Текст книги "Терапия"

Автор книги: Себастьян Фитцек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Себастьян Фитцек
Терапия

Что бы при лечении – а также и без лечения – я ни увидел или ни услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной.

Из клятвы Гиппократа

Скажи мне, кто твои друзья, и я скажу, кто ты.

Пословица

Пролог

Когда прошло полчаса, он понял, что больше не увидит свою дочь. Она открыла дверь, обернулась и вошла в кабинет к тому пожилому человеку. Больше его маленькая Жозефина оттуда не выйдет – он был в этом абсолютно уверен. Никогда больше он не будет укладывать ее спать и не увидит ее счастливую улыбку. Никогда больше не зайдет в ее комнату выключить пестрый ночник, когда она уснет. И никогда больше не проснется среди ночи от ее ужасных криков.

Это знание вдруг обрушилось на него со всей беспощадностью. Когда он встал, тело не слушалось. Он не удивился бы, если бы его ноги подкосились, он упал и остался лежать в приемной на потертом паркете между дородной женщиной с псориазом и столиком с давнишними номерами журналов. Но он не потерял сознание, ему не было дано такой милости.

«Очередность приема зависит от тяжести случая, а не от времени прихода пациента».

Вывеска на белой обитой кожей двери в кабинет аллерголога. Буквы поплыли у него перед глазами.

Доктор Грольке был другом семьи и двадцать вторым по счету врачом – Виктор Ларенц вел список. Его предшественники ничего не нашли. Совсем ничего. Первым был врач «скорой помощи», который появился вскоре после Рождества на их вилле в Шваненвердере [1]1
  Шваненвердер – островок на озере Ваннзее на западе Берлина, дорогое и престижное место жительства. – Здесь и далее примеч. перев.


[Закрыть]ровно одиннадцать месяцев тому назад. Вначале они думали, что всему виной праздничное фондю. Ночью Жозефину рвало, потом начался понос. Его жена Изабель вызвала частную «скорую помощь», и Виктор принес дочь в батистовой ночной рубашке вниз, в гостиную. Стоит ему об этом вспомнить – и он будто чувствует ее тоненькие руки: одной она обнимала его за шею, другой крепко прижимала к себе любимую игрушку, синего котенка по кличке Непомук. Врач под строгими взглядами родственников прослушал у худенькой Жозефины легкие, сделал инъекцию раствора электролитов и прописал гомеопатическое лекарство.

– Это небольшая желудочно-кишечная инфекция. Сейчас очень много таких случаев. Не надо волноваться! Все будет хорошо, – сказал врач напоследок.

Все будет хорошо? Он солгал.

Виктор стоял перед кабинетом доктора Грольке. Но когда захотел открыть тяжелую дверь, то обнаружил, что не может даже повернуть ручку. Неужели он так ослабел от волнения? Нет, дверь была заперта. Кто-то закрыл ее изнутри на замок.

Что здесь происходит?

Он резко обернулся, но почему-то не смог охватить взглядом окружающее – все рассыпалось на разрозненные картинки, как будто в его мозг с задержкой поступали прерывистые сигналы: фотографии ирландских пейзажей на стене, пыльное пластиковое деревце у окна, сидящая женщина, у которой псориаз. Ларенц последний раз дернул дверь и поплелся обратно. Вестибюль был по-прежнему безнадежно переполнен. Можно подумать, Грольке – единственный врач в Берлине.

Виктор медленно подошел к стойке регистратуры. Там ожидал рецепта какой-то мучимый угрями подросток, но Ларенц бесцеремонно оттолкнул его и заговорил с медсестрой. Он знал Марию по прошлым визитам. Правда, когда они с Жози пришли сюда полчаса тому назад, ее не было на месте. Видимо, сейчас она заменяла коллегу, который пошел обедать. Виктор обрадовался. Марии было немного за двадцать, и комплекцией она походила на вратаря женской футбольной команды. Но у нее была маленькая дочь. Значит, она поможет.

– Мне необходимо срочно к ней войти. – Его голос прозвучал неожиданно громко.

– О, добрый день, доктор Ларенц, очень приятно снова видеть вас. – Мария сразу узнала психиатра. Он давно у них не появлялся, но его узнаваемое лицо часто мелькало по телевизору и в газетах. Его охотно приглашали в ток-шоу не только за импозантную внешность, но и за непринужденную манеру доступно объяснять непростые душевные проблемы. Однако сегодня он вел себя загадочно.

– Я должен срочно увидеть дочь!

Оставшийся без рецепта юноша инстинктивно почувствовал, что с человеком не все в порядке, и отошел на пару шагов. Мария тоже была в недоумении, но сохраняла натренированную улыбку.

– Простите, но я, к сожалению, не понимаю, о чем вы говорите, доктор Ларенц. – Она нервно дотронулась до левой брови. Обычно там был пирсинг – серебряная палочка, которую она теребила, когда волновалась. Но ее начальник, доктор Грольке, был человеком консервативным и просил ее на работе серьгу вынимать. – Разве Жозефина должна была сегодня прийти на прием?

Ларенц раскрыл рот, готовясь выпалить ответ, но вдруг осекся. Разумеется, должна была. Изабель договорилась по телефону. Он привез Жози. Как всегда.

– А кто такой аллерголог, папа? – спросила девочка в машине. – Тот, кто делает погоду?

– Нет, малышка. Погоду предсказывает метеоролог. – Он смотрел на нее в зеркало заднего вида, жалея, что не может прямо сейчас погладить ее светлые волосы. Она казалась такой хрупкой! Ангел, нарисованный на японской шелковой бумаге. – Аллерголог занимается людьми, которым нельзя вступать в контакт с определенными веществами, иначе они заболеют.

– Такими людьми, как я?

– Наверное, – ответил он, а сам подумал: «Надеюсь».

Это был бы хоть какой-то диагноз, хоть какая-то ясность. Необъяснимые симптомы ее болезни подчинили себе всю их жизнь. Жози уже полгода не ходила в школу. Судороги у нее начинались так непредсказуемо, что ее нельзя было отдавать ни в какое учебное заведение. Изабель работала теперь полдня, занимаясь домашним обучением дочери. А Виктор совсем закрыл врачебную практику на Фридрихштрассе, чтобы все время посвятить дочке. Точнее, ее докторам. Однако марафонский бег по врачам не принес никаких результатов, все специалисты были в полной растерянности. Они не могли найти никакого объяснения для ее периодических судорог с температурой, частых инфекционных заболеваний и носовых кровотечений по ночам. Иногда симптомы становились слабее, порой почти пропадали, тогда в семье поселялась надежда. Но вскоре все начиналось заново, причем в более сильных проявлениях. До сих пор все терапевты, гематологи, неврологи могли лишь сказать, что у Жози нет ни рака, ни СПИДа, ни гепатита, ни прочих им известных заболеваний. Ей даже делали анализ на малярию. Результат оказался отрицательным.

– Доктор Ларенц?

Слова Марии мгновенно вернули его к действительности, и он понял, что все это время смотрел на медсестру с открытым ртом.

– Что вы здесь вытворяете? – Голос вернулся к нему, становясь с каждым словом все громче.

– О чем вы, доктор Ларенц?

– О Жозефине! Что вы с ней сделали? – закричал Ларенц.

Разговоры вокруг моментально стихли. Мария выглядела совершенно растерянной. Работа у доктора Грольке приучила ее, конечно, к экстренным ситуациям. Это все-таки не частная клиника, да и улица Уландштрассе давно не относилась к престижным районам Берлина. То и дело у них появлялись наркоманы и проститутки с соседней Литценбургерштрассе. И медсестры не удивлялись, когда исхудалый «торчок» на реабилитации вопил, что ему не экземы лечить надо, а хоть как-то успокоить его жуткие боли. Но сегодняшний случай – дело иное. Виктор Ларенц был одет не в грязный спортивный костюм, дырявую футболку и поношенные кроссовки. И лицо его не облепляли расцарапанные гнойные прыщи. Наоборот, он был воплощением элегантности: стройная фигура, хорошая осанка, широкие плечи, высокий лоб, красивый подбородок. Он родился и вырос в Берлине, но его часто принимали за ганзейца. [2]2
  Ганзеец – исторически – представитель богатого купечества Ганзы; в современном переносном смысле – уважаемый и гордый уроженец этой области.


[Закрыть]Для классического портрета ему не хватало седых висков и прямого носа. Великосветский облик не портили ни вьющиеся каштановые, с недавней поры чуть длинноватые волосы, ни перебитый нос – болезненное напоминание о несчастном случае на яхте. Ларенцу было сорок три года. По внешнему виду трудно было определить его возраст, но сразу становилось понятно: у этого человека льняные платки с вышитыми инициалами и никогда нет мелочи. А примечательная бледность его лица – явно результат долгих часов сверхурочной работы. Поэтому Мария и смутилась. Кто мог ожидать, что известный психиатр в костюме за две тысячи двести евро устроит истерику в людном месте и начнет орать что-то непонятное срывающимся голосом, размахивая руками.

– Виктор?

Ларенц повернулся на звук низкого голоса. Услышав шум, Грольке вышел из кабинета. Это был сухопарый пожилой врач с волосами песочного цвета и глубоко посаженными глазами. На лице его читалось серьезное беспокойство.

– Что случилось?

– Где моя Жози? – прорычал в ответ Виктор, и Грольке непроизвольно отшатнулся от приятеля. Он знал эту семью лет десять, но ни разу не видел психиатра в таком состоянии.

– Давай лучше зайдем ко мне в кабинет и…

Но Ларенц его не слушал, а всматривался во что-то позади Грольке. Заметив, что дверь в кабинет приоткрыта, он рванулся туда, с размаху ударил по двери ногой, и она со звоном стукнула по тележке с лекарствами и медицинскими инструментами. На кушетке лежала женщина с псориазом. Она была обнажена по пояс, но от испуга даже не прикрыла грудь.

– Виктор, что на тебя нашло? – кричал ему в спину Грольке, но Ларенц, уже захлопнув дверь, устремился обратно.

– Жози?!

Он метался по коридору, распахивая все двери.

– Где ты, Жози? – в панике вопил он.

– Виктор, умоляю тебя!

Пожилой аллерголог еле поспевал следом, но Виктор не обращал на него ни малейшего внимания. Страх затмил все.

– А здесь что? – крикнул он, когда последняя дверь не поддалась.

– Только порошки и тряпки. Это кладовка.

– Открой! – Виктор, как сумасшедший, дергал дверную ручку.

– Послушай же, наконец…

– Открой!

С неожиданной силой Грольке схватил Ларенца за плечи:

– Успокойся, Виктор! И послушай меня. За этой дверью не может быть твоей дочери. Уборщица ушла с ключами сегодня утром и появится лишь завтра.

Ларенц тяжело дышал. Он слышал слова, но не понимал их смысла.

– Давай поговорим спокойно. – Грольке ослабил хватку. – Когда ты последний раз видел дочь?

– Полчаса назад, в твоей приемной. – Виктор слышал свой голос словно откуда-то издалека. – Когда она входила к тебе в кабинет.

Аллерголог озабоченно покачал головой и повернулся к Марии.

– Я не видела Жозефину, – ответила она на немой вопрос. – Она и не должна была сегодня приходить.

«Чушь какая-то!» – мысленно прокричал Ларенц, схватившись за виски.

– Изабель договорилась о приеме по телефону. Разумеется, Мария нас не видела. В регистратуре сидел кто-то другой. Какой-то мужчина. Он сказал, чтобы мы подождали в приемной. Жози очень ослабла. Я вышел за водой. А когда вернулся, она…

– В регистратуре могла быть только Мария, – прервал его Грольке. – И вообще у меня работают только женщины.

Виктор опешил. Он уставился на аллерголога, пытаясь осознать услышанное.

– Я сегодня Жозефину не видел. Она не заходила в мой кабинет.

Слова Грольке доносились до Виктора сквозь резкий противный звук, который, возникнув где-то вдалеке, нарастал и приближался.

– Что вам от меня нужно? – в отчаянии закричал он. – Я точно знаю, что моя дочь вошла в кабинет. Ее же позвали. Я был рядом и слышал, как тот мужчина в регистратуре назвал ее фамилию. Она решила сегодня пойти одна на прием. И специально просила меня об этом. Ей недавно исполнилось двенадцать лет, знаете? Она теперь закрывает за собой дверь в ванную на щеколду. Я вернулся в приемную, ее уже не было, я решил, что она зашла в кабинет.

Виктор вдруг понял, что не произнес ни слова. Хотя мозг его по-прежнему работал, но сам он, похоже, был не в силах выражать свои мысли. Беспомощно оглянувшись, он вдруг увидел все вокруг себя словно в замедленной съемке. Раздражающий звук все нарастал, почти заглушая все шумы. Разные люди что-то говорили ему: доктор Грольке, Мария, пациенты.

– Я уже год не видел Жози. – Это были последние слова Грольке, которые Виктор услышал. И внезапно ему все стало ясно. На какой-то короткий момент он осознал, что произошло. Страшная правда промелькнула в его голове стремительно, как увиденный сон в момент пробуждения. И моментально вновь покинула его. Но на какую-то долю секунды ему все открылось. Болезнь Жозефины. Причина ее мучений в последние месяцы. Он отчетливо увидел, что с ней случилось. У него закружилась голова, когда он понял, что теперь пришла его очередь. Теперь они ищут его. И найдут. Рано или поздно. Он это знал. Но вскоре страшное познание исчезло. Безвозвратно, как капля воды в песке.

Обеими руками Виктор ударил себя по вискам. Пронизывающий, мучительный, невыносимый звук раздавался теперь совсем рядом. Словно какая-то тварь скулила от мук и боли. Звук был уже почти нечеловеческий. И он стих лишь тогда, когда Виктор наконец закрыл рот.

Глава 1

Наши дни, несколько лет спустя

Виктор Ларенц никогда не думал, что привычная ему перспектива вдруг изменится. Строгая одноместная палата в клинике психосоматических расстройств в берлинском районе Веддинг предназначалась ранее для самых сложных пациентов Виктора. А сегодня он сам лежал на гидравлической больничной кровати, и его руки и ноги были зафиксированы серыми полуэластичными бинтами. Его пока никто не навещал: ни друзья, ни бывшие коллеги, ни родственники. Единственным развлечением, кроме разглядывания пожелтевших обоев, засаленных коричневых занавесок да водяных пятен на потолке, были два ежедневных визита Мартина Рота, молодого заведующего отделением. В клинику не поступало пока запросов на посещение Виктора. Даже от Изабель. Это рассказал доктор Рот, и Виктор не винил жену. После всего, что случилось.

– Когда мне отменили лекарства?

Рот в этот момент проверял капельницу с раствором электролитов, висящую в изголовье на металлической стойке-рогатке.

– Примерно три недели тому назад, доктор Ларенц.

Виктор был благодарен Роту за то, что он по-прежнему называет его доктором. Вообще Рот всегда вел себя чрезвычайно уважительно.

– А давно я реагирую на речь?

– Уже девять дней.

– Ясно. – Он немного помолчал. – А когда меня выпустят?

Виктор увидел, что Рот улыбнулся его словам. Они оба прекрасно знали, что его никогда не выпустят. По крайней мере, уж точно не разрешат покинуть заведение с необходимым уровнем безопасности. Виктор посмотрел на свои путы и пошевелил руками. Видимо, сотрудники больницы учатся на ошибках. Пояс и шнурки у него отобрали еще по прибытии. В ванной нет зеркала. Поэтому, когда дважды в день его под присмотром водят умываться, он даже не может понять, как он выглядит. Его вид так же жалок, как его самочувствие? Раньше-то ему делали комплименты. Густые волосы, широкие плечи, натренированное тело – для своего возраста он выглядел превосходно. Сейчас от этого мало что осталось.

– Скажите честно, доктор Рот, что вы чувствуете, глядя на меня, лежащего на этой койке?

Врач потянулся к папке, висящей в изножье кровати, избегая встретиться взглядом с пациентом. Было видно, что он обдумывает ответ. Жалость? Тревогу?

– Страх, – честно ответил он.

– Боитесь, что с вами может произойти нечто подобное?

– По-вашему, это эгоизм?

– Нет-нет. Мне нравится ваша искренность. Такой страх понятен. У нас ведь много общего.

Рот кивнул.

Насколько сильно разнились их теперешние ситуации, настолько похожи были их биографии. Оба были единственными и любимыми детьми, росли в привилегированных кварталах Берлина. Ларенц – в семье потомственных юристов в живописном районе Ваннзее, а родители Рота были хирургами в Вестэнде. Оба изучали медицину в берлинском Свободном университете и выбрали специализацией психиатрию. Оба унаследовали родительские виллы и солидные состояния, владея которыми можно было бы и не работать. То ли случай, то ли судьба свели их теперь в этой палате.

– Ну хорошо, – продолжил Виктор. – Вы тоже видите, что мы похожи. Как бы вы стали вести себя на моем месте?

Рот закончил свои обычные записи в папке и впервые посмотрел Виктору в глаза.

– Если бы я узнал, кто сделал такое с моейдочерью?

– Да.

– Честно сказать, я не знаю, выжил бы я вообще после того, что пришлось испытать вам.

Виктор нервно хмыкнул:

– Да я и не выжил. Я умер. Причем самой чудовищной смертью, какую вы только можете себе представить.

– Давайте же наконец расскажите мне обо всем. – Рот сел на край кровати Ларенца.

– О чем? – спросил Виктор, хотя, разумеется, знал ответ. Врач просил его уже не первый раз.

– Все. Всю историю. Как вы узнали, что случилось с вашей дочерью, чем она заболела. Расскажите все, что произошло. И с самого начала.

– Но я уже почти все рассказал.

– Да. Но мне интересны подробности. Я хочу вновь все от вас услышать. И особенно что привело к такой развязке. К катастрофе.

Виктор тяжело вздохнул и посмотрел на потолок в разводах.

– Знаете, все эти годы после исчезновения Жози я считал, что нет ничего страшнее неопределенности. Четыре долгих года ни единого следа, ни единого намека. Порой я мечтал, чтобы наконец нашли ее труп. Я действительно думал, что нет ничего ужаснее постоянных сомнений, колебаний между знанием и догадкой. Но я ошибался. Знаете, что самое страшное?

Рот вопросительно посмотрел на него.

– Правда, – прошептал Виктор. – Правда! Однажды я столкнулся с ней в приемной доктора Грольке. Вскоре после исчезновения Жози. Я не решился ее признать, так жутко она выглядела. А потом новая встреча. И на этот раз я не мог ее оттолкнуть, она меня преследовала, в буквальном смысле. Правда стояла передо мной и кричала во все горло.

– Что вы имеете в виду?

– Именно то, что говорю. Я оказался лицом к лицу с человеком, кто был в ответе за все несчастья, и я не смог этого вынести. Ну, вы и сами прекрасно знаете, чем я занимался на острове. И куда это меня привело.

– На острове, – подхватил врач. – Он называется Паркум, да? Как вы там оказались?

– Вы, как психиатр, понимаете, что это неправильный вопрос, – улыбнулся Виктор. – Но ладно, попробую ответить. Спустя несколько лет после исчезновения Жози журнал «Бунте» попросил у меня новое эксклюзивное интервью. Поначалу я хотел отказаться. Изабель тоже была против. Но потом решил, что вопросы, которые они прислали мне по факсу и почте, помогут мне привести в порядок собственные мысли и успокоиться. Понимаете?

– И вы поехали туда, чтобы поработать над интервью.

– Да.

– Один?

– Жена и не могла, и не хотела со мной ехать. У нее была какая-то важная встреча в Нью-Йорке. По правде говоря, я был рад, что остался один. Я надеялся, что на Паркуме возникнет необходимая дистанция.

– Чтобы в конце концов попрощаться с дочерью.

Виктор кивнул, хотя Рот не спрашивал, а говорил утвердительно.

– Примерно так. Я взял собаку, доехал до Северного моря и перебрался с острова Сильт [3]3
  Остров Сильт связан с материком железной дорогой, которая проходит по одиннадцатикилометровой дамбе в Северном море.


[Закрыть]на Паркум. Я и не представлял себе, к чему приведет эта поездка.

– Теперь рассказывайте подробнее. Что именно произошло на Паркуме? Когда вы впервые заметили, что все взаимосвязано?

Непонятная болезнь Жозефины. Ее исчезновение. Интервью.

– Хорошо.

Виктор покрутил головой, так что хрустнули шейные позвонки. Со связанными руками и ногами это была единственная доступная ему разминка. Он со вздохом закрыл глаза. Как обычно, ему понадобилось лишь несколько мгновений, чтобы вернуться в мыслях назад. На Паркум. В домик с камышовой крышей на берегу. Туда, где он надеялся начать новую жизнь после четырех трагических лет. И где он все потерял.

Глава 2

Паркум, пять дней до истины

Журнал «Бунте»: «Как вы чувствовали себя непосредственно после трагедии?»

Ларенц: Я был мертв. Хотя я дышал, пил, порой даже ел. А иногда и спал пару часов в день. Но меня не было. Я умер в тот день, когда пропала Жозефина.

Дописав абзац, Виктор уставился на мигающий курсор. Вот уже семь дней, как он на острове. Уже неделю с утра до вечера сидит за столом из красного дерева, пытаясь ответить на вопросы журналистов. И лишь этим утром ему наконец удалось напечатать на ноутбуке пять более или менее связных предложений.

Мертв.Самое подходящее слово для того состояния, в котором он находился в первые дни и недели после того.

После того.

Виктор закрыл глаза.

Про первые часы после шока он не мог ничего вспомнить – с кем он разговаривал, где был. Хаос разрушил его семью. Но вся тяжесть легла на плечи Изабель. Это она перебирала для полиции одежду дочери, чтобы узнать, во что та была одета. Она вырезала фотографию из семейного альбома для разыскного плаката. Она обзванивала родственников. А он, знаменитый психиатр, блуждал по Берлину. В самый важный момент он постыдно бежал. Изабель и потом оказалась сильнее. Уже через три месяца она продолжила работать консультантом по вопросам предпринимательства, Виктор же продал врачебную практику и не принял после трагедии ни единого пациента.

Неожиданно раздался предупреждающий сигнал ноутбука – следовало опять подключить аккумулятор к сети. В день приезда Виктор передвинул в каминной комнате стол к окну ради великолепного вида на море, но оказалось, что около окна нет розеток. Так что теперь он любовался зимним Северным морем, но должен был каждые шесть часов ставить компьютер заряжаться на столик перед камином. Виктор быстро сохранил документ, пока данные не исчезли навсегда.

Как Жози.

Он посмотрел в окно и тотчас отвернулся – пейзаж был похож на его внутреннее состояние. Поднявшийся ветер дул над камышовой крышей и гнал по морю волны. Ветер и волны говорили об одном. Был конец ноября, и зима торопилась к острову со своими друзьями – снегом и холодом.

«Как смерть», – подумал Виктор, вставая.

Маленький двухэтажный домик у моря был построен в начале прошлого века, но последний раз его ремонтировали еще при жизни родителей Виктора. Хорошо, что стараниями бургомистра острова, Хальберштадта, к дому провели электричество и установили неподалеку генератор, обеспечив жильцам свет и тепло. Но долгое отсутствие людей не пошло дому на пользу. Стены требовалось покрасить внутри и снаружи, паркет – заново отшлифовать, а кое-где заменить. Двойные деревянные окна от непогоды чуть перекосились, пропуская теперь холод и влагу. Внутренняя обстановка была шикарной по меркам восьмидесятых годов, да и сегодня говорила о состоятельности семьи Ларенц. Однако лампы в стиле тиффани, мягкая мебель, обтянутая кожей, полки из тикового дерева несли на себе печать заброшенности. Как же давно с них даже пыль не вытирали!

Четыре года, один месяц и два дня.

Виктор и без отрывного календаря на кухне знал, когда он последний раз был на Паркуме. Краска на потолке была тогда такой же несвежей. И каминная полочка так же покрыта копотью. Но кое-что другое было в полном порядке.

Его жизнь.

Он приезжал сюда с Жози, хотя в те последние октябрьские дни она совсем ослабела из-за болезни.

Сев на кожаный диван, Виктор подключил ноутбук к розетке, стараясь не думать о выходных перед тем злосчастным днем. Все напрасно.

Четыре года.

Сорок девять месяцев без единой весточки о Жозефине, несмотря на масштабную поисковую операцию и призывы к населению в прессе. Даже двухсерийная телепередача не дала никаких положительных результатов. И все же Изабель отказывалась объявить о смерти единственной дочери. По этой причине она и была настроена против интервью.

– Нельзя исключать никакой возможности, – сказала она незадолго перед его отъездом. Они стояли на гравийном выезде перед домом. Виктор только отнес вещи в багажник черной «вольво-универсал». Три чемодана. В одном одежда, в двух подборка материалов, связанных с пропавшей Жози: газетные вырезки, протоколы и, разумеется, отчеты Кая Стратманна, частного детектива.

– Тебе не надо ничего обдумывать и ни с чем прощаться, Виктор, – настаивала жена. – Очевидно, что наш ребенок жив.

Разумеется, она не поехала с ним на Паркум и теперь, скорее всего, торчит на совещании в нью-йоркском небоскребе на Парк-авеню. Это был ее способ отвлечься: уйти в работу.

Он вздрогнул, когда тлевшая в открытом камине ветка громко треснула. Синдбад, дремавший все это время под письменным столом, испуганно вскочил и зевал теперь, укоризненно глядя на пламя. Изабель подобрала этого золотистого ретривера два года назад на парковке у пляжа Ваннзее.

«Чего это тебе взбрело в голову? Решила заменить Жози этой тварью? – закричал он, когда жена появилась в холле виллы с собакой. Он страшно разозлился, и домработница поспешно спряталась в гладильной. – И как мы назовем твою псину? Может, Жозеф?»

Изабель, как обычно, не поддалась на провокацию. Она умела держать себя в руках, недаром происходила из одной из старейших банкирских семей Северной Германии. Но в ее стальных голубых глазах он прочитал, о чем она думала: «Если бы ты лучше следил за Жози, она была бы сейчас здесь и обрадовалась собаке».

По иронии судьбы, с первого же дня собака привязалась именно к Виктору.

Он пошел на кухню за новой чашкой чаю. Пес уныло поплелся следом в надежде на второй обед.

– И не мечтай. – Виктор хотел легонько шлепнуть его, но заметил, что тот насторожился. – Что такое?

Нагнувшись к собаке, он вдруг тоже услышал это. Скрежет металла. Дребезжание. Что-то давно забытое. Он пока не мог вспомнить. Что же это было?

Виктор осторожно подкрался к двери.

Вот опять. Словно монетой по камню. И опять.

Виктор затаил дыхание. И вдруг вспомнил. Он часто слышал этот звук в детстве, когда отец возвращался с прогулки на яхте.

Такой скрежещущий металлический звук возникал, когда проводили ключом по глиняному горшку. Это значило, что отец забыл ключ от дома и вынимал запасной из-под цветочного горшка около двери.

Или не отец, а кто-то другой.

Виктор весь сжался. Кто-то стоял у двери, и этот кто-то знал о родительском тайнике. Очевидно, он хотел войти внутрь.

С бьющимся сердцем Виктор прошел по коридору к тяжелой дубовой двери и посмотрел в глазок. Никого. Тогда он решил отодвинуть пожелтевшие жалюзи, чтобы выглянуть в окошко справа от двери, но передумал и вновь посмотрел в глазок. И тут же в страхе отшатнулся. Сердце бешено колотилось. Это что, было на самом деле?

Руки покрылись гусиной кожей. В ушах шумела кровь. Он был уверен. Абсолютно точно. На какую-то долю секунды он увидел человеческий глаз, который заглядывал внутрь дома. Глаз, который вроде бы был знаком, хотя он не мог вспомнить откуда.

Соберись с силами, Виктор!

Глубоко вздохнув, он распахнул дверь.

– Что вам… – Виктор запнулся посреди фразы, которую хотел грозно выкрикнуть в лицо незнакомцу на пороге. Но там никого не было. Ни на деревянной веранде, ни на тропинке от веранды до калитки, ни на песчаной дороге, ведущей в рыбачью деревню. Виктор забежал в сад и заглянул под крыльцо – в детстве он сам прятался тут, под пятью ступеньками, когда играл с друзьями. Но даже в тусклом свете медленно заходящего послеполуденного солнца было хорошо видно, что там нет ничего подозрительного – лишь увядшие листья, которые трепал ветер.

Виктор почувствовал озноб и взбежал по лестнице обратно, потирая руки. Сильный порыв ветра чуть не захлопнул дубовую дверь, и Виктору пришлось напрячься, чтобы пересилить сквозняк и ее открыть. Вдруг он замер.

Звук! Тот же самый. Хотя уже не такой звонкий. Но на этот раз он раздавался не снаружи, а из гостиной.

Кто-то хотел привлечь к себе внимание, и этот кто-то уже не стоял перед дверью. Он был внутридома.