Текст книги "Восход черного солнца"

Автор книги: Селия Фридман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 37 страниц)

Священник подобрал пустой сосуд. Металл был холоден на ощупь. Почти так же холоден, как его рука. Внутри осталась лишь черная, жуткая пустота, словно все привычное тепло его души покинуло его. Печаль заняла его место. А за ней пришел стыд.

Он вернулся к телу. Там на коленях стояла Сиани, сжимая руку Сензи в своих ладонях, будто надеялась вернуть его к жизни. Но во взгляде ее не было надежды.

– Его нет, – прошептала она. Прерывающийся голос был еле слышен. Она обхватила Сензи руками. – Я… Я не могу… – Она посмотрела на священника; ее глаза застилали слезы. – За меня, – выдохнула она. – Он умер из-за меня.

– Он сделал то, что посчитал должным. – Слова утешения приходили автоматически, всплывая издалека, из хранилища священнической мудрости. – Только это мы и можем делать. Тебе не за что винить себя.

– Огня больше нет? – осведомился Охотник.

Дэмьен зажмурился, чувствуя неизъяснимый стыд. «Будь ты проклят, Таррант. Будь ты проклят».

– Нет, – тихо проговорил он. – Огня нет. – Он покосился на Сиани, чувствуя, что плачет, как и она. – Мы похороним его.

На что Охотник заметил:

– Здесь больше нет души, которой надо оказывать почтение. Мы все это знаем. Тратить время, отправляя обряд над пустой оболочкой…

– Похороны – не для мертвеца. – Дэмьен взглянул на Тарранта, увидел, что его глаза и кожа уже исцелились. Подумал, смогут ли раны его собственной души залечиться так же быстро. – Это делается для живых. Это часть Исцеления.

– Пусть так, но мы не можем…

– Охотник! – Дэмьен почувствовал, как его взгляд наполняется холодом льда, как леденит его голос. – Ты не понимаешь. Ты не можешь понять. Эта часть тебя умерла так давно, что ты не можешь вспомнить, даже если б и пытался. Но ты не пытаешься. – Он почти шипел. – Ты хотел убить в себе это. Тебе удалось. У жизни – свои нужды. У тебя – свои. Так что уходи и оставь нас одних. Стань на страже, если хочешь, или пойди кого-нибудь убей, если это доставит тебе удовольствие. Делай что хочешь. Только уйди. Тебе нет места здесь.

Лицо Тарранта было непроницаемо – и на этот раз Дэмьен не имел желания разбираться в его тайнах. Охотник повернулся и в вихре своей накидки исчез в густой тени. Скрылся из виду в глубине леса.

Тихое сопение Хессет заставило священника посмотреть на нее. Ракханка достала откуда-то маленькую лопатку – часть их лагерного снаряжения – и протянула ему. Он молча взял ее. И стал копать.

И молился: «Прости меня, Господи. Прости за мою человеческую слабость. Прости за неумение возвыситься над суетой повседневной жизни, направь мой дух на Твои идеалы. Прости, что в миг потрясения я забыл Твой самый важный урок: потерянную вещь можно найти, испорченную работу переделать, к проигранной битве вернуться… но человеческую жизнь, раз утраченную, никогда не восстановить. Прости, что я забыл самое главное. Прости за то, что, когда я пришел сюда, первая мысль моя была об Огне – простой вещи! – а не о потерянной человеческой жизни, не о горе живущих».

Он глубоко вонзал лопату в холодеющую землю, изо всех сил надавливая башмаком, чтоб лезвие резало глубже.

«И помоги мне самому простить себя».

35

«Это должно быть где-то здесь. Близко», – думал Джеральд Таррант.

Огромное пространство восточного удела под его крыльями рябило от потоков, разливавшихся вокруг скал, – сверкающее синью земное Фэа, радужное мерцание приливных сил, пряди трепещущего пурпура, что шевелились над самыми густыми тенями, как будто проверяя, есть ли снаружи солнечный свет. На востоке от него небо уже светлело, чернота полночи и мрачная синева уступали гнетуще-серому цвету сумерек, первому предвестнику рассвета. Он уже должен быть в укрытии. Он уже должен был найти место глубоко под землей и обосноваться в нем. Чтобы энергия, недостижимая для света, могла окутать его своим успокаивающим холодом и восстановить его растраченные силы.

«Еще немного. Еще пару минут, еще пару миль. Это должно быть где-то рядом…»

Темно-серый цвет неба на востоке медленно сменялся болезненно-зеленоватым; он вздрогнул, когда свет опалил его перья, но удержался на лету. Он с умыслом выбрал белую форму, и это ненадолго спасало; случайный прямой луч солнца отразился бы от защитной оболочки. И все же глаза его ощутили жар и болезненное прикосновение, и его когти раздраженно сжимались и разжимались с каждым взмахом крыльев. Пора было снижаться, и поскорей. Следовало искать укрытие. Сколько минут осталось до восхода? Вот-вот рассветет.

«Рискуешь, Охотник? Не в твоем стиле. Дьявол! Все это проклятое путешествие не в твоем стиле».

Он тщательно осматривал землю внизу, ища… что? Как могут выглядеть пещеры Потерянных, как это отражается в потоках над ними? Каким знаком они сообщат о себе и откуда он узнает, как его прочитать? Главное – найти этот знак до того, как солнечный жаркий свет опять прижмет его к земле, чтобы не возвращаться к своим спутникам без проблеска надежды в который уже раз.

«Будь они прокляты, – мрачно размышлял он. – И будь проклята судьба, что завела меня сюда».

Он не мог бы сказать точно, что заставляло его продолжать поиски, хотя небо уже совсем посветлело, и все труднее давался каждый взмах крыльев, все труднее было сосредоточиться на какой-то разумной мысли. Он уже нашел две пещеры, что могли послужить подходящим укрытием от наступающего дня, но не спустился ни в одну. Вместо этого он повернул к северу в поисках хоть какого-то признака Потерянных, какого-то знака надежды, который он мог бы принести опечаленному отряду. И даже во время поисков его раздражало, что он о них заботится. Он уже достаточно потрудился, рискуя болью солнечного ожога. Это было слишком опасно. Это было слишком по-человечески. Но одно чувство не давало ему покоя, не давало отмахнуться от чужого дела. Отнюдь не сочувствие – злость.

«Я промахнулся», – думал он угрюмо, вспоминая тело Сензи. Не смерть человека беспокоила его, эта жизнь так же не имела значения, как и любая другая; и в другом месте, в другое время он мог бы раздавить ее сам, испытав не больше волнения, чем если бы раздавил комара. Нет – угнетал его тот простой факт, что его, Джеральда Тарранта, обвели вокруг пальца. Обманули. Его собственное Творение обернули против него же, а он даже не почувствовал. Вот что жгло его больше, чем свет Домины, больше, чем наступающий день.

«Тебе придется умереть, враг мой, и не самым приятным образом. Я тебе это обещаю».

Он рыскал по земле глазами посвященного, читая потоки, текущие внизу. Отыскать обычные пещеры было нетрудно; завихрения, что возникали над ними, делали их видимыми, подобно скалам в бегущей воде, и он легко определял их свойства – размер и приблизительные очертания. Но на этот раз его интересовало другое. Может, густые испарения, может, изменчивая рябь над пещерами особого рода, над подземной путаницей ходов, вырытых не природой, но ракхами.

И как раз когда нижний край неба окрасился запретным для него золотом, как раз когда он понял, что должен укрыться без промедления, и плевать, достигнута цель или нет, он увидел это. Его внимание привлекла полость в земле. Он снизился и разглядел место вблизи. Да! Вот оно.

Неповторимый узор земного Фэа отмечал западный склон горы под ним, последовательность кругов и завихрений слишком напоминала рукотворную схему, чтоб быть естественной. Вид у туннелей был такой, как будто они совсем одинаковы. Он осмотрелся, увидел и другие склоны с тем же рисунком; целый район, должно быть, был продырявлен, как сыр. Он переборол порыв исследовать дальше и ринулся к земле, высматривая укрытие. Его мышцы уже горели в лучах рассвета; над ним уже гасли звезды Обода. Он быстро проверил землю внизу, выискивая какие-нибудь признаки присутствия врага; нет, ничего такого не было. Наконец, убедившись, что кругом безопасно – по крайней мере, сейчас, – он дал потоку подхватить себя. Дал своей плоти раствориться в нем, так что только вера теперь поддерживала искру его жизни. Это было ужасно, и ужас нисколько не уменьшился за многие годы, что он практиковался в этом искусстве. И уж никак не делалось легче в ракханских потоках, где сложно поддерживать даже простое Творение, много более легкое, чем это, смертельно трудное. Но надо делать то, чего требует выживание. Другого пути нет.

Изменение истощило его последние силы, и поскольку людей здесь не было, он позволил себе обессилеть, он безрассудно тратил драгоценные секунды, он потворствовал себе, наслаждаясь блаженством полного изнеможения. Он страшно уставал по ночам, вынужденный поддерживать силы с помощью примитивных ракхов, а иной раз и еще более примитивных существ. Если бы он использовал собственную силу, а не собирал ее вокруг, ему давным-давно пришлось бы перестать Творить. Люди понятия не имеют, как это путешествие изматывает его – и, черт их возьми, не собираются понимать. Разумеется, он не боится. Уж никак не этого наглого, надутого дурака-священника. Это больше вопрос… гордости. Упрямства. И безусловно, самозащиты.

«Но все это тебе ничем не поможет, если ты останешься снаружи после рассвета».

Он изучал узор земного Фэа, который показывал что-то вроде входа. Рядом начинались туннели, так почему бы здесь не быть отверстию? Он искал целую минуту, применив все свое искусство и всю силу, и наконец нашел. Очень вовремя. Первые жгучие копья восходящего солнца уже пронзили небо, и западные пики загорелись предупреждающим огнем. Даже этого отраженного света было достаточно, чтобы сжечь его, и он чувствовал, что его незащищенная кожа краснеет и шелушится, но он уже раздвигал спутанные заросли, что скрывали вход в туннели ракхене. Как нельзя более вовремя он прополз внутрь. И пробрался туда, где за большой выступающей глыбой начиналась настоящая тьма. Здесь он и отдыхал, пока рассвет медленно заливал покинутую им долину и устье пещеры за его спиной.

«Валяешь дурака, Охотник». Он пощупал кожу на лице, почувствовал под пальцами, как лопается волдырь. «Дьявольски близко». Над ним сомкнулась прохладная тьма. Совершенно черная, ласковая и освежающая; целительная власть абсолютного бессветия. Первый раз после Творения, вызвавшего одержимость Сиани, он почувствовал что-то сходное с оптимизмом. И когда часть его сил вернулась к нему – не вся, что уж там, но достаточно, – он оттолкнулся от скалы и стал пробираться в темный лабиринт.

И скоро темное Фэа стало собираться вокруг его ног, подземная энергия потрескивала и гудела. Эта песня была нежной симфонией в сравнении с ревущей какофонией дневного света, и он с облегчением впитывал изысканную гармонию потоков. За спиной в трещины и дыры с грохотом ломился день, но свет – и звук – не могли вторгнуться так далеко. Он облегченно вздохнул, зная, что теперь наконец в безопасности. И полез дальше, в древнее логово Потерянных.

Подземные ракхи поселились в системе пересекающихся ходов, изменяя природную схему, только если была необходимость. Крупные пещеры остались в точности такими, какими изваяла их природа, – сводчатые храмы, залы, за миллионы лет эрозии покрывшиеся известняковыми осадками. А вот пересекавшиеся ходы явно были расширены, и следы зубила остались на камнях там, где потолок и стены стесывались ради удобства прохода. Но нигде никаких признаков нынешних обитателей. Таррант нашел один-единственный след – тонкое лезвие ножа, сделанного из осколка обсидиана, – но оно валялось на полу под таким толстым слоем известняковой пыли, что, похоже, пролежало здесь несколько веков.

«Вот наконец отличное место для отдыха. А он-то мне и нужен». Отоспаться в безопасном месте – значит получить хороший шанс восстановить себя, а ему это было отчаянно необходимо. Когда тьма залечит его раны, у него будет время осмотреться.

Внезапно позади него раздался шорох. Слабый шепот, словно шелест шелкового платья. Но этого было достаточно. Он ведь Видел, что здесь, в этих пещерах, не было ничего живого, иначе никогда не стал бы искать здесь убежища. Он напряг силы для Творения, истратил драгоценную секунду, чтоб связать внешнюю энергию своей волей, потом обернулся…

И замер. Только на миг – но этого хватило. Его сосредоточение разбилось вдребезги. Фэа, которое он связал, вырвалось из-под его власти и рассеялось бесформенным облаком. В одно мгновение, в одно кошмарное мгновение он понял, как близка, как велика опасность, и выхватил меч в последней попытке спастись; холодный огонь вырвался из заговоренной стали, заливая пещеру ледяным светом.

А она ступила вперед. Безупречно прекрасная, как была в тот день, когда он убил ее. Золотисто-рыжие волосы разливались по ее плечам, как светлая заря; теплая кожа и нежный румянец бросали вызов тусклому свечению Фэа. Алмея… Этого не может быть. Этого нет. Мертвые не возвращаются, если Смерть призывает их; скорее всего это Посланец, без памяти и души, принявший ее образ, чтобы добраться до него. Или демон, с какой-то особенно мрачной целью. Он попытался шевельнуться, ударить, но было уже слишком поздно, он прочитал это в ее глазах. Как только он сделал первое движение, она немедленно среагировала. Нежные руки повернули и наклонили предмет, поверхность которого от этого легкого перемещения вспыхнула пурпурно-голубым. Зеркало. Как раз когда он поднял меч, оно, приняв нужное положение, поймало и удержало на месте тонкий лучик, который как-то пробился сквозь трещину в скалах…

Свет. Он ударил его прямо в лицо с такой силой, что отшвырнул спиной на каменную стену. Охотник зажмурился от жгучей боли, беспомощные руки его скрутила судорога, меч со звоном стукнулся о каменный пол. Темное Фэа зашипело и задымилось вокруг него, наполняя ноздри густым смрадом гибели. Он попытался пошевелиться, бежать, найти хоть какое-нибудь укрытие – любое! – но луч безжалостно преследовал его. Он попытался Творить, скрежеща зубами от боли, которую вызвала эта попытка, но то ли земное Фэа было здесь слишком слабо, то ли он уже просто ничего не мог – от боли невозможно было сосредоточиться… Он нащупал непослушными руками скалу за спиной и обернул трясущиеся пальцы в толстые складки своей накидки. И поднял руку так, чтобы одежда прикрыла глаза. Хоть так он получил драгоценную темноту. Но как только он сделал это, свет ударил сверху. Призма, спрятанная глубоко в расщелине, поймала луч и размножила его. Зеркала в камнях отразили его еще и еще раз – тысячи раз, – пока вся пещера не наполнилась лучами – дикая какофония света, симфония огненного буйства. Свет сплелся вокруг него, как паутина, и пронзал его кожу в каждой незащищенной точке – буравил одежду, жег тело под ней, так что его мышцы отказались подчиняться, и он беспомощно рухнул на влажный каменный пол и не мог больше защищаться.

Линии света пересеклись, связались, сплели страшную тюрьму боли, которая окружила его со всех сторон. Сияющие зеркала отразили смертоносный свет солнца вниз, прямо на него, призмы разделили его на тысячи лучей, тысячи цветов, и каждый звучал отдельной нотой агонии, вонзался отдельной вспышкой пламени в его плоть. Постепенно его движения замерли. Его тело, выведенное из строя светом, больше не подчинялось ему; только воля осталась, пойманная, как запертый в клетке зверь. Но даже это истощало его силы. Свет сиял огромным сверкающим кристаллом, и он был в самом его центре; и спасения не было. Медленно-медленно тьма сошла на него – горячая тьма, лишенная утешения, – и запах дымящейся серы, что пришел за ней, почти заставил его вновь сражаться. Почти. Но солнце иссушало его плоть, выжигало жизнь, не оставляя ничего – только страх. Боль. И абсолютную уверенность в том, что ожидает его там, за порогом смерти.

Последнее, что он услышал, был смех его мертвой жены.

36

– Он не вернется.

Минута молчания. Слова повисли в воздухе меж ними, как нож. Ледяной, острый нож. Даже в свое отсутствие Охотник имел над ними власть.

Сиани дрожала, охватив себя руками.

– Иначе он бы уже появился, – прошептала она, вглядываясь в ночь, как будто та спорила с ней. – Он не вернется, Дэмьен.

Священник сдержал по крайней мере дюжину ответов – жестокие ответы, лишенные надежды, никак не подходили для нее. Что-то холодное росло и сжималось внутри. Опасение? Ужас? Он с усилием подавил его, пытаясь совладать со своим голосом.

– Что-то случилось, – согласился он. Заставляя себя говорить ровно, бесстрастно. Теперь больше, чем когда-либо, его сила нужна была отряду. Теперь больше, чем когда-либо, он нужен был ей.

Сумерки. Вечер. Ночь. Они прождали все время от заката до темноты и не получили ни слова, ни знака, что объяснили бы отсутствие Охотника. Сколько нужно ждать, прежде чем лишиться надежды? Прежде чем признать, что политика врага «разделяй и властвуй» успешно служит ему, когда нужно схватить и уничтожить одного человека. Даже такого, как Таррант. Невероятно могущественного. Предельно осторожного. Если враг смог захватить его, есть ли надежда у оставшихся?

Он попытался не думать об этом. Не получилось.

– Что теперь? – причитала Сиани. – Что нам делать теперь, Дэмьен?

Он ответил принужденно спокойным голосом, хотя спокойствия в нем не было ни на грош.

– Мы пойдем. – Он потянулся к ней, ласково коснулся и притянул к себе. И почувствовал, как она оттаивает, словно ее тело было тугим глиняным комком, согреваемым теплом человеческих объятий.

Оцепенение ее медленно проходило, страх уступил место слабости и отчаянию, и наконец она беспомощно разрыдалась. Она плакала, спрятав лицо в толстой грубой шерсти его куртки, плакала, уступив давлению последних недель и дав всему вылиться, всему ужасу, и надежде, и усилиям, и потерям. «Это слишком много, – думал он, сжимая ее в объятиях. – Это слишком много для кого угодно». Он чувствовал, что в нем самом рождаются слезы, слезы бессилия и гнева, но загнал их поглубже внутрь; она нуждалась в нем, и нельзя ему обнаружить слабость. Смерть Сензи. Утрата Огня. И теперь… это. Его мысли беспорядочно метались; страх, скорбь, и ненависть, и ужас – все переплелось так тесно, что невозможно было выделить какое-то одно чувство, чтобы определить, откуда оно взялось. Ну и хорошо. Не ко всему следует приглядываться.

– Мы пойдем, – повторил он.

– Как мы можем? – Женщина запрокинула голову и посмотрела на него. Ее глаза покраснели, покрылись кровавыми прожилками от недосыпания.

Вдруг его поразило, какой она стала хрупкой – на себя не похожа. Когда ее сила уступила место вот этому? Или он сам себя обманывал, и только сейчас ее уязвимость бросилась ему в глаза?

– Если они добрались до Джеральда… – начала она.

– Это ничего не значит, – твердо заявил он. Тщательно скрывая нотку сомнения в голосе. Чтобы ее успокоить, следовало говорить как можно убедительнее. – Таррант тоже уязвим. Да, он силен, искусен и безжалостен… но в Творении, которое поддерживало его жизнь, был фатальный изъян. Помнишь, что сделал с ним Огонь, даже на расстоянии? Все, что потребовалось нашему врагу, – не дать ему отыскать убежище до наступления дня. И с ним покончено. Вот и все. Даже не нужно самому вступать в бой. – Он передохнул и продолжил: – Если он знает, как это сделать.

Нет, правда, как он подманил Охотника? Вот что сразило Дэмьена – враг догадался, смог понять, но как.

– Он мог оставаться с нами. Мы бы защитили его.

– Мог. Может быть. – Дэмьен глубоко вздохнул, пытаясь успокоить потрясенные нервы. – Но маловероятно. Он доверял мне не больше, чем я ему. И теперь мы оба расплачиваемся.

«Он платит больше. В тысячу раз больше. Что за ад ожидает подобного человека? – Священник попытался представить себе это, и его затрясло. – Не пожелаю такого никому. Даже ему».

– Что теперь? – спросила ракханка. – Какие планы теперь, без убийцы?

Дэмьен повернулся к ней. В свете полумесяца Примы она выглядела особенно свирепо, бело-голубой свет высвечивал ее зубы, как искры холодного огня. Такая сила утрачена. Такое смертоносное могущество.

– Мы подождем ночь, – распорядился он. – Дадим ему время добраться до нас, если он еще может. Если же к утру он не вернется… тогда и будем строить планы.

«Планы, которые не будут включать ни Охотника, ни Огонь. Ни Сензи. – Он постарался, чтоб выражение его лица не выдавало опасений. – Слишком много потерь. Слишком все сразу. Как это возместить?»

Дэмьен вытянул свой меч из ножен, ощутил в руке тепло обтянутой кожей рукояти. По краям лагеря уже сгустились тени, что были темнее самой тьмы: огрызки ночи, притянутые независимой волей – и голодом – к дурным предчувствиям отряда. Смогут ли эти твари стать материальными в здешних ослабленных потоках? Сколько еще их слоняется вокруг лагеря, принюхиваясь к запаху человеческого разума, который может помочь им вырасти? С тех пор как Таррант присоединился к отряду в Кали, одно его присутствие отгоняло такую угрозу, и они принимали это как должное. Сколько же их собственных страхов Дэмьен должен теперь убить – или хотя бы отогнать, – прежде чем рассвет очистит землю от чудовищ?

«Будь ты проклят, Таррант, – хмуро думал Дэмьен, заново привыкая к мечу. – Ты выбрал самое дерьмовое время, чтоб умереть».

Карты. Их освещало солнце, на них там и сям пестрели тени от листвы, пятнами покрывая их поверхность, как лишаи. Ветер шевелил, приподнимал их края, прижатые камнями.

– Это все, что у нас осталось, – хмуро сказал Дэмьен.

– Это не обзорная карта.

– Нет. Надо было взять ее у него, когда… еще тогда.

Безопаснее было молчать о том, что произошло. Разговоры вызывали вопросы, а те вызывали желание Узнать. А Познание было опасно. Сила, что захватила Тарранта, могла караулить неподалеку, и если они установят связь с ним, она захватит их всех. Они не могли позволить себе рисковать. Даже чтоб уменьшить жалящую остроту неведения.

– Я скопировал важнейшее, так что у нас есть хотя бы копия. На случай, если придется разделиться.

Он увидел в глазах Сиани мятущийся страх, потянулся к ней и ласково сжал ее руку. Рука была холодная, глаза покраснели. Ее лицо исхудало от усталости; спала ли она вообще после смерти Сенэи? Его беспокоило, что он даже этого не знал.

– Мы должны рассчитывать и на это, – вразумляюще проговорил он. – Мы должны предусмотреть все. Мне это нравится не больше, чем тебе, но поступать иначе равносильно самоубийству. Стратегия врага ясна: выбить нас по одному, прежде чем мы доберемся до его крепости. – «Оставив только того, кто ему нужен. Тебя». Но он не сказал этого вслух. – Бог знает, как он подобрался к Тарранту, но в случае с Сензи мы рискнем угадать. И если надо встретиться с врагом, который может так играть на твоих слабостях… мы должны быть готовы, Си. Ко всему.

– Ты еще думаешь, что есть надежда? – обессиленно прозвучал ее шепот. – Даже теперь?

Он поймал ее взгляд и задержал его. Попытался влить силу в свой взгляд, чтобы она могла почерпнуть в нем храбрость.

– Очень небольшая. – Хотел бы он иметь мужество солгать ей. – Но ее всегда было очень мало. Что до наших шансов теперь… Помни, мы планировали это путешествие еще до того, как встретили Тарранта. Мы справимся без него.

– И без Зена? – тихо спросила она. – И без Огня?

Дэмьен отвернулся. Заставил свой голос звучать твердо:

– Да. Мы ведь должны, правда?

Он подтянул ближнюю карту к себе и принялся изучать ее, надеясь, что Сиани последует его примеру. Хессет молчала, но ее нечеловеческие глаза следили за каждым их движением. Он осторожно очертил несколько самых важных объектов. Кратер Санша. Северный энергетический узел Лема. Спусковой крючок, который Сотворил Таррант, так что, когда они достигнут его, их копии – их подделки – начнут свой рискованный путь в западню. У этого плана был отвратительный привкус, но его уже нельзя было остановить. И где-то в глубине души Дэмьен чувствовал, что благодарен Тарранту. Видит Бог, как им сейчас нужно хорошее Затемнение. Никогда оно не было нужнее. Он ненавидел себя за эту благодарность.

«Будь ты проклят, Охотник. Даже после смерти ты преследуешь меня».

– Согласно карте, мы достигли точки, которую наметил для нас Таррант. – Он посмотрел на восток, как будто простым взглядом мог пронзить скалы, преодолеть мили и увидеть этих пятерых обреченных двойников. Четырех? Трех? Сколько? – Значит, как раз в эту минуту подделки отправились в путь вместо нас.

– Так что внимание врага будет направлено на них.

– Будем надеяться.

«Он сказал, это произойдет автоматически. Сказал, что, когда мы достигнем этой точки, пять ракхов отправятся к кратеру, приняв наши обличья. Но нас уже не пятеро. Предвидел ли он такую возможность? Он был очень осторожен, он предвидел так много… но мог ли он принимать в расчет собственную смерть?»

Дэмьен не представлял себе, чтобы Таррант мог допустить такое. А если нет, значит, вся схема летит к черту: пять невинных ракхов направляются к смерти бессмысленно. Потому что как только враг пересчитает их, он поймет: что-то не так. От этой мысли Дэмьена скрутила тошнота, но он пытался не думать, что его беспокоит больше – смерть пятерых невинных или провал уловки Тарранта.

Он аккуратно свернул карты:

– Идем на север. К Дому Гроз. И попытаемся связаться с Потерянными. Если нам повезет – и Творение Тарранта сработает, – нас не заметят.

– А если нет? – поинтересовалась ракханка.

Он посмотрел на нее. И проклял ее чуждую природу – не прочитать на лице, о чем она думает.

– Не знаю.

– Ты сможешь поддержать Затемнение? – спросила Сиани. – Чтобы оно не было связано с Таррантом, если подделка… – Она в замешательстве остановилась.

– Не сработает? – тихо осведомился он. Она кивнула. – Это было бы очень опасно, – сообщил он, стараясь не встречаться с ней взглядом. – Между мной и Охотником существует… канал. – «Не спрашивай о нем, – молча взмолился он. – Не заставляй объяснять». – Если я попытаюсь Творить сейчас, когда на нас еще лежит отпечаток его собственного Творения… Я могу открыть свободный проход между нами и той силой, что убила его.

«И то, что справилось с Таррантом, возможно, раздавит нас, не пошевельнув и пальцем».

– Значит, нам надо рассчитывать только на то, что сделал он, – тихо решила Сиани. Голос ее дрожал, глаз она не поднимала.

– Возможно.

Она посмотрела на него.

– Я не могу сделать это. И ты не можешь. Но остается еще кое-кто. – Он многозначительно взглянул на Хессет. – Полагаю, именно сейчас ее мастерство может нам понадобиться.

Губы красти слегка раздвинулись; она тихо зашипела, стиснув острые зубы:

– Я не знаю колдовства людей.

– Но это же не колдовство людей! И это не привлечет той Фэа, которой могут управлять люди. Разве нет?

– Ракхи не Творят, – холодно заявила она.

– Разве? – Он повернулся к Сиани. – Позволь мне рассказать кое-что из того, что я знаю о ракхах. Помнишь, прошлой ночью я просматривал записи Зена и нашел кусок раннего текста, который он где-то откопал и скопировал. Про предков ракхов. Похоже, они были исключительно плотоядными. В отличие от наших всеядных предков, они, добывая пищу, полностью зависели от охоты. У них не было ни земледелия, ни особо сложных общественных взаимоотношений, которые породили бы сельское хозяйство. – Он пристально взглянул на ракханку. – Они были стайными животными. Как мы. Но их социальная структура заметно отличалась от нашей. Мужчины проводили жизнь, состязаясь друг с другом, растрачивая большую часть энергии на сексуальные демонстрации и бои. Когда они охотились, они собирались большими стаями, и только если предстояла опасная игра. Риск был важнее, чем сама пища, и после каждой охоты они либо подтверждали свое место в социальной иерархии, либо получали новое. А то, что они убивали, либо съедалось на месте, либо его бросали гнить.

– Я знаю таких мужчин, – хмыкнула Сиани, и Дэмьен заметил, что по лицу Хессет вроде бы скользнула улыбка. И мгновенно пропала, сменившись настороженной враждебностью.

– Для остальной стаи охотились женщины, – объяснил он. – И кормили их в соответствии с местной иерархией. Сначала самцов-лидеров, потом детей, потом ели сами. Если что-то оставалось – недомеркам. Доведенная до совершенства структура стаи млекопитающих. – Он резко подался вперед. – Видите? Женщины охотились. Не для того, чтобы показать себя, а чтобы выжить. Не для того, чтобы продемонстрировать свою отвагу, а чтобы накормить своих детей. И Фэа отвечало их желанию, как и всем местным видам. А какие два искусства важнее всего на охоте? Выслеживание и маскировка. Способность найти добычу и возможность подобраться к ней незамеченными. – Он покосился на ракханку и встретил ее взгляд. В его тоне появился вызов. – Если женщины ракхов могли Творить с помощью Фэа, не значит ли это, что они были мастерами в обоих искусствах? Именно в тех, что теперь нужны нам больше всего.

Голос красти был тих, но звенел от напряжения:

– Ракхи не Творят.

– Не так, как мы. Без ключей, рисунков, знаков и заклинаний и прочего подспорья воображения. Им не нужно все это, как не нужно людям-посвященным. – Он помолчал, наблюдая за ней. – Но это ведь не совсем бессознательно делается, правда? На каком-то этапе твой народ научился применять Фэа, управлять этой силой. Более совершенный интеллект потребовал более совершенного контроля. Может быть, в обыденной жизни вам хватает древних способов… Но я помню, что видел в Морготе. Это было сделано преднамеренно, обдуманно и чертовски мощно. Истинное Творение, в любом смысле этого слова. – Она не ответила, и он настойчиво повторил: – Ты отрицаешь это?

– Нет, – тихо произнесла она. – Если ты так это называешь… нет.

– Хессет, – вступила Сиани. – Если ты сможешь сделать Затемнение…

Глаза ракханки сузились.

– Так говорят колдуны. Я не…

– Да назови как хочешь! – прервал ее Дэмьен. – Мы подберем слово из языка ракхене, если тебе так нравится. Или переделаем его. Черт побери, разве ты не видишь «, сколько от этого зависит?

« Спокойнее, Дэмьен. Сбавь тон. Не отталкивай ее «. Он заставил себя медленно, глубоко вздохнуть.

– Тарранта нет, – сказал он тихо. – Нет Сензи. Даже если я смогу Творить сам, мои возможности в этом случае ограничены; подкрадываться к врагу – деяние, мало подходящее для Церкви. Как бы ни прикрыл нас Таррант, это прикрытие с его смертью стало слабее – если враг не Рассеял его полностью.

– Ты сможешь помочь нам? – прямо спросила Сиани – Если захочешь? Смогла бы ты укрыть нас от его взгляда?

Та оглядела обоих по очереди. Пересматривала свою врожденную ненависть к их роду, проверяла, как далеко та может зайти. Потом объявила, тщательно подбирая слова:

– Если бы вы были моей родней. Моей кровной родней. Тогда я смогла бы прикрыть вас.

– Никак иначе?

Она покачала головой:

– Нет.

– А точно бы смогла? – засомневался Дэмьен.

Красти жестко посмотрела на него. В него: сквозь оболочку, минуя наслоения сознания, в самое сердце его души. В ту часть его существа, что была животным, примитивным, чистым. Что-то незнакомое, теплое, любопытное лизнуло язычком его мозг. Приливная Сила?