Текст книги "Последний свидетель"

Автор книги: Саймон Толкиен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

Сегодня выдался один из тех редких летних дней, когда ветер разогнал все облака в необъятном небе над Суффолком, и над головой раскинулся сияющий, бледно-голубой купол. Единственным признаком того, что место это все же обитаемо, был аэроплан, прочертивший на фоне неба белую и тонкую карандашную линию.

Томас вспомнил о маме. Она всегда почти по-детски радовалась таким вот ясным дням и едва ли не силой заставляла тетушку Джейн сопровождать ее на пляж. Там старуха усаживалась на складной стул, длинная черная юбка доходила до самых лодыжек. Экономка не делала никаких уступок песку и солнцу, ну, разве что водружала на нос огромные солнечные очки, отчего становилась похожа на члена сицилийской мафии. Томас с мамой плавали в волнах, затем выбегали на песок. Растирались полотенцами и принимались за сандвичи, которые тетя Джейн держала в корзине с крышкой и прятала под свой стул, чтоб Бартон до них не добрался. После мама загорала на солнце и говорила с тетушкой Джейн о прошлом, а Томас строил замки из песка и населял их пластиковыми рыцарями, которых мама привозила из магазина игрушек во Флайте.

Томас бродил по пустынному пляжу, стараясь прогнать воспоминания о тех счастливых временах. Затем остановился у самой кромки воды и снял всю одежду. Сложил ее аккуратной кучкой на песке, сверху придавил туфлями, чтоб не разлетелась от ветра. С минуту он стоял голый, наслаждаясь теплыми лучами солнца, затем нырнул в набегавшую волну, сжимая в руке кольцо с сапфиром.

Солнце и теплый ветер, похоже, не оказывали никакого воздействия на температуру воды в Северном море, от ледяной волны в груди все так и сжалось. Он выплыл на отмель, встал на ноги, потом разжал ладонь и взглянул на сверкающий под солнцем сапфир. Перевернул кольцо, прочитал фамилию, выгравированную изнутри на золотом ободке кольца. Изумительно красивая вещь, потрясающий драгоценный камень, но он давил на весь род Сэквиллей тяжким грузом. За поступком прадеда последовала тяжкая расплата, неминуемо заплатят за смерть мамы и ее убийцы, придет и их час. Сэквилли расплатились за грех сэра Стивена своей кровью, и вот теперь настал час избавиться от этого камня.

Томас размахнулся и швырнул кольцо в море. Через секунду сапфир пошел на дно, почти без всплеска. Воды сразу же поглотили его. Морю, как и земле, было все равно. Что драгоценные камни, что простая серая галька, морю безразлично. Это люди проводят между ними различия. Убивают друг друга ради обладания неодушевленным предметом.

Плывя назад, к берегу, Томас испытывал невероятное чувство облегчения. Словно новые неведомые силы вселились в него, он был настолько возбужден, что побежал по песку, забыв о своей наготе. Наверное, вот так же, охваченная сладостным ощущением свободы, скакала на лошади по пляжу его отчаянная бабушка. Он чувствовал в своих жилах ее горячую кровь, бегал, кувыркался, пинал песок ногами, и солнце грело его обнаженное молодое тело.

Затем, немного успокоившись и одевшись, Томас поднялся на песчаную дюну и зашагал по ее гребню к дому. Мама запрещала ему ходить этой дорогой, песок такой сыпучий, можно и упасть. Но сегодня Томас чувствовал себя защищенным от всех опасностей и несчастий. Поднявшись на самую высокую точку, он увидел пирамиду из камней. В центре ее находился крупный и гладкий серый камень, которым в девятнадцатом веке в тогдашней традиции Сэквилли отметили границы своих владений.

Позади, почти до самой восточной калитки, тянулись пологие дюны. Впереди до самого горизонта простиралось Северное море. Где-то справа, на побережье, находились города Флайт и Койн, разделенные рекой под названием Флайт. Отсюда Томас видел лишь два церковных шпиля да крошечный рыбацкий баркас, выходящий из гавани в открытое море.

По левую руку от Томаса раскинулся довольно большой город Кармут, там дороги были уже шире, и по ним непрестанным потоком двигались в сторону Лондона и на запад грузовики и легковушки. Завтра утром туда же предстоит ехать и самому Томасу, на заднем сиденье полицейского автомобиля без особых опознавательных знаков. Сержант Хернс сказал, что им надо выехать не позже шести, чтоб вовремя успеть в Олд-Бейли.

Томас понурил голову. Мысль о том, что предстоит завтра, давила на него тяжким грузом. И вот, бросив последний взгляд на необъятные морские просторы, он зашагал к дому.

Вошел он через восточную калитку, от души надеясь, что тетя Джейн и полицейский не заметили его отсутствия. Он не хотел понапрасну волновать их. Но оснований для тревоги, как оказалось, не было. Они пили уже третью чашку кофе, когда он вошел в кухню. Тетушка Джейн всегда любила и почитала закон и его представителей, но к этому полицейскому испытывала особое расположение. Он был из местных, знал все городские слухи и сплетни, но главное – являл собой благодарную аудиторию для выслушивания мнений тети Джейн о Грете, ее адвокате, а эти ее высказывания с каждым днем становились все категоричнее.

Томасу надоели все эти разговоры. Он решил перевесить портрет бабушки из маминой спальни в свою, для чего ему потребовалась помощь.

Через двадцать минут дело было сделано. И портрет леди Сары Сэквилль занял новое место в спальне Томаса, между картой, где были отмечены все суффолкские кораблекрушения, и фотографией мамы с Бартоном.

В ту ночь Томас смотрел на бабушку, лежа в постели, и улыбка в ее сияющих черных глазах грела его сердце. Она придавала силы, готовила к встрече со взглядом совсем других сверкающих, зеленых глаз, что будут смотреть на него завтра в суде.

ГЛАВА 21

– Прошу, мистер Ламберт, не забывайте о возрасте свидетеля и о том, что я говорил вам о фотографиях, – сказал судья Грэнджер, одарив адвоката суровым взглядом пронзительных глаз, когда тот поднялся со своего места для перекрестного допроса.

Вторник, два часа дня, и Томас Робинсон находится на скамье свидетелей вот уже два часа. Джон Спарлинг закончил задавать ему вопросы без пяти минут час. Затем был перерыв на час, и Томас бродил по незнакомым оживленным улицам возле здания суда, пытаясь собраться, приготовиться к тому, что последует дальше.

Давать свидетельские показания оказалось и хуже, и лучше, чем он ожидал. Лучше потому, что, как вскоре выяснилось, он сумел выбросить Грету из головы, несмотря на то что та сидела всего в нескольких ярдах от него и все это время так и сверлила его взглядом. Хуже, потому что Спарлинг заставил его рассказать присяжным все ужасные детали и подробности того, что произошло, когда он заперся в шкафу, а убийцы, совсем рядом, в каких-то двух шагах, безжалостно расправлялись в это время с мамой. Рассказ вслух почему-то превратил эти события почти в реальность, Томас заплакал. И тут же возненавидел себя за это. Плакать на глазах у этой сучки, Греты, а маленькая женщина, секретарь, подносит ему салфетки и стакан воды. Томас поклялся про себя, что больше ни за что не допустит такого всплеска эмоций, что бы там ни вытворял с ним толстяк адвокат Греты.

– Хотелось бы начать с этого человека по имени Роузи, – произнес Майлз Ламберт самым дружелюбным тоном. – Вы говорили, что впервые увидели его у дома отца в Лондоне, верно?

– Да.

– В темноте?

– Он стоял под уличным фонарем.

– Спиной к вам, так?

– Да.

– И ни разу не обернулся?

– Нет, не обернулся. Иначе бы он меня заметил.

– Так что лица его вы не видели.

– В тот момент не видел, нет.

– Только затылок и часть щеки, где был шрам?

– Да, длинный и толстый такой шрам. И увидел я его лишь потому, что волосы у него были собраны в конский хвост.

– Да, да, именно. Конский хвост. Но ведь многие мужчины расхаживают с конскими хвостами, и шрамы имеются тоже у многих, не правда ли, Томас?

– Ну, не такие, как у него. Наверняка кто-то сильно полоснул его ножом по физиономии.

– Как драматично. Но суть совсем не в том, Томас. Я клоню к другому. Как вы можете быть уверены в том, что человек, убивший вашу мать, и тот мужчина, что стоял под уличным фонарем спиной к вам, одно и то же лицо?

– Я уверен, это был тот самый человек.

– Уверены несмотря на то, что видели этого человека всего несколько секунд через маленькую дырочку в стене шкафа?

– Я никогда не забуду это лицо.

– Итак, сперва вы видели мужчину со спины, а второй раз – всего лишь несколько секунд, пребывая в состоянии сильнейшего стресса и страха. И с легкостью делаете подобное заключение, основанное на весьма слабых и неубедительных доказательствах. Согласитесь, все это малоубедительно, верно, Томас?

– Это был тот самый человек.

– Вы делаете такой вывод лишь потому, что решили обвинить Грету Грэхем во всем, что тогда случилось?

– Нет.

– Потому что чувствуете себя виноватым, что не могли спасти свою маму от тех людей в то время, как спаслись сами? И вам нужно взвалить эту вину на кого-то еще, я прав? – безжалостно гнул свое Майлз.

– Нет, это неправда. Я все равно не смог бы ее спасти. Она бежала сзади. Это она втолкнула меня в шкаф. Я не закрывал дверцу…

– Все хорошо, Томас, – мягко произнес судья. – Постарайтесь успокоиться. Я понимаю, вам сейчас нелегко. Мистер Ламберт, я же вас просил. Не надо быть столь безапелляционным.

– Слушаюсь, ваша честь. Вот что, Томас. Я вовсе не хочу сказать, что именно вы виноваты в том, что произошло тем вечером. Ничего подобного, я далек от этой мысли. Я просто предположил, что вы можете испытывать чувство вины. Люди склонны чувствовать свою вину, если умирает кто-то из близких, пусть даже самой естественной смертью. Вы ведь понимаете, о чем я, Томас?

– Да, полагаю, что да, – нехотя ответил Томас.

– И если вы чувствуете себя виноватым, то испытываете потребность возложить эту вину на кого-то другого, я прав?

– Не знаю.

– Вы ведь тогда были настроены против Греты, верно? Еще до смерти вашей мамы?

– Ну, в каком-то смысле, да.

– В каком-то смысле… Уж не потому ли, что она вас отвергла?

Томас залился краской и промолчал. Потом против собственной воли обернулся и взглянул на Грету. Та не сводила с него пристального взгляда.

– Вы ведь понимаете, о чем я говорю, верно, Томас? Как-то в Лондоне она взяла вас на прогулку, а потом, в такси по дороге домой, вы говорили ей, что она прекрасна, объяснялись ей в любви, а она вас отвергла. Сказала, что вы еще слишком молоды. Разве не так, Томас?

– Да, – еле слышным шепотом ответил юноша.

– Я не расслышал, Томас, – сказал Майлз Ламберт. – Нельзя ли погромче? Я не ослышался, это было «да»?

– Да.

В зале воцарилась тишина. Спарлинг беспокойно заерзал на сиденье. Это открытие оказалось для него неприятным сюрпризом. В письменных показаниях Томаса об этом ни слова. «О чем еще мог умолчать мальчишка?» – с тревогой размышлял Спарлинг.

Прежде чем задать следующий вопрос, Майлз Ламберт выдержал многозначительную паузу, дал новым сведениям возможность укорениться в умах присяжных, убедился, что Томас почувствовал себя не в своей тарелке.

– И все это случилось менее чем за два месяца до смерти вашей матушки, не так ли, Томас?

– Так.

– И воспоминания эти были живы в вашей памяти?

– Как-то не думал об этом.

– Вы уверены, Томас? Ведь не станете же вы отрицать, что говорили Грете, что любите ее.

– Я не это имел в виду.

– Так значит, тогда вы сказали ей неправду?

– Нет. Наверное, я задумывался об этом, но в тот день все так сложилось… Вдруг почему-то пришло в голову, ну, я и ляпнул.

– Понимаю. Любовь – сильное чувство, вы согласны, Томас? Застигает вас врасплох, налетает как ураган. Как ненависть. Недаром же есть поговорка: «От любви до ненависти один шаг». Вы уверены, что не возненавидели Грету лишь за то, что она не откликнулась на ваши чувства?

– Да ничего подобного. Нет!

– Но ведь теперь вы ее ненавидите, верно, Томас?

– Ненавижу за то, что она сделала с мамой.

– А помните то время, когда этой ненависти не было?

– Не знаю. Наверное, тогда, в такси, я ее не ненавидел. Но с тех пор, кажется, прошла целая вечность.

– Все же полагаю, именно тогда вы ее и возненавидели, Томас. А потом случайное сходство между двумя разными мужчинами, что-то замкнулось, ненависть и чувство вины слились воедино. Тогда все и началось, я прав, Томас?

– Можете не отвечать на этот вопрос, свидетель, – сказал судья. – А вам, мистер Ламберт, советую придерживаться четкости и недвусмысленности в вопросах. Мы не для того здесь собрались, чтоб выслушивать ваши лекции по психиатрии.

– Разумеется, ваша честь, – покорно кивнул Майлз Ламберт. – А теперь, Томас, хотелось бы вернуться к той ночи в Лондоне, когда вы увидели мужчину со шрамом. Вы ведь так и не видели его вместе с Гретой, верно?

– Нет.

– И не можете утверждать, что мужчина под фонарем и человек, с которым Грета говорила в подвале, одно и то же лицо, так?

– Нет, не могу. Но я знаю, чувствую. Они оба поднялись наверх, заслышав, как меня ищут те уличные хулиганы. Грета подумала, что это грабители.

– Вы слышали, как Грета просила того человека в подвале подняться наверх?

– Нет.

– Вы видели, как он поднялся по лестнице из подвала и вышел на улицу?

– Нет. Я сам убежал, чтобы не столкнуться с ними. Я ведь уже говорил.

– А потом увидели на улице под фонарем этого мужчину. Но откуда он пришел, как там оказался, вы не видели.

– Не видел. Но знаю.

– Ну, милый мой, то, что вы знаете, или вам кажется, что знаете, еще не доказательство. Все же давайте вернемся к тому человеку, чей голос вы слышали в подвале. Вроде бы тут мы близки к согласию.

Но Томасу надоело, что им так откровенно манипулируют.

– Зачем? – воскликнул он. – И потом, она с этим никогда не согласится. Она лжет, утверждает, что ее там вообще не было, – сердито добавил он. – Что она якобы ездила в Манчестер. Так она сказала отцу на следующий день. Я сам слышал.

– Об этом вы уже говорили, Томас, – заметил судья. – Пожалуйста, отвечайте на вопросы мистера Ламберта.

– Да, вы уже говорили мистеру Спарлингу, какие объяснения дала по этому поводу моя подзащитная, – протянул Майлз. – И я не стану их оспаривать, но все-таки хотелось бы прояснить одно обстоятельство. Вы так и не разобрали точно, что именно сказала тогда Грета. «Неужели не понятно, что я его еще не заполучила?» Или: «Неужели не понятно, что я этого еще не заполучила». Я прав?

– Да, все правильно.

– Прекрасно. Затем Грета сказала, что идет наверх, а сами вы до перерыва утверждали, будто бы она еще добавила: «Миссис Воображала ничего не услышит». Я сомневаюсь в этом, Томас. Сомневаюсь, что моя клиентка когда-либо называла вашу матушку «миссис Воображалой».

– Еще как называла. Тетя Джейн слышала, что она говорила о маме в тот день, когда погибла Мэтти. И тогда она тоже ее обзывала «миссис Воображалой».

– Я не ослышался, Томас? Получается, что вы обсуждали с миссис Мартин данные ею в суде показания. Так или нет?

– Я говорил с ней о том, что случилось, уже после того, как это случилось. Конечно, говорил.

– Так вы говорили с ней до того, как миссис Мартин давала показания? Сравнивали записи, верно? Именно это вы хотите сказать, да, Томас?

– Да, мы разговаривали. Но никаких записей не сравнивали. Она слышала то, что слышала. Я слышал то, что слышал.

– И оказалось, что оба вы слышали одно и то же. Любопытное совпадение. А теперь, Томас, давайте вернемся к дню, когда умерла ваша матушка. Позвольте заранее уверить вас в том, что я постараюсь задавать вопросы так, чтоб не слишком расстраивать вас, и…

– Рад слышать это, мистер Ламберт, – вмешался судья. – Что ж, не надо проволочек, задавайте свои вопросы, нам все эти прологи ни к чему.

На сей раз Майлз Ламберт проигнорировал замечание судьи. Его не так-то просто было сбить с намеченного курса. А тут как раз настал решающий и самый важный момент в судебном процессе. И недаром старик Грэнджер так беспокоился о шестнадцатилетнем свидетеле. Именно на основании показаний Томаса и собранных им улик стало вообще возможным привлечь его клиентку к суду. И действовал он при этом не как беззащитный и ослепленный горем мальчик. Нет, тут прослеживались решимость и последовательность вполне зрелой личности. Исход дела зависел от надежности и правдоподобности показаний Томаса, и присяжным предстояло выслушать, каким сомнениям эти показания подвергаются. Вмешательство судьи Грэнджера не остановило Майлза, не помешало ему продолжить свою работу.

– Не далее как сегодня утром вы поведали нам, что, судя по словам леди Энн, приглашение погостить в доме друга, Эдварда Болла, в понедельник вечером исходило от матери Эдварда, верно?

– Да, верно.

– Ваша матушка говорила, что Боллы вас пригласили?

– Наверное. Хотя не помню точно, что именно она тогда сказала.

– Могла ли сказать ваша матушка, что то была ее идея – отправить вас погостить у Боллов?

– Не думаю.

– Ну, хорошо. Возможно, леди Энн не говорила, кто именно был инициатором приглашения. Вы просто узнали, что миссис Болл приглашает вас остаться на ночь, так?

– Не знаю. Наверное.

– Благодарю. В ваших письменных показаниях сказано, что вы встревожились, когда миссис Болл сказала, что о вашем визите договаривалась Грета.

– Да, верно.

– Но почему это вы вдруг встревожились, а, Томас?

– Потому что это не ее дело. Она не имела права решать, куда мне ехать, к кому и когда.

– Что ж, это понятно. Но что, если именно ваша матушка попросила ее позвонить миссис Болл и договориться?

– Мама никогда бы этого не сделала.

– Почему? Ведь еще в то воскресенье, днем, у нее страшно разболелась голова, это вполне могло помешать. Или я ошибаюсь?

– Не уверен. Но возможно…

– Так почему она не могла попросить Грету об этом пустячном одолжении?

– Она бы попросила тетю Джейн, а не Грету.

– Но в воскресенье днем миссис Мартин дома не было.

– Мама бы дождалась ее возвращения. Или позвонила бы сама.

– Но почему не попросить Грету? Ведь та была рядом.

– Потому что моя мама никогда ни о чем не стала бы просить Грету.

– Почему?

– Потому что она ей не нравилась.

– Понимаю. Но с чего это вы вдруг решили, а, Томас?

– Это было видно невооруженным глазом. Она избегала общества Греты. И в Лондон никогда не ездила только из-за нее.

– Но ведь в апреле она взяла вас с собой в Лондон. Ну, когда вы признавались в любви в такси. А потом поехала еще раз, за четыре дня до своей смерти, посетить Цветочное шоу в Челси. И оба раза Грета была в Лондоне.

– Она всегда ездила на Цветочное шоу. Из-за роз. Мама очень любила розы, разводила их.

– Понимаю. Говорила ли она вам когда-нибудь, что ей не нравится Грета?

– Нет. Мне не говорила. А вот Грете сказала. После того, как Грета выпустила собаку из дома. А потом еще толкнула меня. Мама сказала ей, что она настраивает отца против нас, что она злобная ядовитая тварь, ядовитая, как змея.

– Но ведь это не все, что сказала леди Энн Грете в тот день, верно, Томас? Позже она зашла к ней в кабинет вместе с вами и извинилась за то, что наговорила в запальчивости. И ее извинения были приняты. Я прав, Томас?

– Да. Но она тогда поступила неискренне.

– Кто поступил неискренне?

– Грета. Она ненавидела маму. Нет, не так. Она хотела занять ее место. Поэтому и отправила меня ночевать к Эдварду. Видно, хотела меня спасти. Потому как я – часть того, что она хотела заполучить.

– Что ж, спасибо за то, что так полно представили нам свою версию, Томас. Но ведь это все только слова, не так ли? У вас нет ни единого вещественного доказательства, подтверждающего сказанное, или я ошибаюсь?

– Я видел, как Грета смотрела на маму. Видел, как она примеряла ее платья.

– Да, примеряла. И что с того? Ведь это вовсе не означает, что она планировала ее убить, верно?

– Знаю, что это она организовала убийство.

– Опять слова. Так, теперь объясните нам вот что. На утреннем заседании вы говорили, что решили ехать домой от Боллов, испугавшись того, что леди Энн не подходит к телефону. Миссис Болл довезла вас до дома, высадила у ворот. Как вы вошли?

– У меня были ключи. И от входной двери, и от ворот тоже.

– Сколько было времени?

– Точно не помню. Примерно половина девятого.

– Сколько времени прошло между этими вашими безуспешными звонками и появлением в доме?

– Не знаю. Минут двадцать. Ну, может, полчаса. Часов при мне не было.

– Так вы выехали сразу же после того, как позвонили и никто не ответил?

– Нет. Мы еще немного поговорили, а потом муж миссис Болл откуда-то позвонил.

– Итак, вы вернулись домой и, как уже говорили, увидели, что окно в кабинете открыто. И закрыли его. Потом поднялись наверх и открыли окно у себя в спальне. – Да.

– Потому что вечер выдался теплый?

– Да, теплый.

– И оно оставалось открытым, даже когда пошел дождь?

– Да. Не ураган же.

– И вы лежали у себя в постели, а ваша матушка спала у себя в комнате?

– Да. И когда я услышал, что к дому подъезжает машина, то выключил свет. А потом выглянул и увидел, что они идут через лужайку к дому, прямо к окну в кабинете, и один из них сильно расстроился, увидев, что все окна нижнего этажа закрыты.

– «Черт, да окна заперты. Мать их так». Примерно таким вот образом вы передали слова одного из них. – Майлз с каким-то особым нажимом произнес бранные слова.

– Да, – ответил Томас. – Он был явно рассержен.

– А вы видели человека, произносившего эти слова?

– Нет. Я сидел на постели. А они стояли внизу, под окном.

– Получается, вы не можете утверждать, что человек, произносивший эти бранные слова, стоял у окна в кабинет. Он с тем же успехом мог находиться у боковой двери или у окна в столовую.

– Ну, возможно.

– И он наверняка говорил обо всех окнах на той стороне дома, правильно?

– Во всяком случае, не о моем. Мое-то было открыто.

– Нет, я имею в виду на первом этаже.

– Да. Возможно.

– Благодарю вас. У меня нет больше вопросов о той ночи, когда свершилось убийство. Хотелось бы перейти к медальону, который вы нашли в доме своего отца в октябре прошлого года.

Майлз Ламберт взял вещдок под номером тринадцать и с минуту держал его за цепочку так, что сам золотой медальон в форме сердечка раскачивался из стороны в сторону, подобно маятнику. Присяжные смотрели, точно завороженные этим гипнотическим зрелищем.

– Вы уже рассказали нам, что ваша мама очень любила этот медальон.

– Да, любила.

– Она носила его каждый день?

– Нет, не каждый, конечно. Но очень часто.

– Однако вы почему-то ни словом не упомянули об этом медальоне полиции, до тех пор пока не нашли его. Я прав?

– Не было причин упоминать.

– Не было… Что ж, определенный смысл тут просматривается. Однако это не объясняет, почему вы в своих первых письменных показаниях ни словом не упомянули о том, как Роузи наклонился над телом вашей матушки, что-то с нее снял, какую-то золотую вещицу, и сунул в карман. Это появляется только во вторых ваших письменных показаниях, когда медальон уже был найден.

– Я был страшно расстроен. Ну, когда первый раз давал показания. Мама только что умерла и…

– Не только что, а за пять дней до этого. И первые ваши показания весьма подробны, Томас. Вы с сержантом Хернсом немало над ними потрудились. Не думаю, что вы могли упустить столь важную деталь, не вспомнить, как Роузи снимал золотое украшение с тела вашей покойной матушки.

Томас не ответил. Последние слова Майлза были подобны пощечине.

– Вы выпустили этот эпизод из первых показаний, потому что ничего подобного не было. Вот оно, единственно правильное объяснение, верно, Томас?

– Нет, не верно. Это было. Я сам видел. Видел, как он сорвал цепочку с ее шеи. Поэтому там потом и нашли царапину.

– Совсем незначительную царапинку. Ведь медальон не имел никаких повреждений, когда вы обнаружили его в столе, не так ли?

– Нет. Но они могли его починить.

– Насколько я вижу, на застежке цепочки нет следов починки, – сказал Майлз, разыграв целое представление. Двумя толстыми пальцами он поднес к переносице очки в золотой оправе и долго и пристально рассматривал медальон. Потом сделал паузу и добавил: – Не сомневаюсь, что присяжным будет интересно взглянуть на этот экспонат под номером тринадцать, когда они станут рассматривать все собранные здесь вещественные доказательства. – И с этими словами он положил медальон на стол перед собой. – Далее, – заметил он. – Никто не сомневается, что вы нашли этот медальон в письменном столе, Томас. Тут другая проблема. И заключается она в том, как вы передали тогдашние слова моей клиентки.

– Не понял. Какие еще слова?

– «Дай сюда. Это мой». Вот эти слова.

– Она кричала на меня, хотела вырвать из рук медальон…

– Да, все это вы нам уже говорили, – перебил его адвокат. – А затем вы оттолкнули Грету и крикнули: «Ничего подобного! Это медальон мамы! Этот ублюдок забрал у нее медальон и отдал тебе». Вот как вы ответили на вопрос мистера Спарлинга не далее как сегодня утром. Согласны?

– Да. Что-то в этом роде.

– Нет, не что-то в этом роде. Я повторил сказанное вами слово в слово. Я записал, когда вы говорили все это утром. И сделал то же самое со свидетельскими показаниями вашего друга Мэтью Барна, которые он давал в этом зале вчера. Тоже все записал. Вы ведь согласовывали свои выступления в суде заранее, верно, Томас? Вы и Мэтью, я прав?

– Ну, разумеется, мы об этом говорили. Мы ведь учимся вместе, и Мэтью мой лучший друг. Но это вовсе не означает, что сказанное нами здесь – неправда.

– И еще оба вы вместе с вашим лучшим другом украли из кабинета директора школы пресс-папье, верно, Томас?

– Ну, это на спор. Мы ведь собирались вернуть его назад.

– Итак, вы находите медальон и даете новые показания детективу Хернсу?

– Да.

– И утверждаете в них, что медальон был на шее вашей матушки в день убийства?

– Я видел его, когда поднялся к ней наверх, в спальню. Он виднелся в вырезе ночной сорочки.

– Странно, что вы заметили такую мелочь в столь критический момент. Ведь в это время в дом вломились грабители. И вы слышали это, не так ли?

– Да, так.

– Получается, что вы сперва нашли медальон и лишь после этого упомянули о нем в свидетельских показаниях. С целью подчеркнуть, что моя клиентка получила его из рук убийцы?

– Нет.

– Вы вместе с Мэтью Барном разработали ложную версию того, что говорилось в гостиной перед прибытием вашего отца.

– Никакая она не ложная. Самая правдивая.

– Вы придумали, что на шее вашей матери был медальон, что вы видели его в вырезе рубашки, а затем заметили блеск золота, когда Роузи нагнулся над ее телом на лестнице. И чтоб все сошлось, заставили Джейн Мартин сказать, что она видела медальон на шее хозяйки во время ленча в понедельник, верно?

– Сам я его тогда не видел.

– Что ж, спасибо и на том, Томас. Вы прекрасно понимаете, к чему я клоню. Лично я убежден, что вы выдумали все это, поскольку заранее решили, что Грета виновна. И вам надо было собрать побольше доказательств, чтоб отправить ее за решетку.

– Я знаю, что она виновна, и отсюда вовсе не следует, что я лгу. Просто мне пришлось искать доказательства. И я нашел медальон.

– И, однако же, истинных причин верить в ее виновность у вас оттого стало не больше, не правда ли?

– Мистер Ламберт, мы ведь с вами это уже обсуждали, – раздраженно заметил судья. – Не надо спорить со свидетелем. Ваше дело задавать вопросы.

– Да, ваша честь, – кивнул Майлз. – Продолжим, Томас. Давайте теперь поговорим о том, что произошло пятого июля.

Томас слегка заерзал на сиденье, однако других признаков беспокойства не проявил. Майлз сделал паузу, выжидая, когда в зале воцарится полная тишина.

– Давайте вначале убедимся, что я правильно понимаю ситуацию. Джейн Мартин уехала в шесть, заперев все двери. Вы сидели в столовой, обедали, и все окна там были открыты.

– Да, вечер был теплый.

– Верно. А тревожная кнопка находилась у вас на столе, прямо рядом с тарелкой, на тот случай, чтобы при необходимости вы могли вызвать полицию?

– Нет, в кармане. Сержант Хернс велел носить при себе постоянно. Он и раздобыл это устройство.

– Сказав, что есть риск возвращения тех мужчин, которые убили леди Энн?

– Нет, не совсем так.

– Но это он внушил вам эту мысль, верно, Томас?

– Нет, он сказал, что осторожность никогда не помешает, вот и все.

– Понимаю. Итак, те самые мужчины прошли через северную калитку, пересекли лужайку, вошли в дом, а сами вы все это время сидели, спрятавшись в скамье в холле, я правильно излагаю? Сидели, пока они вас искали?

– Да.

– Но изнутри, сидя в этой скамье, не так уж много и увидишь.

– Там есть такие специальные дырочки. Глазки, я ведь уже говорил.

– Ах, ну да. Глазки. Но через них вы вряд ли могли уследить за всеми действиями Лонни и Роузи, не правда ли?

– Нет, конечно.

– И, однако же, в ваших письменных показаниях вы утверждаете, что они «какое-то время бродили по комнатам нижнего этажа, но ничего не трогали». Как прикажете это понимать?

– Просто я хотел сказать, что в тот момент, когда видел их, они ничего не трогали. Правда, Роузи чуть позже сделал это.

– И еще Роузи назвал мою клиентку по имени?

– Да, так оно и было. Сказал, что она объяснила ему, как работает механизм тайника.

– Как нельзя более кстати, не правда ли, Томас?

– Вам не обязательно отвечать на этот вопрос, Томас, – перебил Майлза судья. – А вы, мистер Ламберт, задавайте свидетелю вопросы и приберегите свои комментарии для присяжных. Сколько можно повторять одно и то же, мистер Ламберт?

– Прошу прощения, ваша честь. – И Майлз добродушно улыбнулся судье. Все эти выпады и нравоучения старого Грэнджера, похоже, не производили на Ламберта ни малейшего впечатления. Он неуклонно шел намеченным курсом, медленно, но уверенно подводя свидетеля к опасным рифам.

– И еще Роузи при этом сказал: «Мать твою! Да все эти долбанные окна заперты!» Имея в виду окна в доме в день убийства вашей матушки?

– Не знаю. Я много думал об этом, но не знаю, не помню…

– И, однако же, это не помешало вам написать во вторых показаниях о возвращении Роузи, что вы узнали голос мужчины со шрамом?

– Да. Если б услышал его еще раз, непременно узнал бы. Но маму убили за год до их возвращения.

– Так вы не можете утверждать, что об окнах говорил мужчина со шрамом, однако слова его помните точно?

– Да.

– Ясно. Что ж, посмотрим, чем кончилась эта история. Вы услышали сирену, Роузи умолк на полуслове, а потом они с Лонни выбежали через входную дверь? Верно?

– Да.

– И тогда вы выбрались из скамьи и ответили на звонок домофона?

– Да. Я нажал на кнопку и отпер ворота для полиции.

– Но сперва вы говорили по домофону с офицером Хьюзом. Я не ошибся, Томас?

– Не знаю, не помню.

– Вчера он давал показания, рассказал нам, как все было. Сказал, что вы спросили его, кто это, в ответ он представился офицером полиции. И уже после этого вы нажали на кнопку и открыли ворота. Вы согласны с показаниями Хьюза, Томас?

– Ну, да, наверное. Я растерялся, запаниковал. И не помню, что тогда говорил.

– Что ж, тогда принимаю ваш ответ как положительный. Теперь по показаниям офицера Хьюза вы знаете, что полиция была у ворот. Вам известно также, что Лонни и Роузи припарковали свою машину на лужайке за домом. Отсюда следует неизбежный вывод: в тот момент они бежали к своей машине. Вы знали это и, однако же, почему-то не сказали офицеру Хьюзу по домофону, что грабители здесь, только что покинули дом, что полиция должна отрезать им путь к бегству. Вместо этого просто отперли полицейским ворота, и все?