – Чекин выхватил из сваленных на столе папок одну из самых увесистых, протянул новобранцу. – Такая фамилия – Меденников – что-нибудь говорит?
– Как будто нет.
– Нет?! – Чекин удивился. – Ты что, не местный?
– Только вчера вернулся.
– Тогда понятно. Ничего – скоро от зубов будет отскакивать. Начинающий миллионер. Пройди пока в ленкомнату, изучи материалы. Закончишь – заходи. Вопросы есть?
– Никак нет.
– Тогда у меня, – Чекин многозначительно окинул взглядом морозовский джемперок, натянутый на голое тело. – Костюмчик бы тебе не помещал. Или хотя бы рубаха цивильная.
– А чего? Нормальный джемперок, – огорчился Виталий. – И муха еще не сидела.
Ни костюма, ни рубахи у него пока еще не было.
3.
Следователь Красногвардейского РОВД Андрей Иванович Тальвинский не был красив в строгом значении этого слова: и уши слегка оттопырены, и голова, если приглядеться, маловата, не по росту. Да и полные губы слегка влажноваты, отчего частая папиросина в углу рта выглядит приклеенной. Но в любой компании при появлении Тальвинского центр всеобщего притяжения неизбежно перемещался.
"Медом ты, что ли, намазан?" – беззлобно ворчал Ханя, любовно глядя на друга.
Медом не медом, но было в самом деле в Андрее это Богом отпущенное обаяние, перед которым отступал даже неотразимый Ханя.
Вот и сейчас, когда широким, размашистым своим шагом подходил он к райотделу, встречные то и дело завороженно оборачивались, пытаясь угадать причину глубокой задумчивости этого резко выделяющегося среди толпы человека.
Между тем размышлял Андрей о вещи одновременно прозаической и философской: о предстоящей сегодня в пятнадцать часов аттестации на должность начальника Красногвардейского РОВД и – об извивах фортуны.
По странной прихоти судьбы именно сегодня исполнилось ровно десять лет, как начинающему следователю были вручены лейтенантские погоны. Тогда ему здорово повезло – выпускника юрфака взяли сразу в следственный аппарат области. И – не прогадали. Новичок оказался талантлив. Его умение вгрызаться в уголовное дело поражало. Он настолько вживался в него, что, случалось, "просчитывал" даже те эпизоды, о которых забывал сам преступник. Он "вычислял" их как астроном новую, невидимую с земли звезду. Да и сам он быстро стал "звездой" и балуемой начальством областной достопримечательностью.
Он упивался своей работой и абсолютно не интересовался тем, чем жили другие, – продвижением по службе. От первого же, очень заманчивого предложения перейти с повышением на другую работу, не связанную с расследованием, Тальвинский отказался с таким небрежным равнодушием, что остолбеневшие кадровики от него отступились, лишь потряхивая при встречах многомудрыми своими головами.
По распространившемуся мнению, был он дерзок, резок в суждениях. К тому же без царя в голове: позволял себе игнорировать не только просьбы начальника следственного управления, но и прямые указания генерала. Другого за одно это вышибли бы, что называется, без выходного пособия. Тальвинскому до поры сходило с рук. Но вечно так продолжаться не могло. Многие со злорадством предвкушали момент, когда, наконец, неуправляемый "следопут" перейдет невидимую границу дозволенного.
И – дождались.
Ни с кем так не работалось следователю по особо важным делам Тальвинскому как с начальником горОБХСС Котовцевым и его "летучей" братией. Удивительное чувство единения установилось тогда меж ними. Андрей мог проснуться среди ночи от внезапно пришедшей во сне догадки. Тут же звонил Котовцеву. И тот, едва дождавшись утра, поднимал свои части на проверку новой версии.
Они, вроде взрослые люди, между прочим, члены КПСС со всеми вытекающими последствиями, жили в каком-то странном, заведомо несбыточном нетерпении очистить властные структуры от удушающей их коррупции.
Все обрушилось со смертью Котовцева. Всех разметали. И только Тальвинский, в производстве которого находилось то самое злополучное уголовное дело по горпромторгу, упрямо пытался довести то, что начали они с Котовцевым: уличить в хищениях его руководителей – Слободяна и Панину. Начальник следственного управления Сутырин потребовал прекратить дело как неперспективное, – со смертью Котовцева исчезли улики, что тот собирался передать для приобщения к уголовному делу. Тальвинский по своему обыкновению заартачился. Не помогла даже ссылка на указание из обкома. В тот же день от разгневанного генерала в кадры поступила команда: капитана Тальвинского из органов внутренних дел уволить.
Спас недавнего любимца все тот же Cутырин. Договорившись с Чекиным, он тихонько спрятал Тальвинского в Красногвардейском райотделе – подальше от генеральских глаз.
Внезапное стремительное падение потрясло Андрея. Не столько потерей должности, сколько уязвившей утратой гордого чувства незаменимости.
Здесь, в районе, он оказался в ошеломляющем потоке каждодневно возникающих отовсюду уголовных дел – близнецов. Их требовалось, как на конвейере, быстренько "упаковать" кой-какими доказательствами, отсечь все сомнительные, недоказанные эпизоды и незамедлительно переправить в следующий цех – народный суд, где его так же быстро "обшлепают", наряду с другими. И это не было чьей-то злой волей, а лишь результатом естественного отбора, – у каждого следователя находилось в производстве по двадцать – тридцать дел одновременно. На смену едва сбитой волне накатывался вал новых преступлений, отчасти рожденных паскудных бытом, отчасти – "придуманных" системой.
А потому первенство здесь принадлежало не пытливым исследователям, вытачивающим штучные образцы, а сноровистым мастеровым, вроде Хани. И Андрей предвидел, что может теперь произойти с ним самим: либо надорвется, как призовой рысак, впряженный в водовозку, либо свыкнется и вольется в общий строй не знающих колебаний следователей – мутантов.
Единственным выходом виделось теперь то, о чем прежде и не помышлял, – продвижение по службе. Только оно могло вернуть ощущение независимости и собственной значимости. Но – вот уж два года освобождавшиеся должности, самой природой для него предназначенные, перехватывали другие, более вёрткие. Предложение уходящего на пенсию начальника райотдела занять его место оказалось для Андрей неожиданным. Но и долгожданным. На этот раз "облома" как будто быть не должно. А тогда! – Андрей предвкушающе расцвёл улыбкой, заставив, даже не заметив этого, улыбнуться груженную сумками домохозяйку, на лице которой на мгновение разгладились ранние морщины.
Единственное, что саднило душу Андрея, был – Чекин!
Аркадий Александрович Чекин, легенда следствия. Худощавый, лысая головка огурцом, и маленькие чёрные, неизменно насмешливые глаза на подвижном лице.
Справа от него всегда лежал куцый, помятый и вечно заляпанный закуской лист бумаги с перечнем находящихся в производстве уголовных дел. Дел таких в подразделении редко бывало меньше двух сотен. И, тем не менее, листик поражал своей лаконичностью – номер возбуждённого дела, фамилия следователя и по соседству – фамилия обвиняемого. В разграфке этой не было ни краткой фабулы, ни даты предъявления обвинения и ареста, – ничего, что хоть немного могло освежить память. Все эти данные Чекин накрепко держал в голове и никогда, к чести его, не ошибался. Больше того: раз в десять дней он пролистывал дела, и этого хватало, чтоб каждое прочно оседало в его памяти. Поэтому всякий раз, когда приходил к нему за советом следователь, Чекин, не дожидаясь пространных объяснений, задавал два-три коротких вопроса и, не отрываясь от своей громоздкой, будто раскорячившийся краб, пишущей машинки, надиктовывал план дальнейших действий. А если у кого-то из подчинённых подходили сроки сразу по нескольким делам, он забирал часть из них и заканчивал сам. Иногда доходило до хохмы: уголовное дело лежало в сейфе следователя, а вошедший Чекин клал перед ним обвинительное заключение страниц на десять.
– Держи. Только номера листов подставь.
Шли, само собой, не только подчинённые, так что поток посетителей в его кабинете не иссякал. Он никому не отказывал. Быстро вникал и коротко, в энергичной своей манере, выносил вердикт, редко ошибаясь.
А квалифицируя преступление, не ошибался никогда. Здесь он просто не имел себе равных, вызывая ревность областного аппарата. В самых трудных случаях из отдалённых районов области звонили не в контрольно-методический отдел. Искали Чекина и потом, в спорах с местной прокуратурой или судом, гордо ссылались на его мнение как на экспертное заключение. Даже самолюбивый Берестаев то и дело набирал номер чекинского телефона:
– Слушай, тут бэхээсники материал классный надыбали. Татары, понимаешь, по области работали. От зарплаты отказывались, а на эти деньги набирали в колхозе зерна и – на север, на перепродажу. Десятки тысяч! Ты представляешь, в каких масштабах орудуют, спекулянты! Но теперь прижмём к ногтю! Мало не покажется. На всю область грому будет.
– Из этого рая не выйдет ничего, – невозмутимо отвечал прижимающий трубку плечом Чекин, продолжавший, по своему обыкновению, стучать на машинке. – Деньги они в руках держали? Нет. Стало быть, и скупки нет.
– Да ты вникни, бюрократ! – гремел Берестаев. – Они ж, по существу, скупали. Какая разница – взяли деньги и назад отдали или просто расписались в ведомости? Это ж политическое дело.
– Деньги не держали – скупки нет. Нет скупки – нет состава преступления.
– Скотина! Спекулянтам пособничаешь! Так я тебе докажу! – Берестаев швырял трубку.
Через полгода, намучившись с материалом и искостерив подставивших его обэхээсников, Берестаев по-своему признавал правоту Чекина:
– Ну, ты и гнус.
Талантливость Чекина была столь несомненна, что всякий пообщавшийся с ним задавался одним и тем же вопросом: почему этот сорокалетний человек до сих пор прозябает в районном следствии?
Причины назывались разные – и бесконечные фингалы и царапины, которыми густо украшала сластолюбивого Аркадия Александровича ревнивая его супруга; и не скрываемая привычка к компанейским возлияниям, и равно панибратское обращение его со всеми окружающими, несовместимое с привычным обликом советского руководителя.
Но глубже всех определил причину, не делясь своим открытием с остальными, Андрей Тальвинский. Талант Чекина был сколь ярок, столь и несчастен. По натуре своей рождён он был именно руководителем следствия. Все другие милицейские службы знал, но не любил. А вход в "головку" областного следственного аппарата, где безраздельно царил полковник Сутырин, Чекину был "заказан". И Андрей Сутырина понимал – кому комфортно иметь в замах несомненно более талантливого человека?
Но вот чего не знал Андрей Тальвинский, так это того, что место своё старый начальник готовил как раз для Чекина. И всего неделю назад сделал последнюю попытку уломать его.
– Ну что ты со мной, Володька, в ромашку играешь – "люблю – не люблю"? А такое слово "надо" знаешь? Станешь номенклатурой. Побудешь годик в начальниках райотдела. А там, глядишь, и в областное следствие рокирнут вместо Сутырина. Иначе, помяни моё слово, сопьешься.
Он пригляделся к отмалчивающемуся Чекину и безысходно, не скрывая раздражения, отпустил:
– Так и катись по наклонной, самородок тупой!
Но то, что именно Чекин, не любивший хвалить в лицо, проталкивал вместо себя во всех инстанциях Тальвинского, Андрей знал доподлинно.
Незаметно для себя подошёл он к райотделу, где увидел несколько странное зрелище – метрах в двадцати от входа Ханя и Чугунов азартно теснили кого-то, скрытого за их фигурами.
"Уже гоношат", – проворчал Андрей, с удивлением обнаружив в себе новое ощущение: некое начальственное неудовольствие при виде разгильдяев – подчинённых.
Проскользнув мимо, Тальвинский поспешил к Чекину, решившись еще на один разговор.
4. Примостившийся возле вечно протекающего туалета кабинетик начальника районного следствия, как обычно, не пустовал. На этот раз напротив Чекина, скрытого за грудой разложенных на столе дел и материалов, на кончике стула нервно ерзал пожилой участковый с аппетитной фамилией Галушкин.
В прежней, доперестроечной жизни Павел Федосович Галушкин слыл за отдельского диссидента. Участковым Федосыч был очень хорошим. К тому же, в отличие от других стариков, грамотным: с грехом пополам, а закончил заочно юридический институт.
Но – не любило, признаться, Пал Федосыча начальство. Не было, пожалуй, директривы или указания, по поводу которых не прошёлся бы публично старый бурчун. Да и на партийных собраниях невоздержанный Галушкин "попил кровушку" не у одного состава президиума. Сформировав вокруг себя весёлую, проказливую оппозицию из небитой молодёжи, он проталкивал сомнительные, не согласованные в верхах резолюции. Долго ломало руководство голову, как бы обуздать въедливого старика.
Проблему с неожиданной элегантностью решил начальник отдела: полгода назад, на очередном отчётно-выборном собрании, к общему потрясению, предложил избрать Галушкина секретарём партбюро. И жизнь подтвердила, что истинная мудрость есть умение провидеть. Уже спустя месяц после избрания, отстаивая свежую установку райкома, Галушкин так ловко и кстати ввернул длиннющую цитату из последнего Пленума ЦК КПСС, что посрамил даже нового замполита Муслина.
Далее произошло вовсе непредвиденное: через короткое время Галушкин обернулся внезапной головной болью для всего отдела.
Неизвестно доподлинно, как именно инструктировали его в райкоме, но только в умудренном, битом жизнью мужике внезапно пробудили давно, казалось, потухший вулкан. Пятидесятитрехлетний ветеран воспылал лютой ненавистью к "субъектам хозяйственных преступлений". И для начала восстановил против себя родное село, поизымав все имевшиеся там самогонные аппараты. Так что обескураженным односельчанам пришлось платить за то же самое в соседних деревнях.
Не удовольствовавшись этим, Галушкин отправился в отдел БХСС и попросил дать ему на исполнение какое-нибудь заявление о посягательствах на социалистическую собственность на вверенном ему участке. И получил, чего желал, – заволокиченную, "палёную" анонимку о хищениях в кооперативе по изготовлению памятников, что организовал на территории района некто Меденников. Меденников этот, несмотря на телячий двадцатитрехлетний возраст, слыл городской знаменитостью. В 1986 году, сразу после армии, едва был принят закон "Об индивидуальной трудовой деятельности", он, как позже сформулировал Гулашкин, ступил на стязю стяжательства. Деятельность его оказалась сколь разнообразной, столь и удачливой. Казалось, он хватался за все, и все приносило ему успех. К 1989 году молодой парень владел сыроварней и несколькими пекарнями, двумя кооперативными кафе, пошивочным ателье и даже прикупил оборудование для изготовления силикатного кирпича. Последним хитом оказалось создание мастерской по изготовлению памятников – как раз на галушкинском участке. Меденников привлек к делу нескольких скульпторов, которые и наладили производство гранитных памятников с портретами. Так что скоро халтурщики из государственной ритуальной мастерской, специализирующиеся на мраморной крошке, лишились самых денежных заказов. Именно там, кстати, очевидно, и рождена была пресловутая анонимка. Суть анонимки сводилась к двум пунктам: во-первых, часть памятников оплачивается помимо кассы; во-вторых, для каменотесных работ используется без оформления труд бомжей.
Энергия, с которой взялся за изучение материалов Галушкин, окружающих сначала веселила, потом начала пугать. В поисках "левых" гранитных плит Галушкин облазил шестнадцать кладбищ по области, опросил с пристрастием не менее двухсот владельцев "подозрительных" памятников, из которых лишь трое неохотно подтвердили, что передали сумму большую, чем указанная в квитанции, и еще трое показали, что памятники им изготовили за пределами мастерской. Добившись этого успеха, Галушкин потребовал от Чекина немедленно арестовать злостного расхитителя. На вопрос, не захворал ли часом юный тимуровец, Галушкин, подёргав пористый свой, мигом налившийся обидой нос, строго произнёс:
– Нас в райкоме недавно ориентировали – все силы на борьбу с кровососами, присосавшимися к перестройке. Они дискредитируют инициативу партии и под прикрытием кооперации эксплуатируют наёмный труд. Наша партийная обязанность – Меденникова этого колупнуть – в назидание прочему антисоветскому элементу.
Боясь обидеть старика, Чекин сдержал улыбку.
И напрасно. Потому что на другой же день Галушкин направился к руководству с рапортом. На общую беду начальника в отделе не оказалось, а был лишь замполит Муслин, который как раз корпел над англо-русским словарем, готовясь к заграничной турпоездке.
– Как на духу! Как коммунист коммунисту! Веришь ли еще в победу марксизма-ленинизма?! Иль, может, тоже перерожденец? – с порога страстно произнес Галушкин, выкладывая приготовленные материалы.
– Ай лаф ю, – пролепетал сметенный напором Муслин и, зардевшись, подписал оба постановления: о возбуждении уголовного дела и о задержании подозреваемого на срок до трёх суток.
И вот теперь, спустя двое суток, Галушкин требовал от начальника следствия получить у прокурора санкцию на арест задержанного им Меденникова.
( сноска – « Согласно уголовно-процессуальному законодательству, орган дознания может возбудить уголовное дело о любом преступлении и расследовать его до десяти суток, после чего дело для дальнейшего производства должно быть передано следователю»).
– Ты на чём дело в суд собираешься отправлять? – не в первый раз вопросил Чекин, скосившись на вошедшего Тальвинского. – На каких доказательствах? На показаниях трёх человек? Да они у тебя ещё на следствии вслед за остальными откажутся. Ведь на самом деле для них для всех Меденников этот – благодетель.
– Да! Мелки людишки! – печально согласился Галушкин. – Всё норовят собственную шкурную выгоду выше общественной справедливости установить. Тут ещё просто непаханное поле для наших идеологических органов. А кровососа этого необходимо изолировать. Дабы другим неповадно было на чужом горе деньги лепить.
– А ритуальные мастерские на чем?
– Так то государство! Чего ж равнять-то? – Галушкин с особым вниманием присмотрелся к начальнику следствия.
Чекин безнадежно вздохнул:
Ну, допустим. Скажи, Меденников лично у кого-нибудь деньги брал? – Прям! Держи карман. Станет он мараться, мистер Твистер. У него для этого холуи есть.
– Тебя спрашивают, – включился в беседу Тальвинский. – Кто из них показал, что передавал Меденникову "левые" деньги?
– Покажут они, как же! Одна сволочь.
– Тогда за что сажать-то?! По какой статье?
– А вам не все равно, какую цифирьку подставить? Тут главное, общество очистить, – Галушкин углядел, как Чекин и Тальвинский тонко переглянулись, и моментально насупился. – А хотя б за частнопредпринимательскую деятельность. Ее-то из новых умников никто пока не отменил. Я специально проверил. Главное – чтоб на ржавый гвоздь его! Я вон всю жизнь честно прослужил. И чего нажил? А эта сопля едва за двадцать и -погляди ты каков выискался! Взрослые мужики на него пашут. Кофей ему с поклонцем подают! А он им эдак тычет. Коттедж, сволота, в три этажа отгрохал. Сарай на улице мореной доской обшил. А сортир! Сортир вонючий кафелем, поди ты, обложил, – взгляд старого милиционера сделался диким. – И не как-нибудь, а в цветочек. А на постаменте, стало быть, как на троне, компакт итальянский водрузил. О, как изгаляется, гад!
И в полном расстройстве принялся нещадно корчевать ногтями узенькую полоску волос, и без того быстро редеющую под натиском двух загорелых залысин.
– Да, щелей меж гнилых досок у него наверняка нет, – съехидничал Тальвинский.
