Текст книги "Наш друг Димка"

Автор книги: Саша Тумп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

взяло, и не взошло. Зачем людей баламутил? Они потом другим не

поверят, – Витька был спокоен.

– Да потому что оно было обязано взойти. Понял? О-бя-за-но!

– Так если оно было обязано, какого хрена ты кукарекал. И без

тебя люди знали бы тогда, что взойдет. Какого рожна орать? От

тебя-то, что тогда зависит? Если всё зависит не от тебя, а от

Солнца, то зачем «кукарекать» тогда, если ты лишь «пешка»?

…Сегодня, когда человек выбирает между колбасой и книгой,

ты его отталкиваешь от книги. Он не находит у тебя, то, что он

ищет. Не находит и идёт, берет колбасу, а к ней и пиво ещё…

– 114 -

Все замолчали.

– Кстати, ты пиво убрал в холодильник, я тебе говорил? –

Никита повернулся ко мне.

– Что вошло, убрал. Остальное в сенках.

– И водка что ли в тепле?

– Я водки не видел.

– Как это не видел?! – Никита встал и пошел на веранду. – Не

видел он! Куда смотрел?

Он засунул что-то в холодильник, захлопнул его и опять сел.

– Вот, Никитушка, сиём действием Вы, сударь, только

подтвердили достаточно известный постулат о Слоне, о коем я

Вам и говорил. Что и есть Ваша обязанность показать Читателю.

По-ка-зать! «Как это не видел!» А не хаить его в том, что «он не

увидел, не понял, не осознал». Это, знаете, позиция «звездюка»,

батенька! И, я бы сказал, сноба! Между нами говоря.

…А ведь некогда по младости кое-кто заявлял что – «Прежде

чем придумать велосипед, мне пришлось два раза придумать

колесо». А? Не знакомо ли сие? – Витька процитировал «раннего»

Никиту.

...Хлопнула дверь на пороге стоял Полкан с Карлом. Карл

вопросительно смотрел на меня.

– Зачем вам велосипед? Или мимо магазина не ехали? Или

закрыт был? … Вот принёс на пробу. Попробуй, так ли? – Карл

достал две рюмки, разлил самогон, достал из кармана редиску, с

буфета солонку. Одну рюмку протянул мне, другую взял сам: –

Давай! Я уже пробовал.

Он глядел на меня, не замечая «дуэлянтов».

– Нет. Что-то в ней не так. Чего-то не хватает, а что-то лишнее.

Неси обратно! – я хрустел редиской, поглядывая на Карла.

– Ты же просил, как на Новый год! Когда вы все вместе были

здесь. Здорово тогда было-то… Не было нарушения ни технологии,

ни рецептуры… Но, как скажешь. Как скажешь. Пойдём Полкан.

Полкан пошел на улицу, за ним Карл.

… – Так если я вас правильно понял, то противоречия состоят

в том, что одна сторона выступает против тенденций другой

стороны в своих работах излагать безапелляционные суждения и

выводы, не утруждая себя необходимостью показать Читателю, с

каких же это событий и размышлений они появились. А это

запутывает Читателя, не даёт ему сосредоточиться и осознанно

принять или не принять точку зрения автора.

Я чуть-чуть «съехал» вниз по креслу и посмотрел на Витьку.

– 115 -

– А другая сторона утверждает, что Читатель должен быть

подготовлен и принять точку зрения автора либо «пошёл на хрен,

– других найдём», – я посмотрел на Никиту, и вернулся в исходное

положение. – На что первая сторона утверждает, что такое

пренебрежительное отношение отталкивает Читателя от книги

вообще и толкает его в омут «колбасно-пивного бесславного

бедующего».

…А, кстати, о пиве! – я встал, пошел к холодильнику, достал

бутылку пива, открыл её, сел в кресло и посмотрел поочерёдно на

обращённые ко мне лица.

… – Да. И это при всех! – подтвердил Никита.

– Никита. А кто там всё-таки был? – я отхлебнул пиво.

– Кто, кто? Светка была. …Какая-то подружка её. …Кто-то из

наших. …Вот он был! – Никита смотрел на Витьку. Тот молчал. –

Да какая разница, кто был?! При всех – значит, «при всех»!

Никита смотрел на меня.

– Не остыло ещё. Теплоё. К вечеру остынет, – я приподнял

бутылку и показал её им обоим. – Ну, давайте дальше. Что

молчим-то?

– Что дальше? Ты всё сказал! – Никита смотрел, не мигая, на

меня.

– Ну, дальше, дальше. Ты сказал, он сказал, я сказал, они

послушали, ну, дальше-то что? – я опять сполз вниз по креслу.

– Вот я и говорю, что он не прав. Что нечего возиться с

Читателем. Пусть сам выбирает свою дорогу. Книга или колбаса –

это личное его дело. Читателя, в смысле..., – сказал Никита и

погрустнел.

– А я говорю, что «тогда зачем бумагу марать»?! – Витька

грустно смотрел на Никиту.

– Ну, это я уже слышал. Дальше, дальше, постарайтесь без

анафор и дидактизма, только! – я посмотрел на пустую бутылку

из-под пива и поставил её за кресло. – Это мы уже прошли. Итак,

стало ясно, что, в присутствии неустановленных лиц, один сказал

другому, что тот пишет свои работы, не задумываясь, понимает ли

его Читатель или нет.

А другой сказал, что его дело писать, а Читателя – читать,

вникать и понимать. А первый добавил – «или пить пиво»!

Дальше. Дальше, – я открыл вторую бутылку пива и опять сел

в кресло.

…В дверях опять стоял Карл. Теперь без Полкана.

– 116 -

– А ты был прав! – он прошёл прямо ко мне, не глядя на

Витьку с Никитой. – Ошибся мастер-то. Ошибся. Вот та, которую

заказывали.

Он достал бутылку. Взял рюмки. Достал редиску.

… – А? Она? А? – он ждал ответа.

– Вот! Это она! – я поставил рюмку на пол, попил из бутылки

пива, хрустнул редиской. – Она! – добавил я и протянул бутылку с

пивом Карлу.

– Она! – подтвердил Карл, взял бутылку и поставил рюмку на

стол почти между Никитой и Витькой.

– А Полкан где? – я смотрел на Карла.

– А… Дома остался. Говорит – « Поутихнут. Потом подойду».

Карл взял у меня редиску, присел на подлокотник, глядя на

Никиту и Витьку.

– Ну, я это… Пойду?

– Иди, Карл! Мы ещё долго будем тут говорить ни о чем…

…Пока не разберёмся в «ни о чём», – добавил я.

– Я это… Оставлю эту-то. Что таскать «туда-сюда», – Карл

поставил бутылку с самогоном на подоконник и вышел,

демонстративно тихонечко прикрыв дверь.

… – Итак, – я налил себе ещё рюмку и дожевал редиску.

… – Она! … Итак, есть авторы, которые «нянькаются» со

своим героем и со своим Читателем. Есть авторы, которые не

«нянькаются» ни с Читателем, ни с героем.

Есть, которые то так пишут, то этак.

Есть , которые вообще ничего не пишут и ничего не читают.

А есть такие, что «смотрят в книгу, а видят фигу». Прочитают

такое, что ты и не писал даже, о чём даже не думал, что даже в

кошмарном сне не снилось.

Есть такие, которые считают, что жгли Сервантеса, другие –

что – Дон Кихота.

…А где здесь новое?! Кто этого не знал?! Кто-то из вас?

Или просто поговорить захотелось?!

…А-а-а-а, некоторым «лавры» дуэлянтов: Льва Николаевича и

Иван Сергеевича покоя не дают?!

У тех – «лукавите, батенька», у этих – « при всех».

Так и «стрелялись» бы при всех, как те. Хоть народ бы

посмешили. Впрочем, причём здесь авторы? Читатели общаются с

их героями. Их любят или ненавидят. А «автор в муках рожает

своего героя» и иногда умирает неизвестным.

А есть ли геморрой у автора, кто его Лиля Брик – дело десятое.

– 117 -

У вас же есть герои? Или вы «звезданулись» и уже про «себя

любимого ваяете»? Как встал, как сел, как лёг. Для истории

значит! Чтоб слава! Чтоб газета! Чтоб рамочка?

Что-то не замечал, чтоб ручонки у вас были желтые от

паршивых этих газетёнок.

Да ещё, чего доброго, избавь вас от лукавого, по утрам читаете?

Почитываете втихаря-то! По утрам, поди… …Ладно.

…Ну, ты сказал – он сказал, а дальше?! Дальше. Ну и что?!

Дальше-то что? – я пересел в кресле боком, – поудобнее.

… – Он, что издевается над нами? – Никита удивлённо

посмотрел на Витьку.

– А ты не понял? И не просто издевается, а с сарказмом и

умилением от собственного ума и остроумия. И шута из себя при

этом корчит. И Карл с ним «под одну дудку», – Витька, не мигая,

смотрел на меня. – А нас дураками выставляет перед всеми, –

Карлом и Полканом.

Никита понюхал рюмку Карла и отставил её в сторону.

– А мы к нему за тридевять земель по жаре тащимся, можно

подумать, чтоб услышать, как над нами, при нас же самих,

издеваются, – поддержал Витьку Никита.

– Да! И что важно, – в нашем же присутствии. Не стесняясь нас

же самих! – откликнулся Витька

… – Давайте, давайте, мне нравится. Я, ведь, без вас скучаю, –

я, с улыбкой, взял с пола рюмку и потянулся к подоконнику.

– Нагло. Цинично. Неуважительно издевается, – Никита

посмотрел на Витьку.

– И не боится нас. Верит в нашу порядочность и… и… – Витька

посмотрел на Никиту.

–…и в доброту, – закончил Никита.

– А вот тут, Вам и Вам, господа, – верю! Потому, что уважаю!?

– я ткнул рюмкой в их сторону. – Вас? Вас уважаю!? остановил я

надвигающуюся атаку, с растерянной улыбкой, глядя на

выражение их лиц, и поставил рюмку опять на пол, понимая, что

я попался.

Мимо их в дверь без тумаков и «пенделя» или двух мне уже не

выскочить, – успел подумать я.

Второе воскресенье сентября

Второе воскресенье сентября.

– 118 -

Сижу на крыльце, курю, смотрю на небо, по сторонам.

У нас традиция. В этот день приезжают Никита и Витька. Кто

что говорит об этом, а они говорят и мне, и всем, что «приезжают

помогать копать картошку».

Вообще это и так, и не так.

В эти дни особенно чувствуется осень. Накатывает грусть.

Хочется «заскорлупониться», поскулить, пожалеть себя, всех.

Всё это делать значительно «вкуснее», когда рядом есть те, с

кем можно не разговаривать. Достаточно и того, что этот кто-то

просто сидит рядом и тоже про себя скулит.

Вообще, молчать – это искусство. «Три года жизнь учит

человека говорить, и всё оставшееся время – молчать». Мне

нравится такой взгляд.

Подошли Полкан с Карлом, посидели, покурили, помолчали и

пошли к себе.

– Ждёшь? – только и сказал перед уходом Карл.

– Нет. Просто сижу.

– Приедут! Мы дома.

Поговорили.

Хорошо это. Хорошо, когда знаешь, кто где.

…Что-то стало болеть правое плечо. Болит и болит. Что-то

красное кололи-кололи, потом бросили. «Что мертвому

припарки!» Потом Петрович дал настойку на сабельнике с

аконитом – тоже не помогает. Правда, он сказал, что на пятый

день, а сегодня только третий.

…Никита приедет грустный. Скажет, что у него что-то болит,

чтоб как-то оправдать свою кислую мину.

Витька скажет, что «еле-еле достал…», и назовёт какое-нибудь

экзотическое вино.

Никита скажет, что лучше водки все равно ничего нет.

Карл добавит, что «если не наведённая… Что лучше самогона

может быть только свой самогон».

Потом будем сидеть за столом.

Потом Никита скажет, что картошку будем копать завтра.

Карл скажет: «Вот и правильно. И я завтра помогу, а сегодня

мне тоже неможется».

Потом всё-таки накопаем ведро, натрём на тёрке и будем

жарить драники.

Будем грустно пить водку и хвалить их.

Потом будем удивляться: «Как это вчетвером съели ведро

картошки и не заметили?!»

– 119 -

Потом будем пить самогон, за которым сходит Карл, и будем

хвалить и самогон, и Карла, и за что-то Полкана.

Потом все начнут доставать меня: «А чтой-то ты в этом году

никуда не поехал?»

А я им скажу, что «ещё поеду. Время есть еще!»

Они спросят: «А куда в этом году?..»

…Я задумался и достал ещё сигарету:

– А правда, почему в этом году никуда не поехал? Что-то тут?..

И что?.. А ведь время-то есть!..

…А я тогда скажу, что время есть! В Кижи и на Соловки еду!

Вот! А правда, а почему не съездить?

А они спросят, что «лета-то для этого не было, что ли?»

А я скажу, что «лето?! Ага! Народу, как килек в банке. Кругом

не наша речь. Шумят, а мне тишина нужна, и комаров нет в это

время в Карелии».

«Долго будет Карелия сниться,

Будут сниться с этих пор

Остроконечных елей ресницы

Над голубыми глазами озер», – напоёт Витька.

Полкан грустно посмотрит на него и положит голову на лапы.

А Никита скажет, что «здорово! Вот я всю жизнь собираюсь-

собираюсь куда-то поехать, а так и не получается. Запутался в

этой сетке человеческих взаимоотношений. А так хочется

свободы! А кругом люди, люди!..»

А Витька скажет, что «вот и я тоже…».

Помолчит и добавит, что «вот, всю жизнь хотел, чтоб море,

друзья – и вдруг земля на горизонте, а мы, радостные,

обнимаемся!»

Потом скажут мне, что я – счастливый.

…Правда, плюну на всё и поеду!

Сначала на Соловки, а на обратной дороге в – Кижи.

А то, как Никита, всю жизнь только и буду, что собираться.

Так и старость застанет, чего доброго, не заметишь как.

«Мы не станем, ребята, седины

Нашей песнею спетой считать.

Сердце мое стучать не устанет,

Комсомольское сердце в груди.

Старость меня дома не застанет –

Я в дороге, я в пути!

Старость меня дома не застанет

Я в дороге! Я в пути», – простучало, как на плацу, в памяти.

– 120 -

Вспомнилось – стройотряды, походы, гитара, костры, зелёные

робы, панамы, значки, надписи на спине, девчонки, песни, танцы.

…Хорошо бы ещё, чтоб дождь был. Мелкий такой, нудный,

холодный.

Белое море, сыро и дождь, холодно и тоскливо. Хорошо!

… Я встал и пошел в дом.

У меня есть кресло-качалка. Я часто думаю о том, что в

человеке заложено стремление к монотонным движениям. В

детстве качели там разные, потом… плац, «Прощание славянки»,

«Стро-о-о-ое-е-е-евым шаго-о-о-м… марш!», а с годами вот –

кресло-качалка.

Видимо, внутри у человека есть какие-то контуры хитрые. При

таком движении в них что-то индуцируется каким-то полем,

которое вокруг нас и пока неизвестно науке. И это «что-то»

превращается во что-то другое, обволакивает что-то и остаётся в

человеке.

…Я сел в кресло и стал думать, покачиваясь, о том: как я

поеду, как буду ехать, как пересеку первую реку, и сразу всё, что

было, отступит назад, что увижу, как приеду, как придет Карл с

Полканом, а потом приедут Никита с Витькой и с завистью будут

смотреть на меня, а я буду на компе показывать фотки и

рассказывать, рассказывать…

Все с грустью скажут, что я счастливый.

Ага! Я буду уставший и счастливый.

…Послышался звук подъехавшей машины.

Я покрутил плечом и вышел.

Около калитки стояла машина, рядом Витька с Никитой. В

ногах – сумки и свертки. Пошёл к ним. Молчим.

– Ты как? А у меня что-то плечо болит. Правое. Сил нет. И

днём болит и ночью, – сказал Никита, покрутив плечом, с

грустным выражением лица протягивая мне руку, не дожидаясь

моего ответа.

– Ты знаешь, у меня тоже. И тоже правое, – осторожно пожал я

руку и наклонился взять часть сумок и пакетов.

– Пройдёт сейчас! Я вот еле-еле достал «Кашасу». Прямо из

Бразилии привезли, – сказал Витька. – Два литра тут, – он пнул

ногой прямо под моим носом одну из сумок.

– Всё равно лучше нашей русской водки нет ничего, – грустно

сказал Никита.

– О!.. Смотрим – приехал кто-то! …Это если она не наведенная,

– добавил подошедший Карл, здороваясь.

– 121 -

– Я тут заказик разместил. Можем сравнить вечером, – сказал

он, улыбаясь и почему-то глядя на Полкана.

– «Она придёт! Даю тебе поруку! И без меня, в её уставясь

взгляд…», – сказал Никита, присаживаясь к Полкану, глядя в его

глаза и протягивая ему ладони.

Полкан, отвернувшись, шлепнул по одной своей лапой.

– А почему, собственно, вечером?! – сказал я громко, пропуская

всех в калитку, думая и глядя на кислую мину Никиты. А про себя

подумал: – Действительно! А почему бы и нет? Да! Сначала – на

Соловки, а потом – в Кижи!

Последнее воскресенье сентября

Никита проснулся.

На часах было полшестого. Ощущение, пришедшее вчера

вечером, что он вступил в черную полосу, не исчезло. Он начал

перечитывать написанное вчера, не выдержал и стёр текст.

– Началось! – подумал он. – Давно такой дряни не писал!

Последнее время он стал сравнивать написанное с каким-

нибудь блюдом. То, что стёр, напоминало слипшиеся спагетти. Ни

формы, ни содержания. Фразы напоминали склизких червяков.

Вообще, последнее время – если «каша» – так с комочками,

если «рассольник» – так кислый, если «уха» – то мутная. Вот и

«спагетти» – склизкие и слипшиеся.

– Началось! – повторил он вслух и опять лег спать.

Образ, что он ходит то по черной, то по белой тропинке, давно

уже преследовал его. Черно-белые лабиринты он изучил

основательно, но бывали периоды, когда вот так, как сейчас,

выхода не было, и, как ни перепрыгивай, как ни старайся, какое-

то время приходится жить в черной полосе.

Приходилось собираться с мыслями, оглядываться, искать

момент и перепрыгивать на белую.

Но быстро это, как правило, не получалось.

… В комнате было уже светло, когда он опять посмотрел на

часы. Десять.

Валяйся, не валяйся – вставать надо.

Проверил почту. От меня ему пришло письмо с фотографиями

Соловецкого острова.

Он долго сидел около монитора, разглядывая фотографии.

– 122 -

– Убью гада, – сказал он неизвестно кому и пошел к

холодильнику.

Дверка холодильника от резкой остановки издала непонятные

звуки. Если снизу шел явный ре-минор, то сверху си-бимоль

столкнувшихся бутылок был грязным и фальшивым.

– Убью гада! – повторил он вслух и достал одну.

Холодный виски немного успокоил, но решение кого-то убить

не прошло.

Он взял телефон, задумчиво посмотрел на него, на стены, как

бы размышляя, в какую из них его бросить, но набрал номер

Витьки.

– Витьк. Помнишь картину Мишкину, которую я у него

выиграл в покер, которая тебе покоя не дает… Да, «Туман над

восходом» – она. Я тебе её дарю, если ты приедешь до

полдвенадцатого ноль-ноль. Подарок мы обмоем. Только купи и

оливки, и маслины, а то обязательно в одной из банок попадется

гадость. Приедешь позже – ничего не получишь! – он положил

телефон на стол, посмотрел на стену, на открытую дверцу

холодильника.

– Да и хрен с ним. Убью гада. Убей гада – да восславят тебя! –

подумал он, глядя на «маленькую Берту», наполненную

наполовину.

…Витька приехал в начале двенадцатого. Бросив пакеты в

коридоре, он прошел в комнату, крикнув оттуда Никите,

показывая на часы:

– Секёшь?

– Секу! – сказал Никита и пошел на кухню.

– А чё холодильник открыт? – сказал Витька, ставя пакеты на

стол.

– Холодно! «Если в экзотермической комнате открыть

работающий холодильник, то станет теплее», – изрёк Никита и

стал доставать вторую «Берту».

– Оно так. А ты что так? – сказал Витька, открывая банки и

выставляя на стол бутылки.

– Это потом. …Ты охренел? – Никита посмотрел на две

плоских и две высоких коробки «Курвуазье».

– А вот!.. Пусть Мишка знает, сколько он проиграл тогда.

Трюфели убери. Сунули в нагрузку. С «Наполеона», что ли,

начнём? Нет. Пожалуй, давай-ка сначала картинку снимем,

упакуем и в коридор вынесем. А? Ты сам сними, а то, как тать я

буду, – Витька потащил Никиту в комнату.

– 123 -

– Да куда она, на хрен, денется? С «императора», так с

«императора». Сигары хоть купил? – Никита сидел, не двигаясь,

глядя на Витьку.

– Всё, что надо, купил. И бекончик, и пармезанчик, и спагетти.

А картинку ты бы, Никитушка, сам упаковал бы. А? – Витка

никуда не спешил.

– Иди ты со своими спагетти. И с беконом иди! – Никита пошел

в комнату. – Снял. Упаковывать сам будешь. Не знаю, во что.

Налил ли? – он сел на свое место.

– Где тёрочка? Садись, не маячь, – Витка сел напротив

Никиты. – Ну, давай, рассказывай… – он пригубил коньяк и

продолжал «катать» его в «Берте».

– А не буду я пить твой коньяк. С виски начал, им и закончу, –

Никита уставился, не мигая, на Витьку.

– А и правильно. Губа толще – пузо тоньше. И всё ж?..

– Ты знаешь, Витька, вот Антон Павлович говорил, что «когда

человеку плохо, то ему хочется, чтоб было ещё хуже». Вот ты

попал в такую передрягу.

– Так, может, картинку на место повесим? Хрен с ней! А потом,

он ведь перед этим про жилетку рассуждал, – в тон Никите сказал

Витька.

– Да нет! Забирай. Я давно хотел тебе её подарить, да всё повода

не было. А сегодня подумал: «А почему не просто так?» Да и тебя

увидеть захотел. Добавь, – Никита подвинул свою рюмку по столу

к своей бутылке.

– Не-е-е! Ты уж сам, братец. «Лакей, лапти!» Да и здоровье

твоё, так что сам с организмом своим как-нибудь договаривайся, –

Витька передвинул «натюрморт» обратно к Никите.

– Вить! А чё тебе дался этот «Туман…»? Сколько ты уже лет за

ним гоняешься? – Никита закурил.

Витька сидел напротив, внимательно глядя на него:

– Не будешь орать?

– Не-е-е! А чё орать? Твоя картина!

– Мишке хочу вернуть. Изболелся он без неё. Говорит, что «как

ребенка своего продал. Сколько, – говорит, – ни пытался

повторить, жалкое подобие получается».

Они замолчали.

– Да-а-а! Он тогда ведь, помнишь, раз пять вскакивал и к ней

бегал в мастерскую. Вот я и не выдержал. Надоел бегать. Тогда и

сказал ему: «Ставь на кон своё творение». Увёз. Ведь сырая была

ещё.

– 124 -

…А чё молчал он столько лет? А я смотрю, придёт, смотрит,

ходит вокруг. А вона как! Не может повторить, говоришь? Чудно!

– Никита подобрел и сменил стул на кресло.

– Может, в комнату переползём? – сказал он Витьке.

– Лучше кресло принести и столик сюда, – Витька пошел в

комнату.

– Да-а-а! – продолжил разговор Никита, подвигая своё кресло к

столику, когда вернулся Витька.

– А чё он молчал-то? – опять встрепенулся Никита.

– Да кто его знает? Молчал, значит, надо так было, – Витька

вытянул ноги.

– А ты чё в вираже-то? – он подвинул к себе и к Никите рюмки.

– А! Вступил в полосу. А тут ещё этот «хрен с горы» с утра

достал. Вообще стало хреново, как у Серёжки.

– Кто «этот-то»? Кто это Есенина разбудил, да ещё и осенью?

Кстати, 3 октября у него день рождения. Давай, – Витька с кивком

поднял «Берту».

– Давай! – Никита поднял свою и тоже кивнул.

– Кто «этот-то»? продолжил Витька.

– Сашка, сукин кот, письмо прислал с Соловков. Сучок! И уже

успел что-то тиснуть, даже ссылку дал. Фотки прислал. Сукин

сын! Помнишь, у него картошку копали? Я думал, посвистит – и

всё! На кресле у него тогда качались. Помнишь? Скулил, сукин

кот, он ещё тогда, а ты ещё его успокаивал… Когда от твоей

«Кашасы» чуть все не сдохли…

– Да, помню! Ну и что?

– Уехал, сучий потрох! Письмо прислал. Там на компе. Я даже

читать не стал. Посмотрел фотографии и тебе стал звонить.

Сучок! – Никита опять потянулся к сигарам.

– Ну, уехал и уехал! Ты-то чё подпрыгнул? – Витька тоже

потянулся к сигарам.

– Не порти весчь! – Никита отодвинул коробку от Витьки, – А

ничё… – вот чё!

Они сидели и молчали.

– Он что-то там говорил про Кижи. Давай поедем туда,

перехватим и утопим его в Онеге. Хрен кто найдёт, – робко начал

Витька.

– С собаками там, что ли, его искать? Он, видите ли, там

«познакомился с автором со Стихиры», – Никита процитировал

меня. – Баба. Теперь ты знаешь, где он может быть? Теперь никто

– 125 -

не знает, где он может быть! И Онегу поганить не хочется. Да…

И… Сучок!

– Давай позвоним ему, – предложил Витька.

– Только не с этого телефона, – Никита отодвинул свой телефон

от Витьки, – я сейчас принесу.

Никита ушел и вернулся с коробкой.

– На! Звони! – протянул он коробку Витьке.

– «Телефон вне зоны действия сети!» – повторил Витька

услышанное.

– А ну, дай! – Никита перегнулся через столик, взял телефон и

тут же запустил его в стену.

– Ты охренел? Телефон-то новый! – Витька с изумлением

смотрел на него.

– А это не мой! Это я ему купил. На день рождения ему хотел

подарить. Хрен вот ему, а не телефон! Пусть со своей «Моторолой»

до старости ходит! – Никита подвинул «Берту» к себе. – Давай,

открывай «Икс–О» – пробовать будем! И трюфелину терани

немного. К бекончику, – он довольно посмотрел на Витьку. –

Говоришь, Мишка пробовал повторить – не получается? –

Никита, вдохнув запах из «Берты», посмотрел на потолок.

– Говорит, что нет, – Витька тоже вдохнул.

– Всё у нас штучное! И сами мы – «штучные»! Не то, что это

пойло, – Никита перевел взгляд на синюю коробку, потом опять

уставился в потолок, – конечно, надо отдать. Мишка тоже –

«штучный».

…Коллекционный, можно сказать! А-а-а! А телефон дрянь!

Массовка! Сам купит, какой хочет! Девка-то со «стихиры»,

говоришь? Так ему и надо! Суч-ч-ч-чок! Туда же! Из-за него

телефон разбил, – Никита встал, пошел, поднял телефон, подошел

и аккуратно закрыл холодильник.

Второе воскресенье ноября

Никита появился неожиданно.

Не звонил, не скулил предварительно – протопал по крыльцу и

ввалился.

Молчу. Знаю, что в таких случаях что-то сказать – вынуть

затычку из бочки, в которой неизвестно что.

Никита раздевается, молчит. Знает, что я знаю про «затычку»,

и сам про неё помнит.

– 126 -

– Чай есть? – выдавливает из себя, плюхаясь в «свое» кресло.

– От врача, что ли? – стою, не делая никакого неосторожного

движения.

– Очень смешно. Клоун. «Публика рыдает от счастья и даже в

партере родители ставят на колени детей, чтоб те могли

запомнить на всю жизнь эту незабываемую встречу с солнечным

лучиком…»

– «…с лучиком света в этом темном царстве», – перебиваю его

я. – Двигайся к столу, лучик. Каким ветром?..

– Давай о чем-нибудь другом.

– О чем?

– Как Карл, как Полкан?

– Если шел не «через огороды», сам скоро узнаешь.

– Шел… как вы говорите, от околицы. Снег у вас уже.

– А у вас?

– А у нас – в … квас, а говорим, а говорим всем, что в бочках.

– Так говорите, как есть.

– Кому говорить? Все и так знают.

– А кому говорите?

– Себе и говорим.

– Ну, так и говорите или не говорите. «Говорить – не раны

шить, это может погодить».

– Притулился к славному племени рифмоплетов?

Там я тебе смартфон привёз на день рождения. Хотел только от

себя – братушки сказали: «либо я сломаю, либо ты откажешься»,

так что он «от нас – вам».

Там тебе, путешественник хренов, навигатор поставили, карты

«от Гармина», ещё всякой хрени напихали, в том числе Витька

свой новый опус о… – разберёшься. Потом.

– Разберусь, ли?

– Полкана на помощь позовёшь. Что-то долго нет его?

– А тебе компания нужна?! Может, и я на что-нибудь сгожусь?

– Может, и сгодишься. Если скажешь мне что-нибудь

настолько приятное, что смогло бы меня заинтересовать, тогда

тебе повезет. Действительно, вроде хорошая фраза, а…

Шаблонизмом уже дует со всех сторон.

– А может, с морозца – рюмочку?

– Во-во! Скоро уже шаблонами не только говорить, а и

мыслить будем.

– Кто мешает?

– 127 -

– Отстань! «Кто виноват? Что делать? Кто мешает?» Что ты

там говорил про красненькое?

– Витька как?

– Не выдержит – приедет, вот и потреплетесь.

– А ты? Что там говорил-то?

– А у вас портвейн продают? Дрянь какую-нибудь? Три

семерки, например. А?..

– К нам скорая едет два часа!

Никита встал и подошел к окну.

– Так что там давеча говорил про мороз?

… «Скользя по утреннему снегу,

Друг милый, предадимся бегу

Нетерпеливого коня

И навестим поля пустые,

Леса, недавно столь густые,

И берег, милый для меня».

… «Открой сомкнуты негой взоры

Навстречу северной Авроры,

Звездою севера явись!»

…Вот ведь! Умеют люди!

Слушай, а правда, что кресты Валаама в чашке у Большой

Медведицы, или ты метафору завернул?

– Правда! Почитываешь кое-что, значит, на досуге? – я

вернулся от холодильника и сел рядом, покидав на стол то, что

было там.

– Ты будешь? – Никита посмотрел на меня.

– Так ты же сказал – день рождения. Буду, – я кивнул.

– Ты, конечно, подлец, что уехал один. Но правильно сделал.

Многих обидел. Многих. Достанется тебе ещё. Но я не Мартынов –

в друга не стреляю, – Никита поставил рюмку на стол и, не

дожидаясь меня, налил ещё.

– Сволочь Мартынов. Всю жизнь потом сопли лил и водку пил.

Не хочу!

Никита выпил вторую и уставился на меня.

– Ждем кого?

– Добрых слов и пожелания без «шаблонизмов» в дальнейшей

жизни, – я продолжал держать рюмку.

– Это сложно. Дай подумать! «С днем рождения» – без этого

никак! «Желаю» – без этого тоже! Желаю тебе всего того, что

желали литературные персонажи, знакомые тебе, и ещё здоровья

твоих друзей! О, как!

– 128 -

– Спасибо.

Третья рюмка – она и есть третья, Никите стало тепло. Он

сбросил свитер и опять перебрался в своё кресло.

– Слушай! А вот как брат – брату! Как бы ты охарактеризовал

70-е, 80-е и сейчас?

– Годы или нас?

– И годы! И нас!

– Трудно это, Никита.

…Тогда мы походили на каратиста, отбивающего руки об

запертую дверь и не обращающего внимания на куски кожи и

кровь. А сейчас – на боксера, демонстрирующего прекрасную

технику в «бое с тенью» у этой, но уже открытой двери.

Да и её нет. И стен нет. Нет и зрителей.

««Бой с тенью» ночью посередине футбольного поля, на

котором уже растут сосенки». Где-то так.

– Жестко! А может, кто-то увидит или видит уже?

– Увидит. Тебе это надо? А если посмеётся над тобой? Это как?

А ты ведь другого ничего не умеешь. И животик у тебя уже. Это

как? Не страшно?

– …Да! Погуляли мы. Молодняку даже не приснится такое.

Они даже не знают, о чем мечтать можно и нужно...

…Давай сегодня не будем ругаться. Представляешь, хороший

день, все гонят ахинею, пургу всякую, бодягу, никто не одергивает

друг друга, посасывают портвешок…

– А скорая?

– Ну, не портвешок, что посасывают, то и посасывают…

– А посасывали они … – я смотрел на Никиту и улыбался.

– А Бог им в тот день послал… – Никита взял бутылку и стал

её разглядывать – Да! А щучьих голов с чесноком и блинов с

икрой – нет!

Никита поставил бутылку и замолк.

…Встал, походил по комнате. Подошел к компьютеру, постучал

пальцем по клавиатуре.

– Вот ты говоришь – дверь. Действительно, всегда была дверь,

которую нельзя было открывать. И в сказках и былинах эта тема

неоднократно муссируется. То там одно за ней, то Кощей, то ещё

какой-либо персонаж. Ети его!

Она же проходит и у других народов, тут тебе и шкатулки, и

ларцы, и Пандора, будь она не к ночи вспомянута.

Ну, сделали – сделали! А сейчас она есть? Эта «дверь»!

Он опять прошел к столу.

– 129 -

– Я думаю – есть! Теперь это «дверь» в уже знакомое. В

прожитое уже нами.

И опять же, ты правильно заметил, вокруг тысячи

предупреждений – не возвращайтесь туда, где вам было хорошо.

Но тысячи и тысячи лезут туда переосмысливать и переоценивать

то, что уже было и с ними, и с другими.

Этакая отвлекалочка для слабых духом, как очаг на стенке. А

где-то, конечно, есть и другая.

Может, даже требуется кулаки поломать. Но эта – проще. Её

все видят. Она знакомая. А самое главное – за то, что ты по ней

колотишь, тебе ничего плохого не будет. Только хорошо – пар

выпустишь. Тот же «бой с тенью».

Я выразительно посмотрел на бутылку, давая понять, что «его

три» – не «моя одна».

– Давай! Но у нас стайерская дистанция! – поддержал меня

Никита.

– Допустим, что дверь – есть! – он жевал квашеную капусту,

прищурив один глаз. – Где Карл? Полкан где?

…И как бы ты её назвал?

Дверца «свобода слова» – открыта.

«Свобода вероисповедания» – открыта.

«Свобода перемещения» – открыта.

«Свобода пола» – открыта.

«Свобода на свое личное время» – открыта.

«Свобода убеждения» – открыта.

Все открыто. Заходи – не хочу!

Мы сидели друг против друга за одним столом.

…Познакомившись когда-то в «Сайгоне», проматывая время в

«Висле», зависая в «Кишке» и в «Керамике», мы смотрели друг на

друга, зная абсолютно все друг о друге, и боясь оба того, что я могу

сказать вслух то, о чем мы оба думаем.

– Дверь, на которой написано: «Свобода – не для всех! Свобода

– не всего!»

…– Я так и знал! Я так и знал, что ты скажешь эту херню. Так

и знал! Просил же тебя – «давай не будем ругаться». Просил?!

Молчи, а то подерёмся. Молчи, сучий потрох, молчи. Молчи,

молчи! Не надо развивать мысли. Не надо. Не надо, не на-до!

Молчи!

Я молчал. Никита встал и стал одеваться.