Текст книги "Наш друг Димка"

Автор книги: Саша Тумп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Я смотрел на Карла, он на меня, Полкан в сторону от нас.

– … Ты понял, что сказал? – глаза мои пока не изменили цвета,

и поволока, как утренний туман, мешала разглядеть подробности

на лице Карла.

– А что? Сказал-то что? – Карл поёрзал в кресле.

– Вот и я пытаюсь понять, что ты сказал. «…Мы вот, думаю…»

– это даже пытаться понять не стоит.

«…жарко, пересидим у тебя…» – это ещё как-то можно

разрулить. Но я думаю, что в голове заглючит, если пытаться

понять, почему тебя тянет в такую погоду ко мне, если у меня

жарко.

«…пересидим…» – это сначала объясни Полкану. Если сам

поймёшь половину сказанного тобой, можешь начинать объяснять

мне, – я смотрел на Карла, одновременно пытаясь вспомнить, что

ещё было в сказанном Карлом «не так».

Вдруг я понял – было «посидим», а Полкан лежал!

Изображение Карла стало чётче, видимо, поволока с глаз моих

стала сходить.

…– Ты не топил печку! Я сразу понял! – Карл повернулся в

кресле, и ему стало удобнее.

Светлая, возможно, когда-то белая, рубашка с коричневыми

кирпичиками была расстегнута до пупа. Прилипнуть к груди ей

не давала могучая, курчавая с сединой поросль, начинающаяся

чуть ниже подбородка и уходящая куда-то вниз.

– 83 -

– Ты на речку купаться не ходил?! – с надеждой то ли спросил,

то ли утверждал Карл.

– Ходил! Два раза! – ядовито-мстительно, не давая никаких ни

на что надежд гостям, тихо произнёс я. – Вообще-то от солнечного

удара не заговариваются. Просто падают, а в глазах «синенькие-

зелёненькие» … и молчат. Молчат, кстати! – добавил я.

Карл выдержал удар. Поймал мой «камень», взвесил на руке и

отправил обратно.

– Ты всё понял! А придуряешься! – добавил он вслед «камню».

– Я всё понял, потому что знаю тебя и вижу четыре раза в два

дня, а другие не поняли бы! – я поймал его «камень» следом ещё

один, брошенные в меня, и сложил к своим ногам в знак

примирения.

– Три плюс один! Цикл: три, один, три, один, – Карл смотрел в

потолок.

– Какой цикл? – я уже хорошо видел Карла.

Полкан смотрел на Карла с явной поддержкой.

– Ну, «четыре раза в два дня». Если каждый день по два раза,

то ты бы должен был сказать: «Я тебя вижу каждый день по два

раза». Либо – «через день по четыре раза». Ты сказал – «четыре

раза за два дня», а это цикл: три, один, три…

Ты это правильно сказал, так короче. Но правильнее было бы

сказать – «Я тебя вижу в один день – три раза, в следующий –

один, а в следующий день – опять три раза…». Так правильно и

всем понятно!

–…С этим – согласен! А «…мы вот, думаю…»?– я глядел уже на

них обоих.

– Согласен! Неправильно! Правильно было бы сказать – «Мы с

Полканом шли. Я подумал…» Так правильнее.

…Но тоже неправильно, поскольку не ясно, откуда и куда мы

шли с Полканом.

Если скрыть от тебя истину, то правильно было бы – «Мы

гуляли с Полканом». Но это тоже неправда, поскольку в такую

жару гуляют только идиоты! Правильнее было бы – «Мы сидели у

себя дома, а потом решили пойти к тебе».

…А ты что заведенный-то такой?

– Изучаю Человека.

– Пустое дело. Никчемное, ненужное, да и неблагодарное. Ибо

понятие «Человек» отсутствует.

– 84 -

Если хочешь что-то понять, то ты должен говорить о

конкретном человеке, помня всегда, что и он – целый мир, а,

значит, непознаваем.

– Это у тебя откуда? – мне показалось, что он прав.

– Вообще-то это близко к Софоклу. А так, с тех времен, когда я

служил Гиппократу.

…Ты же знаешь, потом ушел в отставку без содержания и

довольствия. Неблагодарная служба. Это плата за то, что нельзя

вмешиваться в законы естественного отбора. Нельзя, мой друг.

Человечество – просто популяция млекопитающих. С

обезьянами у них один общий предок, законы естественного

отбора увели одних налево, других – направо. Но кольцо вроде

сжимается.

И всё! Изучай лучше обезьян.

Опять же, все твои выводы будут действительны лишь для

одной особи, либо для очень малой группы особей. Глядя на

Полкана, ты же не делаешь выводов обо всех собаках! Оставь

пустое дело.

…А конкретно, что задело тебя?

– Да вот читал вчера. Парнишка пишет что-то «за жизнь».

Язык во рту не умещается, кое-какие мысли «проглотил», какие-

то не «дожевал», но суть не в этом. Другой его читает и пишет ему

– «Ничего не понял! Непонятно и неправильно написано!»

А я думаю: «Почему же «неправильно», если ты не понял

ничего?»

Потом этот другой читает у зрелого и маститого: «Сила, т.е.

характеристика

взаимодействия

становится

действующей

сущностью вместо физического тела, лишь при наличии её…» и

идёт дальше, но уже не оставляя своего комментария – «Ничего не

понял!»

Вот я и думаю: «Он пошел дальше, потому что всё понял? Или

побоялся оставить свое мнение, боясь получить в ответ – «иди ты

дальше, не для тебя писано!»?

– Тут просто! Одного он считает вправе поучать, другого по

ряду причин, а может, просто не видит смысла, он не считает

нужным поправить. И всё!

…У меня был пациент, который жизнь потратил, убеждая всех,

что они говорят неправильно – «меня покусали комары».

На тысяче страниц он доказал, что так говорить – не по-русски.

Ничё! …В остальном был нормальный человек, только вот собаки

его почему-то не любили. Загадка.

– 85 -

А ведь прав, стервец! Нельзя говорить или писать –«покусали

комары». Кусать – это сложный процесс! Нужны челюсти, зубы

или их аналоги!

Прав стервец! Но собаки его не любили!

– Но ведь «ничего не понял» – это даже не мнение. Это просто

характеристика себя, а не работы того парнишки.

Можно ведь написать: «Мы с Полканом ничего не поняли».

Или: «Полкан не понял, не понял и я!» По сути, это одно и то

же, что и не писать ничего. Но он ведь пишет! Пишет и тратит

время! Свое, его, мое!

– А ты не читай! Наплюй и не читай! Есть такой подход –

«совершенное событие».

Представь, ты понял, почему он так написал. И что дальше?!

…О! Так ты и раньше знал, что «каждой твари – по паре» в

этом мире.

Представь, что в одной благополучной стране при выходе из

кинотеатра убивают премьер-министра.

Потом в соседней – «через забор», через 25 лет некто убивает

100 человек. Убивает потому, что он так решил, но

предварительно он о своих убеждениях три года кричал вплоть до

правительства соседней страны. Представил?

Теперь представь, что это всё произошло в России.

Все публикации об этом можно будет разделить на группы:

«Что ещё ждать от страны, где 70 лет правили коммунисты?», «От

русских варваров можно было ожидать что-то похуже!», « Как

была Россия – «империя зла», так и осталась!», «Так всё-таки был

голодомор на Украине!», «Кавказ никогда не хотел иметь ничего

общего с этой страной!» и так далее.

Кто что будет хотеть, то и будет писать!

Кто что будет хотеть, то и будет читать! И что?

…Заметь, что все авторы будут местные или из местных. Но

стоит какому-то дяде с «гайкой» на пальце запретить этим

авторам подходить к берегу Волги, они притихнут. Тихо язык

засунут себе в одно место и не подойдут к Волге.

…Правда, спросят: «А за деньги можно?»

…И не оторвёт он своей задницы от стула, чтоб пойти «куда-

то» и сделать «что-то». А порассуждать – это он может! А

поскольку «тварей по паре», то у него будет обязательно

единомышленник.

– 86 -

…Ну, увидишь ты всё это?! И что? Что дальше? Ты что-то в

этом увидишь для себя новое? Отстань! Как сказать, как понять –

это дело нас, психиатров, а не обычных людей…

…Жара. Мы вот пошли к тебе – я плотвичек вяленых захватил.

Чистенькие. За два дня высохли!

…Если твой автор в такую жару не сидит с другом в

бревенчатом доме, не разглядывает запотевшие бутылки с пивом,

не смотрит на свет янтарную плотву с икрой, при этом помня, что

рядом в соседском доме в таком же холодильнике две нижних

полки заняты интенсивно охлаждающимся напитком. И при всем

этом не ведет задушевную беседу с товарищем под восторженные

взгляды друзей –слушателей, – Карл посмотрел на Полкана, – то

зачем тебе читать такого автора? Кто он такой, чтоб его читать?

Карл перевел взгляд с Полкана на холодильник, а Полкан – с

Карла на меня.

…Плотвички были и правда симпатичные. Я встал и пошел к

холодильнику.

– Вот я и говорю, что пока у меня в холодильнике стынет, у

тебя уже холодненькое.

Карл уже чистил вторую или третью рыбку, укладывая их

бережно на тарелку.

– Так с икрой, что ли? – спросил я, разглядывая рыбёшек на

свет и ставя на стол бутылки с пивом.

– А то! Лучших выбрал!

– Откуда икра у плотвы в июле? – высказал я сомнение,

разглядывая, как бутылки на глазах покрывались матовой

паутинкой влаги, как она, собираясь в ручейки, скатывалась по

стенкам на стол.

– А что, сейчас не июль? – Карл уже открыл обе бутылки.

– Да я не про это! Я про то, что когда плавали. Откуда у них

икра в июле?

– Я это сказал? Это ты придумал! Они плавали в мае. Жарко

тогда было, вот за два дня и завялились. Тогда. В мае ещё! Когда я

только догадывался, что июль будет и будет жарко!

А ты, как псих, будешь сидеть дома.

…И будешь ждать, не признаваясь себе в этом, когда мы с

Полканом придем к тебе. …Просто так. Или с пивом. Или с рыбой.

…Или без пива и рыбы!

Так мы пришли!

– 87 -

Террористы и вымогатели

Утром разбудил стук в окно. Глянул на часы – нет и восьми.

Крайне необычное дело для моего дома, чтоб меня кто-то так

будил и в такое время. Выглянул – стоит Бендриков и машет

рукой – выйди, мол.

– Ты что? Зайти не мог? – я вышел на крыльцо.

– Мог! Да я весь в земле. Картошку копаю. Чтоб она… – Карл

стоял действительно в сапогах и с лопатой.

– А с лопатой по кой? – я кивнул на лопату.

– Да пошёл к тебе, забыл оставить, – он тоже посмотрел на

лопату.

– Что за беда? Что всполошился? – я стал просыпаться, – утро

было прохладное.

– Полкан не у тебя? – Карл как-то виновато смотрел на меня

снизу.

– Не видел. А что случилось? Куда он может деться?

– Да… поцапались мы с ним вчера. Обиделся, похоже. Утром

пошел копать картошку, смотрю – его нет.

– А чтой-то ты с ранья копать-то? Не распогодилось ещё.

– Так всё равно не спал. Его – негодяя, ждал. Думаю, пойду

копать, увидит, что делом занят – придёт. Копаю, копаю, а он не

идёт, не идёт. Думаю, у тебя в тепле лежит. Плюнул на всё, тоже к

тебе пошел. Да и картошку рано копать. А вон, как видишь, его и

у тебя нет! Террорист проклятый. Сидит где-то, смотрит, радуется,

вымогатель. Вот подлая натура.

– Рано, значит, ещё копать? А все копают. Я вот тоже ещё не

копал. Куда? Август на дворе не закончился, а все уже копают, – я

проснулся окончательно. Стало холодно.

– Пойдём в дом. Замерз я, – я мотнул головой в сторону двери.

– Давай хоть чаю, что ли, раз ничего другого нет, – Бендриков

уже рассаживался в «своём» кресле.

– Да есть всё, но ты на часы посмотри, – я кивнул в сторону

часов.

– А хрен ли на них смотреть? Часы у человека внутри, а не

снаружи. Если правильно посчитать, то вечер у меня, – он

«влился» уже в кресло.

– Как это? – я поставил чайник.

– А очень просто. Ночь не спал, негодяя ждал. Спать хочу.

Сейчас пойду и спать лягу. А перед сном что? Перед сном – вечер.

Вот и выходит, что у меня вечер, а у тебя, поскольку ты спал и

– 88 -

проснулся – утро. Нормальное дело. Странно, что удивляешься.

Вся жизнь наша такая – у одного утро, у другого – вечер, у одного

– «блоха на аркане», у другого… Как там? Одним словом, у

другого денег в кармане – не знает куда деть.

– А что вы с Полканом-то вчера не поделили? – я сел напротив.

– Всё просто было. Мы вчера с Колькой пошли на рыбалку.

Полкан с нами. Как всегда, не клевало, и рыбалка, как всегда,

плавно перешла в пьянку на берегу и с удочками. Похолодало, мы

костер развели. А у костра не заметили, как ночь подошла. Мы

домой. Полкан тоже. А трава сырая, мы с Колькой-то тропинку

заняли, а этот рядом шел по траве. Я Кольку к дому его довёл, а

мы – к себе.

А этот Полкан весь сырой. И в дом. Я ему и говорю: «Ты

охренел?»

Он и остался на крыльце. Я потом вышел, а его нет! – Карл

грустно рассказывал историю ссоры.

– Рассвело, я – картошку, вроде как, копать. А его нет. Я

покопал – и к тебе. А у тебя тоже его нет. А я не спал. Спать хочу.

Усну – а вдруг что случилось? Буду спать, а если что-то не так?

Вот такая история.

– Ну, дали вы, ребята, – я слушал невесёлую историю.

– Водка. Ети её! Дёрнул чёрт меня за язык, – Карл выглядел

расстроенным.

– Пиво тебе не поможет. Бери, знаешь где, – я повернул голову

в сторону буфета.

– Пиво? Да! Пиво – это для тела. Водка – это для души. Пиво не

поможет, – Карл встал и пошел к буфету.

– Одним словом, ты предлагаешь мне пойти поискать Полкана,

поскольку тебе надо «сохранить лицо», но так же и стыдно тебе

перед Полканом. Я буду ходить по улице, по холоду, а ты будешь

сидеть в тепле и пить водку? – я стал одеваться.

– Истину глаголешь! – Карл наливал уже вторую.

– Ты настоящий товарисч! – добавил он.

– Мне оставь! Картошки хоть свежей отвари к приходу моему,

– я уже стоял в дверях.

– А может, он у магазина? Ты бы заодно сальца к картошке и

ещё «кой чаго» купил. А? – Карлу понравилась моя понятливость.

– Видно будет! – не знаю, слышал он или нет мои слова.

Полкана искать – долго не пришлось. Он лежал у моего сарая

под досками и смотрел, как солнце набирало силу.

– 89 -

– Стесняется он к тебе подойти. Не знает, что сказать, – я

присел рядом. – Дался он тебе? О себе бы подумал. Простудишься,

не щенок какой. На дураков не обижаются. Дураков учить –

только … – я дал понять, что я на стороне Полкана.

Он понял и показал, что хотел махнуть хвостом, но махнул

ушами.

– Проводи меня до магазина. Что-нибудь тебе вкусненького

купим, потом ко мне, я тебе калорифер включу, согреешься, –

предложил я ему, не сказав и не намекнув, что Карл у меня дома.

– … Проходи, – пропустил я его вперед себя в дом.

Полкан увидел Карла и лёг около двери, глядя в окно.

– Давай, давай, сюда на своё место. Я тебе сейчас колбаски дам,

– пригласил я его в комнату.

– А мне? У тебя и зажевать-то нечем! – Карл встал из-за стола.

– А где картошка? – парировал я.

– Так я не успел! Ты мухой слетал. О..о..о! Вот и Полкан с

тобой, – он с удивлением посмотрел на Полкана.

Полкан даже не повернул головы в его сторону.

– Колбаса только для Полкана, – я почему-то вспомнил своих

ребятишек, когда те были маленькими.

– А ты давай за картошкой, в полёте шмеля, – сказал я грозно,

что очень понравилось Полкану.

Карл встал и, оглядываясь на меня и Полкана, молча пошел к

выходу.

Не успел я подкатить калорифер и мелко нарубить колбасу,

как он уже стоял на пороге с ведром картошки, опять поочередно

глядя то на меня, то на Полкана.

– Ставь варить. Приглашения ждёшь? Или лакея? – я показал

глазами на плиту.

Карл поставил картошку и присел к столу.

– Ну… За то, что все дома! – он разлил остатки водки в две

рюмки.

Тепло от калорифера, водка делали свое дело. Стало спокойно.

– А в магазине-то были? – Карл смотрел на пакет.

– Нет! Колбасу мы с Полканом на улице нашли. Да, Полкан, –

лениво сказал я.

Полкан подтвердил мои слова, покосившись на пустую миску,

в которой недавно была колбаса.

Пришлось пакет ставить на стол. Пока Карл открывал вторую

непочатую бутылку, я нарезал Полкану ещё колбасы. Карл

экспроприировал часть, уже порезанную, на «зажевать».

– 90 -

– Вот говорят: «террористы, террористы…» Я так понимаю,

что пора нам слово «террористы» заменить на слово

«вымогатели».

С точки зрения глобальной психологии, это правильно для

«объективного

отражения

действительности

с

целью

формирования

реалистического

восприятия

мира

индивидуумом…».

Ведь что получается? Террора нет как такового. Ибо не

провозглашены ни цели ни задачи структуры или структур,

руководящих и проводящих акты, которые можно было бы

отнести к террористическим.

Реально мы же наблюдаем ситуацию, при которой одна сторона

с помощью методов устрашения выбрала путь улучшения своей

жизни за счет другой стороны путем запугивания её и понуждения

её в действиях по пути «поделитесь с нами, но мы работать всё

равно не будем».

Запугиваемая

сторона,

задекларировав

принципы

«человеколюбия», попала в угол, ибо она не может, не имеет права

заставить работать терроризирующую сторону силой. Ибо это

значит – отойти от гуманистических, ранее провозглашенных ею

же принципов, поэтому вынуждена делиться деньгами с

запугивающей стороной в виде гуманитарной помощи, либо в виде

инвестиций, либо в каком-то другом виде в то время, как

запугивающая сторона будет петь и плясать, – толкая речь, Карл

изредка смотрел то на меня, то на Полкана. – Таким образом, мы

наблюдаем обычный «рэкет», который мы в полной красе уже

наблюдали не раз с тобой и во многих местах.

Он посмотрел на меня, потом на Полкана и продолжил:

– И не надо говорить ни о религиях, ни об убеждениях, надо

вещи называть своими именами – «рэкет». Понуждение. Кстати, в

свое время уже была такая ситуация, но Иосиф Виссарионович

нашел в себе силы пойти по пути «не хотите – заставим».

Да! Наказывали за язык! Наказывали. А Петр Великий –

«Слово и дело»! Сколько народу он согнал на строительство … в

итоге Ленинграда, кораблей, танков, турбин? Почему никто ему не

отдает первенство и авторство по ГУЛАГам?

«Не работать сытому лучше, чем работать голодному» – это

ясно. Но! Голодный, работая, становится сытым, а сытый, не

работая, становится голодным и начинает работать. О! Как!

Он опять посмотрел на Полкана.

– 91 -

Я слушал это уже не в первый раз. Не в первый раз это всё

слушал и Полкан.

– Таким образом, общество имеет два пути развития: либо

заставить всех работать, либо убедить всех работать. Заставить –

нельзя, убедить – некому. Все работать не хотят.

Религия не работает, поскольку её представители под золотыми

куполами тоже не работают.

Путь один – война или борьба. Либо война между собой. Либо

борьба за выживание.

…Поэтому нам очень нужна планета «Х», или Набиру, либо

хоть Заберу, либо Отберу, чтоб уничтожить всё и «всё начать с

начала», чтоб народ понял, что надо работать.

…Вот, как я!

…Когда я копаю картошку, некоторые прохлаждаются в

тенёчке. Ни физической, ни моральной, никакой тебе помощи, а

потом… а потом едят колбасу, которой в итоге на всех не хватило

и которую они не заработали, а получили в результате

вымогательства или террора. Суть одна!

… И, прохлаждаясь, они ещё делают вид обиженного и ходят,

всем рассказывают, какие они несчастные, как им плохо, вызывая

жалость и желание пожалеть их – несчастных. Это ли не великое

лукавство?!..

И они же являются «поющими и танцующими»

вымогателями, рэкетирами, которые готовы петь дифирамбы

любому, у которого больше колбасы, что на сегодняшнем языке

звучит как – террорист. Вот!

Карл посмотрел на Полкана, на меня и пошел сливать воду с

картошки.

Я остался сидеть там, где сидел, и резал сало. Полкан перешел

от калорифера к креслу, где раньше сидел Карл, и смотрел на него

влюблёнными глазами.

Любит – не любит!

Я услышал топот Бендрикова, демонстрирующего свою

приверженность к чистоте обуви на моём крыльце, как только

успел присесть на табуретку в предвкушении сладостного чувства

снятия берцев и шерстяных носков. Грела мысль о диване с такой

– 92 -

знакомой выемкой, которая способна усыпить меня в любом

состоянии.

– Смотрим – приехал! – радостно улыбаясь, изрёк Карл, стоя в

открытых дверях и пропуская вперёд Полкана.

– Ага! – грустно ответил я, расставшись с надеждой на тихий

вечер и демонстрируя крайнюю усталость и желание спать.

Я скинул обувь и перешел к дивану, а Карл сел на мой табурет

и вытянул ноги.

– Ага! – повторил я и от того, что надо сказать что-то ещё,

добавил, – холодно что-то!

– Вот и я говорю, что вовремя приехал, дожди шли, а теперь и

холода будут. Холода будут, а ты – дома. Здорово это. Пойду дров

принесу, печку затопим, расскажешь, что да как, – он встал,

намереваясь идти.

Полкан даже не пошевелился, а оно и правильно – один дрова

принесёт, а по крыльцу в грязных лапах шастать – не дело.

– Ну, как ты тут без меня? Осточертело всё? – спросил я его,

сделав сострадательно–нежное выражение на своём небритом

больше месяца лице. Полкан поднял и опять положил голову на

лапы, что, видимо, означало: «как ни скажу – неточно будет».

– А я тут без тебя повеселился, повеселился, – Карл ввалился в

дверь, высыпая охапку дров у печки, и, не разуваясь, присел

вынуть из-под печки лучину, – думаю, дай посмотрю, что ты там в

этом компьютере находишь. Включил. Всё получилось. А ты

знаешь, всё-таки чертовски я талантлив! На второй день уже был

в нём как дома.

Только вот уже недели две как ни включу его – ничего не

получается. Даже скучно без него стало. Привыкаешь, едри его

корень, как к любовнице. И знаешь, что не своё, а тянет. Тянет,

едри его, компьютер этот.

– Деньги закончились, наверное, – я уныло смотрел на

разгорающийся огонёк.

– Деньги? Вот бы не подумал, – Карл пересел на табуретку.

– Это почему «не подумал бы»?

– А кто его знает? Не подумал ведь, вот и «не подумал бы».

… Ну, я же не подумал, когда он артачиться стал, про деньги?

Не подумал! Вот и «не подумал бы». Мне кажется, всё ясно. А ты

это?.. Дорогой-то «нз» прикончил? Или обратно привёз?

– Привёз обратно. В машине.

– Ты, пока истома по телу не пошла, дошел бы, а я с тобой

пойду, до дома добегу, у меня там перекусить есть. Быстренько. А?

– 93 -

– Не надо. У меня всё есть в машине. Даже Полкану купил.

Правда, уже здесь покупал. Ему без разницы где, ему бы внимание

было. Так ли?

– Так, так! Ты иди, иди, а то разморит с холода-то в тепле. Не

хватало мне ещё по чужим машинам в темноте рыться. Так ли?

– Дразнишься?

– Да нет! Просто рады мы, что ты вернулся.

– Спалил, говоришь, денежки с компьютера? Да и!.. Жили

месяц без него – проживём! Повеселил, говоришь, он тебя? Вот и

ладно! Пойду. Пусть Полкан «за встречу» с нами в тепле

почавкает.

Я вышел на улицу. Быстро набегающая темнота уже обхватила

всё вокруг, и от этого казалось, что мир стал меньше, уютнее,

спокойнее. Возможно, поэтому в детстве мы прячемся под одеяло и

там чувствуем себя в безопасности. Потом для безопасности нужно

много света, поле, много народа.

А потом опять маленький мирок с трещащим камином или

печкой, кружочек света от лампы на столе или экран монитора, но

обязательно, чтоб на плечах была темнота, сумрак и тишина.

Поглядев на небо, решив, что завтра дня не будет, поскольку

было видно, что оно легло на крыши домов; забрав из машины

сумки с провизией, потопав по крыльцу, явно пародируя Карла, я

ввалился в дом. С улицы показалось, что в доме уже тепло.

– Разбирай сам! Я всё равно не помню, что где. Фляжки в

зелёном рюкзаке. Там же сало и хлеб.

Я забрался на диван с ногами и стал наблюдать за Карлом.

– А Полканово где? Давай от Полкана отбодаемся сначала. А? –

Карл стоял, держа в руках две армейские фляжки.

– Полканово в пакете, там ещё хлеб и молоко. Мне не надо, я

так посижу, – я показал глазами на фляжки. Выемка на диване

работала вовсю, мне действительно хотелось спать.

– Жарко в машине-то. Одну в сенки тогда вынесу, – Карл

потряс фляжками, в одной уже почему-то булькало.

Я пожал плечами в знак и согласия, и недоумения о том,

почему ранее полная под завязку фляжка издаёт столь

несвойственные ей звуки.

Мне показалось, что булькающая была выдворена на веранду,

то ли в знак наказания, то ли в знак благодарности за её верную

службу.

– 94 -

– Говорю, повеселился я-то, – Карл откинулся на спинку стула,

жуя приличный кусок сала, отхваченный наспех от подарка мне

«на дорожку» ребятами из Тверской области.

– Например… – я поплотнее улегся в ложбинку дивана.

– Помнишь, весь мир кричал: «Свободу слова! Нет – цензуре!»

Помнишь? Ну, дали свободу! И о чем стали писать, кричать,

вопить? Первое – личная жизнь публичных людей! Второе – какие

мы дерьмоватые, какие рулевые тупые, «куда идём мы с

Пятачком» и зачем. И третье – как бы это сказать?

Я вот тут порылся у тебя, и мне это всё напомнило

плацкартный вагон. Случайные люди, по сути, и разговоры ни о

чём.

Один – «вот у нас была телушка…», другой, не дослушав, – «а у

нас тоже была, но не телушка, а бычок, но тоже рога

отвалились..». Или – «вот дети…», другая – «да уж…». И всё об

одном и том же. И все об одном и том же!

Такое впечатление, что дорогу хотят скрасить. И рассказывают

друг другу, о чем дома никогда не стали бы. А и то! Из поезда не

выйдешь! И вот «бу-бу-бу», «бу-бу-бу».

Зачем им нужна была свобода слова?

Один выкрикнет: «Вперед!» – Другие: «Так поезд же!» – Он:

«Сойдём!» – Другие: «Так лучше плохо ехать, чем хорошо идти!»

Кто-то под это «бу-бу-бу» сопит в наволочку, кто-то курицу

разодрал и коньяк открыл. А поезд то по расписанию, то с

опозданием, но никогда с опережением, заметь, с опережением –

ни-ни, пожирает эти километры, а пассажиры спят, жуют и «бу-бу-

бу». Выглянут в окно – столбы покосились, давай о столбах. На

станции мужик под лавкой лежит – давай о пьянстве.

…Занятно! Молодежь – о бабах! Старики – о внуках!

…Да это я так! Занятно! Оно, конечно, что-то делать в поезде

надо! Пройдешься от туалета до своего купе – во всех одно и то же:

«А у нас!.. А у на-а-а-с! А у них! А у ни-и-и-х!»

А поезд идёт себе и идёт! Встрепенутся некоторые: «Ой! Мне

выходить!», проводят его и опять …

…Или вот ещё. «Почему россиян не любят?» Везде и всех

прямо измучил этот вопрос!

Умные вроде люди. А кого любят? Кого? Вот я тебя спрошу!

Вот спрашиваю я тебя: любят ли в Германии, Англии и Италии

париан? Отвечай! Ну ответь!

– А париане – это кто?

– 95 -

– Неважно! Народ в Латинской Америке. Их две тысячи

человек! Отвечай!

– Не знаю!

– Не так! Если бы их там любили, то знал бы! Отвечай!

– Пусть – любят, – я выкатился из ложбинки.

– Докажи!

– Не притесняют!

– Так «не притесняют» или «любят»?

– Не любят!

– А за что их не любят, а кого любят? Вот!

… И достало меня это… Любят – не любят, любят – не любят!

Ты Полкана любишь?

– Люблю.

– А меня?

– Нет!

– А почему ты меня не любишь? Почему меня не любишь,

сукин сын? О!

О! Хрень какая! Нет у них другого – серединки! Либо любишь,

либо не любишь!

И куда ни зайдёшь, куда ни ткнёшься – везде одно и то же:

«Любит – не любит!»

Да что же это такое?! Водку любишь? Нет! – Зачем пьешь?

Плохо! – А без неё? Ещё хуже. Так, водку, значит любишь? Нет!

Сначала смешно было, а потом профессия во мне проснулась.

Нездоровый народ-то!

Карл дожевал сало – кстати, не так уж его и было много, чтоб

половинить, опять стал бренчать фляжкой!

– Там колбаса есть! – я намекнул про исчезающее копченое

тверское сало.

– Я видел! Нездоровый, говорю, народ! – Карл, не

повернувшись ко мне, ополовинил половину оставшегося сала. –

Нездоровый!

– Вот говорят: «Мы знаем, что вы всё наше продаёте на Запад и

«полосатым» за бесценок!» И?.. Дальше-то что? И?.. Продавайте

сами! – «А нам не дают!» – Так возьмите это право! Опыт

забастовок вам известен! Опыт борьбы с штрейкбрехерами вам

известен! Вперёд!

Или: «Все спились! Все дураки, лентяи и дармоеды!» И?.. И кто

же вами руководить будет? Кто? Свой! Такой же, как вы?! Где вы

другого возьмёте? А другого-то вам ведь и не надо! Вы другого

– 96 -

хотели? А вы какого хотели? А где его взять? Объявите

международный конкурс на замещение вакантной должности!

Это же какое здоровье надо, чтоб руководить дураками,

лентяями и дармоедами!

А расстреляй хоть одного вора у Кремлевской стены? У-у-у!

«Сталинисты!» «Рушители демократии!»

«Стоп-кран» дернут, поезд остановят, выскочат, бросят поезд,

что их вёз, побегут по непаханому полю с криком: «Свободу

демократии!»

Чудно!

Начитался я тут.

Ты знаешь, даже на работу захотелось вернуться. Посмотреть,

сегодняшние шизофреники отличаются от вчерашних? Или всё

как было?

Бендриков опять загремел фляжкой. Сала было жалко, я встал

и подошел к столу. Полкан тревожно поднял голову, оглядев меня

глазами, грустными, как у Карла, и опять бросил её на лапы.

– Уговорил! – я взял остатки сала.

– Помнишь, прикрыли «Бориса Годунова» в «Таганке»? А у

Пушкина оставили! Картинки не смотри, бери, читай! Боялись

разжеванного подтекста. А сейчас? Сейчас и на текст всем

наплевать! Говорите все! Пишите все! «Собаки брешут – ветер

носит!» Дали пар выпустить, вот в свисток всё и уходит. А кто

дал? Кто дал? Сами себе и дали, чтоб ничего не делать, а

посвистеть охота! У паровоза свисток есть! Свистит он им! – Карл

впился взглядом в сало.

– Колбаса есть! – я прикрыл сало куском хлеба.

– Да! Колбаса есть! Посвистели, сала-колбасы поели, спать

пора! – задумчиво сказал Карл.

– Поменяй фляжки, – мне не хотелось, чтоб Карл смотрел на

моё сало.

– Вот форма?! Одинаковая! Внешность?! Одинаковая!

Содержание?! Разное! Можно услышать, – Карл потряс обеими

фляжками, – а можно и на ощупь, – Карл прислонил фляжки к

щекам. – Как бы ни было, «не маешь – не знаешь»! Ну, создали,

потискали то, что создали, поимели, «пока имели постарели», не

понравилось, а что дальше? Годы-то ушли! Имелка уже не очень

нужна. Если только свистнуть в неё.

… Сбил ты меня с мысли.

– «Любит – не любит» ты говорил.

– Да! «Любит – не любит!»

– 97 -

Жалею я, что я не математик! Жалею! Вот если есть «не

любит» что-то там. Это значит, величина отрицательная. Так?! Но

наличие отрицательной величины подразумевает наличие где-то

на этой оси и нулевой величины – «а по-хрену», и наличие

положительной величины – «любит».

Вот помнишь, что было в семнадцатом году, а в двадцать

втором – первый автомобиль. Пять лет всего прошло! А в

двадцать четвертом – уже полностью свои автомобили. Семь лет

прошло! Без «любит – не любит»! А с девяносто первого сколько?

Двадцать! О! И все с «любит – не любит»!

… О, как интересно! «Любит – не любит народ»! Это же, по-

вашему, «кто–что» не любит? – «народ»; «кого–чего» не любит

или не любят? – «народ». Каламбур, по-вашему! – он посмотрел на

фляжку. – И почему не могут сделать автомобиль?

Карл загрустил.

Загрустил и я. Хотя понимал, что эти мысли стали

общенациональным наркотиком, который хорошо идет в коктейле

с водкой, и, как от любого наркотика, от него отвыкнуть сложно.

И хоть любишь ты его, хоть не любишь, а припадаешь к нему, как

путник в пустыне к воде, и оторваться не можешь, пока не

упадешь в изнеможении. Тем более что в коктейль удачно

вписывается сожаление об ушедшей юности, друзьях…

– Ну, и … – перебил я свои мысли обращением к Карлу.

– Ну, и … вражеское это слово! Нет народа, который бы любил

своего руководителя, как нет народа, который бы любил другой

народ. Живого руководителя! Доказывать на пальцах это

бесполезно. Тут нужен математик. Вот там можно проверять все

эти… там… как у них там… формулы.

«Любит – не любит» – это не от ума! Это от живота, или … –

Карл хихикнул и посмотрел сначала на Полкана, а потом на меня.

…Или если посвистеть хочется! Вот там «любит – не любит» –

тема!

…Как там?.. – он сделал круг рукой, словно прогоняя кого-то.

– Где? – я стал резать колбасу.

– Где был?

– Так же!

– Я думал, что где-то лучше!