Текст книги "Милицейская сага"

Автор книги: Семен Данилюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Благодарю за доверие. Хотя нюх мог бы и побыстрей срабатывать. Вообще было б полезней, если б наши отношения как-нибудь поровней развивались.

– Так и меня поймите, – главбух прочувствованно прижал кулачки к груди. – Вы-то появились и ушли. А я весь здесь остаюсь. Маргарита Ильинична, она на нервах фугу какую-нибудь сыграть – великая, знаете, мастерица. А нервы-то не те. Да вам, должно быть, тут наговорили?

Он пронзительно прищурился, набрал воздуху:

– А я нормальный! Слышь ты, проверяло?!

Мороз, окончательно отбросивший политес, хлопнул кулаком по столу, и голос старика, вспорхнувший было, послушно осел:

– Да нет, я ничего! Нервы. А так ничего. Вы им не верьте! Я ж как пришел – вижу, бухучет запущен. На складе даже картотека толком не ведется. Завцентральным складом отчетов и то не пишет. За него бухгалтер делает. Это ж кому выгодно, а?

Он вновь прищурился, уже победно:

– То-то. Я к Паниной. А она меня куда, словом, подальше. Знай, мол, свое место. А мое место – в строю! – решительно заявил он и , значительно ткнув пальцем в стену, перешел на шепоток. – Вот тогда я за документы и взялся. Раскопал, словом. Все они у меня теперича здесь! Великую войну я им объявил. Давайте вместе! Вашу руку, товарищ! Рот-фронт!

Старик принялся втискивать Морозу шершавую ладошку. Но сразу и отстранился.

– Только сами-то вы, юноша, уверены, что хотите правду узнать? Она ведь тяжела, правда. За этими гнусами, – он выразительно потыкал в директорский стол, – большие подлецы стоят. Так что крепко подумайте.

По правде, от всех этих коловращений Мороза слегка замутило и меньше всего привлекала перспектива новых безумных откровений.

– Хочу – не хочу. Приходится.

– И то хорошо, что душой не кривите. С Паниной бороться – наука трудная. Ох, трудная!

– Слушай, отец. Давай договоримся. – Виталий решил, что хватит с него фарса. – Есть сигнал. Отсюда танцуем: кто, когда, где, сколько и чем подтверждается. То есть, вопрос– ответ. Для начала: почему так уверен, что в КБО совершаются замаскированные хищения?

– А потому что воры!

– У! – Мороз заскулил, поймав себя на подражании Паниной. – Опять двадцать пять. Да воры-то в чем? Что украли?

– Так ясно же, – в свою очередь рассердился Краснов. – Материал покрали, на сторону продали и – списали.

– Хорошо. Раз так уверен, убеди меня.

– Вас?!– искренне удивился Краснов. – Я – вас?! Да ваша профессия – подозревать. Сигнал-то вы получили. А убедить можно того, кто убедиться желает.

Было видно, что он добросовестно пытается не разочароваться в собеседнике.

– А вот я щас опыт проведу, – Краснов по-молодому метнулся к двери. – Прям сейчас. Доказательства ему подавай! Ишь, деловой!

Было слышно, как шаркают живо по коридору стоптанные тапочки.

" Смыться бы из этого дурдома, – безысходно помечталось Морозу. – Ну, Лисицкий, хорош! Подставил по полной программе".

Опять заслышалось мышиное шуршание. "Идет, мучитель".

– Вот, доказательств хотели? Извольте. На блюдечке, так сказать. Если сами не умеете, – Краснов выложил из-под рубахи бумажный рулончик. Но, прежде чем Мороз собрался сделать ленивое движение, прикрыл его сверху. Вид главбуха сделался торжественен.

– Здесь, на этих скромных листах бумаги, бесспорно, документально доказано, что во время уценки шестнадцатого мая сего, тысяча девятьсот восемьдесят девятого года, уценено самое ценное из того, что за несколько месяцев пошили два крупнейших наших швейных цеха. Так-то! Да вы сядьте, – Краснов заботливо подставил стул.

– Ладно, разберусь, – Мороз, разворачивая рулон, тщетно пытался отвернуть лицо от гнилостного стариковского дыхания.

На каждом из сшитых меж собой листов крупным, вероятно, красновским почерком было обозначено название ткани, изделия и далее в цифрах показано движение с момента поступления или изготовления. Внизу, под фактическим остатком, были отдельно выбраны куски этой же ткани, подвергнутые уценке. Между собой цифры совершенно не стыковались.

– Чувствуете, как лезет "красным"? – в нетерпении Краснов забегал то справа, то слева, тыча пальцем через руку Мороза в самые лакомые, по его мнению, места. Порой при виде каких-то колонок принимался подхихикивать. Тут же забегал сбоку, чтобы посмотреть на реакцию читающего, и вновь спешил ему за спину.

– Сам сидел, девчонок на выборку посадил. Хорошие девчонки. Но, ох, испоганит их Панина, ежели мы согнуть ее прежде не успеем.

– Так уходит вроде Панина.

– То еще хуже. Сверху поганить способней. Ну, так что?

– Не слабо, – обескураженно произнес Мороз. Ничего похожего увидеть он не ожидал. На скатанных тетрадных листочках содержались сведения, для получения которых потребовалась бы плотная двухмесячная документальная ревизия. Это если бы вообще удалось восстановить картотечный учет. В циферках придурковатого, сумасбродного старичка оказалось запрятано готовое обвинительное заключение на всю уценочную комиссию.

– Да! И куда ж Панина-то смотрит?

– Панина?! – Краснов по-женски всплеснул ладошками, досадливо прикрыл себе рот, тыкая в соседнюю стену, и потащил упирающегося оперативника к окну. – Чего ж ты такой непонятливый попался? Она-то всем и заправляет. Да если б не она, это дурачье давно б засыпалось. Ты только мне доверься, и мы их подденем! Подденем, тебе говорю!

– Могу забрать?

– Нет! – решительно накрыл листы старик. – И мой тебе совет – никому ни слова. Попробуйте сперва официальным путем через ревизию. Где чего, я подскажу. А это на крайний случай, как главный козырь. Панинская свита за документик этот много б дала. Мно-ого! Так что не в обиду, но пусть до времени полежит. И мне спокойней.

– Не уверен. Кто еще о выборке этой знает?

– Никто. Девчонки только. Но они могила.

"Значит, все".

– А все-таки оформили бы официально, протоколом выемки. У нас-то сохранней.

Из коридора донесся легкомысленный свист, и Краснов, выхватив листы, торопливо, сминая, запихал их под рубаху:

– У вас, может, и сохранней. Только у меня надежней.

При виде входящего Лисицкого лицо его приняло желчное выражение.

– Не холодно ль без пыжиковой шапки? – съязвил он, тонко посмотрев на Мороза.

– Пока ничего, – безмятежно ответил Лисицкий. – А как ваша язва?

На лице Краснова вновь выступили пятна.

– Да уж лучше, чем надеетесь.

Гордый ответом, он попытался улизнуть, но Лисицкий будто ненароком преградил дорогу.

– Скажите, родичей в Бердичеве не имеете?

– А это не ваше дело.

– Согласен. Просто там, говорят, есть такой Моня. Когда его спрашивают, как здоровье, отвечает: "Не дождетесь". Так это не ваш, случаем?..

– Шут гороховый, – старик решительно протиснулся к двери, обернулся. – Так помните!

– Скажи пожалуйста, кажется, он тебя удостоил, – незлобливо подивился Лисицкий. -Несчастный в общем-то дедок. Во-от с такой призвездью. Он во время войны пацаном в оккупации был. Так, говорят, всю семью эсэсовцы в сарае пожгли. А его как-то выпихнули. С тех пор и воюет. Расхитители – фашисты, блатники – пособники. Средство перевоспитания – автомат Калашникова, а за неимением оного – тюрьма. Хотя иной раз дельные вещи глаголет. Слушай, какая у них в плановом девка появилась! У, какая! Сиськи, я тебе скажу... Я ее завербую.

– Коля, – Мороз пощелкал пальцами, возвращая размечтавшегося обэхээсника к действительности. – Только не падай. Но у этого дедка полная раскладка по уценке. И номенклатура один в один совпадает с излишками в лавейкинском магазине.

– Не отдал, конечно? Ну, и черт с ним.

– Коля, ты не понял. У Краснова на руках документально доказанное хищение, в котором участвуют и головка КБО, и химкомбината, и горпромторга. А, похоже, и выше. По его выборке можно за два дня ревизию оформить. А у Андрея как раз несколько дней осталось. Это ж продление дела! Вникни! У тебя вообще, кроме ножек, что-то есть на уме?

– Есть. Другие ножки. Да не рви сердце – папа услышал, папа понял. Ты что предлагаешь – отобрать прямо сейчас?

– Да он концы отдаст.

– Концы отдаст – это его проблемы. Главное – не в наших интересах шум поднимать, пока сами шуметь не будем готовы.

– То есть?

– Они ведь понятия не имеют, что мы здесь крутимся по поводу вашей Лавейкиной. Стало быть, имеем выигрыш по времени. Я только что со своим агентом перекинулся – любопытный информейшн проскакивает. Давай-ка твоему шефу отзвонимся. Лисицкий насел на телефон: – Андрюха, ты? Земеля на проволоке. Короче, фиксируй и не падай: товары к Лавейкиной свезены, похоже, из Центрального КБО. Тебе такое роскошное сочетание – Аристарх Богун ничего не говорит? Завскладом. Большой, к слову, любитель приволокнуться за государственным имуществом. Он и привозил. А сюда с химкомбината поставку кожи обеспечивает некий кооператив "Пан спортсмен". Обналичивали "левую" продукцию... Информация исключительно оперативная. Но если ты на ней не развалишь свою Лавейкину, я тебя уважать перестану... Добро! А я пока в исполком сгоняю. Поразнюхаю, кто в этом кооперативчике в учредителях. Есть у меня там одна крошка на подпасе. Хоп! Я все сказал.

Он положил трубку.

– Значит, решил вместе с нами? До конца?

Неожиданный вопрос Мороза возвращал Лисицкого к странной перепалке меж ним и Рябоконем.

– Да любопытно, – протянул он. – А еще я на пожары поглазеть люблю... Да, кстати о птичках. Знаешь, почему мы с Серегой на твой рассказ о КБО так отреагировали?

– И?

– Так вот новая твоя знакомая мадам Панина, которая по проверенным слухам вот-вот в градоначальницы выбьется, об ту героическую котовскую пору как раз пробавлялась заместителем директора Горпромторга. Но – Слободян-то перед ней всегда мелок был. Да и по убийству Котовцева – никто другой из них на такое бы не решился. Так что оченно бы святое дело ее по старой памяти зацепить.

8.

– Все уродуешься? – Андрей прикрыл за собой дверь: в опустевшем отделе Чекинская машинка стрекотала с упорством запечного сверчка. – Пошли-ка, друг Александрыч, в ресторацию: отметим очередное мое неназначение.

Не тратя времени на уговоры, принялся закрывать и складывать на углу разложенные перед начальником следствия папки.

– Вообще-то я домой обещал, – разморенный Чекин потянулся, выглянул с тоской в зарешеченное окно: в глубине аллеи сиял и гремел над отходящими ко сну рабочими пятиэтажками ресторан "Лебедь". Поколебался. – Но не в такую же рань.

Изъятый будильник на сейфе как раз отстучал двадцать тридцать. Время, проведенное в кругу семьи, Аркадий Александрович засчитывал себе один к трем.

– Вот и славненько, – не давая ему времени передумать, Андрей самолично снял с гвоздика потертый Чекинский плащ. – Тем паче, что идем не просто так, а по приглашению. Старая подружка вдруг объявилась. Она сейчас где-то в торговле. Пригласила на девичник. – Разве что на минутку заскочить, – при упоминании девичника чекинские глазки заблестели.

Но на крыльце ресторана, возле застекленной двери с табличкой "Спецобслуживание", толпилось человек десять. Так что Тальвинский не без усилий протолкался к входу.

Растекшийся в кресле пожилой швейцар в берете и кителе, инкрустированном потухшей позолотой, на призывные жесты Тальвинского лишь отрицательно покачал головой, даже не подняв подбородка.

– Вот змей старый, – Тальвинский энергично постучал кулаком.

– Это дядя Саша, – услужливо подсказали сзади. – Его и пушкой не поднимешь, жлобину. Вчера за трешник пропустил, сегодня уже не узнает.

– Ничего! Я не пушка – подниму! – пообещал вошедший в раж Тальвинский, перестав сдерживать силу удара.

На сей раз швейцар тяжело поднялся, зашаркал к входной двери.

– Ну, чего барабанишь-то?! – увещевающе крикнул он через стекло. – Не вишь надпись? Барабанщик какой!

Вслед за тем, нимало не смятенный грозным видом и энергичными жестами человека за стеклом, повернулся в сторону оставленного гардероба.

Раздраженный Тальвинский, не сомневавшийся, что старик-швейцар прекрасно его узнал, основательно залепил по двери ногой.

– Открой немедленно! – загудел он.

Заколебавшийся дядя Саша отодвинул засов. Но перед этим подвесил изнутри цепочку. Предусмотрительность оказалась нелишней, поскольку Тальвинский рванул на себя приоткрывшуюся дверь весьма ощутимо.

– Да откроешь ты наконец?! – он просунул старику под нос раскрытое удостоверение. – Так чего хотели? – поинтересовался швейцар. Сзади злорадно хихикнули.

– Для начала – пройти! Так и будешь через дверь разговаривать?

– Так и кто нужен?

– Директор, метрдотель. Кто есть.

– Директор – это завтра. Сегодня отдыхает. А хозяйка наверху. Велела никого без приглашения не пускать. Приглашения-то письменного нет? – он сочувственно посмотрел на растерявшегося следователя. Чекин хихикнул. – Ну, в самом деле, нет ведь у нас приглашения, – попытался он урезонить вскипевшего приятеля. – Лакеи народ чуткий. Раз тебя не боится, стало быть, есть внутри кто-то, кого боится больше. Кто спецобслуживается-то, отец?

– Так бытовики, торговля.

– Наверняка юбилей совместной отсидки, – громко догадался Тальвинский.

– Пойдем, Андрюха, хватит народ веселить, – Чекин вытянул взъерошенного приятеля на крыльцо. – Не нервничайте так, юноша. Привыкайте соответствовать. Слышал же -хозяева!

– Товарищи! Ну, куда же вы, товарищи? – швейцар, только что державший решительную оборону, делал энергичные зазывные движения. – Приглашают!

– Опомнились?! Вот теперь и поглядим, что за сволота там банкует.

Гордый и несмирившийся, Тальвинский шагнул в вестибюль, пренебрежительно отодвинув переменчивого дядю Сашу, и... остановился. Остановился, ткнувшись в его спину, и Чекин.

Прямо над ними, на среднем пролете убегающей вверх лестницы, выложенной потертой ковровой дорожкой, стояла высокая, отлично сложенная брюнетка в длинном темном платье с белым жабо и такими же белыми кружевами на рукавах. Убедившись, что она замечена, женщина, защипнув платье над коленями, принялась неспешно спускаться. И – жизнь вокруг замерла: хотя лестница выглядела достаточно широкой, находившиеся поблизости остановились, прижавшись к стене или к перилам, как делают водители индивидуальных машин при виде правительственного эскорта.

– У нее сзади шлейфа нет? – засомневался Чекин.

– Королева, верно? – Тальвинский прищелкнул пальцами. – Прошу любить и жаловать: госпожа Панина, собственной персоной. В свое время прихватил на трехсотрублевой взятке, обставил все до винтика. Но – умная, стерва, сорвалась. Между прочим, до этого побывала в Горпромторге. Сняли по-тихому после истории с Котовцевым.

– Та самая?! И где сейчас?

– Этого не знаю. Но, слышал, вот-вот предом горисполкомка назначат. Ходят слухи, очень удачно под Первого легла.

– Маргарита Ильинична! – он восхищенно зацокал языком. – Все так же восхитительна.

Вблизи она оказалась старше, – лет за сорок. Но странно – это ее не портило. Это были сорок лет, вызывающие живое, свежее воспоминание о двадцати пяти. К тому же чуть потрескавшееся лицо было покрыто нежной пленкой крымского загара цвета крембрюле. И на нем разудало улыбались влажные глаза.

– Андрей Иванович! Сколько лет, – с уверенностью красивой женщины она положила Тальвинскому руки на плечи и намеренно томно, чуть приподнявшись на носки, отчего под платьем обрисовался рельеф тугих икр, коснулась губами щеки. Тут же отстранилась:

– Все такой же мужественный и неотразимый. Лучше отодвинусь, чтоб не расстраиваться. А я-то не пойму, что это там за шпана с дядей Сашей воюет. Обозналась, каюсь.

Тальвинский мстительно зыркнул на смутившегося швейцара.

– Слушай, мать, казни, но, кажется, соврал: еще лучше стала. Как настоящее вино, хорошеешь с возрастом.

– Страшно подумать, что будет к семидесяти, – бестактно брякнул Чекин.

Панина вопросительно посмотрела на Тальвинского. Тот посторонился:

– Знакомьтесь. Мой друг и руководитель...

– Майский день, именины сердца. Чекин.

– Тот самый знаменитый Чекин? – не выказывая обиды, она с интересом, не таясь, оглядела его. – Наслышана.

– Вряд ли. Я не кинозвезда, – рядом с ней Чекин почему-то чувствовал себя неловким. Может, оттого и грубил.

– В мире, где я вращаюсь, начальник следствия популярней кинозвезды. Очень рада.

– Ой ли?

– Рада, рада. Человек, которого мои бабы особенно часто поминают недобрым словом, обязательно должен быть незаурядным. А я, правду сказать, люблю необычных мужчин.

– Да, забыл представить, – спохватился Тальвинский. – Маргарита Ильинична Панина. Большой руководитель и – редчайшее сочетание – истинная женщина.

– Ну да, как же. – Панина, уличающе засмеявшись, подхватила Чекина под руку и повлекла к лестнице, тем самым побуждая и Тальвинского двинуться следом. – Вы знаете, товарищ Чекин... Товарищ, это не слишком панибратски? Может, проще по имени?

– Аркадий.

– У! Какая прелесть. Спасибо. Так вот, известно ли вам, Аркаша, что на самом деле думает обо мне этот коварный человек? Карьеристка, самодурка и даже – не поверите – воровка!

– Да что вы?!

– Маргарита Ильинична, побойся бога! – весело поразился Тальвинский. – Ни сном, ни духом.

– Точно, точно, – Панина пальчиками повернула подбородок Чекина к себе, как бы предлагая не обращать внимание на оправдания сзади, а слушать только ее. – Он ведь даже, остроумец эдакий, в тюрьму меня посадить хотел.

– Ах, злодей! – усмехнулся Чекин.

– Маргарита, помилуй! – пораженный ужасным поклепом, Тальвинский протестующе воздел руки.

– Хотел, хотел! – Панина хрипловато рассмеялась. – А только не вышло у него ни черта.

Тальвинский деланно смутился, будто вышла наружу старая шалость, за которую положено бы стыдиться. Но – не стыдно, а просто приятно и чуть грустно.

Наверху лестницы, у входа в зал, откуда доносились громкие выкрики, Панина приостановилась:

– У нас тут сабантуй. Вы как, со всеми или в кабинет? Если в кабинет, то могу к вам присоединиться.

– Желательно без аншлага, – среагировал Тальвинский, разом запамятовший о приглашении на девичник.

– Нет проблем, – Панина сделала жест в сторону своевременно подвернувшейся пухлолицей и пухлоколенной официантки.

Та учтиво приблизилась несколько ближе, на расстояние, позволявшее без напряжения слышать, но в то же время сохранявшее почтительную дистанцию между нею и говорившей. – Проводи товарищей...Вы, мальчики, пока размещайтесь. А я заскочу, подброшу моим бабенкам веселья.

И королева, отпуская их, благосклонно склонила длинную шею.

Официантка, аппетитно перекладывая обтянутые миниюбкой ягодицы, провела vip -клиентов через подсобку в портативный кабинетик. Какой-то умелец исхитрился уместить здесь и полный хрусталя сервант, и полированный, в липких потеках стол, одна из ножек которого стояла прямо в глубокой, полной окурков тарелке, и вовсе неведомо как вбитый меж ними диванчик. На диванчик этот Тальвинский, едва войдя, и обрушился.

– Остерегись, развалишь.

– Как же. Не такие нагрузки выдерживал, – Андрей быстро попрыгал, и – диванчик томно, интимно застонал. – Видал? Где эта официанточка? Душа просит. За Валюху выпить хочу. Пусть ей семейная жизнь пухом будет. – Стало быть, окончательно определился?

– Стало быть, так. Возражаешь?

– Тебе решать. Только имей в виду: служба – это всего лишь служба. А такие, как Валентина, один раз в жизни выпадают. Да и то не каждому, – Чекин сдержал вздох.

– Потому и поминки... Ну, красавица, тебя только за смертью посылать!

Андрей перехватил поднос у вошедшей официантки.

– Ну, по водочке?

– А мне сотняшку "Камю"! – послышалось сзади. В кабинетик ворвался шум зала, и из скрытой двери вошла Панина.

Не только раскрасневшееся лицо, но и резкие движения, и прибавившаяся хрипотца, – все свидетельствовало, что к своему недавнему намерению: подбросить веселья, – отнеслась она вполне добросовестно.

– Что тоскуете, добры молодцы? – незримым движением она отослала официантку, склонилась над сидящими, обхватив обоих за плечи. – Эх, мальчишки! Какая жизнь великолепная начинается. Только – лови удачу! И – дыши полной грудью. А вы тут сидите в закутке угрюмые, зажатые. Так счастье свое и просидите. Вот ты, Андрей Иванович, представительный мужик. И чем развлекаешься? Старика– швейцара гоняешь. Да твоего ли уровня такие люди? В гору вот-вот пойдешь.

– Пойдешь тут, пожалуй, – припомнив несостоявшуюся аттестацию, Тальвинский с ожесточением сокрушил цыплячье крылышко.

– Пойдешь, пойдешь, – Панина, не отрываясь, смотрела, как дробятся нежные косточки под натиском крепких, как морские камушки, зубов.

– Откуда сведения? – чуткий Тальвинский перестал жевать.

– Знаю.

Панина помолчала, позволив вернувшейся официантке налить коньяку, одобрительно пригубила, заметила, как та, оправляя стол, будто случайно придвинула блюдо с севрюгой к Чекину. – Во дают! Уже и девку обольстили. Свободна! Ну, за встречу, за знакомство и – за содружество родов войск.

Эффектно, по гусарски отставив локоток, опрокинула в себя рюмку. Какое-то мгновение сидела, собрав нос, губы, щеки в жуткую, но обворожительную гримасу. Тальвинский подумал, сколько ж надо времени репетировать у зеркала, чтоб так дерзко искажать немолодое лицо.

Обмахивая рот салфеткой, Панина потянулась к блюду с нарезанными апельсинами.

– Ты чего-то насчет горы говорила? – небрежно напомнил Андрей.

– Горы? Какой горы? – казалось, она и забыла об обнадеживающем намеке. А может, и не намекала? Чудиться стало. Тальвинский остервенело ухватился за бутылку.

– Ах, горы! Недавно на сессии облсовета с вашим генералом сидели. Живой старикан. Игрун. Заговорила чего-то о тебе. Так, представь, хорошо помнит. Жаловался, что ты из него вволю кровушки попил. Я уж по старой дружбе расхвалила. Теперь вижу – сверх меры.

– Кланяйся, дурень, – нетвердой рукой подтолкнул приятеля Чекин. Маленькие его глазки после выпитого слегка заматовели. – Благодари благодетельницу. И – к плечику не забудь приложиться.

– Да катись ты! Я-то думал и впрямь дело. А таких разговоров наслушался!

– Засиделся ты, Андрюшенька. Проблемы роста: штаны трещат, а новых не дают, -будто ненароком Панина провела пальчиком вдоль упругого мужского бедра.

– Слушай, только вот насчет этих пьяных утешений...

– А с чего ты взял, что я тебя утешаю? Я, Андрюшенька, человек деловой и неудачников на дух не перевариваю. От них в жизни одни проколы. Но – полагаю, что у каждого человека есть свой, так сказать, потолок. И если хороший человек в росте задерживается, так не в тягость и подсадить.

– Глядишь, и тебе потом ручку подаст, – закончил мысль Чекин. Как с ним порой случалось, при виде источающей самодовольство "властительницы жизни" внутри что-то стало колом и не давало безмятежно расслабиться – Нужна мне ваша рука, как же. – Панина в свою очередь недоумевающе всмотрилась в язвящего беспричинно начальника следствия. – Эх, пацаны, – опершись о подставленный бицепс Тальвинского, твердость которого мимоходом успела оценить, она обошла сидящих сзади и, оказавшись над ними, утопила пальцы в их волосах, слегка развернув к себе головы. – Жизнь наполовину прожита, а все ершитесь. Панина вызывающе схлестнулась взглядом с недобро молчащим Чекиным. Ее чуть повело. – Ишь ты, не нравится. Чего зыркаешь? Думаешь, тебя или дружка твоего незадачливого испугаюсь? Да оба вы для меня... – Панина поискала вокруг глазами. Не найдя ничего подходящего, плюнула на пол, попала на собственную туфельку и, ни мало не смутившись, энергично растерла плевок скатертью. – Завтра-послезавтра предом горисполкома стану. Пальцем шевельну и – вас сдует.

– Не зарекалась бы. Никогда не знаешь, где упадешь, – юмор Тальвинского сделался натужным.

– А упаду, не вам меня топтать, – не испугалась она. – Доберманы! Что вообще пользы от вас?

– Очевидно, польза как раз от вас, – догадался Чекин.

– Именно что. И потому вы, хотите не хотите, станете помогать мне. Так-то. А вы как хотели?

– А я бы хотел пересажать вас всех, сволочей! – как-то незаметно опьяневший Чекин – и, вопреки обыкновению, зло опьяневший, – отбросил руку Тальвинского, рванул душный ворот. – Вцепились в глотку, ворье! Да вас, если не задавить сейчас, всю страну загадите. И я верю! Слышите? Верю! Что развяжут нам скоро руки! И – пометем вас с песнями.

Андрей, оцепеневший поначалу от внезапного срыва выдержанного обычно начальника следствия, к концу монолога безнадежно махнул рукой и налил водки.

– Ну, похоже, спевки не получилось. Предлагаю отвальную.

Но Панина, скорее изумленная, чем напуганная неожиданной вспышкой ярости, подошла к замолкшему Чекину и – с силой обхватила его лицо ладонями.

– Милый ты мой мальчик! Дон Кихотик! Какой же ты Дон Кихотик. Вот уж не подумала бы. Как же живешь такой? Оглянись! Кто ж это "мы"? Да твои "мы" – это я. И не тебе, а мне руки развяжут. Уже развязали! И чем быстрей вы это поймете, тем скорей к новой жизни приспособитесь. А уж кто не приспособится – за борт! И вся недолга. В вашем возрасте, деточки, пора научиться работать не только головкой, но и головой. Ну, за тех, кто вершит эту жизнь! Она залихватски хватила рюмку, скукожилась чрезвычайно обаятельно, так что у Андрея заныло в паху, и вновь превратилась в "заводную" Панину, какой была перед тем.

– Кстати, насчет головки! Мужики вы или нет? Чей первый танец?

Положила локоток на подставленную руку Тальвинского:

– А вы, радетель за отчизну?

– Приболел.

– Так, может, микстурки? Андрюш, – она подтолкнула Тальвинского. – Он какую микстурку предпочитает: худенькую или пополнее?

Андрей хохотнул. И оба вышли в зал, шум в котором при их появлении разом возрос: отдыхающие приветствовали свою королеву.

Кончился один танец, другой, а Тальвинский все не возвращался. Несколько раз бархатистый его хохот докатывался до кабинетика. Чекин собрался уходить.

– Что не танцуете? – удивилась вошедшая официантка.

– Не вытанцовывается что-то. Старый, должно, стал.

– Тоже мне старый. Вы б видели, какие здесь бывают: жир трясется, песок сыпется. А ему, козлу, ламбаду подавай.

Похоже, от этих самых "козлов" она изрядно натерпелась.

– Не нравится?

– А чего хорошего? Липнут кто ни попадя.

– Так уходи.

– Куда?! К станку, что ли? Нет уж, я свое перетерплю. Хозяйка вон собирается через год на родину в Азербайджан уехать. Так, может, на ее место пробьюсь. Меня через этот кабинетик многие узнали. Вот и Маргарита Ильинична обещает поспособствовать.

– Ну, раз Маргарита Ильинична, тогда непременно...Засим имею кланяться и прочая.

Он поднялся.

– А то посидел бы. После ко мне поедем. Иначе хозяйка опять какого-нибудь крокодила подсунет. Да и Маргарита рассердится.

– Вот ей особый привет. Передай, что премного впечатлен. Поехал домой блевать.

– Ну, ты даешь!

Уже и дядя Саша – сама обходительность – заспешил открыть дверь Чекину, когда сверху через две ступени сбежал Тальвинский.

– Александрыч! Ты куда это?

– До дому. Поужинал – и в стойло. В смысле – в семью.

– Да ты чего? Самый разгар. Тут у Маргаритки любопытное предложение образовалось: продолжить сабантуй у нее на даче. Официанточку прихватим. Горячий аварийный вариант!

– Прости, дед. Что-то я в последнее время дерганный стал, – Чекин, в самом деле опустошенный стычкой с Паниной, через силу улыбнулся. – Извини, если чего не то по пьянке ляпнул. Я ведь тебе не говорил. Но на самом деле люблю тебя. Потому что ты единственный, кто... И вообще – в надеже я на тебя.

– Так и я, Аркаша! – обрадованный Андрей обхватил его за плечи. – Я, может, только в эти дни до конца понимать стал, что главное, за что надо зубами держаться, – это друзья. Пусть все остальное прахом идет. Но дружба – это нас всех вынесет. И здесь мы должны быть едины. Друг за друга. Вот сегодня ты меня поднимаешь. А завтра, случись, я тебя вытяну. И это – главное. Ты понимаешь?! Ты согласен?! Ну, посмотри мне в лицо!

Он энергично приподнял Чекинский подбородок и в досаде отступил: на него, ухмыляясь, смотрел разом опьяневший человек.

ДЕНЬ ТРЕТИЙ. ПЯТНИЦА

1.

– Похоже, за ночь с будущим предом горисполкома килограмма три ты сбросил, – разглядывая вошедшего, прикинул Чекин. – Ну, если тебя и после этого не назначат...

– Не хами, шеф, – незлобливо отругнулся Андрей, со своей стороны пытаясь не заметить свежую ссадину на помятом чекинском лице. – Хотя, если честно, и впрямь не выспался. Такая, Александрыч, между нами антилопа оказалась. Одно слово – руководящий работник. – Осуждаешь?

– Тебе жить! Хотя она воровка, Андрюха!

– И черт с ней. Я мент! Могу затравить – затравлю! Проиграл – умоюсь до следующего раза. А Маргарита, она, сам видел, – живая!

– Да и ты тоже. Так что? Лови шанс?

– И это не лишнее, – огрызнулся не терпевший менторства Тальвинский. – Шанс, знаешь, птица сезонная. Сейчас не ухватил, жди, когда еще прилетит. Я-то наждался. И не чужого, своего требую. Не всё же блатникам да блюзолидам.

– Лизоблюдам. Привыкай к терминологии.

– По твоей ущербной логике выходит, что наверх вообще одна сволочь должна подниматься. А я так полагаю, чем больше на ключевых постах порядочных людей будет, тем для дела лучше.

– Да кто вас там наверху разберёт? Двигался – один. Придвинулся – другим стал. Как в царь-горы. Хотя – тебе-то желаю!.. И кстати, где у нас Мороз?

– Отправил к котовцам. Помогать опечатывать склады Центрального КБО. Полагаю, вот-вот начнут, – с нарочитой небрежностью ответил Тальвинский.

– Склады?! – не веря услышанному, переспросил Чекин. И – невиданное дело – даже отодвинул в сторону машинку. – Ты опечатал центральные склады?!.. Руководству хотя бы доложил?

– Зачем? Это ж я их опечатываю. По своему уголовному делу.

Он самодовольно наблюдал ошеломленного Чекина – редко кому удавалось вывести начальника следствия из равновесия.

– Вот так-то, Александрыч. И пусть тебе будет стыдно, что о друге плохо подумал. От дела я отступаться не собираюсь. Все! Пришла пора взять их за жабры. И мы их возьмем! Помяни мое слово, шума завтра по всей области будет!

– Кто бы сомневался. Да ты хоть представляешь, во что вляпываешься и что здесь теперь начнется? Это же обкомовская кормушка. Тебя порвут! А кто-то еще мечтал о повышении.

– Ничего – прорвемся.

– Так это ты на Панину рассчитываешь? Ну-ну... – Чекин обескураженно покачал головой. – Там, кстати, Лавейкина твоя опять в коридоре стонет. – Вот с нее-то и начнем! – Андрей азартно поднялся. – Сейчас первое дело доказательства закрепить и выйти на головку горпромторга. А оттуда и на химкомбинат акулий крючок закинем.

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

2.

Лавейкина что-то скулила себе под нос. При приближении следователя песнь акына оборвалась.

– Тренируемся по классу вокала? – Андрей распахнул дверь, пропустил мимо себя съежившуюся, пугливо кивающую обвиняемую. – И правильно – участие в тюремной самодеятельности зачтется.

Лавейкина привычно всплакнула.

– И советов не слушаете. Снова в рубище. Нет, чтоб в замше да коже.