Текст книги "Последний свидетель"

Автор книги: Саймон Толкиен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

Прошло четыре дня, прежде чем полиция объявила, что семья может вернуться в дом «Четырех ветров». Сэр Питер оставался в гостинице во Флайте, делал распоряжения насчет похорон, а тетя Джейн решила, что пока что ей с Томасом лучше остаться в доме сестры в Вулбридже. Однако Томасу не терпелось вернуться в родной дом, и он постоянно теребил экономку. И сумел настоять на своем. Ведь там, в доме «Четырех ветров», прошла вся жизнь его мамы. И он был уверен, что в саду, который она так любила, до сих пор живет ее душа.

На закате он сидел на старой деревянной скамье в саду и смотрел на окно в спальне леди Энн. Его затеняли белые вьющиеся розы, и он вдруг очень живо представил, как в этом живом занавесе вдруг появится мама и позовет его к себе. Сам вид этого дома в сумерках вызывал новый острый приступ боли от утраты. Лишь сад, которому мама отдавала столько душевных и физических сил, мог как-то примирить его с необходимостью жить дальше. Все остальные мысли были исключительно о мести: негодяи, сотворившие такое с мамой, должны за это заплатить. Он знал, что думала мама о Грете; тетя Джейн просиживала с ним на кухне часами и пересказывала все, что говорила мама в адрес этой дамочки. Леди Энн часто использовала экономку, чтоб выплакаться у нее на плече, не отдавая отчета в том, что каждое ее слово, полное негодования и обиды, западает в душу этой старой бесконечно преданной ей женщины, которую она знала с самого детства.

Теперь, вспоминая, какие сны снились ему о Грете, Томас испытывал стыд. И он горько сожалел о признании в любви, которое сделал ей в такси; всякий раз, думая об этом, он вспоминал маму, глядевшую на него из окна первого этажа лондонского дома, и о том, какое печальное при этом у нее было лицо.

Ночами, лежа без сна в постели, он придумывал, как бы убить Грету. Лучше всего вонзить ей в грудь нож, но тут же вспоминалась мама, лежащая наверху, у лестницы, лужица липкой густо-красной крови у ее головы и пустые открытые глаза. Нет, должен существовать другой способ наказания Греты, более чистый, который мама бы наверняка одобрила. Он помнил совет отца о разговорах с полицией, но отец… он снова был с Гретой. Как всегда, только с ней. Томас вспомнил сильную и хлесткую пощечину отца и принял решение.

На следующий день, прямо с утра, он позвонил в полицию и договорился о приезде сержанта Хернса. А когда тот около полудня прибыл в дом «Четырех ветров», Томас дал показания. Он торопился, хотелось сделать все это до похорон матери, назначенных на следующий день.

С самого утра в день похорон зарядил дождь. Типичный для Суффолка дождь, неспешный и затяжной, крупные холодные капли падали на головы скорбящих прихожан, что столпились вокруг свежевырытой могилы на церковном кладбище Флайта.

В церкви Томас сидел между отцом и тетей Джейн. Надо было соблюдать приличия, не показывать присутствующим, что между ним и отцом произошел полный раскол. Но у могилы он вывернулся из-под руки отца и всем телом приник к тете Джейн.

Мокрая грязь липла к подошвам черных кожаных туфель Томаса, длинные светлые волосы промокли насквозь. Он то и дело отводил пряди со лба и удивлялся тому, что не плачет. Тетя Джейн тоже не плакала. Старуха стояла, выпрямив спину и прикусив нижнюю губу, и то и дело гневно поглядывала на низко нависшее небо с темными тучами, где не было видно и намека на просвет. В этот момент она напоминала ветерана, готового ринуться в бой по первому приказу. Томас любил старую экономку; теперь, когда мамы не стало, она превратилась для него в единственного близкого человека на свете, которому можно полностью доверять.

Томас старался не смотреть на отца, все время отворачивался. И еще старался не заглядывать в глубокую темную яму в земле, куда гробовщики осторожно опускали тело матери. Он слышал, как барабанят капли дождя по деревянной крышке гроба, слышал голос викария. Теперь он звучал громче, священник старался перекричать раскаты грома.

– Век человека, рожденного от женщины, краток и полон страданий. Едва успел прийти он на свет, как тут же срезают его, точно цветок…

«Да, – подумал Томас. – Точнее не скажешь. Мама никогда не была счастлива. Да и как она могла быть счастлива, если отец предал ее? И прожила она совсем недолго. Ее срезали, точно одну из любимых роз, в самую пору расцвета, когда она была полна жизни, красива. Ее погубили, самую прекрасную женщину в мире».

И тут Томас разрыдался. Он плакал не только о себе, но и о маме тоже. Он плакал, потому что ее забрали у него. Она никогда уже не увидит лета; она не увидит, каким станет он, ее сын.

– О, святой и милостивый Спаситель наш, избавь нас от горьких тягот смерти вечной! – громко взмолился викарий, но эти слова показались Томасу пустыми. Мама умерла, и это навечно. Для того и устраивают похороны. Ее никогда уже не будет. Никогда не увидит он ее чудесную улыбку, от которой озарялось все лицо, когда она входила к нему в комнату; никогда не почувствует на голове своей ее руку, нежно откидывающую длинные пряди со лба жестом, преисполненным такой любви и заботы. Томас не понимал, зачем он остался в этом мире, если ее больше нет рядом. Как вообще можно жить, если она ушла?..

– О, святой и милостивый Спаситель наш, тот из нас, кто заслуживает жизни вечной, пусть не страдает больше, не доставляет страданий нам. Пусть встретим мы свой последний час достойно, зная, что предстоит нам жизнь вечная. Спаси нас от смерти мучительной, упокой души усопших, что покинули нас.

Томас вспомнил о последнем часе матери, и тут на него снова, как это часто бывало в последние дни, нахлынули воспоминания о тех последних минутах, что они провели вместе. Он помнил, как оттолкнул книги и перед ним открылся тайник. Он слышал голоса внизу, у лестницы, видел мечущийся луч фонарика. Он сделал шаг вперед и провалился во тьму потайного укрытия. И почувствовал, что из руки его выскользнул край белой ночной рубашки мамы, за который он так отчаянно цеплялся. Он много раз проигрывал всю эту ситуацию в уме, но так и не понял, выпустил ли он этот край сам или мама вырвалась. Он едва успел обернуться к ней во тьме, как дверца тайника за ним закрылась. Очевидно, затем она стояла спиной к шкафу и нажимала на полки, чтоб встали на свое место и скрыли тайник. А потом прогремел первый выстрел, и она упала. Но цели своей мама достигла. Умирая, она знала, что сын в безопасности.

Последний ее поступок в жизни был направлен на то, чтоб уберечь ему жизнь, и тут внезапно Томас понял, что это означает. Он должен жить дальше потому, что она спасла его. Он не расстался с ней окончательно, потому что теперь точно знал, чего она хотела. Она вовсе не там, не в этом коричневом продолговатом ящике, что опустили в сырую землю, на крышку которого отец сейчас бросал прощальные цветы. Она продолжает жить в нем. «Земля к земле, пепел к пеплу, прах к праху», нет, этому не быть. Он этого не допустит.

Томас огляделся. Кругом, насколько хватало глаз, тянулись у серых стен старой церкви могилы целых поколений Сэквиллей и их верных слуг. Обрывалось это грандиозное захоронение у ствола некогда огромного каштана, буря, разразившаяся в 1989 году, снесла ему макушку. Некоторые плиты настолько глубоко ушли в землю и заросли мхом, что порой было просто невозможно прочитать имя одного из Сэквиллей, чьи кости покоились там, на глубине.

За триста пятьдесят лет существования церковь и этот двор с кладбищем ничуть не изменились. Здесь обрели вечный покой те же мужчины и женщины, которые младенцами отчаянно верещали в крестильной купели церкви, сияли от радости, ставя свои подписи в толстой церковной книге регистрации браков, а теперь прах их истлевал под тяжелыми замшелыми плитами. Вот по этой дорожке между могилами расхаживали викарии восемнадцатого и девятнадцатого веков, теперь новый священник читает здесь заупокойные молитвы все по той же книге.

Внезапно Томас ощутил всю значимость мертвых, что лежали под плитами вокруг. Эти люди ходили по старым узким улочкам Флайта, эти люди боролись с тем же неукротимым жестоким морем. Это были Сэквилли, унаследовавшие дом «Четырех ветров» и передававшие его следующим поколениям. Отец был здесь чужаком, но сам он, Томас, неотделим от тех поколений, что ушли, и тех, кто придет им на смену. Он поднял голову, всмотрелся в дружелюбные сочувствующие лица соседей; этих мужчин и женщин он знал всю свою жизнь. И Томас улыбнулся им сквозь слезы. Он не один, и словно в ответ на эту спасительную мысль дождь перестал, а в голубоватой прогалине неба робко появилось солнце.

ГЛАВА 17

После похорон Питер стоял под портретом своего свекра в обеденной зале дома «Четырех ветров» и по очереди разговаривал с каждым из друзей, соседей и отдаленных родственников, приехавших выразить свои соболезнования.

Политическая деятельность на протяжении стольких лет научила его, как вести себя в подобного рода обстоятельствах. Почти каждого гостя он помнил по имени, с каждым говорил положенное время, ровно столько, сколько нужно. Принимал соболезнования с достоинством, выражал благодарность за каждое тоже строго отмеренными дозами.

Однако, беседуя с людьми, он все время искал глазами сына. Томас исчез сразу же после похорон, и никто, даже вездесущая Джейн Мартин, не знал, где находится мальчик. Питер до сих пор помнил, как резко отпрянул от него Томас на кладбище. Ему не хотелось уезжать в Лондон, не помирившись с сыном. Стоит хотя бы попытаться сгладить возникшие между ними противоречия.

Не проходило и дня, чтоб Питер не пожалел о том, что ударил сына. С другой стороны, он прекрасно понимал, что иначе поступить тогда просто не мог. Слишком уж далеко зашел Томас, когда говорил все эти чудовищные гадости, сын сам спровоцировал его.

Большинство гостей уже отправились по домам, когда Джейн Мартин вдруг сообщила, что ему звонит Грета. Он вежливо извинился перед очередным собеседником, захватил бокал красного вина и прошел в кабинет. Выглянул из окна с недавно починенной рамой, поднял трубку.

– Привет, Грета, – сказал он, но ответа не последовало. Вместо этого он слышал лишь смазанный гул людских голосов. На миг его перекрыл громкий крик какого-то мужчины, тот орал, что хочет домой.

– Грета! – крикнул Питер в телефонную трубку. Он чувствовал: что-то случилось, вот только не мог понять, что.

Он уже собирался повесить трубку, в надежде, что она перезвонит, как вдруг прорезался ее голос.

– Питер, слава богу, дозвонилась. Меня арестовали.

Питер уронил бокал с вином на пол. Сам бокал не разбился, но красное вино выплеснулось на светлый ковер. И Питер отвернулся. Слишком уж похоже на кровь.

– Где ты? – спросил он.

– В Ипсвиче, с людьми Хернса. Они привезли меня из Лондона.

– Ты в порядке?

– Сама не знаю. Виделась со здешним адвокатом. Он сказал, что Томас дал показания. О том, что это я послала тех мужчин убить Энн. Не понимаю, как он мог сказать им такое, Питер!.. После того, как мы с ним так дружили, проводили вместе время…

– Я сейчас приеду, Грета. Я вытащу тебя оттуда, обещаю.

– Только побыстрей, Питер, пожалуйста!..

Опуская трубку на рычаг, Питер вдруг увидел Томаса. Он вошел в сад через северную калитку и направлялся к дому. Питер бросился ему навстречу. Сошлись они под старым тисовым деревом, и Питер встал так, чтоб заслонить сына спиной от любопытных глаз, которые могли наблюдать за ними из окон дома.

– В чем дело, папа? – встревоженно спросил Томас. Он видел, что отец просто не в себе. К тому же Питер ухватил мальчика за лацкан пиджака и не отпускал.

– Где ты был? – Питер собирался спросить совсем о другом, просто не смог сразу подобрать нужных слов.

– Гулял по пляжу. Пытался осмыслить случившееся. И знаешь, показалось, что ты можешь помочь мне в этом, отец.

– Помочь тебе?! – Питер грубо расхохотался и почувствовал, что от него пахнет вином. Слишком много он пил сегодня. Виски с самого утра, потом еще вино на этом печальном сборище. Пил не только сегодня. Он вообще последнее время слишком много пил, каждый день и каждый вечер, пытаясь мысленно примириться с сыном. А тот взял и отколол номер. Пошел в полицию, наговорил черт знает что этому наглецу Хернсу. Вонзил нож в спину родному отцу.

– Помочь тебе после того, что ты со мной сделал?

– А что я сделал, папа?

Теперь голос Томаса звучал испуганно. Отец ухватил его уже за оба лацкана и сильно затряс.

А потом вдруг резко отпустил. Словно внутри отключили ток от какого-то механизма.

– Они арестовали Грету. Ведь ты этого хотел. Что ж, ты получил, что хотел, Томас.

– Да при чем здесь хотел я или не хотел, пап. Арестовали ее правильно. Я видел того человека с ней в Лондоне. Я знаю, он убийца.

– Нет смысла спорить с тобой, Томас. Ты решил избрать свой собственный путь, бог тебе судья. Сам я отказываюсь идти по этому пути. Просто подумал, что я этого не заслуживаю, вот и все.

– О, папа!.. – Тут Томас неожиданно разрыдался. Чувства, обуревавшие его на кладбище, вырвались наружу. Он просто не мог больше хранить это в себе.

– Мне страшно жаль, Томас. Думаю, тебе следовало бы немного подождать со своими откровениями, по крайней мере, до конца поминок.

Питер знал, что поступает жестоко. Где-то в глубине сознания затаилась мысль, что неправильно, несправедливо говорить так с пятнадцатилетним мальчиком в день похорон его матери. Но над всеми остальными мыслями превалировала одна, о Грете, о том, что находится она сейчас в полицейском участке среди пьяниц, мелких жуликов и хулиганов. Ее грубо затолкали в полицейский автомобиль, на заднее сиденье, рядом с вечно потным Хернсом и вывезли из Лондона. И вот теперь она сидит в камере и напугана до дурноты всем происходящим.

– Но это правда, папа. Почему ты мне не веришь? – взмолился сквозь слезы Томас.

– Потому что никакая это не правда. Это заблуждение. Ты просто болен этим заблуждением, а расплачиваться должны ни в чем не повинные люди. – Голос Питера вновь обрел твердость. – Мне пора ехать, Томас.

– Куда это?

– А ты как думаешь? В полицейский участок Ипсвича выручать Грету. Я вытащу ее оттуда и заберу с собой в Лондон.

– Когда я увижу тебя снова?

– Не знаю. Работы, как всегда, полно. Но с тобой останется Джейн. Она сумеет позаботиться о тебе. А там… видно будет. Ты должен наконец поступить в хорошую школу и хоть чему-нибудь выучиться. Таково мое мнение.

Томас резко отвернулся. Просто не было смысла говорить и дальше с человеком, который совсем тебя не понимает. Впрочем, отец и маму тоже никогда не понимал.

Томас медленно побрел к дому. Плечи сгорблены, спина сутулится, впечатление такое, словно он несет на себе тяжкую ношу, непомерную, не по годам.

– Советую взять себя в руки, Томас! – крикнул вслед отец. – В доме еще остались гости.

Питер гнал машину, изредка поглядывая в зеркало заднего вида, чтобы убедиться, что никто из репортеров, дежуривших у ворот, его не преследует. Дорога была свободная, машин совсем мало, и, проехав Кармут, он опустил стекла и попытался осмыслить происходящее.

Прежде всего он виноват в том, что оставил Грету одну в Лондоне. Она выразила желание быть на похоронах, но он ей отсоветовал. Он не хотел новых конфликтов с Томасом, достаточно было того, что случилось в Вулбридже, но эту, последнюю историю следовало бы предвидеть. С утра он сам был свидетелем того, что в сына вселилось своего рода безумие, это должно было послужить ему предупреждением. Хотя, с другой стороны, как он мог помешать Томасу, раз тот твердо решил обратиться в полицию и указать на Грету?.. Вряд ли получилось бы. Несправедливость, как и справедливость, выбирает свой путь. Вот только плохо, что его не было рядом в Лондоне, когда полиция приехала за ней. Он мог бы предпринять какие-то меры, найти хорошего адвоката. Грете нужен сильный человек, чтоб защититься от Хернса с его назойливыми двусмысленными вопросами и грязными инсинуациями.

Когда он прибыл в участок, Грету все еще допрашивали. Он нервно расхаживал взад-вперед по приемной под индифферентным взглядом дежурного констебля в униформе, который сидел за столиком.

– Как думаете, долго еще? Когда я могу увидеть сержанта Хернса? – Этот вопрос он задавал констеблю время от времени и получал на него один и тот же ответ:

– Он знает, что вы здесь, сэр. Он знает, что вы здесь.

Было уже около семи, и Питер подумывал, может, заглянуть в ближайший бар и выпить стаканчик виски, как вдруг в приемной появился Хернс.

– Сожалею, что заставил вас ждать, сэр Питер.

– Да ничего вы не сожалеете, – грубо буркнул в ответ Питер. – Неужели нельзя было подождать хотя бы до окончания похорон?

– Боюсь, что нет, никак нельзя. Нам надо было действовать незамедлительно, в противном случае улики могли быть уничтожены.

– Это кем же?

Сержант Хернс не ответил, лишь приподнял кустистые седые брови. Похоже, на нем был тот же костюм и галстук, что в ночь убийства.

– Могу я задать вам один вопрос, сэр Питер? – спросил после паузы он. – Почему вы так сердиты на нас за то, что мы стараемся по возможности эффективнее провести расследование? Ведь убит не кто-нибудь, ваша жена. Я думал, вы хотите, чтоб мы поскорей нашли преступника.

– Настоящего преступника. Совсем не в моих интересах, чтоб вы искали не там, где следует. Преследуя мою секретаршу.

– Да никто ее не преследует, сэр Питер. Ее допрашивают.

Произнес эти слова Хернс вежливо и твердо, и это еще больше взбесило Питера.

– Вы не имеете права! – крикнул он. – Она не делала ничего плохого.

– Тогда вам совершенно нечего бояться, – заметил детектив. – И лично мне, сэр Питер, кажется странным, что вы так всполошились из-за того, что мы допрашиваем мисс Грэхем. Надеюсь, что вам нечего скрывать от следствия. Это было бы просто неразумно.

– О чем это вы, черт побери? И вообще, как вы смеете так разговаривать со мной? Вам что, неизвестно, кто я?..

Питер понимал, что теряет всякую выдержку, но его гневный выпад, похоже, не произвел ни малейшего впечатления на хладнокровного Хернса.

– Почему же, очень даже известно. Вы один из ключевых министров в правительстве ее величества. И если уж быть до конца честным, не припоминаю случая, когда участок наш посещал хоть какой-нибудь министр. У нас тут в глуши не так уж много важных персон, знаете ли. Пожалуй, перед тем, как уйдете, мне следовало бы попросить вас расписаться в книге почетных посетителей.

Питер просто лишился дара речи. У этого Хернса определенно талант говорить человеку гадости и грубости, оставаясь при этом безупречно вежливым.

– Суть в том, сэр Питер, что сейчас совершенно не важно, кто вы такой. Можете быть хоть самим премьер-министром, но это вовсе не означает, что я должен перестать делать свою работу. Есть улики, указывающие на вашу секретаршу, и мой долг расследовать их и все дело.

– Какие еще улики? Весьма сомнительное опознание некоего неведомого человека и тот факт, что она оставила окно открытым? И на этом вы пытаетесь построить дело без всяких веских на то оснований вместо того, чтоб ловить настоящих убийц?

– Я стараюсь поймать их, сэр Питер, и не позволю ни вам, ни кому бы то ни было еще встать на моем пути.

– Знаете, это просто смешно! Я хочу забрать Грету домой прямо сейчас. Вы с ней закончили?

– Да, почти. Еще несколько формальностей. Много времени это не займет.

– Так, значит, вы не предъявляете ей никаких обвинений. Так я и думал. А не предъявляете потому, что никаких улик и доказательств у вас просто нет.

– Есть показания, сэр Питер. Но пока что обвинение еще не предъявлено.

Хернс улыбнулся. Похоже, он был страшно доволен столь исчерпывающим ответом. Сэру Питеру вновь выпала возможность полюбоваться крупными желтыми зубами детектива.

– Через несколько минут мисс Грэхем к вам выйдет, – сказал Хернс.

На всем пути к Лондону Грета спала. Питер ехал быстро, изредка косился на ее профиль. При виде этой гладкой нежной кожи, прядей блестящих черных волос, заложенных за аккуратное ушко, сердце его начинало биться быстрей. Только сейчас он понял, как ему не хватало этой женщины. Он был преисполнен решимости защитить ее от враждебного мира, чего бы это ни стоило.

Добравшись до дома в Челси, он стоял на лестнице, у входа, и ждал, когда она спустится в полуподвальное помещение и откроет ему дверь. И вдруг услышал ее крик. В квартире Греты все было перевернуто вверх дном. Ящики столов и комодов выдвинуты, на полу валяются горы бумаг. Не было ни одной щелки или углубления, где бы не искали.

– Должно быть, они провели обыск уже после того, как Хернс увез меня в Ипсвич, – пробормотала Грета. – Вот уж не думала, что дойдет до этого…

– Ах, Грета, как я хотел бы помочь, – сказал Питер. – Я чувствую свою ответственность. Меньше всего на свете мне хотелось, чтоб ты, вернувшись в дом, застала это…

– Ты уже помог. Достаточно того, что ты здесь, со мной.

Они прошли в кухню. Грета наводила порядок. Подбирала с пола свои вещи, варила кофе, а потом принесла Питеру стакан и бутылку виски.

– Ты бы тоже выпила, Грета, – сказал он. – Сразу полегчает.

– Нет, не буду. От этого станет только хуже, – ответила она и вдруг рассмеялась. – Кофе достаточно, потом можно приготовить тосты. В этом вонючем полицейском участке я ни к чему не прикасалась, даже стакана воды не попросила.

– Что, плохо там было?

– Как-то очень убого. В таких местах просто разит человеческим несчастьем. Сажают тебя в клетку, дают прочувствовать, каково это, чтоб сломить волю, а потом начинают задавать вопросы.

– Никогда не доводилось испытать подобное.

– Конечно, не доводилось, Питер. У тебя не настолько богатое прошлое. В отличие от моего. Пардон, «бедное» подошло бы больше. – В голосе Греты звучала горечь, таких интонаций в нем Питер прежде не слышал.

– И что теперь они собираются делать?

– Назначили мне день, когда я должна снова явиться в этот участок. «Отпущена не под залог, а по договоренности», так они сказали. Впрочем, все равно у них ничего не выйдет. Цепляются за соломинки.

– Знаю. Я и Томасу так же сказал.

– Вся эта каша заварилась из-за него. Ты ведь понимаешь это, Питер, верно? Он убежден, что за этим преступлением стою я, он и Хернса убедил в этом. Но самое интересное, он даже не видел лицо человека, с которым я якобы была. Господи, до чего же не хотелось лгать! Но, увы, было слишком поздно.

– Не кори себя, Грета. Я понимаю, почему тебе пришлось солгать. Ну и чем еще располагает полиция?

– Окно, которое я забыла закрыть. Договоренность с миссис Болл, Энн попросила меня позвонить ей. И вот теперь у них еще имеется честная и неподкупная тетя Джейн, утверждающая, что слышала, как я поносила ее хозяйку. Якобы угрожала ненавистной «миссис Воображале». Именно так, по словам этой старой дуры, я называла твою жену.

– Да, Джейн мне рассказала. На следующий день… после всего этого, когда я поехал в Вулбридж поговорить с ней и Томасом. Все тогда были очень рассержены.

– Да знаю я, почему она это сказала. Чтоб поддержать Томаса, у которого возникли проблемы. Ему нужно было передать эту информацию через кого-то еще.

– Ты хочешь сказать, она врала?

– Конечно, врала. Она же меня всегда ненавидела.

– Тогда я ее уволю.

– Нет, этого не надо. Это только осложнит дело.

– Да, пожалуй, тут ты права. И потом нельзя оставлять Томаса одного.

– Почему одного?

– Я его видеть не могу. После всего того, что он мне наговорил. После того, что он сделал…

– Что он тебе сказал?

– Сказал, что я защищаю тебя потому… потому, что мы… – Тут Питер покраснел и отвернулся. И нашел себе новое занятие, начал подливать в стакан виски.

Грета присела рядом с ним за стол, взяла за руку, пальцы их переплелись.

– Посмотри на меня, Питер, – сказала она после паузы. – Вот почему Томас делает все это. Не хотела говорить тебе раньше, но слишком далеко зашло дело. И ты должен наконец понять.

Она придвинулась совсем близко, он сидел, завороженный блеском ее зеленых глаз.

– Он хотел меня, Питер. Говорил, какая я красавица, как он меня любит и все такое прочее…

– Когда? И что ты ему ответила?

Питер почувствовал, как его охватывает паника. Словно Грета достала из ящика стола нож и приставила к его горлу.

– Это было в такси. Когда мы возвращались домой после пикника в парке. В тот день, когда ты сам не мог с ним встретиться. Помнишь?

– И что ты сделала?

– Да ничего. А что я, по-твоему, должна была делать? Ему всего четырнадцать, мне двадцать семь. Я сказала, что он очень славный мальчуган и все такое, но так говорить и поступать ему не к лицу, это нехорошо. Что еще я могла сказать?

– Ничего. Ты правильно поступила. Он просто с ума сошел.

– Он всего лишь подросток, у которого никогда не было подружки. Думает о сексе постоянно, как все остальные мальчишки его возраста.

– Лично я не думал.

– Дело не в том. Причина, по которой я рассказываю тебе все это… Ты просто должен понять, почему он настроен против меня. Я отвергла его, и он сразу же меня возненавидел. А потом решил, что мы с тобой занимаемся любовью, и возненавидел еще больше за то, что ты отобрал меня у него. Это чистой воды ревность. А потом убили его мать, и у него возникло чувство вины из-за того, что он так хотел меня, а я была с леди Энн не в лучших отношениях. Гремучая смесь.

– Он прикасался к тебе, Грета?

Мысль о том, что руки сына, вообще чьи бы то ни было руки могли обнимать и ласкать Грету, казалась Питеру просто невыносимой. Его даже затошнило от ревности.

– Конечно, нет, Питер. Не смеши меня.

– Не хочу, чтоб тебя трогал кто-то другой.

– Никто и не трогает. Успокойся.

Она улыбнулась, протянула руку, коснулась его щеки. Алые губы Греты были приоткрыты, он видел кончик розового языка между мелкими ровными зубками.

Он взял ее руку, поцеловал. Хотел, чтоб поцелуй был нежен, но он получился голодным и страстным. И дыхание Питера вдруг участилось, стало прерывистым.

Грета поднялась, на секунду ему показалось, что она сейчас уйдет. Но ничего подобного. Вместо этого она взяла другую его руку, осторожно забрала из нее стакан с виски и прижала к груди.

Она мечтательно смотрела полузакрытыми глазами куда-то в стену, а Питер взял ее грудь в ладонь, сжал, нащупал пальцами затвердевший сосок сквозь тонкую ткань черного платья.

Она же тем временем уже нащупывала другой рукой застежку молнии на спине, скроила досадливую гримаску, потому что не получалось, но не произносила при этом ни слова. А потом вдруг завела обе его руки себе за спину, прижалась к нему всем телом и начала направлять его пальцы.

Секунду спустя он нашел застежку. Потянул вниз, и внезапно нащупал гладкую кожу на спине. Расстегнул застежку бюстгальтера, провел рукой по изящно выступающим лопаткам, затем пальцы скользнули ниже, провели по нежному углублению в середине спины, замерли у развилки, где начинались округлые ягодицы.

По мере того как рука Питера опускалась все ниже, Грета все больше запрокидывала голову. Она стояла, изогнувшись всем телом, черное платье соскользнуло на бедра. Питер зарылся лицом ей в грудь. Потом приоткрыл рот и нащупал языком твердый заостренный сосок. Он держал грудь уже обеими руками, ощупывал пальцами упругую ее округлость, словно взвешивал в ладонях.

Но Грета этим не удовольствовалась. Стянула платье с бедер, оно упало на пол, потом повлекла Питера за собой к креслу. Резким рывком притянула его к себе, он обхватил обеими руками упругие ягодицы и вошел в нее.

Чуть позже они занимались любовью уже на незастеленной постели Греты, не обращая внимания на царивший в комнате хаос. Он медленно двигался внутри ее, держа глаза открытыми, чтоб видеть эту прекрасную наготу в мельчайших подробностях. Розовые полукружья у сосков, нежную развилку между холмиками грудей, густые черные волосы на лобке.

– Я люблю тебя, Грета, – прошептал он, и она улыбнулась.

А потом рассмеялась.

– Любит – не любит, плюнет-поцелует, – бормотала она, раскачиваясь на нем, и Питер понял: пришло время выбирать. Если не сейчас, то никогда.

Всего шесть часов назад он смотрел, как тело его жены погружается в сырую могилу. И вот теперь уже второй раз за день он занимается любовью со своей личной секретаршей. Он вдруг стал противен сам себе. Ощущал запах виски в своем дыхании, пот, покрывавший все тело, и одновременно испытывал ни с чем не сравнимое наслаждение. Грета оказалась прекрасней и желанней, чем он мог себе представить.

В половине второго вдруг зазвонил телефон. Всего один гудок, но его оказалось достаточно, чтоб Питер проснулся. Всю последнюю неделю спал он очень плохо. От виски развилась бессонница, стоило задремать, как он просыпался от самого тихого звука.

Он лежал на боку лицом к окну и слушал, что шепчет Грета в трубку.

– Ты знаешь, который теперь час? – сердито спросила она, а затем добавила: – Погоди. Сейчас пройду в другую комнату. Позвоню тебе оттуда.

Он почувствовал, как Грета выбралась из постели, накинула халат. Прошла в холл, зажгла там свет, затем вернулась, встала у постели и секунду-другую смотрела на него. Он лежал с закрытыми глазами и старался дышать ровно. Он сам не понимал, почему. Словно из вежливости притворялся спящим.

Но вот она вышла, притворила за собой дверь, и он тут же сед в постели. Сидел в темноте, размышляя над тем, кто мог позвонить Грете в столь поздний час. Вспомнил шантажиста, о котором она рассказывала в ночь убийства. Может, он вернулся? Хочет еще денег? Так обычно ведут себя шантажисты, им все мало. И вдруг Питер понял: теперь это не только проблема Греты. Это и его проблема тоже. Нужно сказать Грете, что она может на него рассчитывать. Он пошарил в темноте, нашел одежду, натянул брюки и рубашку. Затем прошел в холл, до двери в соседнюю комнату, остановился, взялся за ручку. По ту сторону двери слышался голос Греты, и Питер вдруг почувствовал, что подслушивать просто не вправе. Он понимал: надо вернуться обратно, в спальню, и уже отошел на шаг, но вдруг его остановили слова Греты.

– Слушай, оставил бы ты меня в покое, – сердито говорила она. Пауза, затем ее голос послышался снова и звучал уже громче: – Не смей называть меня так! Я уже не твоя Грета Роуз. Больше нет, понял? – Снова пауза, и опять ее голос: – Ты получил все, как договорились. Ясно тебе? А теперь оставь меня в покое.

Питер почувствовал себя жалким шпионом. Нет, он все же должен выяснить, что происходит. Что все это означает. Сейчас или никогда.

Отворяя дверь, он услышал ее последние слова, она собиралась положить трубку:

– У меня на тебя ровно столько, что и у тебя на меня. Советую это запомнить.

Грета вздрогнула, увидев в дверях Питера.

– Я думала, ты спишь, – пробормотала она.

– Спал. А потом услышал, как ты встала. Кто это тебе звонил? Тот самый мужчина, да?