Текст книги "Милицейская сага"

– Сергей Васильевич! Николай Петрович! – умоляюще прошептал он. – Но я прошу...

– Будешь хорошим мальчиком, все будет тип-топ, – безразлично пообещал Лисицкий, обмахивавшийся двумя мелко исписанными листами бумаги. Он открыл сейф и под безысходным взглядом южанина небрежно забросил их в прожорливое металлическое нутро.

Мороз без труда сообразил, что это было, – подписка о согласии на негласное сотрудничество. Тариэл в свою очередь увидел, что человек, не допущенный к разговору, все понял. И такой всеобъемлющий, неконтролируемый страх утвердился в лице его и в съежившейся обреченно фигуре, что даже Рябоконь счел необходимым успокоить:

– Не дергайся, здесь чужих нет. Сказано – как заперто. Но и ты гляди, курва. Попробуешь натянуть – двурушничества не прощу.

Не постращать для острастки Рябоконь попросту не мог.

Униженно покивав, согбенный человек с гордым именем Тариэл, пятясь, вытеснился на свободу.

– Как там Тальвинскому звонить? – полюбопытствовал Лисицкий и, не дожидаясь ответа, набрал номер.

– Это тот самый знаменитый следопут Тальвинский? Здорово, земеля. Твой друг старина Лисицкий оченно тебя беспокоит. Попахали мы тут на тебя с Серегой, как два подержанных бобика... Да. Нашли и даже "развалили". Но – не знаю, обрадую ли? Нацменов этих "крышуют". Появился такой кооперативчик с развеселым названием – "Пан спортсмен". В основном из бывших боксеров. Вот по их поручению Тариэл и торговал. Они ему и товар передавали. А вот от кого они сами берут, это он не в курсе. Не тот уровень. Единственная слабенькая зацепка – по обрывкам разговоров он понял, что с этим как-то завязана старший товаровед Горпромторга Садовая. Слышал про такую?

– Еще бы! Вот уж подлинно – тесна земля, – прогремел ликующий голос Тальвинского.

– Особенно-то губы не раскатывай. Сам с ней не знаком, но, по мнению моего доверенного человечка, Слободян ее использует вслепую. Знает, что не болтлива. И еще, когда будешь ее допрашивать, поимей в виду: на Тариэла не ссылаться. Дорог мне теперь нежный, трогательный этот южный человек. Ну, ты понял... Мороз? Здесь... Даю. Словом, мы свое дело сделали. Если что еще понадобится, пишите письма в голубых конвертах! Не прими как намек.

Он протянул трубку Морозу.

– Слушаю, Андрей Иванович!

– Виталик! Завтра с утра двигай в Горпромторг и – живую ли мертвую – волоки ко мне эту Садовую.

– Понял! – возбужденный голос Тальвинского предвещал удачу.

– Хотя лучше живую. Мертвую из нее мы здесь сделаем. Только поимей в виду: баба с большим гонором. Меня на дух не переносит. Так что, если будет упираться, хватай через плечо и – волоки. Довольно хохотнув, Тальвинский отключился.

10.

Рабочий день закончился.

Распрощавшись с радушным Лисицким и кивнув буркнувшему что-то в ответ Рябоконю, Мороз направился в гости к сестренке, с которой после возвращения еще не виделся. Вернувшись, он узнал от смешавшейся матери, что, не ужившись с отчимом, сестра, натура, как и сам Виталик, независимая, ушла из дома и теперь жила в общежитии квартирного типа – от химического комбината, где после окончания политехнического института работала сменным инженером.

С трудом разыскав общежитие, запрятанное в глубине рабочих пятиэтажек, он жал и жал на дверной звонок. Впрочем, последние две минуты – больше из упрямства. Если бы сестра была дома, то, конечно бы, откликнулась. Мороз поколебался, стоит ли оставить записку, и даже в поисках карандаша начал присматриваться к соседним дверям. Но тут неожиданно щелкнул замок, и сквозь щель высунулось женское лицо, на котором недовольство сменилось сконфуженной радостью.

– Виташка! Роднуля! – сестренка бросилась на него прямо в накинутом наспех халате.

– Здравствуй, Аленка! Зайти-то можно?

– Да. Конечно, да! – спохватившись, она запахнулась – халат оказался наброшен на голое тело. Сестренка была младше на два года и всегда находилась под его внимательным покровительством. И теперь, поняв причину ее смущения, он нахмурился и – будто и не было этих лет, – грозно шагнул внутрь.

– Я уже большая, – беспомощно напомнила ему Алена.

– А вот и поглядим! – Мороз прошел на середину комнаты. Наливаясь яростью, оглядел заставленный стол, расстеленный обезлюдевший диванчик. – Ну что, Геракл сушеный? Так и будем прятаться? Сам объявишься или помочь?

– Что ж ты так буянишь-то, гражданин начальник? – послышалось со стороны ванной. И перед Виталием в майке и джинсах предстал не кто иной, как Валька Добряков.

Он мимолетом заглянул в зеркало и, как бы увидев всех со стороны, расхохотался:

– Ладно тебе бычиться! Мы с Ленкой неделю как расписались. Теперь-то здорово, что ли? Или – все-таки покружимся по старой памяти, а, милицейская "шестерка"?

– Больше не "шестерка". Здорово, Добрынюшка!

... Через час Аленка, всполошившись, убежала на смену. А они все сидели и сидели за столом. И пьяноватому Витальке было чудесно рядом с другом, а теперь и ближайшим родственником. Как все-таки все удачно сложилось.

– Как тебя в ментуру-то угораздило? – поинтересовался Добрыня. – Сажали-сажали. А вместо этого – в литеры произвели. – Считай, повезло.

– Да, взбрыки фортуны, – Добрыня недобро усмехнулся. – А меня через месяц после того, как тебя в армию проводили, арестовали. За грабеж. Кстати, Тальвинский твой разлюбезный. – Мне писали. Но я не поверил. Какой из тебя грабитель!

– И правильно сделал. Не было никакого грабежа. Обычная ресторанная драка, к тому же и случилась она за полгода до того. Да ты сам ее должен помнить.

– Я?!

– Конечно. Ты ж ее и "завязал" по обыкновению. Девка тебе, видите ли, в банкетном зале приглянулась. А и х там полная свадьба гуляла. Любой нормальный человек прикинул бы силы, прежде чем кидаться. Но вы ж, ваше благородие, в математике всегда не сильны были.

– Ну, наверное, приглянулась. Мало ли драчек этих было? – Мороз озадаченно потер подбородок. – Только – если вдвоем, так почему тебя одного? А я?!

– А чего ты? Из потерпевших тебя в лицо никто не знал. Так что по делу прошел как неустановленный подельник.

– Другими словами, ты меня покрыл и все на себя взял? Я так понял, Валюха?!

– Как хошь, так и понимай, – Добрыня помолчал, как бы вслушиваясь в молчание потрясенного услышанным Мороза. – М-да. Такие вот шутки играет буржуазия. Выходит, по разные стороны баррикад оказались. А не прикрыл бы я тебя тогда, глядишь, и с одной стороны были бы. Ты-то со своими закидонами куда ближе моего к тюрьме стоял. Присмотрелся жестко к насупившемуся Виталику:

– Ты уж не обессудь, родич. Вот она, судьба! Я ведь тогда в самой форме был. Режимил. В сборную Союза котировался. А вместо этого с песнями на зону. Решили, мать их, проблему!

– Но – почему грабеж?! – вскрикнул Виталий. – Чтоб Андрей "навесил" явную лажу!

– Андрей! Андрей! Нашел себе свет в окошке. Мент он – и все дела. Да и не он там приводным ремнем был. Просто – звезды для меня неудачно сошлись, – Добрыня осушил бокал водки. Прищурившись, вгляделся в впитывающего его слова дружка. И желание выплеснуться взяло вверх над обычной рассудительностью. – Ладно, скажу. Полкана милицейского как раз "завалили". Громкое было дельце. Не верили никак менты, что в случайной драке погиб. Вот и искали. Исполнителей, подельников, заказчиков. И еще документы кой-какие, – он подмигнул многозначительно. – Ну, и бросил им кто-то из стукачей, что я вроде как причастен.

– А ты... причастен?

– Ни боже мой! – заметив, как встрепенулся Мороз, Добрыня взял себя в руки. – Так, зацепил случайно чуток информации. Вот и поставили перед фактом: или – солью, или – накрутят и посадят. И – сдержали-таки слово. Один из потерпевших "котлы" в драке потерял. Ну, и три года – денек к деньку – за липовый грабеж отмотал.

– Так что ж не сдал информацию?! Ведь не шуточки – человека убили.

– Эва как в тебе мент взыгрывает! Вот и видно, что мы из разных амбразур теперь глядим. Во-первых, помнишь, должно, не люблю, когда давят. А во-вторых, может, это теперь и к лучшему. Большие люди добра не забывают. Ну, а забудут – есть чего напомнить!.. Какие еще вопросительные вопросы имеете, гражданин литер?

Он вскинул глаза на Мороза. Взгляд Добрыни был всё так же тверд. Но если прежде в нем угадывалась насмешливая снисходительность сильного человека, то теперь на Виталия глядел матерый, которого загоняли, да не загнали, а лишь внушили неистребимую ненависть к загонщикам.

И Мороз, как прежде на ринге, принял вызов. Молча, упершись локтями о стол, не отводили друг от друга взглядов. Но раньше это было соревнование в удали. Теперь же Мороз почувствовал, как с каждой секундой злой этой невысказанной дуэли все дальше и дальше разлетаются их души. Добрыня стал ему родственником, но перестал быть другом.

– Ладно. То в прошлом, – спохватился Мороз. – Чем сейчас жив?

– Осваиваюсь в новой жизни. Улаживаю всякие разборки. Кооперативы "крышую", какие попросят. А то больно много беспредельщиков развелось. Да и боксеры наши ко мне жмутся. Тоже стараюсь без работы не оставить. В нынешней жизни, чтоб подняться, друг друга поддерживать нужно. Так я про это думаю. Да вот хоть тех же Будяков помнишь? Под крыло взялчтоб без дела не болтались. А через них и Затверечье под приглядом. Собственный бизнес налаживаю. Чего глаза вытаращил? Иль, думаешь, ни на что другое, кроме как граблями махать, не годен? Ан – вникаю. С серьезными предприятиями на поставки "завязался". С властями контакты налаживаю. Да и с ментами теперь куда легче договариваться стало. Может, примкнешь? Тем паче – родич. Чем чужим платить...Э, ты чего сник? Перепил?

– Похоже на то. Зашумело чуток с непривычки. О! Пересидел: завтра с утра на службу. Я ведь теперь государев человек, – с вызовом, как перед тем Добрыня, произнес он.

– Ну, ну. Тогда до встречи, служивый!

Тяжелое чувство овладело Виталием Морозом: Валька Добряков, недавний друг и муж его любимой сестры, стал криминальным "авторитетом".

11.

Начало смеркаться. Дважды звонила Валентина. Во второй раз с плохо сдерживаемым недовольством. Андрей обещал ускорить. Но – к Чекину не шел.

Время от времени из своего логова выходил сам Чекин. Приглядываясь, проходил дозором по кабинетам. Иногда приглашал то одного, то другого к себе. Запирал дверь, наливал из початой бутылки четверть стакана, протягивал карамельку, дожидался, пока бурлящий поток не исчезнет в истомившейся глотке:

– Проявился? Тогда ступай. Часа на полтора тебя еще хватит.

Таков был Чекинский стиль работы, когда в последнюю декаду месяца сутками корпели следователи, не разгибаясь, над уголовными делами. Потом Чекин закупал литр водки и уезжал с отчетом к прокурору. А возвратившись, принимался игриво улыбаться. И это было сигналом: в первые дни следующего месяца в отделе можно было найти разве что дежурного следователя, да и тот время от времени таинственно исчезал. И появлялся вновь несколько растерзанным и не всегда адекватным.

Порочный, надо признать, был этот стиль. Выматывавший, развращавший, но и сделавший каждого из них добротным трудягой.

В девять тридцать Чекин объявил отбой.

– Кто не закончил, завтра крайний срок.

Обрадованный Ханя захлопотал над телефоном.

– Нонна Геннадьевна, Вадим Викторович на проволоке, – промурлыкал он. – Мою машину к подъезду.

Выслушал что-то горячее, хмыкнул:

– Ах ты, козлик. Ну, попасись еще чуть-чуть. Папа приедет, погоняет.

И повесил трубку.

– Шлюшка. Звездит, будто все выпили. Благородные сэры, карета будет подана.

По отходящему ко сну городу с жуткой, пугающей редких прохожих сиреной пролетел «Рафик» скорой помощи. На территории больничного городка он покружил по аллеям и остановился у заброшенного, стиснутого кустами одноэтажного здания, на котором фары высветили угрюмую табличку «Городской морг».

– Слава тебе Господи, добрались-таки. А мы уж хотели за другой партией мужиков посылать, – Нонна была пьяна. И, как всегда, пьяная бесстыдна. – Ба, и Аркашенька здесь. Что ж давно не захаживал? Я ведь всегда. Ну, ты понял?

– Понял, – невозмутимо подтвердил Чекин и прошел мимо нее в приемную, даже не обернувшись на возню, поднявшуся за его спиной: Ханя шел на Нонну приступом.

В кабинете экспертов за уставленным закусками столом сидела в обнимку с гитарой молодая раскрасневшаяся женщина. Обнаружив среди вошедших своего Андрея, Валентина Каткова поднялась навстречу. В стороне находилась каталка для перевозки трупов. Сейчас, накрытая свежей простыней, она служила сервировочным столиком.

– П-пусто, – Чугунов рысьим взором прошелся по столам. – Совсем ничего не осталось.

– Здесь! – Ханя сноровисто залез в шкаф с хирургическим инструментом и выудил оттуда не много-не мало – три бутылки спирта.

– Вот стервец! Ты б так кражи раскрывал, – Нонна от души хлопнула Ханю по заду. – Ладно, следопуты! Давайте за стол и – надо эту бодягу кончать к чертовой матери!

– Кончать, чтобы начать к-кончать! – скаламбурил Чугунов и, единственный, смутился.

Через час стол начал «разваливаться».

Ханя потащил в санузел затеявшую блевать Нонну. Быстро опьяневший и почему-то загрустивший Чекин невнимательно улыбался вяловатым Чугуновским анекдотам.

– Выйдем на улицу, – Андрей коснулся губами локона положившей ему на плечо голову Валюхи.

– У? – она рассеянно улыбнулась. – Господи! Как хорошо. Так бы сидела и – ничего и не надо.

И тут же, будто что-то расслышав в нем, встрепенулась:

– Не думай. Все будет хорошо. Вот увидишь – тебя назначат.

Андрей заметил глумливую ухмылку Чугунова, решительно ссадил Валентину с колен. – Покурить хочу.

На крыльце он перегнулся через перила, потряхивая шумящей от выпитого головой. Услышал легкие шаги. Повернувшись, поймал разгоряченную выпитым Валюху.

– Простил? – заглядывая в глаза, с показным смирением прошептала она.

– За что?!

– За него.

– Полно. Это я перед тобой кругом виноват, – Андрей осторожно провел пальцем по тронутому оспинками лицу, обводя следы побоев.

– Господи! – Валентина жадно вдохнула острый запах увядающей зелени. – Как же на самом деле немного надо, чтоб быть счастливой! Знаешь, что я подметила? Люди не умеют быть счастливыми. Они никогда не счастливы в настоящем времени. Всегда – в прошлом. Вот он живет, суетится, бьется с кем-то или за что-то. Жалеет нескладную свою судьбу. А потом, когда пройдут годы, вспомнит и скажет: "Счастливое было время". Не знаю, может, в этом заложен стимул для совершенства. Но оттого люди обедняют и укорачивают свою жизнь. Не смейся! Это я тебе как медик говорю. А надо как у нас с тобой. Вот я каждое утро просыпаюсь. Какие-то болячки, проблемы впереди, муж в нижнем белье дефилирует. И вдруг говорю себе: " У меня есть мой Андрюшка". И – совсем другой день! Цвета другие. Понимаешь, как много ты для меня? А ты все ревнуешь, боишься чего-то.

Тут на крыльцо рывком выбросился Ханя. Увидев Андрея, метнулся к нему и, ни секунды не медля, сообщил:

– А я щас Нонку прямо на "очке" дернул! Класс!

– Постыдился бы, Ханя, – равнодушно произнесла Валентина.

Вадик только теперь разглядел ее в полутьме, но на упрек обиделся:

– А чего мне стыдиться? Вот если б не смог, другое дело. А так я в норме. Это еще что? У меня тут такой прибабах заготовлен!

Но Андрей, которому сейчас было совсем не до Ханиных комплексов, молча оттолкнул его от себя.

– Понял. Ребята, понял. А где, кстати, Чекин? – Ханя приложил руку к губам и нетвердо пошел назад по коридору морга, выкрикивая:

– Чекин! Лысый Чекин! Аулечки!

– Не за себя боюсь, – Андрей притянул Валентину и приподнял пальцами подбородок. – Послушай, что скажу, Валюха. И попытайся понять.

– Какое жуткое начало.

Он почувствовал судорожное ее движение и заговорил быстро, стараясь выглядеть страстным и, по мере того как говорил, страстью наполняясь:

– Мы с тобой сегодня как дети, заигравшиеся допоздна в песочнице. И расставаться не хочется. Но когда-то, да надо. А нас с тобой не мамы ждут. Мы сами... И это – иная категория ответственности. Я ведь знаю, как дорожишь ты своим домом. Сыновьями своими. А я – столько зла тебе причинил. И – не могу, не имею права ломать твою жизнь

Он прервался, теряясь от непонятной ее усмешки.

– Опомнился! Глупый ты все-таки, Андрюшка. Ты уж два года как сломал и – не заметил. Как раз хотела сказать – я ухожу от мужа.

– Уходишь?! – Андрей растерялся. – А дети? Сама рассказывала – отец-то он прекрасный.

– Я не стану мешать им видеться. Потом, когда он смирится, может, будет приходить к нам.

– К нам?! Ты сказала, к нам?

– Да. Как мы мечтали.

– И – твой муж, он что? Знает?

– Скажу сегодня.

Даже в полутьме ощущалась счастливая улыбка решившейся женщины.

Валенктина в свою очередь ощутила наконец в нем неясное беспокойство и встревожилась:

– Что-то не так, Андрюшенька? Ведь ты сам столько уговаривал.

– Уговаривал, – тяжело – и чтоб видела, что тяжело, – подтвердил он. – Я б и сейчас. Не уговаривал. Умолял бы! На руки взял бы и...

Он задохнулся от чувств.

– Но тогда...Я чего-то не понимаю. Это из-за твоего назначения?

– Ну вот, и ты туда же! – раздраженный, он отстранился, несмотря на поспешный покаянный жест.

– Но – что тогда?

– Знаешь, я вчера вечером пришел домой. Котька не спит. Раскрылся. Мокрый, растрепанный. Я его к себе прижал и... так он обхватил. За сердце! Поймешь ли?

– Понятно, – из ниоткуда подтвердил Валин голос.

– Ну, как он без меня? Знаешь же сама, что из него супружница моя вырастит.

– Стало быть, все по-прежнему! – Валентина сдержала тяжкий вздох. Всполошилась. – По-прежнему, да? Что молчишь, Андрюша?

– Валечка!

– Не смей! – пальцами она сдавила его губы. – Не говори ничего. Не спеши. Я сама. Мы просто переждем. Пусть сперва тебя назначат.

– Да что ты в самом деле о ерунде этой?!

– И пусть. Это нужно, Андрюша. Просто сам пока не понимаешь, но тебе без этого нельзя. Без этого – застой. И – не спорь! А я подожду.

Она вслушалась в его отчужденное молчание.

– Ну, хочешь, мы долго-долго встречаться не будем? Аж, – задохнулась, – целый месяц! А потом, если ты скажешь, что – совсем, тогда и – совсем. Хорошо, да?! Так да?

– Да, – выдохнул Андрей, понимая, что порвать с ней здесь же, раз и навсегда, не хватит в нем ни жестокости, ни решимости.

–Подождем, – пробормотала она.

В милом, с оспинками лице ее, всего за пять минут до того переполненном счастьем, проявилась такая безысходность, что Андрея заколотило. Да стоит ли любая карьера таких жертв? Ведь никто и никогда не будет любить его так. И ничего потом не вернешь! Все решается в мгновение: обхватить ее, вжать в себя и – больше не отпускать.

Он заколебался.

Истошный, откуда-то из самых глубин морга вопль разорвал минорную тишину.

– Ты уверена, что сегодня всех покойников вскрыли? – Андрей первым устремился внутрь.

Возле дивана стоял всклокоченный Чугунов и с раскрывшимся непроизвольно ртом смотрел на дверь "мертвецкой", откуда только что выскочила растерзанная, непрерывно кричащая Нонна. Следом появился обескураженный Ханя.

– Что, Нонночка, что?! – Валентина подскочила со стаканом воды и чуть не силой втиснула его в зубы подруги.

Та сделала судорожный глоток, взгляд ее приобрел что-то похожее на осмысленность.

– Паскуда! – выдохнула она. – Да он же, извращенец, меня прямо на трупе пытался! – Нонуль, но ты сама хотела чего-нибудь остренького, – расстроенное Ханино лицо было полно тайного восторга.

– Да любви я хотела! Любви! – снова закричала она.

И тогда в наступившей тишине раздался смешок. Вслед – еще. И еще. Безнадежно, казалось, уснувший Чекин сидел на диване и, не в силах остановиться, заливался прерывистым, как икота, пугающим тонким смехом. По пьяному его лицу непрерывно текли слезы.

– Я ведь с тобой всегда хотела, Аркашенька! – откликнулась Нонна. – Не с коблом этим! С тобой!

– Да, это клиника, – определилась Каткова. – Такого сабантуя в моей жизни еще не было.

Скосилась печально на бледного Тальвинского:

– И, похоже, уже не будет.

Андрей шел по ночному городу, с остервенением втаптывая ботинками антрацитовые лужицы на асфальте. Давно не чувствовал он себя столь погано, потому что давно не было в его жизни любви, подобной той, что одарила его Валюха. Порой, вспоминая произошедший разрыв, он скрежетал зубами и принимался озираться, будто в поисках проезжающего такси. Но даже в эти секунды понимал, что не поедет он, как мечталось, к Валюхе, не вытащит ее от растерянного мужа и не увезет в темноту. Потому что сколь угодно можно гнуть ветку, испытывая на прочность. Но, сломав, не восстановишь. Можно, конечно, попытаться перевязать, вылечить. Но – никогда больше это не будет ТА ветка. И никогда не будет к нему прежней Валюха. Помани – и она вернется. Но – уже другая, надломленная. А другая Валюха – это другая история. И – ничего тут не вернешь. Ни-че-го!

Возле собственного подъезда он долго стоял, уткнувшись лбом о проржавелую подъездную дверь.

ДЕНЬ ВТОРОЙ. Четверг

1.

– Подожди у ворот, – потягиваясь спросонья, Виталий Мороз вылез из отдельского УАЗика прямо перед прикрепленной на заборе вывеской " Оптово-производственная база горпромторга".

Внутри узенькой проходной, перед турникетом, возле единственного, подвешенного на стену телефона, толпились люди. В стороне позевывал пожилой охранник.

– Вертушку-то запусти, – Виталий показал мельком удостоверение. Процесс для него был нов и наполнял, честно сказать, ощущением собственной значимости.

– Сначала надо пропуск выписать, – охранник ткнул в сторону телефона.

– А это тебе что? Хвост собачий? Или у тебя, батя, режимный объект?

– Какой надо, такой и объект. Молод еще шутки шутить. Без пропуска начальства не пущу.

– Ну, и – молодец. Бди дальше, – одобрил его неприступность Виталий и, перемахнув через турникет, ступил на самую блатную в городе территорию.

Сзади послышались запоздалые всполошные крики.

Длиннющее здание со всех сторон было облеплено загружающимися фурами. Не без труда найдя вход на административный этаж, Мороз взбежал по гулкой металлической лестнице и уткнулся в надпись "Приемная".

В "предбаннике", возле стола скучающей секретарши, терпеливо подремывали несколько посетителей.

– Мне сказали, что где-то здесь Садовая.

– Да, она у директора... Эй, эй, парень, ты куда?! Там совещание.

– Как же это без меня-то начали?

В кабинете оказалось трое: две женщины и розовощекий мужчина с хрупкой, юношеской фигурой, склонившиеся возле длинного кожаного дивана, на котором, как заметил из-за их спин Мороз, были разбросаны в изобилии целофановые пакеты с дефицитными шмотками. На столе лежало несколько заломленных десятирублевок, явно только что вынутых из портмоне. Портмоне могло быть только в пиджаке у мужчины.

– Я не пускала. Он сам, – испуганно произнесли за спиной Мороза.

– Точно, сам, – подтвердил Мороз. Судя по насупившемуся виду крашеной дородной дамы несанкционированное вторжение могло закончиться для секретарши плачевно. – Я ищу Марину Всеволодовну Садовую.

Это я, – к нему повернулась молодая рыжеволосая женщина. Что-то смутно знакомое было в ее глазах и припухлых капризных губах. Что-то тревожащее.

По губам этим Мороз ее и узнал. Перед ним стояла Маринка Найденова, соседка по двору, в которую когда-то был безнадежно влюблен маленький Виталик.

Все эти годы, особенно в школе милиции, Мороз жил нормальной жизнью нормального холостяка. То есть периодически менял подружек, с некоторыми из которых устанавливались бурные, плещущие страстями отношения. Пару раз эти отношения переплескивали через барьеры и докатывали аж до порога ЗАГСа. Но страсть на этом роковом рубеже сама собой затихала, сменяясь штилем.

Ни с кем никогда не делясь, Мороз ждал встречи со своей снегурочкой.

И вот теперь она стояла перед ним наяву и, не узнавая, с тревожным любопытством разглядывала влажными беличьими глазами. Жесткие витые проволочки волос клубились вокруг лица и норовили попасть в глаз. Она их привычно сдувала.