Текст книги "Саня Дырочкин — человек общественный"

Автор книги: Семен Ласкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Ребята поют.

Я тоже открываю рот. Конечно, я не только открываю, но и закрываю. Я думаю о наших общественно полезных делах. Думаю – и открываю. Думаю – и закрываю.

– А теперь, Саня, определи характер этого музыкального произведения?

Встаю. Смотрю с надеждой на Севку, но он тоже ничего не слышал.

Люська тем временем выясняет ответ у Татки, на пении они всегда рядом.

Татка тянет руку.

Люська тоже теперь тянет.

– Физкультурный марш! – подсказывает Люська.

Я тут же повторяю.

Вера Альбертовна будто бы не слышит моего ответа.

– Таточка, – говорит Вера Альбертовна. – Не подсказывай Люсе. – А теперь? – Она садится за пианино, и весёлая музыка обрушивается на класс.

Люська толкает Татку, но Татка молчит.

– Заметили, как повторяется одна и та же тема?

– Конечно заметили, – говорю я, хотя не очень-то замечаю.

– Как это называется?

Вера Альбертовна обводит взглядом класс и опять останавливается на Татке.

– Рондо, – выручает Бойцова.

– А если повтор через определённые промежутки?

– Рефрен, – тут же говорит Татка.

– Умничка! – хвалит Вера Альбертовна Татку и записывает на доске нужное слово.

Потом Вера Альбертовна подходит к проигрывателю, ставит пластинку. Игла мягко ложится на чёрный диск. Глаза Веры Альбертовны вспыхивают, губы складываются в улыбку, рука дирижирует в такт музыке.

Под партой кто-то схватывает меня за штанину.

– Дыркин?! А Поликарповых позвали?!

Это Байкин на четвереньках прополз половину музыкального класса.

– Ползи обратно! – шиплю я. – Конечно позвали.

Он ползёт очень неловко, то ударяясь боками о чужие парты, то задевая чужие ноги.

Вера Альбертовна снова спрашивает:

– Какой композитор написал это рондо, Байкин?

Она осматривает класс, не понимая, куда исчез Севка. Наконец его голова появляется из-под парты.

– Чайковский! – выкрикивает Севка.

Других композиторов для Байкина не существует. Иногда при этом он всё-таки попадает в точку.

Вера Альбертовна явно недовольна.

– Помогай, Удалова!

С Люськиным слухом дело обстоит не лучше. Она шарит глазами по потолку, будто бы думает, но я уже заранее знаю, кого может назвать Люська.

Так оно и есть.

– Паулс.

Хорошо ещё, что не сказала «Алла Пугачёва».

– Паулс?! – всплёскивает руками Вера Альбертовна.

И тогда снова всех выручает Татка.

– Моцарт! – кричит она. – Это Моцарт!

– Запомните это великое имя! – торжественно произносит Вера Альбертовна. – Вольфганг Амадей Моцарт – австрийский композитор. Гений!

Вера Альбертовна пишет на доске великое имя, ставит годы жизни и смерти, просит записать их в тетради и выучить на всю жизнь.

На всю жизнь – это легче, можно не спешить, если на всю жизнь.

Севка опять оказывается рядом.

– Если родители соберутся у вас, – шепчет Севка, – то давай всей звёздочкой ко мне… А связь с родителями будем держать по телефону.

Он наконец уползает, но новый вопрос снова застаёт Севку под партой.

– Байкин, какие инструменты тебе слышатся в рондо?

– Барабаны! – доносится из-под парты Севкин голос.

– Турецкие барабаны! – поправляет Вера Альбертовна и возмущённо спрашивает: – Что ты там потерял, Байкин?

Снова звучит пластинка. Вера Альбертовна обращается в слух. Слушать Моцарта для неё праздник, даже Байкин не может такой праздник испортить.

Вера Альбертовна отворачивается к окошку. Она вздыхает.

– Моцарта можно слушать и днём и ночью! – признаётся она. – Ну, ладно. А чем бы вам хотелось кончить занятие, какой песней?!

– Дельфинёнком! – тут же предлагает Люська.

Вера Альбертовна садится за пианино, откидывает голову так, что взвивается её причёска, ударяет по клавишам, призывая нас к пению.

Мы знаем, как нужно петь «Дельфинёнка». Одну строчку – Вера Альбертовна, другую – класс.

– «Приплыл на берег дельфинёнок», – поёт Вера Альбертовна, подражая детскому голоску артистки из ансамбля «Верасы». И смотрит на нас, предлагая продолжить.

– «Совсем ребёнок! – кричим мы. – Совсем ребёнок!»

– «И тут он слёз не удержал!» – продолжает весело Вера Альбертовна, словно у дельфинёнка сегодня какой-то семейный праздник.

А мы хором подхватываем:

– «Я где-то маму потерял!»

Вера Альбертовна опускает руки, она недовольна.

– Кто это ноет? – поражается она и повторяет куплет.

Конечно, ною я. Мне кажется, четвёртая строчка в песне трагическая. Что хорошего, если дельфинёнок потерял маму?! Да и весёлого в этом не больше.

Класс поёт с подъёмом. Я не пою, а открываю рот. И закрываю. Зато я остаюсь при своём мнении.

* * *

В половине шестого обеденный стол уже расставлен, приборы, тарелки – всё, что нужно для приёма гостей.

Мне пора собираться к Севке.

– Главное, ведите себя тихо, – просит папа. – Столько детей остаётся без взрослых!

– Почему же без взрослых? – уточняю я. – Севкин дедушка работает в кабинете, пишет.

– Ну, если дедушка дома, я спокоен, – говорит папа.

* * *

Когда я вошёл к Севке, звёздочка была уже в сборе. Тревожный гул не смолкал на кухне, казалось, все ребята говорят одновременно. Впрочем, не гул поразил меня, а резкий запах. Что случилось?

Я невольно задержал дыхание.

В носу словно щекотали соломинкой.

– Вы что-то уже натворили? – спросил я у Севки. – Что происходит?!

Байкин попытался объяснить, но тут его нос сморщился так, что стал похож на кнопку. Севка громко чихнул.

– А-апчхи! – повторил Байкин и рукой показал на Люську.

– Аа-пчхи! – ответил я, будто бы мы таким странным способом поздоровались.

Люська сидела напротив, как принцесса, откинув голову и положив ногу на ногу. Её лицо выражало презрение ко всем нам. Что-то неузнаваемо-важное было в ней.

Сначала я ничего не заметил, но тут мой взгляд упал на мех, вернее, на узкую меховую полоску, нечто серое и облезлое на Люськиной шее. Оно и пахло.

– Что это?! – удивился я. – Дохлая кошка?!

Все согласно зачихали.

– Апчхи! – прослезился Севка, торопливо роясь в карманах в поисках носового платка. – Вынула из какой-то помойки!

– Да это чуть ли не соболь! – возмутилась Люська, одаривая всех нас презрительным взглядом. – Редчайшая вещь! Мех может сто лет пролежать в сундуке. Да если вы хотите знать, в таких вещах ходили все дамы ещё в прошлом веке, сама видела.

– Что ты видела?! – поразилась Татка, которую, казалось, ничем, кроме музыки, поразить невозможно.

– Видела! – не сдавалась Люська. – На картинке в журнале. Называется – «Дама с горностаем». Да вы только посмотрите на меня, невежды!

Люська поднялась, гордая, и, откинув голову, неторопливо прошлась мимо нас, точно действительно была дамой.

– Правда, дико красиво?! – спросила она Майку. И так как Майка молчала, сказал с укором: – Читайте газеты! Там пишут: нужно одеваться модно.

От Люськиного расхаживания, от ветра, который она подняла, запах так усилился, что все зачихали ещё дружней. Не чихала только сама Люська, она оказалась чихоустойчивой.

– Да ничего красивого! – выкрикнул я. – Снимай своего драного соболя и тащи проветривать на улицу!

– На улицу нельзя! – возразил Мишка. – Может начаться чихание всего города. Давай на помойку!

– Я просто поражена! – Люська пожала плечами. – Это замечательная горжетка! Мех высшей марки!.. Ну что делать, если он пролежал десятилетия в нафталине?! Завтра-послезавтра запаха совершенно не будет.

Ребята отворачивались от Люськи, дышать в её сторону было опасно.

– А-а-а-пчхи! – внезапно выстрелило из соседней комнаты.

Все испуганно затихли.

– Ну вот, – безнадёжно вздохнул Севка и сел на стул. – Это чихает мой дедушка у себя в кабинете.

– За дедушку волноваться не нужно, – спокойно сказала Люська. – Дедушка в хороших мехах разберётся. Вы поглядите, какая прелесть!

– Прелесть?! – возмутился Мишка. – Из-за твоей прелести у всех начался жуткий насморк. Поищи хоть платок, Севка…

– Давайте Люську посадим около форточки, всем будет легче дышать, – посоветовала Майка.

– Лучше бы Люську вывесить за окно, – буркнул Севка и опять чихнул.

Люська презрительно улыбалась, наши разговоры её только смешили.

– Ребята! – заявил Севка. – Я вижу – апчхи! – что без носовых платков – апчхи! – мы погибнем. Я поищу платки – апчхи! – в платяном шкафу. Бабушка – апчхи! – ругаться не будет…

– Поищи – апчхи! – Сева, – чихнул я.

– А мне нравится так пахнуть, – назло всем заявила Люська. – Ни за что не сниму горжетку!

Севка бросился за платками, я – за Севкой. Хотелось побыть хоть немного на чистом воздухе в другой комнате.

– Мы с вами! – закричал Мишка Фешин. – А ты, Люська, оставайся на кухне в своей вонючей горжетке, дыши нафталином сколько тебе влезет!

– Идите! – с презрением крикнула Люська. – Я не заплачу. Подумаешь, чуть запахло!

В гостиной мы слегка отдышались. Севка открыл шкаф и стал искать носовые платки.

Бельё в шкафу было аккуратно сложено, стопкой возвышались рубашки, рядом наволочки и простыни, но платков не было.

Севка долго смотрел на бельё, не зная, где искать. Наконец сунул по локоть руку в середину кучи.

– Бабушка сама укладывает, – объяснил он. – Мужчины, говорит, в хозяйстве не понимают, женское это дело. Татка, помоги, раз ты женского рода.

– Сам дурак! – обиделась Татка. – Ну как я могу искать носовые платки в чужом шкафу?! Попроси дедушку.

– А-а-а-а-пчхи! – снова выстрелило в кабинете.

– Дедушка пишет книгу, его запрещено отрывать от работы, – напомнил Севка.

Он поглубже запустил в бельё руку, стал шарить. И вдруг замер.

– Что там?! – не выдержал Мишка.

– Н-не знаю, – сказал Севка. – Что-то нащупал твёрдое. Кажется, из металла.

– Ищи платки! – возмутился я. – Сейчас войдёт Люська, и мы опять зачихаем.

– Странно! – говорил Севка, чуть подавшись вперёд, видно стараясь ухватить найденное покрепче.

Наконец вытащил руку.

– Положи назад! – возмутился я, увидев белую коробочку. – Не твоё! Бабушка будет сердиться! Разве можно лазить по чужим шкафам?!

Севка будто бы меня и не слышал.

Он вертел коробочку и так, и этак, пытаясь что-то рассмотреть на крышке.

Мы подошли с Мишкой. Сзади встал Федя.

– Не пойму, что это, – недоумевал Севка. Он старался раскрыть коробочку, но сил не хватило. – Попробуй ты, Саня.

Коробочка была исколота чем-то острым. Вмятины-точки явно составляли буквы. Но какие?..

Смотрели все, но прочитать ничего не удавалось.

– Может, на иностранном? – предположил Мишка.

– Нет, – покачал головой Севка, – думаю, на каком-нибудь телеграфном, вроде азбуки Морзе: точка – тире…

– Где же тире? – спросил я. – Мы тире проходили. Ничего похожего!

Тире не было.

Я потряс коробочку, что-то в ней брякнуло. Это прибавило нам интереса.

– Вроде написано что-то, – вертел я коробочку. – Слева вроде первая буква «С»…

Фешин выхватил у меня коробочку, уткнулся в неё носом. Каждому не терпелось прочесть первым. Все так заинтересовались, что забыли чихать.

– Похоже на «м»… – читал Фешин, обводя, как слепой, выколотые точки пальцем… – … е…

И вдруг испуганно посмотрел на меня.

– Смерть! – понял он. – Тут написано: смерть!

– Да ты что?! Покажи-ка! – Севка бросился отнимать коробку. – Какая смерть?!

– Положи на место! – сдавленным голосом произнёс Федя. До сих пор он стоял молча. – Взорвётся!

Все посмотрели на него удивлённо.

– А если там динамит?!

– Откуда у нас динамит?! – возмутился Севка. – Зачем моей бабушке динамит?! Да ещё в шкафу?!

Ребята с облегчением рассмеялись.

Наше долгое невозвращение наконец надоело Люське. Никто не заметил, как она вошла в гостиную.

– Что вы там читаете? – как ни в чём не бывало спросила она. – Покажите!

– Иди отсюда со своей горжеткой! – огрызнулся Севка. – У нас здесь тако-ое!

– Како-о-ое?! – передразнила Люська.

– Смерть на коробке, вот како-ое! – огрызнулся Байкин.

– Обманываете? – не поверила Люська. – Мстите за мою красоту.

Никто ей не ответил, теперь нам было не до Люськи.

Я пальцем водил по крышке, пытался прочесть всю надпись.

– Фа… фа… – повторял я, вглядываясь в буквы.

И вдруг прочитал:

– Фашистам!

– Значит, «смерть фашистам», – сложил Мишка Фешин.

Ну и дела! Коробочка стала переходить из рук в руки, её трясли, что-то стучало там металлическое, но открыть её пока оказалось невозможно. «Кто же у Севки мог угрожать фашистам?» – вот вопрос, который занимал всех.

– Наверное, эта коробочка лежит с войны… – предположил я. – Она металлическая. И точки на ней могли быть выбиты ножом или штыком…

Севка, видимо, просто онемел от моей догадки.

– Или гвоздём, – напомнил Федя.

Мишка пустился рассуждать:

– Если коробочка с фронта, а лежала она в Севкиной квартире, то, значит, коробочка принадлежит кому-то из семьи… Какому-нибудь герою…

Ребята согласились.

– А может, герои жили в этой квартире ещё до Севки? – встряла Люська. В этот раз никто на неё не огрызнулся. – Севка только что переехал!

Я думал.

– Наверное, коробочка чужая, – безнадёжным голосом сказал Севка. – Про героев в семье я не слышал.

– И всё же, – сказал я, мысленно соглашаясь с Севкой, – ты должен расспросить своих: и папу, и дедушку, и маму, и бабушку…

При слове «бабушка» все дружно расхохотались.

Воспользовавшись общей перебранкой, Люська захватила коробочку и стала трясти её над ухом.

– Что-то брякает, – сказала она. – Вдруг это письмо к потомкам?

– Письмо брякать не может, – возразил Федя.

– Нужно бы открыть, – предложила Люська. – Давай, Севка, подденем? Есть у вас ножик?

Байкин помчался к буфету.

Люська просунула остриё в щель, но коробочка не поддавалась.

– Лучше сходить к дедушке и спросить, – предложил я.

– Ты с ума сошёл! – Севка даже замахал руками. – Мешать деду, когда он пишет!

– Дайте-ка мне, – попросил коробочку Федя.

В его голосе была такая уверенность, такая твёрдость, что Севка отдал.

Федя повертел коробочку, подумал. Сбоку на крышке был бугорок вроде красного камушка.

Федя надавил на бугорок пальцем, но бугорок не поддавался. Тогда Федя стал камушком надавливать на подоконник.

Р-раз! Коробочка открылась, и из неё что-то выпало.

Севка метнулся к Феде и схватил то, что выпало. Мы даже не успели разглядеть, что же он хватает.

– Ребята! – волновался Севка, разглядывая что-то. – Здесь… здесь… орден!

Все окружили Севку.

– Но чей?! Кто у вас мог быть героем?! – спрашивали то я, то Мишка, то Федя.

– Не знаю, ничего не знаю, ребята.

Севка стоял потрясённый.

– Может, это дедушкин орден? – сказал Мишка Фешин. – Пошли поговорим с ним.

– К нему нельзя, бабушка предупреждала, – напомнил ребятам Севка. – Только рассердим, а узнать – ничего не узнаем.

Стали думать. Конечно, спросить как-то дедушку нужно. Но как?!

– Я знаю! – неожиданно заявила Люська, сияя, как медная кастрюля.

Все повернулись к Удалихе.

– Нужно выкурить твоего профессора из кабинета, – сказала она, – а потом расспросить…

Севка разочарованно сказал:

– Так и знал, что от Люськи умного не услышишь! Как выкурить?! Мы же не курим!

– Нет, Севка, – Люська перешла на заговорщицкий шёпот, – мы его можем выкурить при помощи моей волшебной горжетки.

– ?!

Люська кивнула.

Только теперь все заметили, что горжетки нет на Удалихе и что мы давно не чихаем.

– Я её пока оставила на кухне, раз вам мешаю, – объяснила Люська. – Но сейчас моя горжеточка нам пригодится.

Люська не хотела открывать сразу свои тайные планы.

– Как ты думаешь, Севка, – загадочно спросила она, – дедушка заметит, если к нему подползти в кабинет, когда он пишет?

Байкин расхохотался:

– Если его не щипать и не дёргать, он ничего не заметит!

– Прекрасно! – Люська потёрла ладони. – Тогда нужно тихохонько войти в его кабинет и подложить под кресло горжетку…

– Зачем? – удивились все.

– Как зачем?! Дедушка начнёт чихать, не сможет работать и… выйдет. А мы тут-то его и спросим, – наконец высказала свою «умную» мысль Люська.

– Он уже чихал, но не вышел, – напомнил Севка.

– Это он чихал, когда горжетка была на кухне. А ты представляешь, что с дедушкой будет, когда горжетка окажется у него в кабинете?!

Такое представить не мог даже Севка.

– Но кто войдёт в кабинет? – спросил я.

Идти к дедушке в кабинет с Люськиной горжеткой никто не решался.

– Тру́сы! – возмутилась Люська. – Тогда я сама войду!

Все с облегчением вздохнули.

Люська сбегала за горжеткой на кухню, сняла туфли и босиком стала медленно продвигаться к кабинету. У дверей Люська немного задержалась, махнула нам на прощание горжеткой.

Все дружно зачихали.

Операция могла сорваться!

Впрочем, в кабинете пока всё было тихо.

Тогда Люська встала на четвереньки и, приоткрыв створку двери, вползла в кабинет к деду.

Мы молчали. Терпение и выдержка – главное в любом опасном деле.

Севка тихонько отсчитывал секунды:

– Восемь… десять… пятнадцать…

Люська не появлялась. В голову лезли разные мысли.

Наконец Люськина голова появилась в проёме двери.

Люська поднялась с четверенек, приотворила дверь и, размахивая руками, метнулась на кухню. Мы за ней.

– Ну?! Почему дед не чихает?! – нервно приставал Севка.

Люська взглянула на часы, как делают разведчики в боевых фильмах.

– Не боись, Бочкин! Скоро начнётся, – небрежно сказала она. – У нафталина тяжёлый запах, он не сразу достигает профессорского носа. Но уж когда достигнет!..

И тут будто бы взорвалось за дверью.

– А-а-апчхи! – крикнул профессор так, что мы присели. – О-а-о-а-а-пчхи-х! – летело по коридору. – Ая-яй-яй-чхи!

Горжетка действовала как нужно!

Дверь распахнулась, и на пороге возник профессор.

Севка побледнел.

– Что – а-а-пчхи! – происходит? – едва успел крикнуть профессор и стремительно полетел в ванную.

Его качнуло от нового чиха.

– Ай-яй-чхи! – пожаловался профессор.

Стало слышно, как он моется в ванной.

– Вот это да! – восхитился я. – Какая бронебойная сила!

А Севка шёпотом прибавил:

– Подложить бы её под дверь ветеринару! С такой горжеткой, Саня, мы бы его взяли голыми руками.

Люська пронеслась в кабинет и тут же выскочила с горжеткой: следы диверсии нужно было замести немедленно.

Тем временем Севка приступил к переговорам с дедом.

– Дедушка, что случилось? Почему ты так расчихался? – хитро спрашивал Байкин.

– Не знаю?! – удивился дед. – Всё было прекрасно. Я работал… И вдруг откуда-то острый запах… А-а-пчхи! – словно бы в подтверждение чихнул профессор, но уже тише.

– Странно, – недоумевал Севка. – А мы ничего…

И Байкин глубоко втянул носом воздух.

– Нет, нет! – профессор сморщился перед новым чихом. – Что-то в квартире случилось! Я не могу работать! Где бабушка? Нужно срочно вызвать бабушку. Чхи!

Севка терпеливо разъяснил деду:

– Бабушка на собрании «родительской звёздочки». У неё важное общественное дело…

– Но и у меня важная работа! – возмутился профессор. – А в моём кабинете сидеть невозможно! Мне как будто подсыпали нафталину. Нужно что-то сделать!

Дедушка осторожно втянул носом воздух и… не чихнул.

– Вроде уже не пахнет, – поразился профессор. – Кажется, я снова могу работать. Что же это было такое?!

И дед торопливо зашагал к своему кабинету.

– Дедушка? – устремился за ним Севка. – Можно тебя задержать? На секунду! Чей это орден?

Он протянул деду находку.

– Орден?! Какой орден?!

– Вот этот…

– Ах этот, – усаживаясь в кресло, сказал профессор, будто бы ничего особенного ему не показали. – Это бабушкин орден…

– Бабушкин?! – ошарашенно переспросил Севка. – Кто же ей мог дать такую громадную награду?!

– Как кто мог?! – возмутился дед. – Бабушка воевала. Она была на фронте.

– На фро-онте?! – переспросил Севка, и его рот превратился в бублик. – И ты?!. И ты был с нею?!

– При чём тут я? – буркнул дед. – Меня на фронт не взяли, хотя я сто раз подавал заявления. У меня оказался порок сердца.

На кухне мы долго разглядывали бабушкин орден, передавали его из рук в руки. Вот уж чего никто не мог представить: Севкина бабушка – фронтовичка! Но больше других был потрясён Севка.

Первой пришла в себя Удалова.

– Нужно срочно бежать к Дырочкиным! – предложила она. – Пока родители заседают. Пусть бабушка расскажет про свой боевой подвиг.

* * *

Мы мчались наперегонки: я, Севка, Мишка, Федя, Майка, Татка и Люська в своей вонючей горжетке.

Дверь отворила мама. Мотька и Фенька радостно подлетели к нам, но их так шарахнул горжеточный запах, что обе собаки кинулись под кровать.

Родители пили чай. Совещание, судя по всему, кончалось. Мама передавала гостям чашки. Севкина бабушка Екатерина Константиновна наливала заварку, а затем кипяток из самовара. Рядом с Екатериной Константиновной сидела Галина Ивановна, я как-то забыл, что и её могу у нас дома встретить.

Но были для нас и другие сюрпризы.

– Ах вы мои дорогие! – радостно произнёс кто-то. – Как я рада вас видеть! Какие красивые, большие!

Зинаида Сергеевна, воспитательница нашей группы детского садика «Лисичка», тоже была здесь. Она махала нам обеими руками, но выбраться из-за стола не могла.

Рядом с Зинаидой Сергеевной сидел Юрий Петрович и улыбался. Юрий Петрович был не из тех, кто станет вскакивать, охать и ахать. Он приподнял правую руку, поприветствовал нас. Я ответил ему тем же.

– Дети, садитесь! Кому эклер, буше? – предлагала мама.

Но садиться мы пока не собирались. Севка сжимал коробочку с орденом.

– Что это вы странные такие? – Родители с подозрением смотрели на нас.

– Дедушка… – начал Севка.

Бабушка побледнела:

– Вы помешали дедушке работать?!

– Нет! Дома всё в порядке! – заверил Севка. – Не волнуйся, бабуля. Дело в другом!..

Он перевёл дух.

Василий Иванович Поликарпов, тихо сидевший вблизи Люськи, чихнул первым. Его поддержала Галина Ивановна, затем – Зинаида Сергеевна, хотя и сидела дальше всех от Люськи.

Нужно было спешить. Родители могли так расчихаться, что договорить станет трудно.

Я подтолкнул Севку.

И тут совсем некстати папа и мама Удаловы одновременно воскликнули:

– Люся, откуда у тебя эта горжетка?!

– Из сундука, – спокойно ответила Люська, подтвердив их догадку. – Вы ушли, а я решила перебрать вещи. И вот… попалась такая прелесть! Мне идёт, верно?

– Зачем тебе эта рухлядь?! – поразилась Люськина мама.

– Рухлядь?! – возмутилась Люська. – Да если бы мне ещё кроссовки «Адидас», джинсы «Вранглер» и куртон из плащёвки, я была бы в полном порядке!

Раздались удивлённые чихи.

– Сейчас же спрятать этот нафталин в сумку! – крикнул Удалов-папа. – Или уходи домой!

Уходить Люське совсем не хотелось, пришлось подчиниться.

Пока Удаловы объяснялись, Севка положил бабушкину коробочку на стол и открыл крышку.

Бабушка сдвинула брови.

– Ты? Как ты нашёл?!

Первый раз я видел Екатерину Константиновну такой суровой.

– Вообще-то я не искал, – начал Севка. – Мы занимались своими делами, но пришла Люська в вонючей горжетке, и мы все зачихали, пришлось искать носовые платки. А там… вот это.

Бабушка сурово молчала.

– Что это они принесли? – спросил мой папа. – Можно взглянуть, Екатерина Константиновна?!

Папа взял коробочку и заглянул внутрь.

– Оо-оо! – поразился папа, и на его восклицание все обернулись. – Да здесь орден Боевого Красного Знамени! Откуда он у вас, дети? И чей это орден?!

– Дедушка уверяет, что бабушкин! Что она получила его на фронте! Но я ничего подобного от неё никогда не слышал! – выкрикивал взволнованный Севка. – Бабушка, правда это или неправда?!

– Успокойся, Сева! – попросила Екатерина Константиновна внука, всё ещё хмурясь. – Это действительно мой орден, ничего странного тут нет.

– Как нет?! – крикнул Севка. – Это же!.. Такое!..

Бабушка только вздохнула.

Но теперь уже все родители поднялись со своих мест, коробочка кочевала из рук в руки.

– Во время войны, – сказал папа, – орден Боевого Красного Знамени давали только за очень большой подвиг.

Севка смотрел на бабушку-героиню не отрываясь, точно увидел её впервые.

– Бабуля! – наконец крикнул Севка. – Ты такая маленькая, такая слабенькая, такая трусиха! За что же тебе дали этот важнейший боевой орден?!

Весь стол взорвался смехом.

И тогда Севкина бабушка перестала сердиться и тоже улыбнулась.

– Екатерина Константиновна, расскажите о себе, – попросил мой папа.

– Пожалуйста, мы очень просим! – поддержали его Майка и Татка.

Наступила тишина, которую отчего-то называют «гробовая». Родители и ребята, кажется, боялись шелохнуться, все ожидали бабушкиного рассказа.

– К чему старое ворошить?! – вздохнула Екатерина Константиновна. – Давно это было…

Но никто с ней не согласился.

– Ладно уж, расскажу, – начала она. – Во время войны служила я в отделении связи. И была такая же молодая, как Зинаида Сергеевна…

– Даже не верится, – сказал Севка очень серьёзно, но все снова рассмеялись.

– Не верится, но это правда, – грустно сказала бабушка. – На фронте, Севочка, всё делали именно такие молодые люди. А уж среди связистов больше всего было девчонок. – Она помолчала. – Вот и тогда… Попали мы в окруженье, нужно было прорываться, а связи со штабом нет… Командир вызывает меня и просит: «Придётся искать обрыв, Катя, ползти через линию немцев…»

– И ты согласилась? – опять крикнул Севка, щёки его пылали, а глаза будто бы стали больше.

Бабушка вздохнула:

– Во-первых, Сева, это был приказ. А во-вторых, я понимала, от выполнения приказа зависела жизнь полка…

Севка никак не мог успокоиться.

– Одна в лесу! Это же страшно, бабуля?!

– Почему одна? Позади – наши, впереди – немцы. Не одна, – улыбнулась Екатерина Константиновна. – Вокруг было очень много народу. Я себя не чувствовала одинокой.

Бабушка поглядела куда-то вдаль, и в ту минуту мне показалось, что в её глазах словно полыхнули зарницы: это наши «катюши», названные в честь Севкиной бабушки Кати, начали артиллерийскую подготовку.

Я представил себе почти ясно: рвались снаряды, свистели пули, автоматные очереди рыхлили землю.

Какое мужественное лицо было у бабушки в те минуты!

– …Я ползла вдоль телефонного провода, и вдруг натяжение ослабло. Значит, разрыв рядом… Я встала и пробежала последние метры. И тут фашистский автоматчик прошил очередью мои ноги.

– И ты не успела?!

– Я упала, Сева, и, уже раненая, соединила концы провода, потом… потеряла сознание…

Теперь не только Севка, но наша звёздочка и «родительская звёздочка» – все глядели на бабушку не отрываясь.

– А коробочка? Откуда она?! – спросил Удалов-папа.

Бабушка молча вертела ложечкой в чашке чая.

– Коробочка – это память о моём большом боевом друге, – сказала она. – Он вынес меня из зоны обстрела, а сам, возвращаясь, подорвался на мине.

И бабушкино лицо стало печальным.

Севка внезапно воскликнул:

– Бабушка, ты молодец! Ты у меня героиня! Я тобой горжусь, честное слово!

Вдруг поднялся Василий Иванович Поликарпов. Он разволновался и долго не мог найти слова и только смотрел на бабушку.

– Мы все, все вами гордимся, – наконец сказал он и сел, смутившись.

– Да, да, гордимся вами, – поддержали Василия Ивановича мой папа и Юрий Петрович.

И тогда Екатерина Константиновна, Севкина бабушка Катя, встала, вытянулась по стойке «смирно», по-молодому стрельнула глазами и, как и положено военному человеку, отчеканила:

– Служу Советскому Союзу!

И в эту секунду я подумал: «А бабушка во время войны действительно была боевая девчонка!»

* * *

Когда все немного успокоились, Екатерина Константиновна сказала, обратившись к взрослым:

– Дорогие друзья! Предлагаю оставить детей с нами. Раз они не усидели дома, пускай помогают… Каникулы в конце-то концов их, а не наши!

– Переезд «Лисички», – сказал папа, – дело, которое начал Юрий Петрович с детьми, нужно довести до конца.

Зинаида Сергеевна неожиданно встала.

– Позвольте от лица ребят нашей «Лисички» поблагодарить всех за помощь! – И Зинаида Сергеевна неожиданно поклонилась. – Я и представить себе не могла, что на такое способны дети! Мои дети! – говорила она, сияя. – И ты, Саня, и ты, Сева. И ты, Миша. И вы, Майя и Тата. И ты, Люся. Большущее вам спасибо! Я просто счастлива! – Она передохнула. – Да, переезд стал событием для меня. Но я бы хотела, чтобы наша связь не прервалась. А почему бы вам, действительно, не взять шефство над «Лисичкой»?! Разве нельзя вовлечь в работу старшую группу?!

Я поднял руку, подождал, когда же Зинаида Сергеевна на меня посмотрит.

– Хочу напомнить, что мусора для старшей группы в садике не осталось.

Родители рассмеялись, хотя я говорил сущую правду.

– Найдутся другие дела, – успокоила меня Зинаида Сергеевна. – Вспомни, Саня? Разве у нас не бывало прекрасных выставок детских рисунков?! А кружок мягкой игрушки?! Я знаю, Люся отлично шьёт, не так ли?!

Родители Удаловы закивали.

– Да, наша Люся способна принести садику колоссальную пользу. Она не только шьёт, но и придумывает фасоны, как настоящий модельер. У неё хороший вкус!

Мы с Севкой переглянулись, но я приставил к губам палец: Байкин мог что-нибудь ляпнуть про Люську.

– А я охотно наделаю для детского садика свистулек, – предложил Василий Иваныч.

Зинаида Сергеевна даже слегка перепугалась:

– Только пусть ваши свистульки посвистывают не очень громко, а то жить в детском садике станет невыносимо.

– Ладно, – пообещал Василий Иваныч. – Я сделаю свистульки как нужно, а потом их немного испорчу.

Всех развеселила такая шутка.

– Конечно, полезные дела необходимы, – поддержала Зинаиду Сергеевну моя мама. – Но как доктор, хочу предложить и другое, не менее важное… Сладкое наши дети любят, а вот последствий не представляют. Почему бы ребят не отвезти на каникулах к зубному? Сколько зубов мы сохраним!

Первым возмутился Севка:

– Заболят, тогда и пойдём!

Но Галина Ивановна согласилась с мамой:

– Конечно, полечим! Осмотр – это так важно!..

Звёздочка буквально стонала: ну что это за дело в каникулы – сверлить и вытаскивать зубы?!

– Давайте-ка подумаем, что можно ещё для детей сделать, – сказала Майкина мама Мария Васильевна. Она помолчала. – Может, моё предложение несколько преждевременное, но Майечкин папа, мой муж, капитан дальнего плавания, в апреле возвращается с далёкой Кубы. Отчего бы ребятам не посетить корабль? Они смогут побывать в капитанской рубке, осмотреть каюты, спуститься в машинное отделение, даже постоять у штурвала. Разве не мечтает каждый мальчишка подышать воздухом дальних странствий.

– Мечтает! – крикнула Люська, хотя она, как известно, была девчонкой.

– Может, наши ребята станут когда-нибудь моряками, – закончила Майкина мама.

Люська снова не удержалась.

– А нельзя ли, – опуская глаза и будто смущаясь, спросила она, – нельзя ли зайти в портовый магазин, на минутку? Я слышала, там бывают редчайшие товары…

Ребята зашикали на Люську.

– Побывать в таком магазине, это то же самое, что в музее, – отбивалась она. – Посмотреть, и хватит! Мне там ничего совершенно не нужно!

Удаловой-маме, видимо, стало неловко за дочку, она перебила Люську:

– В апреле я смогу пригласить звёздочку к себе в оранжерею, каждому выделить небольшой участок, выдать цветочной рассады, пожалуйста, трудитесь!

– Предложение принимаем, – согласилась Галина Ивановна. – Но не забывайте и о неделе каникул.

Наступила тишина, каждый думал.

– А на новоселье «Лисички», – вдруг предложила бабушка Бойцова, – наша Тата хотела бы дать концерт и для малышей и для старших. Таточка давно готовит серьёзную программу.