Текст книги "Последний свидетель"

Автор книги: Саймон Толкиен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

– Ну, если и так, я его не открывал. Возможно, Грета. Она сидела там, работала. Погодите минутку, сейчас спрошу ее.

Грета продолжала шагать впереди, Питер прибавил шагу и догнал ее. Они уже почти дошли до дома Маршей.

– Скажи, Грета, ты перед отъездом оставила окно в кабинете открытым или нет? Детектив хочет знать.

Грета обернулась к нему. «Выглядит она просто ужасно, – подумал Питер. – Словно это трагедия коснулась прежде всего ее». Детектив повторил вопрос противным скрипучим и въедливым голосом, который так не нравился Питеру.

– Можете помочь нам, мисс Грэхем?

Она смотрела как-то загнанно, неуверенно, словно никак не могла решить, что же ответить. И вот после секундного колебания выпалила:

– Не знаю. Не помню. Может, и оставила. Вечер был теплый.

– Что верно, то верно, мадам, теплый, – закивал Хернс. Потом обошел ее и постучал Маршам в дверь. – Прекрасный летний вечер…

И, не дожидаясь, когда дверь откроют, детектив развернулся, теперь уже к Питеру, и сказал:

– Я возвращаюсь в дом, сэр Питер. Там еще работают эксперты, но как закончите здесь, можете подойти и спросить меня у ворот. Если хотите, я могу позвонить в больницу в Роустоне. Очень соболезную вам, сэр Питер. Искренне, от всей души.

Питер прошел в распахнутую дверь коттеджа, но как-то плохо осознавал, кто здоровается с ним в холле. Кристофер Марш был в халате и бормотал слова сочувствия. Они с женой были явно не готовы к подобного рода событиям. Четыре часа тому назад их разбудил бешеный стук в дверь, и они увидели на пороге рыдающего Томаса.

Питер прошел мимо соседа, слегка пригнулся, чтоб не задеть головой низкую дверную притолоку, и вошел в гостиную.

Там, на диване, сидел рядом с Грейс Томас. Она накинула ему на плечи одеяло, хотя было вовсе не холодно, в дрожащих пальцах у него была зажата кружка с чаем. Когда вошел отец, он неловко поднялся навстречу и расплескал часть содержимого кружки на ковер у своих ног.

– Мне страшно жаль, Том, – начал Питер и тут же умолк, не в силах подобрать слова, соответствующие моменту. Ему хотелось преодолеть десять футов, отделяющие от сына, крепко обнять мальчика, но что-то его остановило. Точно они не были близкими людьми.

Следом за Питером в гостиную вошла Грета. Ей не была присуща типично британская сдержанность нанимателя. Она шагнула к Томасу, протянула ему руки.

– Ах, Том, Том! – воскликнула она, в зеленых глазах стояли слезы.

Мальчик резко отшатнулся и почти упал на стоявший позади диван. А затем вдруг размахнулся и запустил кружкой в Грету. И наверняка попал бы, если б не потерял равновесия. Во всяком случае, намерения его сомнений не оставляли. Кружка угодила в угол каминной доски и разлетелась на мелкие кусочки, в Грету же попали лишь несколько брызг теплого еще чая из пролетевшей мимо кружки.

Питер среагировал моментально, встал между Гретой и Томасом. Всего несколько недель тому назад ему пришлось становиться вот так же между женой и Гретой. На всякое насилие он реагировал четко и быстро.

– Убери ее отсюда! – взвизгнул Томас. – Пошла вон! Убери же ее отсюда! – Все эти слова он кричал прямо в лицо отцу. Питеру показалось, что сейчас от напряжения у сына лопнут голосовые связки, но Грета задерживаться не стала. Быстро развернулась и прошла в холл мимо изумленного Кристофера Марша.

– Вы уж извините, мисс Грэхем, – бормотал Кристофер, провожая ее к входной двери. – Мальчик просто не в себе. Все пройдет, все образуется. Он успокоится и…

– Нет, не успокоится, – тихо ответила она и накинула на плечи пальто. Потом зашагала по дорожке, обернулась, Марш увидел ее измученное лицо, и повторила: – Не успокоится.

Когда Грета ушла, Томас вновь опустился на диван, а отец остался стоять рядом. Грейс подошла к камину и начала собирать осколки кружки. Она очень любила Томаса, знала его с рождения, однако в этот момент ей больше всего хотелось, чтоб все эти люди покинули ее дом. По натуре она была женщиной мягкой и робкой, и такой взрыв ненависти просто напугал ее. К тому же она очень устала, было уже половина третьего ночи.

– Зачем ты это сделал, Томас? – Питеру почему-то было удобней называть сейчас сына полным именем, а не просто Томом, как вначале. Мальчик не ответил, и тогда он спросил: – И вообще, при чем здесь Грета? Она приехала помочь нам, а ты…

– Она послала того человека. Он убил маму.

– Какого человека?

– Со шрамом. Я разглядел его через дырку в стенке.

– В какой еще стенке?

– В стенке шкафа. Хорошо разглядел, когда он убивал маму. Когда ты был в Лондоне с ней.

– Да, Томас. Некий мужчина убил твою маму. Я не знаю, чем тебя утешить. Больше всего на свете хотелось бы, чтоб это было неправдой. Чтоб я оказался там и смог защитить ее и тебя, но меня не было. Я одного только понять не могу, при чем тут Грета?

Томас несколько раз глубоко вздохнул, потом поднял глаза на отца. Он словно делал над собой последнее судорожное усилие, пытался продолжить разговор, прежде чем погрузиться в пучину немого отчаяния.

– Я видел этого человека со шрамом раньше. В Лондоне, с Гретой, в первую ночь, когда мы приехали в город с мамой. Грета тогда лгала. Сказала, что ездила в Манчестер навестить мать, а на самом деле была с тем мужчиной. Я слышал их разговор в подвале. Она просила его подождать.

– Ты видел их вместе? Грету и этого человека со шрамом?

– Он стоял на улице, когда она поднялась наверх. Он бы увидел меня, если б обернулся. Но он не обернулся. А вот я… я его видел.

– Сзади? Со спины?

– Да. И разглядел шрам. А сегодня она все организовала так, чтоб я уехал переночевать у Эдварда. Чтоб мама осталась в доме одна. И окно специально оставила открытым. Это она, больше некому!

При упоминании матери голос у Томаса сорвался, и последние несколько слов он произнес хриплым еле слышным шепотом.

– Ты рассказал об этом детективам? – спросил Питер.

– Нет, еще не успел. Вообще еще ни с кем не говорил после… этого, кроме как с Кристи и Грейс.

– Он был так расстроен, сэр Питер, просто вне себя, бедняжка, – вмешался Кристофер Марш. Он уже успел вернуться в гостиную. – Детективы заходили часа два тому назад, спрашивали, каким образом могли попасть в дом те мужчины. И Томас сказал им, что закрывал окно в кабинете, ну и я тоже добавил кое-какие детали. Видно, сержант Хернс хотел убедиться, что полиция на правильном пути. Так он, во всяком случае, сказал.

– Спасибо, Кристи. Вы с Грейс проявили себя сегодня настоящими друзьями. Вот что, Томас. Сейчас я пойду и поговорю с Гретой о том, что ты только что рассказал. Ты подождешь здесь. И постарайся держать себя в руках, ладно? – добавил Питер, направляясь к двери.

Он нашел Грету в «Рэнджровере». Она отогнала машину от ворот и припарковала чуть дальше, на дороге, где было совсем темно.

– Мне нужно поговорить с тобой, Грета, – сказал он. Какое-то время они сидели рядом молча, всматриваясь во тьму. Под ногой Питер нащупал бутылку из-под виски и слегка поморщился от досады. В таких ситуациях лучше иметь ясную голову. – Томас говорит, что узнал человека, приходившего сегодня в дом. Того самого мужчину, который застрелил Энн. Сказал, что видел его с тобой в Лондоне, – произнес все это Питер ровным монотонным голосом, не сводя глаз с дороги впереди.

– Он ошибается. Это неправда, Питер. Он, должно быть, что-то путает. Ты же меня знаешь.

Питер почувствовал, как на руку ему легла узкая ладонь Греты. Но сдержался и продолжил:

– Послушай, Грета. Я не мог не спросить тебя об этом. Постарайся понять и помочь.

– Интересно, чем я могу помочь? Он же обезумел! Сам видел, в каком он состоянии.

– Ну, хорошо, тогда помоги мне вот в чем. Томас сказал, что видел тебя в Лондоне, в первую ночь, когда они с Энн приехали туда. Я выезжал к избирателям, ты поехала к матери и переночевала у нее в Манчестере. Это правда, Грета? Где ты находилась, в Манчестере или в Лондоне? Мне надо это знать.

В машине повисло напряженное молчание. Питер сидел тихо и неподвижно в ожидании ответа. Когда наконец Грета заговорила, голос ее звучал печально, с нотками сожаления.

– Да, Питер. Я солгала. Хотела утаить это от тебя, но вот, видишь, не получилось.

– Утаить? Но что именно?

Питер повернул голову и взглянул на Грету, та по-прежнему смотрела вперед, на дорогу.

– Еще школьницей я познакомилась в Манчестере… с очень нехорошими людьми. Знаешь, тогда я была совсем другой. Не такой, как сейчас. Мне надоело жить под пятой родителей, хотелось развлечений. Попробовать что-то новое, испытать. Ну и я сделала то, что не следовало бы делать. И до сих пор стыжусь этого своего поступка.

– Что именно, Грета?

– Не хочу говорить тебе, Питер. Ты не станешь меня уважать, если узнаешь, отвернешься от меня. А я этого не вынесу.

– Что за глупости, Грета! Не собираюсь я от тебя отворачиваться только из-за того, что произошло в прошлом. До того, как мы познакомились. За кого ты меня принимаешь?

– За хорошего человека. Ты очень хороший человек, Питер. Может, ты и не отвернешься от меня, просто я тебе разонравлюсь. Ты… ты не представляешь, как много для меня значишь.

Питер и рад был сдаться. Он очень устал. В голове гудело от выпитого натощак виски. Больше всего на свете ему хотелось сейчас забыться, не чувствовать этой тупой боли, что раздирала сердце и душу. Она засела где-то под ребрами и так и норовила вырваться наружу. Но он не мог выпустить ее, особенно после того, что сказал Томас. Особенно после того, как ему сообщили, что жена его мертва, лежит сейчас в больничном морге, прикрытая белой простыней. Засохшая кровь и холод. Ослепительно яркие лампы лаборатории, где проводилось вскрытие; блеск скальпеля патологоанатома и фотограф, ожидающий в углу рядом со свидетелями. Все эти образы и картины пронеслись в воспаленном сознании Питера и заставили его продолжить:

– Ты должна рассказать мне, Грета. Моя жена погибла, я должен знать.

– Ты не знаешь, о чем просишь.

Питер чувствовал, как напряжена Грета. Костяшки пальцев, впившихся в руль, побелели.

– Нет, не знаю, и все равно ты должна сказать. Это как-то связано с криминалом?

– Да.

– Возможно, связано с тем, что произошло здесь сегодня?

– Нет! – Этот выкрик Греты прозвучал как выстрел в замкнутом пространстве салона. – За кого ты меня принимаешь?

– Я вовсе не хотел сказать, что ты послала этих двоих в мой дом. Но как эти люди вообще узнали о нашем доме, о драгоценностях, что там хранятся? Может, чисто случайно, через тебя?

– Как только тебе в голову могло прийти такое? Я никогда и никому не рассказывала об этих драгоценностях, к тому же незнакома с людьми, которые способны на такое.

– Так с кем ты была тогда в Лондоне? Томас сказал, что слышал твой разговор с этим мужчиной. Он приходил в мой дом поздно ночью.

– Он меня шантажировал. Я откупаюсь от него уже много лет. И пришел он за деньгами, ему все было мало. Теперь понимаю, не следовало нам встречаться там.

– Шантажировал? Но из-за чего? Ты должна сказать мне. Грета?

– Из-за того, что произошло, когда я бросила школу. Он один знал об этом.

– О чем?

– Если скажу, то целиком окажусь в твоей власти. Ты хочешь этого, Питер? Способен выдержать такую ответственность?

Эти слова Грета произнесла таким тоном, словно разыгрывала последнюю свою карту, в последний раз предупреждала. Но Питер уже слишком далеко зашел, и останавливаться было поздно.

– Я должен знать. Другого варианта просто нет.

– Хорошо, – произнесла Грета ровным, словно мертвым, голосом. И безвольно сгорбилась на сиденье, точно ее покинули последние силы. – Я скажу. Но прежде обещай, что никто больше никогда не узнает об этом. И что не будешь ничего предпринимать.

Питер молчал и думал о жене. Вспоминал, какой видел ее последний раз, всего восемь часов тому назад. Она лежала на диване. И еще на ней были тапочки. Узенькие тапочки из золотой парчи, похожие на бальные туфельки. Он даже не поцеловал ее как следует на прощание.

И тут вдруг он почувствовал, как на руку ему легла рука Греты, ощутил на щеке ее жаркое дыхание.

– Всего одно условие, – пробормотал он. – Если это не касается Энн, обещаю. Говори.

– Что ж, так, пожалуй, будет честно, – ответила она и отпустила его руку. – Все очень просто. Как и в большинстве случаев, когда с человеком случаются неприятности. Я принимала наркотики. Тогда это было в моде, кто только ими не баловался. Но денег вечно не хватало, и тогда я стала подторговывать дурью. Всего лишь несколько раз, но и этого оказалось достаточно. Продала несколько таблеток какой-то девчушке, а она умерла. Я не знала, что от них можно умереть. Честное слово, не знала.

В голосе Греты звучала горечь, говорила она торопливо, взахлеб, не давая Питеру вставить и слова.

– Этот человек был с ней. И все знал. И потребовал от меня компенсации.

– Компенсации?

– Он хотел меня. В сексуальном смысле.

– И что же ты сделала?

– Отдавалась ему несколько раз. Это был чистый секс, никакой любви или привязанности, ничего такого. И я думала: плевать, не имеет значения. Но оказалось, что имело.

– В смысле?

– Все из-за того, что девушка умерла. А я – нет. Я перестала принимать таблетки и вдруг разом все осознала.

– И что же?

– Отказалась торговать дурью. И спать с ним тоже отказалась. Мы спорили, даже дрались, но пришлось ему смириться. Согласился вместо этого взять деньги и на какое-то время исчез. А недавно появился снова. Увидел мою фотографию в газете, на ней я выходила с тобой из ресторана в Лондоне. Нашел меня и снова потребовал денег, только на этот раз больше, куда больше. Ну и пришлось дать. Просто выбора не было. Но он продолжал угрожать, говорил, что обратится в полицию. Обещал и тебе рассказать.

– Вот ублюдок, – пробормотал Питер. – Ты должна была открыться мне раньше, Грета.

– Нет. Я не хотела. Не хотела, чтоб ты знал. Ну и договорилась встретиться с ним в Лондоне, у тебя, зная, что ты уедешь. Но я не знала, что приезжают Энн с Питером, узнала об этом уже слишком поздно, не успела его предупредить. Я показала ему все, что заработала, чеки, платежки. Сказала, что не могу дать всю требуемую сумму, и тогда он стал меня лапать. Не знаю, с чего он так завелся, возможно, при мысли о том, что я личный секретарь самого министра и что он находится у него в доме. Но он захотел начать все сначала.

– И что же? – Питер с трудом выдавил эти слова. Слишком уж противоречивые чувства обуревали его. Скорбь, осознание вины, а теперь еще и гнев, направленный против незнакомца, посмевшего вторгнуться в его дом и домогавшегося денег и Греты. Гнев этот был вызван самой банальной сексуальной ревностью, но самому Питеру не хотелось в этом признаваться.

– Что «что»?

– У вас был секс?

Питер почти бездумно выпалил эти слова. Сердце бешено колотилось в груди, перед воспаленным воображением против воли проплывали картины. Вот его жена лежит мертвая под простыней, а вот Грета, обнаженная, и на нее всем телом навалился мужчина. И еще его обуревало желание немедленно сжать ее в объятиях крепко-крепко так, чтоб ощутить прикосновение полных округлых грудей. Как хочется ему сдавить эти груди в ладонях. Казалось, в них, только в них заключается жизнь, когда все остальное вокруг – пустота и смерть. На горизонте появились первые проблески рассвета, с моря потянуло прохладным ветерком.

– Нет, я ему не позволила, – ответила она. – Он боялся меня, когда я впадала в ярость. Странно все же… Он всегда стремился довести меня до точки кипения, а потом отступал.

Питер вздохнул. Напряжение немного спало, у него точно камень свалился с груди. И тут вновь вспомнились обвинения Томаса.

– Теперь я все понял, Грета. Об этом человеке, о причине, по которой ты позвала его в дом. Томас слышал, будто ты просила его подождать, и тут все сходится, если речь действительно идет о деньгах. Но он рассказал мне еще кое-что. Будто бы узнал в человеке, убившем сегодня Энн, этого твоего знакомого. Это он… убил мою жену, Грета.

– Не он это, не он. Могу поклясться! Он ничего не знал об этом доме, а даже если б и знал, никогда бы не пошел на такое. Он просто жалкий шантажист, но не убийца, нет.

– Томас сказал, что видел его на улице возле лондонского дома, когда ты поднялась наверх.

– Так получается, со мной он его не видел?

– Нет.

– Но тогда… Ведь это мог быть просто случайный прохожий.

– Стоявший у дома в полночь?

– А что тут такого? Может, он просто разглядывал дом.

– Да нет. Томас говорит, что ничего он не разглядывал. Стоял спиной к нему.

– Но с чего он тогда взял, что это тот самый человек?

– Не знаю. Он сказал, что видел шрам…

В голосе Питера слышалось сомнение, и Грета немедленно воспользовалась этим преимуществом.

– Этого недостаточно. Ты сам же понимаешь, Питер, что недостаточно. Во всяком случае, у мужчины, побывавшего в лондонском доме, никакого шрама не было. У Томаса слишком развито воображение, в этом его проблема. Он слышал, как я солгала, видел какого-то незнакомца на улице, причем тот человек стоял к нему спиной. Да к тому же еще в темноте. И вот теперь он обезумел от горя и шока и решил, что это тот самый человек. Потому что во всем, что случилось, он склонен винить меня.

– И откуда же у него возникла такая склонность?

– Ну, во-первых, он знал, что мы с Энн не слишком ладили. И еще ему не дает покоя чувство вины перед матерью. Ведь я ему всегда нравилась, а Энн этого не одобряла. И потом такого сорта люди склонны сваливать ответственность на кого-то еще.

– Погоди. О какой ответственности Томаса тут может идти речь?

– Томас здесь вообще ни при чем. Конечно, нет. Он просто переживает, как и ты. И это чувство вины у него из-за того, что он там был. А у тебя, потому что ты не был.

Определенный смысл здесь имелся. Во всяком случае, Питеру очень хотелось, чтоб так оно и было. Похожая ситуация сложилась, когда Грета примеряла платья Энн. Он поговорил с ней об этом, и после они стали ближе. Он ощутил ответственность за эту девушку, он не забыл, что она недавно говорила ему на пляже. Теперь, когда Энн ушла, не было на свете человека, который бы так любил и понимал его, как Грета.

Энн ушла. Она мертва. Питер пытался выбросить эти слова из сознания, но внезапно до него дошла ужасная реальность происшедшего. Ее не было больше в этом мире. И она могла прожить куда более счастливую жизнь, если б он не огорчал ее постоянно. Это он настоял на том, что дела и карьера требуют от него почти неотлучного пребывания в Лондоне. Он покинул дом «Четырех ветров». Он никогда не был хорошим отцом Томасу, в ее понимании. Энн, безусловно, заслуживала лучшего мужа.

Питер не знал, как он справится со всем этим. Ему нужны силы, нужна помощь. Ему очень нужна сейчас Грета.

Словно в ответ на эти невысказанные вслух мысли, она наклонилась и нежно поцеловала его в щеку, где уже начала отрастать щетина.

– Ступай поговори с Томасом, – шепнула она. – Ты ему сейчас так нужен. Я подожду здесь, в машине.

ГЛАВА 16

Они приехали в Роустон на рассвете. Настал тот час, когда небо меняло цвета и оттенки каждые несколько минут и птицы уже завели веселую утреннюю перекличку. Питеру было душно и одновременно знобило, и он опустил боковое стекло. В машину ворвался свежий утренний воздух. Грета вела «Рэнджровер», не произнося ни слова, глядя вперед, на дорогу, что навсегда уносила ее от Флайта.

В голове у Питера звучали голоса. Целый хор голосов из вчерашнего дня и сегодняшнего, и говорили они все одновременно. Томас кричал: «Уберите ее отсюда!», Грета нашептывала тайны из своей прошлой жизни, которые, казалось, не имели к ней никакого отношения. Никак не могли иметь. Раздавался также скрипучий и въедливый голос сержанта Хернса: «Пожалуйста, дайте нам знать, где вас обоих можно будет найти». Причем с каким-то особенным нажимом на «обоих», от чего слово это звучало почти оскорбительно. Затем снова голос Томаса, это когда он, Питер, вернулся в коттедж к Маршам. Голос без слов. Одни лишь крики, ужасные дикие крики. Затем мальчик наконец уснул, а из Вулбриджа приехала Джейн Мартин ухаживать за ним. Питер жалел о том, что Марши не позвонили ей раньше; мальчик действительно нуждался в заботе близкого человека. Впрочем, упрекать Кристи и Грейс Питер не имел никакого права, они показали себя добрыми соседями и верными друзьями.

И еще в самом уголке сознания звучал еле слышный голосок, но Питер все время отгонял его. Скоро он и без того его услышит в полную силу. Они въехали на холм, внизу показалась больница Роустона, светлое здание из бетона и стекла, в котором отражались первые лучи июньского солнца. У главного входа стояла полицейская машина. Вскоре должна была состояться первая посмертная церемония для каждого погибшего насильственной смертью – опознание тела.

– Хочешь, чтоб я пошла с тобой? – спросила Грета.

– Нет, – почти выкрикнул он. Энн и Грету больше нельзя сводить, они должны держаться как можно дальше друг от друга, теперь он понимал это со всей ясностью. Пусть Грета нужна ему больше всех на свете, но только вне этого ужаса, что ждал его там, внутри. Он придет к ней, когда все будет кончено. А теперь она должна вернуться в Лондон поездом и ждать его там, пока он не сделает все, что от него требуется.

– Извини, Грета, – добавил он через секунду уже мягче, даже почти с нежностью. – Ты и без того очень помогла мне, но есть вещи, которые я должен делать один.

Внизу его встретил полицейский в высоких грубых ботинках, они отбивали по линолеумному полу коридора громкую дробь. Шли они долго, сворачивали то направо, то налево, наверное, дюжину раз, ориентируясь по черным знакам на белых стенах, пока наконец не оказались перед высокими дверьми, которые в отличие от остальных не распахивались при легком нажатии на ручку. Нет, они были заперты, пришлось стучать, как во врата, ведущие в современный подземный мир.

Пока они ждали, когда им откроют, Питер заметил, что внизу краска на дверях облупилась. Наверное, больничные санитары бесцеремонно распахивали их толчком ноги, чтоб поскорее провезти на носилках покойника. Хоть бы покрасили, что ли, подумал Питер, и тут двери отворились.

По крайней мере, обставлено все это было более или менее по-человечески, размышлял Питер уже позже. Никаких стальных шкафов, из которых выдвигались ящики на колесиках, никаких там длинных рядов отливающих серебристым металлом столов, вдоль которых расхаживал врач, вслух называя номера, пока не окажется перед нужным. Нет, вместо всего этого врач отвел их в комнату с табличкой «Посторонним вход воспрещен». На стене картина, пейзаж в размытых серо-голубых тонах, на подоконнике ваза с гвоздиками. Интересно, живые цветы или нет, рассеянно подумал Питер, но проверять не стал.

– Это не займет много времени, сэр, – сказал полицейский. – Всего лишь идентификация, а затем вы можете побыть наедине с женой.

В голосе его звучала искренняя теплота, и Питер был за это благодарен. Понравилось ему и краткое описание состояния тела под белой простыней, которое дал патологоанатом, он говорил о покойной с уважением, избегая безликих медицинских терминов. Затем санитар откинул простыню, и Питер без труда узнал жену. Вторая пуля повредила голову, но вошла сбоку, у виска.

Это была его Энн, несомненно, и одновременно у него возникло ощущение, что ее здесь нет. Отсутствие – вот что по-настоящему больно. Вид тела заставил осознать всю бесконечность этого отсутствия. Ему хотелось просить у нее прощения, обещать, что он все исправит, но Энн не было здесь, она не могла услышать его признания, не могла простить ему грехи. Она ушла, и он не мог последовать за ней туда, ему оставалось лишь созерцать это пустое бледное лицо, прочесть выражение которого никак не удавалось. Да, страх, это несомненно, но проглядывало и что-то еще. Похожее на радость.

Сердце Питера было разбито. Он вспомнил, сколько раз оставался в Лондоне, отказываясь от поездки во Флайт; вспомнил слабый упрек в голосе жены, когда она говорила с ним по телефону; вспомнил, как смотрела она на него в тот последний вечер с дивана, когда он сообщил, что должен уехать пораньше. «Уезжаешь, Питер, так скоро? Не успел приехать и уже уезжаешь».

Вот что она тогда ему сказала. Он даже не помнил, ответил ли ей. Просто легонько чмокнул в щеку и пошел наверх собираться.

Он наклонился, последний раз поцеловал жену в ледяной лоб и едва отвернулся, как вновь нахлынули воспоминания. Позже, вспоминая об этом, он решил, что это последний подарок Энн ему. И всякий раз, думая о покойной жене, он вспоминал и это.

В точности такое же, как сегодня, ясное летнее утро, но только было это пятнадцать лет назад. И он проснулся дома, в супружеской постели. Томасу было тогда всего два или три месяца, и почти всю ночь Питер провозился с ним. Младенец кричал, не затихая ни на секунду, и он носил его на руках по коридору на втором этаже, и по лестнице, напевая какие-то дурацкие песенки, запомнившиеся еще с детства. Он проснулся, потянулся к Энн и вдруг понял, что ее рядом нет, хотя простыни еще хранили тепло ее тела.

Питер открыл глаза и сразу заморгал, в комнату через высокие открытые окна врывались яркие лучи солнца. Из одного окна было видно море, зеленовато-голубые с белой пеной валы разбивались о песчаный берег пляжа. А с южной стороны виднелись розы Энн, их было великое множество, и они тянулись навстречу солнцу из клумб, шпалер, карабкались по старой каменной стене, подставляли свои цветки теплым лучам.

Питер подошел к южному окну, выглянул и увидел жену и сына. Волосы у маленького Томаса были вьющиеся, золотистые, щечки розовые, пухлые, на подбородке ямочка. Крохотные пальчики цеплялись за длинные каштановые волосы Энн, а потом ребенок зашелся от восторженного смеха, когда мать вдруг подняла его повыше к свету. При виде сына Питер улыбнулся, тут Энн повернулась и заметила его. Голубые глаза ее сияли.

– Ах, Питер! – воскликнула она. – Я так счастлива. Просто слов не хватает сказать тебе, как я счастлива.

Питер высадил Грету у железнодорожной станции, а потом проводил глазами первый утренний поезд, на котором она отправилась в Лондон. Вот хвостовой вагон скрылся вдали, и он снова уселся за руль и медленно двинулся к Флайту. Там он снял номер в небольшой гостинице под названием «Якорь». Еще никогда в жизни не чувствовал он себя таким измученным. Рухнул на кровать не раздеваясь и тут же провалился в глубокий сон. Проспал он до полудня.

Разбудил его телефонный звонок. Он не успел подойти сразу, телефон умолк, потом зазвонил снова, и тут Питер снял трубку. Это был Томас. Вот только голос его звучал как-то непривычно. В нем слышалась отчаянная, почти истерическая решимость.

– Мне надо поговорить с тобой, папа. И тете Джейн – тоже.

– Где ты? Как ты?

– Мы в Вулбридже. В доме тети Мэри.

– Чьем?

– Тети Мэри, это сестра тетушки Джейн. Даю адрес: дом двадцать восемь по Харбор-стрит. Ты приедешь?

– Да, конечно, приеду. Рад, что Джейн увезла тебя туда. Мне следовало бы подумать об этом самому. – Питер уже приготовился повесить трубку, но в ней снова раздался голос Томаса.

– Она уехала, отец? Ты должен быть один, слышишь? Иначе не желаю тебя видеть.

– Не беспокойся, я один, – ответил Питер и повесил трубку. Он сказал сыну чистую правду, никогда прежде не доводилось ему испытывать такое полное абсолютное одиночество.

– Что собираешься делать, пап?

– Это ты о чем?

– О Грете. Это ведь она убила маму.

– Нет, никого она не убивала. Она здесь совершенно ни при чем, Томас. У тебя просто идея-фикс, не вижу в этом ничего хорошего.

Они сидели в гостиной маленького домика на Харбор-стрит, ее украшали бесчисленные безделушки. Очевидно, коллекцию эту собирали долгие годы. Тут были кружки, выпущенные в честь коронации, модели кораблей в бутылках, множество фарфоровых котов и собачек. Владелицей коллекции была сестра Джейн Мартин, Мэри. Она подала им чай с молоком, а потом оставила втроем за громоздким обеденным столом дубового дерева начала 30-х годов. Питер сидел по одну его сторону, Томас – по другую.

Питер понимал: так не годится. Ему следовало бы сидеть рядом с сыном, крепко обняв его за плечи, как обнимала сейчас экономка. Но их разделила ненависть Томаса к Грете, и тут он ничего не мог поделать.

– Хорошо, папа. Тогда послушай, что скажет тебе тетя Джейн, – продолжал Томас, с трудом сдерживая нетерпение.

– Она говорила о миледи разные гадости, сэр Питер, – начала экономка.

– Когда это?

– В тот день, когда погибла маленькая собачка. Сразу, как только вы вышли из дома. Она сказала, что миледи за все заплатит.

– Мало ли что в тот день наговорили люди. Главное, что все потом признали свою вину и извинились. Разве не так, Томас?

– Она оставила окно открытым. И я слышал, как один из тех мужчин говорил, что все остальные закрыты, – сказал Томас, полностью проигнорировав вопрос отца.

– Она оставила окно открытым просто по невнимательности. Что и понятно, вечер вчера выдался такой теплый. К чему тогда, по-твоему, ей было признаваться в этом, если она сделала это нарочно?

– Да потому, что не знала, что я узнаю этого человека.

– Того, которого ты видел в Лондоне ночью? Да, тогда она солгала, Томас. Но у нее были на то причины.

– Тогда зачем она договорилась, чтоб я уехал к Эдварду? Как ты это объяснишь, интересно?

– Я не знаю, Томас. У меня не на все есть ответы. Однако уверен, ты не прав. Я знаю Грету. Она не способна на такое.

– Еще как способна! Сам знаешь. Ты защищаешь ее просто потому, что трахаешь.

Томас вскочил, оттолкнул стул и угрожающе наклонился над столом к отцу. Все попытки Джейн Мартин удержать его были бесплодны.

– Да, ты трахаешь ее, и мама умерла из-за нее! Я ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу!..

Голос Томаса сорвался на истерический визг. Но он тут же смолк. Отец перегнулся через стол и влепил ему пощечину тыльной стороной ладони.

Питер стоял и смотрел на сына. Томас прикрыл лицо рукой, но отец по-прежнему видел в глазах его неукротимую ярость.

– Прости, Томас, – пробормотал Питер. – Мне не следовало этого делать, но и ты не должен был так говорить со мной. Тебе решать, что ты скажешь полиции, но советую сперва хорошенько подумать. Иначе как бы потом не пожалеть.

Питер развернулся и двинулся к двери, потом вдруг остановился в нерешительности. Ни Томас, ни миссис Мартин не произнесли ни слова, и он понял, что у него нет другого выбора, кроме как уйти. Остаться – значит привести мальчика в еще большую ярость, твердил он себе. И вот, не сказав больше ни слова, он вышел из гостиной, а затем – и из дома.

Оказавшись на улице, он уселся в машину и какое-то время смотрел на зашторенные окна коттеджа. Его так и подмывало выйти из машины, снова пройти по тропинке к входной двери, но делать он этого не стал. Просидев неподвижно пару минут, он завел мотор и медленно отъехал. Пути назад не было.