Текст книги "Кавалер Золотой Звезды"
Автор книги: Семен Бабаевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 37 страниц)
– Пойду сегодня к Савве. Из-за Саввы я чуть с Хохлаковым не поругался…
– Опять? – удивился Тимофей Ильич. – То Льва Ильича ни про то ни про се обидел. А теперь уже с Федором Лукичом? Да ты эдак и со всем районом поругаешься… А к чему? – Тимофей Ильич тяжело вздохнул. – И мой ты сын, а не пойму я тебя. И чего тебе еще надо? Слава, почет тебе… Ну, чего ж еще?
– Чего еще? По-вашему, батя, то, что я Герой Советского Союза, так все это вроде мягкого дивана… Лежи, блаженствуй и наслаждайся жизнью. А мне лежать не хочется. Такая жизнь не по мне… Разве трудно меня понять?
– Ну, бог с тобой, живи как знаешь… Ты уже не маленький. – Тимофей Ильич поднялся. – Я и так с тобой засиделся. Меня давно на огороде ждут… Такой славный дождик выпал.
Берегом Кубани Сергей прошел на край станицы и зашел во двор деда Евсея. Семен уже починил погреб и мыл в ведре руки. Увидев Сергея, он так обрадовался, что нечаянно опрокинул ведро и, вытирая о рубашку руки, побежал навстречу.
– Сережа! Где же ты пропадал?
– Катался…
– Смуглянку разыскивал?
Сергей рассмеялся.
– Да…
– И нашел?
– Нашел, только не Смуглянку, а Ирину Любашеву. Это ее настоящее имя.
– Везет же тебе, – искренне позавидовал Семен. – А у меня дела плохие.
– Что такое?
– Зря к тебе ехал… Хочу перебраться жить к старикам Семененковым. Сами просят. Такие они потешные, как дети…
– А разве у моих родных тебе плохо?
Семен грустно посмотрел на друга.
– Из-за Анфисы не могу я там оставаться… Тимофей Ильич бунтует… Давай сядем. Я тебе все, все расскажу.
И друзья сели на бревно в тени под старой яблоней.
Глава Х
После обеда Сергей пришел в станичный совет. Во дворе стояла тачанка, до такой степени забрызганная грязью, что все – и рессоры, и колеса, и ось, и крылья, казалось, были слеплены из глины. Кучер, коренастый и большеголовый парень лет семнадцати, распрягал лошадей, мокрых, с курчавой шерстью и с мыльной полоской между ног. Кучера звали Дорофеем. У него были застенчивые голубые глаза, шишковатый нос и белесые брови. Широкое лицо его было так опалено и солнцем и горячими ветрами, что цветом напоминало потемневшую бронзу. Свою должность Дорофей ставил очень высоко, считая, что далеко не каждому дано быть кучером станичного совета. Любил рассудительно поговорить о дорогах, о повадках лошадей, о выпасе и водопое.
– А мы только что примчались со степи, – гордо сообщил он, вешая на дышло хомут. – Ой, и дороги грязные!
Поговорив немного с Дорофеем и узнав от него, что Савва ушел домой обедать, Сергей направился к Остроухову…
Савва после женитьбы жил отдельно от отца, в домике недалеко от площади. Открывая калитку, Сергей увидел небольшой двор, поросший травой, и услышал такой дружный детский крик и писк, что в недоумении остановился. «Э, да я, кажется, набрел на детские ясли», – подумал он и хотел было спросить проходившую мимо двора девушку, здесь ли живет председатель станичного совета, как услышал голос:
– Сережа! Заходи!
Савва шел к нему в грязных и еще не высохших сапогах, без рубашки. Он только что умылся и теперь вытирал упругое крепкое тело широким полотенцем. Он сжал руку Сергея влажными и сильными пальцами, пригладил ладонью мокрые, падавшие на глаза волосы и весело посмотрел на дом, откуда доносился детский плач.
– Семейство бунтует! – смеясь, сказал он. – Свой оркестр!
– Много их у тебя? – поинтересовался Сергей.
– Пока четверо.
– Почему – пока?
– Жду пятого. – Савва смутился, заметив на лице у Сергея улыбку. – Да хоть бы на пятый раз девочка родилась, а то одни хлопчики, как на заказ. И до чего ж крикливые.
– А ведь давно ли ты был холостяком?
– Давно, Сережа, давно. Помнишь… ты уехал учиться, а я женился. А потом война. Времени прошло немало.
– Значит, пока я воевал, ты готовил резервы?
– Хлопчики славные, – самодовольно проговорил Савва. – Заходи в дом. Я думал, что Хохлаков тебя не отпустит… Небось жаловался, меня поругивал. Дескать, сякой-такой, на фронте не был, пороху не нюхал. Любит упрекнуть. А когда я просился в армию, сам же кричал: «А кто будет в тылу победу ковать?»
Они вошли в комнату. Оказалось, что плакали два младших сына – оба пухленькие, головастые, с большими серыми глазами. Увидев Сергея, мальчики тотчас умолкли. Савва взял полотенце и вытер мокрые глазенки и щеки ребятишек, навел порядок и под их носами, а потом усадил за стол, где старшие сыновья ели молочную кашу.
– А вот и главная виновница, – сказал Савва, когда в дверях показалась его жена, Анюта, с пучком зеленого лука в руках. – Познакомьтесь… Ты, Сережа, мою женушку не знаешь. Она у меня хуторская… Анюта, а это тот самый Сережа. Помнишь, я о нем часто тебе рассказывал?
– Интересно, что он обо мне рассказывал? – спросил Сергей, пожимая маленькую и мягкую руку хозяйки.
– Будто ты в танке горел. А я не верила. Как же может железо гореть?
– Сережа, помнишь, в газетах о тебе писали? – пояснил Савва.
– Бывает, когда на войне и железо горит, – сказал Сергей, рассматривая жену своего друга.
Анюта была невысокого роста, и при ее полноте даже беременность мало что изменила в ее фигуре. Движения у нее были плавные, спокойные, говорила она тихо; глаза серые, веселые. К детям у нее была какая-то врожденная склонность. Казалось, она и родилась для того, чтобы быть матерью большого семейства. С детьми обращалась умело: одного возьмет на руки, другого приласкает, тому застегнет рубашонку, того поцелует.
Когда кончился обед и Анюта увела детей во двор, Сергей сказал:
– Завидую… Славная у тебя жена. Такая быстро в матери-героини выйдет!
– А ты не завидуй, а следуй моему примеру.
Сергей вспомнил Ирину, курган, залитый лунным светом, и ничего не ответил… Друзья молча прошли в соседнюю комнату, сели на диван и закурили. Савва посмотрел на друга и сказал:
– Ну, как тебе после военной жизни нравится наш, так сказать, глубокий тыл?
– Говоря по совести, не очень.
– Отвык?
– Нет, не отвык… Почему стоите на месте? Почему теряете золотое время?
– Не наша вина.
– А чья же?
– Ты слышал мой разговор с Хохлаковым? Разве убедишь?
– А зачем убеждать? Федор Лукич обвиняет тебя в чрезмерной мечтательности. И он прав. Ты мечтаешь, а надо действовать. Пойми сам, какой толк от твоих рассуждений? Не рассуждать надо о красивой жизни, а строить ее… Как? А очень просто. Начать с того, что составить пятилетний план Усть-Невинской и положить этот план на стол тому же Хохлакову. Да чтобы там было сказано все, и сказано точно: и что строить, и когда, и где, и сколько потребуется строительного материала, рабочей силы, чтобы в этом плане всем трем колхозам было отведено должное место, – тут и повышение урожая, и рост поголовья скота, и развитие садоводства, и строительство ферм, полеводческих станов, разведение птицы… Когда все это будет лежать на столе у Хохлакова, тогда можно вести не отвлеченный, а конкретный разговор. Тогда мы можем сказать: будьте любезны, Федор Лукич, рассмотрите наши предложения и утвердите. А не захочет, скажет, что все станицы должны идти в одном строю, мы пойдем в райком, к Кондратьеву. Если и там нас не поддержат, поедем в край, в Москву, а своего добьемся… А ты как думал? Тут одной мечтой ничего не сделаешь.
Савва опустил голову, задумался.
– Вот что, Савва, созывай назавтра заседание исполкома с участием председателей колхозов и бригадиров. Начнем обсуждать пятилетний план станицы. А то может случиться и так: пока ты будешь мечтать, соседи обгонят…
– Зачем же созывать исполком? – удивился Савва. – Давай сперва вдвоем сядем и напишем. Можно учителей пригласить, чтобы все это грамотно составить.
– Написать мы всегда успеем, – сказал Сергей вставая. – Раньше послушаем людей, что они скажут. Пусть и тебя малость покритикуют.
– За что?
– А за то, что до сих пор не обсудил этого вопроса.
– Да я и думал… – Савва не договорил. – А где бы нам собраться? Весь народ в поле.
– И соберемся в поле. В какой-нибудь полеводческой бригаде. Словом, ты все это обдумай.
– А кто сделает доклад?
– Обойдемся без доклада. Сделаешь небольшое сообщение. Важно, чтобы другие говорили.
Разговор затянулся до вечера. Друзья условились и о том, что заседание состоится на стане колхоза имени Кочубея, поля которого лежат в центре, и о том, что Савва переговорит с председателями колхозов и подготовит их к выступлению, и о том, что необходимо пригласить агрономов, зоотехников, огородников…
Шагая по темной улице (луна еще не взошла), Сергей думал: «Мечтать, конечно, легко… Главное – начать, сдвинуть с места, а там пойдет…» Вспоминая свой разговор с Хохлаковым о Савве, Сергей усмехнулся и подумал: «Мечтатель… А в семейных делах, оказывается, большой практик… Четыре сына и пятый в проекте – это не шутка! Вот тебе и Савва!» Сергея и радовало и удивляло то, что у друга было такое большое и шумное семейство. «А ты не завидуй, а следуй моему примеру», – вспомнил слова Саввы… Тут перед ним встала Ирина, ее живые, смелые глаза ласково смотрели и звали к себе. «Приходи, Сережа… Если ты меня любишь, то приходи сегодня», – вспомнил он, и ему вдруг так захотелось увидеть ее, что он только на минутку забежал домой, надел новенький китель, бриджи и, заверив мать, что ужинать не хочет, побежал на птичник… Вслед ему Ниловна сокрушенно покачала головой. «Ой, сынок, сынок, – подумала она, – и какой же ты уродился непоседливый. Все-то тебе некогда… Десятый день как дома, а я на тебя еще и не насмотрелась».
Вернулся Сергей на заре и в таком веселом настроении, с песней, что Ниловна, услышав его голос, с тревогой подумала: «Ой, господи, да никак пьяный». И во двор Сергей вошел с песней, пел он басом, негромко, без слов. Подошел к базу, поговорил с коровой, а затем с шумом распахнул сенную дверь и разбудил весь дом… Прошел в переднюю комнату и ни с того, ни с сего расцеловал сонную и еще ничего не понимавшую Анфису.
– Сестренка, – сказал он, блестя глазами. – Сестренка, милая, если бы знала, что у меня на сердце.
– А я догадываюсь…
Ниловна поспешно натянула юбку и, подвязывая ее на ходу, вошла в горницу. Не успела она ничего спросить, как Сергей уже обнял ее.
– Что с тобой, сынок?
– Мамо, радуйтесь! У меня есть невеста!
– Слава богу… – обрадовалась мать. – А кто ж она? Наша, станичная?
– Пока, мамо, не скажу… Секрет!
Вошел и Тимофей Ильич в одном белье, отчего его костлявая фигура показалась еще выше.
– Что у вас тут за галдеж? – спросил он.
– Женюсь, батя!
– Так сразу?
– А чего ж медлить?
– Да ты хоть одно что-нибудь: либо пятилетку составляй, либо женись…
– А я, батя, то и другое – разом. Управлюсь…
– Ну, разве что так… А ты уже со слезами? – сказал Тимофей Ильич, обращаясь к Ниловне. – Беда с бабами! Где надо смеяться, а они плачут… Куда ж будем посылать сватов?
– Думаю, батя, что сваты не потребуются. Сваты нужны тем женихам, которые сами не могут сказать невесте слово… А я, батя, и сам не плохой сват.
– Да, это верно, – неохотно согласился отец. – А все ж таки следовало бы хоть для приличия. Как же это так? Жениться и без сватов?
Сергей не ответил. Он снял китель, лег на лавку и тотчас уснул. Тимофей Ильич, Ниловна, Анфиса тихонько вышли из комнаты. Последней выходила Анфиса. Прикрывая дверь, она еще раз посмотрела на брата: он и во сне улыбался.
Спал Сергей долго. В полдень его разбудил Савва. Он уже побывал в степи и вернулся оттуда угрюмый и злой. Растормошив Сергея, он сказал, что заседание исполкома необходимо отложить дня на два. Степь подсохла, и надо бросить все силы на прополку пропашных. К тому же ночью из МТС прибыли комбайны, и завтра должна начаться косовица ячменя.
– А к этому мы не готовы, – сказал Савва. – Ни у одного колхоза обкосы еще не сделаны. Ругался я сегодня и с Рагулиным и с Артамашовым. Да что толку! Поехали в степь… Такой горячий день. А завтра будет посвободнее…
После этого Савва сел в тачанку и сказал Дорофею, чтобы тот ехал на кочубеевские поля.
– Сережа! Ты меня жди завтра! – крикнул он с улицы.
Прошел день, прошел и второй и третий, а Савва все не возвращался со степи. Только на пятый день, к вечеру, по станице прогремела тачанка и остановилась у двора Тутариновых.
– Ну, кажись, все наладил, – сказал Савва, подходя к Сергею. – Косовицу начали! Уже и первое зерно пошло на элеватор!
– А как заседание исполкома?
– Тоже все готово. Люди извещены. Место сбора – вторая бригада «Кочубея». Председатели подготовились и приедут, знаешь, не одни, а со своими, так сказать, экспертами… Соберется настоящая ассамблея!
Глава XI
На закате дня, когда померкла степь и полольщицы, затянув песню и положив тяпки на плечи, как ружья, пошли к своим станам; когда уже не гудели комбайны и не блестели под колосьями ячменя крылья хедера; когда в таборах стояли шум и гам – кто умывался, окружив бочку с водой, кто стучал молотками, готовя на завтра тяпки, а в сторонке пылали костры и кухарки хлопотали вокруг котлов, в которых доспевал картофель с бараниной, – словом, когда наступил ранний летний вечер, на стан второй бригады колхоза имени Кочубея стали съезжаться гости.
Первыми, еще засветло, приехали члены исполкома станичного совета, Савва и Сергей. Их встретила тетя Даша в праздничном сарафане и в красной косынке. Затем издали долетел голос баяна, и Савва сказал:
– А прислушайтесь… Кажется, ворошиловцы едут.
Вскоре на стан шумно влетели, точно свадебный поезд, тачанка и линейка в упряжке добрых коней. На тачанке сидели: Алексей Артамашов в черной кубанке, Тимофей Ильич Тутаринов в новеньком бешмете, секретарь парторганизации Еременко – коренастый, невысокий мужчина – и баянист. На линейку набилось столько народу – члены правления, бухгалтер Никитин, секретарь правления Якубовский, завхоз Нечипуренко, – что, казалось, самые крепкие рессоры не смогут выдержать такую тяжесть.
– Сергей Тимофеевич! – крикнул Артамашов, молодцевато соскакивая с тачанки. – А посмотри, какую я делегацию привез. Даже с баяном! Но это только правленцы. А скоро прибудут бригадиры и животноводы.
– Наш Алексей Степанович расходился не на шутку, – сказал Еременко, здороваясь за руку с Сергеем. – Хочет сам электростанцию построить.
– Иван Герасимович, ты меня опять не понял, – заговорил Артамашов. – Не сам, а вместе с Рагулиным и Байковой, только если все работы разделить на три части, то я добровольно беру на себя две части, а третью пусть разделят «Кочубей» и «Буденный». Почему? А очень просто. Не хочу надеяться на Рагулина. Тут потребуются расходы и немаленькие, а Стефана Петровича мы хорошо знаем, этих вещей он не любит… Вот и будет тормозить. Зато и электроэнергии я потребую вдвое больше! А как же? По затраченному труду.
– Мы еще не знаем, что скажет Рагулин, – проговорил Сергей, а про себя подумал: «Ох, и любишь ты, Артамашов, прихвастнуть. Я и это, я и то! Не можешь без этого. Посмотрим, как будешь строить».
– Иван Герасимович, – обратился Савва к Еременко, – ты вчера ездил в район? Приедет к нам представитель района?
– Должен быть, – ответил Еременко. – Правда, ни Хохлакова, ни Кондратьева я не застал. Федор Лукич выехал по станицам, а Кондратьев был в крае. Говорил я со вторым секретарем. А тут подвернулся Рубцов-Емницкий. Услыхав, о чем речь, говорит: посылайте меня… Все равно, говорит, без помощи райпотребсоюза им не обойтись. На том и порешили. Да вот что-то и его нет.
– А! Мой коневод! – крикнул Артамашов.
На поджаром горбоносом коне подлетел Иван Атаманов – заведующий коневодческой фермой или, как обычно говорил – «конезаводом». Это был пожилой и статный мужчина, с красивым и строгим лицом, немного испорченным шрамом на правом виске. На Атаманове были высокие сапоги галифе с алым кантом, рубашка из тонкого светло-серого материала, перехваченная армейским ремнем. «Кавалерист», – подумал Сергей. Когда Атаманов подошел к фонарю, здороваясь со всеми за руку, на груди у него заблестели четыре ордена и такая коллекция медалей, что Сергей только посмотрел на его грудь и сразу узнал, где воевал и в каких европейских столицах побывал этот кубанский красавец.
Пожимая Сергею руку, Атаманов сказал:
– А ты чего же колодочки носишь? Я не люблю колодочек. Смотрю на награды так: заслужил, так и пускай все блестят как есть.
Совсем незаметно и бесшумно на стан въехала линейка, и с нее сошел Рагулин в чистеньком костюмчике, с гладко выбритым, помолодевшим лицом. С ним приехали два члена правления и бригадир так называемой хозяйственной бригады Прохор Афанасьевич Ненашев, мужчина лет под шестьдесят, с пепельно-серыми усами.
– С поля наш народ еще не подъехал? – осведомился Рагулин, подходя к столу, на котором горели два фонаря.
– Полеводы и животноводы что-то опаздывают, – ответил Савва.
– Ну, Стефан Петрович, что думаете насчет пятилетнего плана? – с усмешкой спросил Артамашов.
– А что ж думать? – Рагулин прищурил глаза. – Думка короткая. По урожаю «Буденный» уже в это лето превзойдет довоенный год. Небось видел нашу пшеницу?
– Пшеница не в счет, – сказал Артамашов. – Электростанцию будем строить! Это важнее пшеницы. Потребуются денежки.
– А у кого будет пшеница, у того найдутся и деньги, – заметил Рагулин. – Этим нас не испугаешь.
Наступила ночь. В густой темноте скрылись дороги, сравнялись с землей холмы и курганы. А на стан все еще съезжались участники совещания: то рысью влетит всадник и, крикнув: «А где тут у вас коновязь?», спрыгнет на землю, звеня стременами; то, гремя колесами, подкатит шарабан, и с него сойдет бригадир или агроном. У стола, где горели фонари, людей собралось порядочно: кто стоял тут же у стола, кто поудобней уселся на скамейку, кто улегся на траву, а в сторонке всхрапывали лошади… И вдруг все – и двор стана, и лошадей, и людей озарили прожекторы. Они взметнулись откуда-то из-за дома, ослепили толпу, – люди расступились, давая дорогу газику. Машина остановилась, и из нее вышел Рубцов-Емницкий. Он шел к столу, освещенный фарами, говоря:
– Я не опоздал, для ясности?!
Рубцов-Емницкий сел к столу, рядом с Сергеем. Тут же сидели Савва, Артамашов, Байкова. На свет фонарей слетелись жуки, со звоном ударяясь о стекло. Савва снял картуз, помахал им вокруг закопченного сверху стекла, отогнал жуков и сказал:
– Товарищи, я думаю, можно начинать!
Тут Савва на минуту умолк – вспомнил совет Сергея: «Обойдемся и без доклада. Сделаешь небольшое сообщение…» Дело в том, что Савва был одним из тех сельских ораторов, у которых короткие речи не получаются. Обычно, начиная выступление, он любил заходить откуда-нибудь издали, чтобы потом уже, как следует разбежавшись, сказать о главном… Поэтому, прежде чем начать разговор о пятилетнем плане, Савва сделал короткий обзор военных лет и рассказал о той помощи фронту, которую оказывали устьневинские колхозы. Затем перечислил устьневинских героев – начал с Андрея Панченко, погибшего под Сталинградом, упомянул Игната Низовцева, Петра Ковальчука, Ивана Атаманова и кончил Сергеем Тутариновым. И хотя Сергей Тутаринов, Иван Атаманов и Петр Ковальчук присутствовали на собрании, Савва по старой привычке говорил о них так, точно они еще шли с боями по немецкой земле… Только после этого Савва перешел к пятилетнему плану.
– Андриан Никонович, – обратился он к секретарю исполкома. – Теперь, прошу вас, записывайте… Да, так какие у меня есть на это соображения? Прежде всего коснусь главного – посевных площадей и урожая. В нынешнем году мы засеяли шесть тысяч восемьсот сорок гектаров – площадь, почти что равную довоенной. По пятилетнему плану нам предстоит увеличить ее за счет целинных и выгонных земель примерно по триста – четыреста гектаров на колхоз, расширив посев зерновых культур и многолетних трав. Урожай надо повысить по всем культурам, я так думаю, вполовину. Председатели колхозов, бригадиры, что вы скажете?
– Какие у тебя данные? – спросил Артамашов.
– Расчет простой, – продолжал Савва. – При строгом соблюдении агротехники наша земля может дать по зерновым от пятнадцати до тридцати пяти центнеров. Все будет зависеть от того, как мы станем обрабатывать землю. Возьмем, для точности, по пшенице двадцать пять центнеров. Может, будем снимать и тридцать пять, но я придерживаюсь такого мнения: давайте запишем в план такой урожай, в котором мы твердо уверены.
– И все ж таки нельзя записывать оптом, – возразил Рагулин. – Мы уже в этом году возьмем центнеров тридцать, а Алексей Степанович, может, за пять лет этого не достигнет… Разное отношение к земле.
– Ты, Степан Петрович, меня не подзадоривай, – отозвался Артамашов. – Мы еще посмотрим, кто кого обгонит.
– Чего вы уже спорите? – сказал Савва. – Уточнять будем после, когда приступим к составлению плана… Теперь же перейдем к животноводству. Тут намечается порядочное движение вперед по каждому колхозу. Стада дойных коров есть предложение увеличить в три раза. Что скажут заведующие фермами?
– Сколько же это у меня будет коров? – задумчиво проговорила Байкова.
– Помножь наличность на три, – подсказал Артамашов. – Математика простая.
– Такую математику я знаю… А куда поставлю коров? Все базы и коровники немцы сожгли… Разве ты, Савва, забыл, как у нас в этом году зимовал скот? Надо сперва коровники построить.
– Я все помню, но ты подожди, дойду и до коровников, – сказал Савва. – Пойдем дальше… С конским поголовьем дело обстоит труднее – тут нам расти и расти. Атаманов Иван, ты специалист по лошадям, скажи, можем ли мы за пять лет увеличить конское поголовье в три раза, – я имею в виду и рабочее тягло?..
– Трудновато, – ответил Атаманов. – Маточного состава не хватает.
– А если закупить?
– Военные конезаводы сейчас не продают, а всякое разномастное барахло нам и даром не нужно. – Атаманов встал, ударил плеткой по голенищу. – Если уж разводить, то надо брать курс на чистую кровь… Самым подходящим конем для нас может быть англо-кабардинский. А где его взять?
– Попробуем достать, – сказал Савва. – Мы за это дело еще не брались, а возьмемся – то, гляди, и достанем…
Тут Савва сбил картузом какого-то назойливого жучка, слишком бойко вертевшегося вокруг фонаря, и, сказав: «Не порхай, не порхай», тихонько засмеялся.
– Теперь перейдем к свиньям, – продолжал он. – Тут смело помножим на четверо. Эй, свинари, где вы там?
– На моей ферме опорос ныне щедрый, – заявил Григорий Нарыжный, заведующий свинофермой колхоза имени Буденного. – Редко какая матка приносит десяток, а то все в рекорд кидаются… Ежели и в будущих годах так пойдет, то можно смело повышать и вчетверо, або и впятеро. Только опять же есть причина. Нужны помещения. Свинья хоть и зовется свиньей, а тоже любит хорошее квартирное условие – чтоб и тепло и не сыро… А какие у нас для этого есть данные? Лесу нету, а без лесу не построишь…
– Насчет данных еще речь впереди, – сказал Савва. – Ну, раз Григорий Пантелеевич говорит – увеличить вчетверо, то так мы и запишем… На очереди овцы. В войну, особенно во время оккупации, отары пострадали очень сильно во всех колхозах. Чтобы догнать сороковой год, и то нам надо по овцам вырасти не менее как в пять раз. Так что для пятилетнего плана потребуется увеличение в шесть, а то и в семь раз. Овцеводы, что вы на это скажете?
Овцеводы молчали. За всех ответил Никита Яценко, старший чабан колхоза имени Кочубея.
– Сперва подумаем…
– Ну, подумайте, подумайте, а мы пойдем дальше. – Савва посмотрел в свою записную книжку. – Транспорт… Помимо автомашин, нам потребуется к концу пятилетки в каждом колхозе пар по сорок волов – без этих рогатых ангелов мы обойтись никак не можем. Тут мы можем легко выйти из положения, если начнем выращивать молодых бычков.
– А грузовых машин сколько планируешь? – спросил Артамашов.
– Всего шесть.
– Мало. У меня у самого до войны было шесть…
– Ты погоди, Алексей… Дальше – о птице. Куры есть в каждом колхозе, но эту отрасль надо подымать решительно вверх. Надо так расширить фермы, чтобы к концу пятилетки цифра по станице была не менее сорока тысяч…
– И этих-то от дождя не спрячешь, – отозвалась Марфа и посмотрела на Сергея, как бы говоря: «Ты у нас ночевал в дождь, знаешь». – Птицу расплодить не трудно, ежели инкубатор даст цыплят, но куры тоже нуждаются в помещении. А из чего строить?
– И чего вы все сворачиваете на строительство! – крикнул Савва. – Будем строить и курятники… А вот гусей у нас нет, а живем мы возле воды. Надо обзавестись и этой птицей – отрасль доходная. За станицей совершенно без всякого дела лежат два острова. Вот мы их отдадим буденновцам и кочубеевцам. Пусть заселяют птицей.
– А мне? – крикнул Артамашов.
– Есть еще одна доходная отрасль – рыба! – сказал Савва. – Водоем готовый. Значит, ворошиловцам запланируем зеркального карпа… Но главное планирование должно пойти по линии нового строительства. Мы с Сергеем Тимофеевичем в уме прикидывали: предстоит стройка большая. По самым малым подсчетам потребуется: три конюшни – по одной каждому колхозу, три коровника, кошары, свинарники, птичники, а еще двенадцать полеводческих станов с зернохранилищами при них… А если к этому прибавить нужды самой станицы, скажем, клуб, избу-читальню, родильный дом, детские ясли, школу-десятилетку, дом агротехники и животноводства? А кроме всего прочего – на первом месте в плане поставлена электростанция… Можем мы сократить строительство? Нет, не можем! Но поднять такую стройку не легко, если учесть недостаток в строительном материале, а особенно в лесе. Допустим, мы восстановим разрушенный кирпичный завод, заимеем кирпич, а часть построек будет саманная… Тут можно выйти из положения. А лес? Где возьмем столько леса? А мы с Сергеем Тимофеевичем подсчитали: потребуется леса очень много… Вот тут и надо найти выход…
Кто-то крикнул:
– Где ж его взять?
– Если б в Невинку подошел эшелон с лесом, а на вагонах надпись: «В Усть-Невинскую».
– А может, и подойдет.
– Жди!
– Район должен помочь.
– Кто? Федор Лукич?
– А дозвольте сказать!
К столу подошел Прохор Ненашев. Сергей посмотрел на жилистого и сухого мужика с седой бородкой, с пепельно-серыми усами и с маленькими живыми глазами.
– Слово имею от плотницкой бригады, – сказал Прохор, обращаясь не к собранию, а к Савве. – Лес имеется в горах, в Чубуксунском ущелье. Там его столько лежит! А какой лес! Одно удовольствие. Зимой я там бывал и видел. Лежат штабеля еще с довоенного времени. Стоит будочка, и там живут сторожа… Я так думаю, если б тот лес спустить по Кубани, то можно было бы хорошо обстроиться.
– Как же ты его сплавишь?
– Не иначе – надо красть?
– Зачем же красть, – спокойно возразил Прохор. – Надо по-хорошему.
– А чей лес? – спросил Сергей, подумав: «А что? Прохор правильно говорит. Взять да и сплавить…»
– Сказать правду, чей он – до этого я не дознавался, – ответил Прохор. – Но что лес добротный – то это верно. И сплавить его – пара пустяков! Когда я работал сплавщиком, так мы не такие гоняли бревна, и еще как гоняли!
– Кому что, а Прохору сплав!
– Надо командировать его в горы.
– Смеяться нечего, – серьезно сказал Сергей. – Предложение Прохора очень ценное, и мы постараемся узнать, кому принадлежит этот лес и нельзя ли его приобрести.
– А по-моему, – заговорил все время молчавший Рубцов-Емницкий, – в данную минуту о лесе беспокоиться не надо. Составим, для ясности, пятилетний план, утвердим его в районе, а потом подумаем и о строительном материале… Для ясности, я и сам смогу вам кое в чем оказать содействие.
– Нет, Лев Ильич, именно об этом мы и должны беспокоиться, – возразил Савва. – Ежели мы составим пятилетний план и приедем с этим планом к Федору Лукичу, не указав, какими путями мы изыщем строительный материал, – значит все: заранее говори, что начинания наши обречены на провал… У меня вся надежда на Сергея Тимофеевича. Если он нам не поможет, тогда я и не знаю, как нам быть, ибо с Федором Лукичом насчет такого количества леса и говорить нечего… Это я знаю хорошо.
– Есть инстанции и повыше, – сказал Рубцов-Емницкий, – и если Сергей Тимофеевич обратится к ним, то все может быть даже очень великолепно…
– Савва, дай людям высказаться, – сказал Сергей.
– Кто желает слово? – спросил Савва. – Не будем терять времени.
Слово попросил Алексей Артамашов. Сдвинув на лоб кубанку, он встал, оперся руками о стол и твердым голосом заговорил о том, что в общем пятилетнем плане станицы ворошиловскому колхозу, как самому крупному хозяйству, непременно должно быть отведено ведущее место.
– Всем известно, а тебе, Савва Нестерович, в особенности, что я не привык плестись в хвосте и пасти задних! – сказал он, повысив голос.
Рагулин и Байкова молча переглянулись. Сергей что-то записал в блокнот. А Артамашов, подкрепляя свою мысль примерами и цифрами, говорил о росте ведущих отраслей, особенно молочного скота и лошадей.
– Савва Нестерович, у тебя хватило совести рекомендовать мне зеркального карпа как доходную статью, чтоб, значит, я наживал капитал… Разве ты еще меня не знаешь? Пусть этим делом занимается Стефан Петрович Рагулин, ему это с руки, а я возьму курс на коня. Конь важнее любой зеркальной рыбы… Атаманов, правильно я говорю?
Атаманов закуривал, осветив огоньком спички свое шрамоватое лицо. Раскурив папироску, он сказал:
– Все правильно, а о лошади и я еще выскажусь.
Артамашов одобрительно кивнул головой и перешел к плану нового строительства, назвав четырнадцать объектов, в том числе две конюшни, четыре кошары, три коровника, амбар… Тут он, искоса поглядывая на Рагулина, нарисовал такую красочную картину и привел столько убедительных фактов, что все участники совещания вдруг подумали: да, действительно Артамашов прав! Именно ворошиловцы и должны задавать тон всему пятилетнему плану станицы, и если кочубеевцам или буденновцам необходимо построить одну конюшню, то ворошиловцам необходимо построить две…
– А лес я достану! В своем государстве, и чтобы не достать лесу? А ежели нам поможет Сергей Тимофеевич…
Артамашов говорил все с той же подчеркнутой высокомерностью, склоняя местоимение первого лица во всех падежах, и Сергей, внимательно слушая его, подумал: «Не пойму я его… Или хвастун, или горячая натура…»
– Ты, Стефан Петрович, и ты, Дарья Никитишна, не кидайте на меня удивленные взгляды, – продолжал Артамашов. – Я вас еще и не так удивлю! На строительстве станичной электростанции я беру на себя две трети всех работ. Можете записать в протоколе! А что, думаете, не выполню? Еще как выполню!
Тетя Даша только улыбнулась и промолчала.
– Да ты на словах мастак! – язвительно проговорил Рагулин. – Савва, а ну, дай мне сказать!
– Давай, давай, а я послушаю, – и Артамашов сел на свое место.
Но оказалось, что на очереди для выступления давно уже был Иван Атаманов, и ему было предоставлено слово.
Легонько похлестывая плеткой по голенищу, Иван Атаманов подошел к столу и посмотрел на сидевших и лежавших перед ним в темноте людей… Старый, опытный коневод, прослуживший на коне всю Отечественную войну. Атаманов умел говорить о лошадях так красочно, что просто заслушаешься. Он не приводил общеизвестных примеров, вроде: «конь – и в бричке и в плуге, конь – и в хомуте и под седлом, конь – и в тылу и на войне». Нет! Атаманов побеждал участников совещания тем, что призывал устьневинцев возродить былую славу кубанского коневодства.
