Текст книги "Милицейская сага"

Автор книги: Семен Данилюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Господи, Андрей Иванович! Да откудова?

– Хотя бы из собственных излишков.

– Ой, да говорила уж. Ну, не знаю я...

– А в квартире при обыске полрулона замши нашли. Один в один с магазинной.

– За деньги на барахолке купила. Последнее, можно сказать...

– Что ж, дружки без денег не могли одарить?

– Какие еще дружки? Что-то вы, Андрей Иванович, сегодня загадками... Даст кто за так, как же! Держи карман.

– Ваша правда, за так нет. А если за фиктивную накладную?

– Какую такую?.. – лицо Лавейкиной покрылось пятнами. Она заметалась окольцованной волчицей, пытаясь сообразить, загнали ее или наскочили так, случайно.

– Накладную, по которой торговали в Знаменском. За вашей подписью. Догадываетесь, чем торговали?

– Да ну, – Лавейкина отшатнулась от интимно склонившегося к ней следователя. – Окститесь, Андрей Иванович!

– И, главное, кто торговал. Подсказать вам восточное имя?

– Да что ж это такое-то? Опять оговорили! И когда только муки мои кончатся? Обещали ж под суд. Чего заново-то? Господи! Но ведь вся ж до донышка перед вами! – она набрала было воздуха, но, усовестившись, а скорее, утомившись выступать всякий раз в одной тональности, без выражения закончила:

– В общем, не знаю я ничего. Накладную, если и была у кого, подделали.

– Это называется говорить, не приходя в сознание. Послушайте, Лавейкина, я от вас устал. Всякий раз вы просите о снисхождении и тут же, преданно глядя в глаза, нагло врете. Вот что я о вас должен думать?

– Ну, не знаю! Хоть сажайте... – еще не договорив, Лавейкина испугалась сказанного и даже сделала движение губами, будто пыталась вылетевшие слова всосать обратно.

– Не мучьте вы меня! – пролепетала она. – Грех вам. Ведь взаправду больная. Умру, на совести будет. Нельзя мне говорить. Если что – конец. Не простят. Ну, вы уж сами, а? Без меня как-нибудь. Вон ведь сколько узнали.

– Вам бы, Лавейкина, на сцену. Такой талант по подсобкам истаскался. Сейчас мы с вами сыграем в игру. Я сам расскажу вам, с кем и каким образом вы воровали.

– Да Андрей же Иванович!

– Тихо. Вы молча выслушаете и в конце скажете одно из двух коротких слов: "да" – и тогда мы продолжим дружескую беседу, или "нет" – и тогда отсюда вы поедете прямиком в ИВС. И пусть мне потом прокурор попробует не дать санкцию на ваш арест.

Лавейкина сникла. Она и без того видела: следователь "встал на след".

– Итак, излишки, вскрытые у вас при инвентаризации, и товары, продававшиеся до того в Знаменском по вашей фиктивной накладной...

– Не подписывала ничего!

– Суть – из одного источника. Полагаю, и то, и другое было не первой партией, а частью общего, установившегося потока. Поток этот под вашей "крышей" реализовывал на "развалах"... некий кооператив. Назовем его "Ветеран" или, чтоб красивше, – "Пан спортсмен".

Тальвинский с удовлетворением заметил, как безвольно обмякла обвиняемая.

– Вижу – словцо знакомое. Потом, естественно, накладные уничтожались, а вырученные деньги делились меж организаторами акции. Возникает вопрос, почему пресловутый этот кооператив не мог торговать от собственного имени. Так?... А все просто: на кооператив оформлялись товары списанные, то есть утиль. И если б он вздумал торговать от своего имени дефицитом и его на этом бы "прихватили", то вскрылась бы вся цепочка. Поэтому сбывали через бездонную яму – а что бездонней огромного горпромторга? Но вот незадача. Как-то произошла накладка: при попытке очередной фиктивной уценки в организации, где из сырья изготавливают изделия, некий бдительный главбух поднял хай и продукцию пришлось срочно вывести на нейтральную территорию. В запарке же ничего умней не придумали, как сгрузить их к вам в подсобку. Кто ж мог подумать, что на другой день магазин прикроют? Пока так?

Он нахмурился, вновь не дождавшись очевидного ответа.

– А общались вы, надо думать, непосредственно с ... Вам такая звучное сочетание – Аристарх Богун – знакомо? Так что?

Голова, не поднимаясь, утвердительно кивнула.

– Кто давал указание подписывать накладные? Кто дал указание принять в магазин товар? Ну?!

Лавейкина подрагивала непрестанно, но молчала.

– Для справки: как раз сейчас опечатываются склады Центрального КБО. И прежде всего – Первый склад. То есть склад Богуна. Как вы думаете, срастется у нас дебит с кредитом? И кто из вас двоих меньше получит? Я так полагаю: тот, кто успеет первым дать показания... В последний раз повторяю вопросительный вопрос: по чьему указанию?..

– Слободян.

– То есть лично директор Горпромторга Слободян? Или через посредников?

– Сам.

– Ну, что ж, – Андрей чуть откинулся на стуле: свершилось. Достал свежий бланк протокола допроса обвиняемого, вставил в машинку: – А теперь, благословясь, начнем по порядку.

Прошло полтора часа.

... – Ну что, Таисия Павловна, грустно все это, конечно. Зато – душу облегчили. Может, в первый раз в жизни, – Тальвинский выдернул из каретки последний лист протокола, протянул сгорбившейся Лавейкиной.

– Кончилась Таисия Павловна.

– Да полно себя хоронить, – равнодушно подбодрил следователь. – Человек вы, извините за бестактность, пожилой. В болезнях, как в орденах. А, учитывая ваши связи, глядишь, и минимальным сроком отделаетесь.

– И связи кончились, – Лавейкина, не читая, механически подписывала подкладываемые листы.

– В конце "С моих слов записано верно и ..."

– Да написала уж. Изучила вашу канцелярию.

Поставила последнюю подпись:

– Вот они теперь где, связи мои бывшие.

– Что так убиваться? – победившему следователю хотелось быть великодушным. – Не в первый раз.

– Так – в первый. Меня оттого и вытаскивали, что никого за собой не тянула.

– Вы и в этот раз геройски держались. Нервы мне от души потрепали. Если б мы сами на Богуна не вышли, в жизни бы от вас ничего не добились.

Лавейкина с виноватым видом промолчала.

– А хотите, справку дам? – Тальвинский развеселился. – "Дана гражданке Лавейкиной Т.П., что на следствии держалась героически и сдалась лишь под тяжестью неопровержимых улик". Какова идейка, а? А то ведь в вашей конторе без такой справки и впрямь...

Он осекся. Женщина напротив устало разглядывала его незнакомым, прямым взглядом.

– Да что вы о нашей работе-то знаете?

– Достаточно. За десять лет насмотрелся.

– Может, и насмотрелись. Только ничего не разглядели.

Она говорила просто, без злобы, но и без привычного заискивания. Казалось, теперь, когда все, что от нее требовали, было сказано и зафиксировано, она освободилась и от вечного, давящего страха.

– Знание мое и впрямь несколько однобокое – в клетке за растраты не сидел. Что так разглядываете?

– Только – не обижайтесь: жалко мне вас. Вижу, что всерьез стараетесь. А к чему? Вот пробуритесь вы наверх. А там на том конце люди не нам с вами, извините, чета. Они-то и меня, и вас главней. Думаете, орден получите?

– Вряд ли.

– И так оно вам надо?

– Надо. Потому что другая эпоха начинается. Как теперь говорят, свободный дух предпринимательства. Наверху должны быть не те, кто ворует, а те, кто зарабатывает.

Он оборвался, смутившись напыщенной речи: взгляд собеседницы разочарованно потух, как бывает с нами, когда начинаем откровенничать с человеком, приняв его поначалу за более умного, чем оказалось на деле.

– Что ж, на сегодня свободны. Отдыхайте.

– Какой там отдых! – она брезгливо приподняла со стула затасканный ватник. – Пойду к отсидке готовиться. А может, и самое время теперь на операцию лечь.

– Это лишь бы на пользу. Единственно -вынужден напомнить, учитывая ваши твердые жизненные принципы, что мера пресечения будет зависить от того, подтвердите ли вы свои показания на очной ставке с Богуном и Слободяном.

– Что я, дура совсем? Сама понимаю.

– Кстати, насчет тех, которые наверху. Забыл дописать, как фамилия директора этого КБО?

– С ней-то я дел не имела. Упаси бог! Это уже Слободяновские дела.

– Фамилию хотя бы знаете?

– Кто ж не знает? Маргарита Ильинична Панина.

3.

Андрей Тальвинский отупело разглядывал шершавую стену перед собой. Он ощущал себя жокеем, стремительно рванувшим к победному финишу и на последнем, пустяковом препятствии внезапно вылетевшим из седла. Он любил повторять, что жизнь порой устраивает человеку ловушки, бросая спокойную ровненькую трассу во внезапный крутой зигзаг с раздваивающейся дорогой, когда тебе, еще долю секунды назад умиротворенному, ни в чем не сомневающемуся, надо мгновенно вертануть руль. И выбор этот определит, куда понесет тебя дальше. Да и вынесет ли или попросту сбросит в пропасть. Только инстинктивное вроде это решение на самом деле определяется накопленной в тебе системой ценностей. Не тех, о которых все знают и в которых порой сам ты уверен. А тех, что накопились в тебе исподволь. Они-то и крутнут твой руль в ту или другую сторону. Решаясь, Андрей потер уши так, что кровь прилила к вискам, набрал номер телефона.

– Маргариту Ильиничну!

Вздохнул, как перед погружением.

– Привет, красавица! – он постарался придать голосу бодрые модуляции. Но – не преуспел.

– Что-то ты кислый! – чутко определила Панина. – Уж не переел ли?

– Обижаешь! Мы – штыки! У тебя-то все в порядке? – осторожно прощупал он.

– То есть соскучился! Ах, ты мой маленький! Я – тоже. Но сегодня придется перетерпеть: у меня, если помнишь, сессия горсовета. Ты меня в дверях поймал – через час назначать будут! Между прочим, слово свое держу: за тебя прямо с утра успела порадеть. Так что – жди приказа. Эх, Андрюшенька! Ты там один?.. И заживем же! Скоро сами другим бумаги спускать станем. А на случки на персональных "Волгах" ездить! – довольная шуткой, Панина расхохоталась. – Главное, во что вникни, друг друга держаться надо. Командой по любому фарватеру пройдем. А один на мель сядешь. Все! Но чтоб завтра стоял как огурец!

– Завтра как раз и не получится. Отбываю в район.

– На выходные?!

– Что делать? Служба такая. Паскудная жалоба пришла, в райкоме на контроле. Шеф срочно посылает. Так что не обессудь. Боюсь, как бы не до вторника.

– Жаль! Это получается я, сирая, три дня без своего мустанга. Шучу тонко!..Но, понимаю: дело для нас всегда должно быть делом ... Что хочешь сказать? Только быстро.

Она подождала.

Андрей посмотрел в зеркало, грустно подмигнул себе.

– Жди меня, и я вернусь. Только очень жди.

– Это уж, не обессудь, пока к горлу не подступит. Опять шучу. Будь!

– И вам как повезет, – заслышав короткие гудки, пожелал Андрей. Позвонил секретарше:

– Солнышко! У тебя как будто через пять минут доклад шефу об исполнении заявлений. Помнишь, там за мной застарелая бумага значится?

– Все еще не сделал?! Андрюшка, ты свинья! Я уж месяц ее прячу, чтоб на глаза не попалась. Да ты понимаешь, что будет, если он о ней вспомнит?

– Так ты напомни.

– То есть?

– Доложи как есть: до сих пор не выполнена.

– Ты что, самойбийца? Или – опять что-нибудь химичишь?

– Да нет, просто из серии "Совесть пробуждается". С меня шоколадка.

– Ну, знаешь, все было: но взятку за то, чтоб схлопотать головомойку, мне еще никто не предлагал.

– Спасибо, звездочка. Жду.

– А ты, часом, не мазохист?

Секретарша как раз готовилась к экзамену по судебной медицине.

Через пятнадцать минут она соединилась с ним сама.

– Жив еще?.. Недолго осталось. Иди к начальнику. Такого даже я не ожидала. Думала, не пришлось бы "Скорую" вызывать.

Неделю назад у старика-полковника был сильнейший приступ стенокардии. И, несмотря на запрет врачей и заготовленный приказ об увольнении на пенсию, он продолжал выходить на работу.

Вздохнув, Андрей подошел к сейфу, вытащил оттуда застарелую анонимку, из тех, что держал про запас, вложил в папку "Для доклада" и, придав себе озабоченный вид, отправился на выволочку.

После разноса у начальника райотдела Тальвинский с тяжелым сердцем вошел к Чекину.

– Такое дело, Александрыч! Я только от шефа. Представляешь, просроченное поручение из Хабаровска обнаружилось. И как забыл? – зарокотал он, через силу изображая растерянность. – Дело-то в управе на контроле. Придется все бросать и срочно дуть в Весьегонск. Подставил я тебя невольно... Чего отмалчиваешься?

– А что говорить? Попутного ветра. Раз уж на контроле.

Андрей заметил, как старательно отводит Чекин свои умные глазки. И, отбросив наигранное возбуждение, потерянно уселся напротив:

– Прав ты, Александрыч. Все вру. Понимаешь, незадача какая: директором этого злосчастного КБО оказалось Панина. Только сейчас от Лавейкиной узнал.

– За ночь и не поделилась?

– А ты думал, мы с ней в постели встречные планы обсуждали?

– Полагаю, просто планы. Скажем, о твоем назначении.

– Что ж ты меня второй день мордой об стол возишь? А ты о другом подумай . – Тальвинский безысходно обхватил голову. – Как, по-твоему, будет выглядеть мужик, который, сегодня переспав с женщиной, завтра ее и сажает? То-то что! – Может, она тебя специально в постель затащила?

– Теперь и сам не знаю. Все может быть. Лучше б нас вчера и впрямь в кабак этот гребаный не пустили! Только что мне теперь-то делать? Подскажи!

– Чего проще? Отыграй назад. Открой по-быстрому склады, запусти Лавейкину на девятьсот рублей в суд. А остальное похорони. И все будут довольны. Ну, может, кроме котовцев, которые уже вляпались, да еще стажера нашего.

Андрей резко поднялся, массивной своей фигурой навис через стол над маленьким Чекиным.

– Ты что, Александрыч? Издеваешься?! Иль впрямь меня за сволочь держать стал? Так вот запомни раз и навсегда – что бы ты там обо мне ни думал: своих не сдаю! Я только что Лавейкину на Слободяна расколол. Так что отступать поздно. И еще, чтоб ты понял, – ни перед кем другим, кроме тебя, оправдываться бы не стал! В общем, я поехал к котовцам. Пора Богуна арестовывать!

– А кого тогда вместо тебя командовать отделом назначат? – тихо поинтересовался Чекин.

– Не понял?

– Чего еще непонятного осталось? Расклад очевидный – ловленный мизер: Панина – пассия секретаря обкома Кравца. Он ее и двигает. Значит, если не отступишься... Гони-ка ты в самом деле по-быстрому в этот Весьегонск и чтоб тебя до вторника никто не нашел.

– А – кому передать дело?

– Кто ж его теперь, кроме тебя самого, поднять сможет? Разве что я, – на поцапанной чекинской физиономии вновь установилась обычная легкая усмешка.

4.

Спустя еще час, когда Чекин, перелистав уголовное дело, как раз собрался связаться с котовцами, раздался резкий звонок.

– Здравствуй, Аркадий. Это Сутырин. Куда у тебя анархист Тальвинский запропастился?! Надо, додумался беспредельщик: Склады КБО опечатал. Все! И моему ангельскому терпению пришел конец!

– Тальвинский в Весьегонске. Исполняет отдельное поручение.

– Где?!.. Погоди, а кто тогда?.. У кого уголовное дело?

– У меня.

– У тебя?! Ты хочешь сказать, что это все ты?

– Уголовное дело у меня.

В трубке наступило молчание: полковник Сутырин пытался осмыслить услышанное.

– Опять покрываешь? – догадался он. – Между прочим, у меня теперь требует отчета обком. Им уже сообщили, что милиция пытается чуть ли не на месяц парализовать бытовое обслуживание областного центра. Что скажешь?

– Игорь Викторович! Склады опечатаны законно. По этому делу получены доказательства причастности к хищениям крупных хозяйственных руководителей. В первую очередь – Слободяна. Возможно – и нынешнего директора КБО Паниной.

– Да не директора вшивого КБО, а председателя горисполкома! – в ярости перебил Сутырин. – Только что на сессии горсовета утвердили. Она тревогу и подняла. И теперь лично от первого секретаря обкома поступило указание немедленно распечатать склады. Ваше счастье, что генерал сегодня в Москве и указание передали непосредственно мне. Словом, так, Чекин. В свою веру обращать я тебя не буду. Как говорят мудрецы, не мечи бисер. Дальше знаешь. Посему слушай приказ. С этой минуты никаких следственных действий! И готовь уголовное дело для передачи нам в управление. К понедельнику. Будем выправлять ситуацию. Тогда к приезду генерала смогу доложить, что инцидент исчерпан. Это все, Аркадий Александрович, что я теперь смогу для тебя сделать.

– Выправлять – это значит, опять "рубить концы"? Игорь Викторович! Там же такие роскошные выходы появились. То, что за КБО зацепились, – всего лишь ручеек. По существу мы вышли на планомерное обекровливание химкомбината. Не пресечем, комбинат просядет. Пятнадцать тысяч человек окажутся на улице. Скажу больше! Перед нами система. Если сейчас ее не перекрыть, завтра из-под нас страну вымоют! Да и склады все равно опечатаны. Чтоб закрепить, осталось инвентаризацию, обыска и допросы провести. Дайте хоть до понедельника время. На другом конце провода установилось озадаченное молчание: впервые за время совместной работы голос ироничного Чекина дрожал от волнения.

– Так что, Игорь Викторович?

– Повторяю для особо непонятливых! Ни одного следственного действия! Ты понял, у кого все на контроле? Насчет складов тоже не беспокойся. Начальник УБХСС уже дал команду котовцам – так что сегодня же распечатают за милую душу. Вопросы есть?

– Есть. Куда катимся-то?

– Отвечаю: пошел вон...Ты еще здесь? – послышалось через несколько секунд.

– Да вот колеблюсь, в какую сторону бежать.

– Стоять на месте. Вот что, Аркаша, думал неожиданно удивить. Но теперь, гляжу, не до сюрпризов. Я себе еще одну должность зама пробил. Под тебя. С генералом согласовано. Так что христом Богом – не подставляйся!

И полковник Сутырин отсоединился.

5.

Рябоконь беспокойно выгуливался по "предбаннику", с раздражением вслушиваясь в нескончаемое журчание из-за прикрытой двери внутреннего кабинета. В кабинете этом Виталий Мороз допрашивал нервного, верткого человечка – заведующего Первым складом КБО Аристарха Богуна. Допрашивал, что называется, на совесть: иногда подсаживался к Богуну, и тогда голос его звучал доверительно и сочувственно. Потом, когда малюсенькая и острая, будто спичечная, головка Богуна склонялась так низко над столом, что жидкие жирные волосы начинали салить стекло, Мороз вскакивал и с видом окончательной решимости вскрикивал: "Довольно с меня! Если вы окончательно решили сесть в тюрьму, так чего я-то стараюсь, отговариваю!?".

От периодических этих вскриков Богун терялся, вздрагивал панически, смотрел умоляюще и...молчал. Мороз с надеждой вслушивался в это молчание – не дозрел ли? После чего вздыхал как человек, сам дивящийся мере своего терпения. И – все начиналось сызнова.

" Слишком много сам трепется. А надо подследственного разговорить. Тогда и "расколется", – привычно отмечал про себя Рябоконь, но не вмешивался.

По большому счету плевать ему было и на потуги Мороза, и на ворованные тыщи Богуна, а, пожалуй, и на тех, кого Богун щуплыми своими плечиками пытается огородить. Потому что имя им – легион, и игры эти давно обрыдли старшему оперуполномоченному ОБХСС, живущему ожиданием "дембеля".

Из головы его не выходил Лисицкий. Два часа назад, когда только завезли свеженького, дерзящего еще Богуна, раздался звонок. Звонил "Грачик" – самый никудышный из агентов Лисицкого, – Рябоконь давно различал их всех по голосам. Но в этот раз сообщил, видно, что-то дельное, потому что, бросив слегка ощипанную жертву Морозу и невразумительно буркнув, Лисицкий выскочил на улицу. А еще через полчаса в отсек заглянул Марешко и с видом чрезвычайно огорченным сообщил: только-де позвонил начальник УБХСС области. Дело у Тальвинского забирают в областной аппарат. Поэтому всякую работу приказано приостановить, а собранные материалы положить на стол руководству.

Вот с того времени и не выходит из головы Рябоконя стремительно исчезнувший непредсказуемый "корешок". "Ведь знает же, что по краю ходим. Так нет, опять вяжется", – в какой раз бессильно выругался он.

– Ну, вот что! – на этот раз вскрик Мороза был неподдельным и отвлек Рябоконя. – Мне надоело выслушивать этот лепет. Есть документы, свидетельства. Письменные признания. Вы прекрасно знаете, что я ни на грамм не верю в вашу невиновность, сами вы, естественно, тоже должны понимать, что на этот раз не выкрутиться. Так напрягите, что еще в голове осталось. – Не знаю ничего, – буркнул Богун. Какую-то слабость уловил он в раздражении оперативника и оттого слегка взбодрился. – Невинен!

– А вот невинных на зоне ой как любят! – послышалось от двери. Как ни ждал Рябоконь возвращения блуждающего опера, но – вздрогнул. А впрочем, может, именно потому, что ждал.

– Тальвинского до сих пор нет?

– И не будет, – значительно произнес Рябоконь.

Но Лисицкий, взъерошенный – явно, после драчки, – видимо, не расслышал. Он пролетел "предбанник", не раздеваясь, подхватил стул, перевернул его спинкой вперед и интимно подсел к перетрусившему Богуну.

– Ну что, сосок?

– Какой еще сосок?

– А вот этот, – оперуполномоченный со вкусом зачмокал губами. – Мы ж тебя сегодня посадим. Тем более, вижу, ты и сам не против. А там придется учиться губами чмокать. Знаешь, почему?

Развеселившийся недобро Лисицкий подманил расхитителя и пошептал ему на ухо.

– А как ты думал! – твердо посмотрел он в ошарашенные глаза. – Это, брат, тюрьма. Свои крутые законы. Придется отрабатывать ворованные денежки. Представляешь, старый, картину? Эдакая темная ночь, широкая кровать с такой, знаешь, упругой пружиной. И Валька Добрыня – вижу, знаешь такого! – мадам Панину, взопревшую, кричащую, на этой кровати пялит. А? Какова картинка? Ты ведь на нее давно пузыри пускаешь, на главную расхитительницу! Нет? Не главная?... А в это время та же ночь, камера мужиков эдак на семьдесят, клопы, вонь, и тебя, знаешь, самого так у параши! Ох, колорит! Ох, игра судеб!

– Что вы от меня хотите?! – Богуна трясло.

– А ничего я от тебя больше не хочу. Ты у меня и так под колпаком. Думаешь, вытянут? Хрена! Потому что ты теперь как таракан опрысканный. Лучше подальше держаться. На хищение-то мы вышли. Значит, сдавать кого-то – хошь не хошь – придется. А кого? Тебя, конечно. Да еще дурочку эту престарелую. Как ее?..

– Лавейкину, – опрометчиво подсказал Мороз.

– Именно так, – сквозь зубы подтвердил Лисицкий: фамилии этой он добивался от Богуна. – Потому что против вас, лопухов, прямые улики. И вас не жалко. А по мне так даже веселей, чтоб ты один прошел. По первости возни меньше, а, во-вторых, на таких уликах, да еще в непризнанку, получишь до упора. А если начнешь "колоться" и главной окажется Панина или – не приведи, господи... – он опять пошептал, отчего Богуна перетряхнуло, – так тут для меня пропорция обратная: пахоты на год – раз, неприятностей по башке – два. Люди со связями, не чета тебе, сморчку пугливому. А результат: что так учетная "палка", что эдак. Так что по мне, родимый, закупай вазелин и вот это тренируйся, – и он опять почмокал губами.

– Ах да! Совсем забыл, – Лисицкий весьма натурально прихлопнул себя по лбу. – А у меня для тебя еще сюрпризец припасен. Глянь-ка. Жестом фокусника он вытянул из кармана то, что накануне, с величайшей осторожностью демонстрировал Морозу главбух Краснов, – ведомость восстановленного движения товаров на Первом складе.

– Видал, как красным бьет? – Лисицкий развернул перед Богуном один из листов и теперь самодовольно изучал реакцию. – Кумачом, так сказать, в последний раз. Не ведомость учета, а прямо первомайская демонстрация. А ты, дурашка, решил, что если картотеку уничтожил, так и концы в воду?

– Ничего я не уничтожил.

– Не понял.

– Не уничтожил. Спрятали.

– Где?! -

– У племянницы на даче.

– Сам?!

– Нет.

– Ну, рожай!

– Приказали.

– Рожай, говорю. Кто? Панина?

– Да.

– Я так понял, что ты все-таки по душевной своей подлости надумал заложить остальных, – в Лисицком изобразилась такая невольная досада, что Мороз, знавший, как продирался маленький опер к этому признанию, едва сдержал восхищение.

– А чего? Отсиживаться за всех? Можно подумать, больше других...

– Понятно. Речь, дышащая интеллектом. Запретить я тебе этого, увы, не могу по должности. Как говорится, гражданское право. М-да, опять новые обстоятельства, пахота. Ладно, что делать? Послушаем.

Незаметно для раздавленного Богуна он сделал знак, предлагая остальным оставить их в кабинете двоих.

– Великий артист, – с восхищением кивнул подбородком на закрывшуюся изнутри дверь Мороз.

– Да, артист хоть куда, – неприязненно согласился Рябоконь. – Чего лыбишься-то?

– Нравится, как работает, – пояснил тот. И, устав сдерживаться, добавил, жестко глядя в мрачную физиономию. – А вот завистников я не терплю. Особенно если под личиной друзей.

– Оно и видно, что пацан еще, – не стал препираться Рябоконь.

Он решительно открыл внутреннюю дверь:

– Николай Петрович, на минуту.

Лисицкий кивнул.

– Значит, так, – он открыл ящик, выдернул несколько чистых листов, кинул поверх авторучку. – В правом верхнем углу: "Начальнику..." Ну, это после. В центре строки: " Явка с повинной". Да с большой же буквы, грамотей! И дальше двигай по порядку, как мне рассказывал. Маракуй. Если что, я по соседству.

Потрепав Богуна за плечо, вышел, прикрыв за собой дверь.

– Ох, и сгрызет он мне нового паркера, – поплакался Лисицкий.

– Коля, ты велик, – Мороз в показном раже вытянулся и коротко кивнул в знак восхищения. – Но как же тебе Краснов ведомость-то отдал?

– Отдаст он, пожалуй, – под колким взглядом Рябоконя Лисицкий чувствовал себя неуютно.

– Тогда как же?

– Хватит тянуть! – прервал тяжелое молчание Рябоконь. – Выкладывай, чего натворил, гений задрипаный!

Лисицкий кротко вздохнул:

– Больно вы нервны. Я бы сказал: не по возрасту.

– В рыло дам, – коротко пообещал Рябоконь.

– Не даст. Строг, но справедлив, – успокоил Лисицкий обалдевшего Мороза. Но аргумент, похоже, подействовал.

– Изъял при обыске, – неохотно сообщил он.

– Та-ак! – зловеще протянул Рябоконь. – Обысками, стало быть, балуешься. И где, любопытно?

– Да будет тебе сверлить, Серега. В общем, я чего рванул? Оказывается, там в КБО, как мы склады прикрыли, беспредел пошел. По наводке Шимко, пара бугаев из ихнего кооператива начали у Краснова ведомость отбирать. Он в кабинете Паниной заперся, они – ломать. Детектив!

– Ну?

– Так прихватил постового подвернувшегося. Тормознул первую же легковушку. Ксиву в зубы. Прилетели: дверь взломана. Краснов пузыри пускает. Говорит, только отняли. Но вынести не успели. Как раз к инженеру-технологу потащили.

– И ты там же нарисовал постановление на обыск, – подсказал Рябоконь.

– Нет, я им сначала по-хорошему вернуть предложил. Но, понимаешь, ни в какую. А обстановка напряженная: девки из бухгалтерии голосят.

– А, ну раз девки...Ладно, все это полбеды, – неожиданно успокоился Рябоконь. – Андрюха мужик порядочный: постановление твое об обыске задним числом подмахнет. Главное – рыло в горячке никому не набил.

– Да что рыло? Я ведь при обыске сначала ничего не нашел, – скорбно признался Лисицкий.

– Ну?!

– Все обыскал. Сейфик еще оставался, махонький такой. Он, технолог этот, у них за секретаря партбюро.

– Ах ты, сука! – Рябоконевская голова мелко затряслась, словно в ней началось землетрясение, и вздувшийся рубец задергался на запылавшем лице.

– Ты знаешь, что этот полудурок сделал? Сам себе подписал приказ на увольнение, – снизошел он до Мороза. И, обозлившись на младенческую его непонятливость, заорал:

– Вскрыть партийную кассу без санкции райкома, без его представителя! Может, там еще и ведомости платежные были? Или... что, взносы?!

Лисицкий благоразумно смолчал.

– Ты идиот, – отбросив сомнения, констатировал Рябоконь. – Ты свихивался и – свихнулся. Погоди! Они, если не полные дундуки, еще обвинят, что ты кассу партийную под шумок подчистил.

– А что собственно Коле делать оставалось? – Морозу надоела собственная непонятливость. – Если спрятали туда, их проблемы.

Не в добрый час встрял он.

– А то, что тихари вроде тебя до пенсии досидят – ни себе, ни людям! А этот вот опер от бога завтра на гражданке на сто рэ куковать будет. Потому что лезет как на амбразуру.

– Заткни фонтан, Серега, – устало остановил поток ругани Лисицкий. – И не кидайся на парня. Он со временем нас обоих стоить будет. Да и вообще – надоело по команде "фас" работать.

Он прислушался к шуму на улице – кто-то продирался через потайную калитку.

– Чего паникуешь? На хищение-то вышли. Богун нам сейчас полную раскладку даст. За выходные проведем обыска. Кого надо, Тальвинский в клетку покидает. В понедельник КРУ ( сноска -"контрольно-ревизионное управление") начнет инвентаризацию по складам – уж нам-то с тобой Никандрыч не откажет. И никуда от нас в этот раз мадам Панина и иже с нею не денутся. А там, может, и по убийству Котовцева концы всплывут. Так, Виташа?

Он подмигнул Морозу. И тот закивал в ответ, окончательно влюбленный в это море решимости и обаяния. Таким, хоть и на свой лад, был и Тальвинский. Меж этими людьми он чувствовал себя на месте.

– Наивняк! Твою мать! Столько лет в ментовке – и такой наивняк! – поразился Рябоконь.

– В чем дело? – обеспокоился Лисицкий.

– А в том, что дело у Тальвинского отобрали. В том, что через полчаса после твоего отъезда сюда позвонили из управы и дали команду склад сегодня же распечатать, а все материалы – на стол руководству. Потому как уже обком подключился. И сама Панина, надо думать, с минуты на минуту будет здесь – вызволять Богуна. А вот не она ли, кстати?

Голоса во дворе стали более явственны, и среди них действительно прорезался знакомый хрипловатый тенор.

– Чего ж молчал-то?! – Лисицкий опрометью рванул в оставленный кабинет.

Увы, Богун сидел в той же позе над тремя разбросанными листами бумаги, на одном из которых значилось: "Хочу чистосердечно признаться...", на другом – "Уважаемые товарищи! Я, Богун Аристарх Леонидович, готов рассказать о фактах с моей стороны". Слово "моей" было зачеркнуто и вновь надписано сверху. На третьем листе было узорчато, со старанием выведено "Явка с повинной". Рядом красовалась дважды обведенная виньетка.

– Что это?!

– Да не знаю я как писать, – Богун тоже прислушивался к усиливающимся голосам за окном. – Вот думаю, с чего начать положено. Может, продиктуете?

– Пиши, дефективный, – Лисицкий в отчаянии от совершенного промаха придавил пальцем листок со словами "Явка с повинной". – По наущению директора КБО Паниной с целью создания излишков я... Ну?!

– Щас, щас, – засуетился Богун. – Вот в туалет бы.

– На параше сходишь. Пиши, ублюдок!

Поздно: входную дверь распахнули.

– Где Лисицкий? – с порога потребовала Панина. – Чего он от меня, как девица от члена бегает?

И тут же, увидев обоих через приоткрытую дверь, стремительно пересекла "предбанник".

Нагнувшийся над закаменевшим Богуном Лисицкий безнадежно распрямился – явка с повинной не состоялась.

– А! И этот здесь, – Панина мгновенно оценила ситуацию. – Ну что, злодей Николай Петрович? Не заставил еще моего дурачка себя оболгать? А то ведь я тебя знаю: пыточные клещи небось всегда наготове.