Текст книги "Любовник на все времена"
Автор книги: Сара Линдсей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)
– Больше я с Марджори не виделся, но через два года я получил от нее письмо и, даже не распечатав, догадался, о чем пойдет речь. Ты видела Клер, видела, как она похожа на меня и на Диану. Я согласился помогать Марджори. Когда Клер исполнилось семь лет, ее мать умерла от холеры. Я привез девочку сюда, выдавая за племянницу, дочь умершего брата. Затем определил ее в отличный пансион. Все шло хорошо, все считали Клер моей племянницей.
Разве мог я ее бросить, после того как потерял тебя и детей… Благодаря ей у меня опять появился смысл жизни.
– Ты бросил меня, а не потерял, – не удержавшись, возразила Линнет. – Когда я пришла в сознание, то первым делом попросила позвать тебя, а мне сказали, что ты уехал.
– А как я мог остаться, когда меня попросили уйти, даже потребовали.
– Я нуждалась в тебе! – запальчиво крикнула Линнет. Она вскочила на ноги; обида, гнев, ярость душили ее и требовали выхода. Это была самая настоящая истерика, Линнет бросала обвинения, не отдавая отчета в их справедливости или несправедливости.
– Ты был там. Ты все знал, все видел. Твоя дочь умерла, а ты ушел, даже не повидавшись со мной. Она была твоей дочерью, а ты…
– Да, она была моей дочерью. – Крик Томаса был настолько страшным, что Линнет вздрогнула и попятилась назад. – Я убил ее и чуть было не убил тебя. Боже, Линнет!
Томас бросился перед ней на колени, обнял за ноги, прижавшись лицом к юбке. Рыдания сотрясали его большое и сильное тело.
Его слезы поразили Линнет: прежде она думала, что смерть дочери прошла мимо него. Она винила себя в ее гибели, но, как оказалось, он страдал так же, как и она. Ее истеричный порыв прошел, и теперь ее охватила жалость и сострадание к нему.
– Что случилось, то случилось, – более мягким тоном сказала она. – Ты в этом не виноват.
Она погладила его по склоненной голове, и слезы навернулись у нее на глазах. Ей стало жаль его.
– Ты не виноват, – сквозь слезы повторила она. Да, он не был виноват ни в смерти их дочери, ни в том, что все это время они жили порознь. Всему виной была ее гордость, ее слабость, ее излишнее желание идти на поводу у родителей.
Она склонилась над ним, ласково поглаживая по голове, словно расплакавшегося ребенка.
– Не вини себя. Она не была… – Линнет запнулась, пытаясь найти нужное по смыслу слово, но оно никак не приходило на ум. – Ей не суждено было стать нашим ребенком. Я знаю, это звучит вразрез с нашими религиозными представлениями, но ее душа, должно быть, переселилась в другого ребенка.
– Если бы я не пришел тогда, если бы не расстроил тебя. Да, твоя мать была права, говоря, что мне лучше уйти, а я…
Линнет с трудом догадывалась о смысле сказанных им слов, но лучше любых слов о его страданиях говорили его поза, его сбивчивое бормотание, его слезы. У нее защемило в груди.
– Она была такой маленькой. Я не… я не… – У нее опять перехватило в горле, и Линнет запнулась. – Я не заботилась о себе. Я была такой слабой, такой жалкой, и я ее потеряла.
Томас вскинул голову:
– Нет, Линнет, нет! Ты здесь ни при чем!
– Да, я потеряла ее. Хуже того, я потеряла тебя, потеряла Диану и Алекса.
Он встал и сделал то, о чем она мечтала все эти годы, – обнял ее. В конце концов она приехала к нему… для того, чтобы узнать, что другая женщина родила от него ребенка. Наверное, эта женщина любила его.
Высокий, статный Томас всегда привлекал женское внимание. Сколько раз бывая с ним на людях, в магазинах, где они делали покупки, она замечала, какими глазами посматривают на него другие женщины. Он же лишь посмеивался над ее опасениями, утверждая, что для него нет в мире другой женщины, кроме нее. И вот, несмотря на все его уверения, он пошел к этой женщине, спал с ней и зачал ребенка. А когда Марджори сообщила о рождении дочери, какие чувства могли возникнуть у него к ней, к их ребенку? Не любовь ли?
От столь тяжких мыслей Линнет застыла в его объятиях, плача от боли, разрывающей ее сердце пополам. А как она ждала его в тот день, когда погибла их дочь! Когда она очнулась, то первым делом спросила, где муж, и с горечью услышала, что он уехал. Как она ждала его потом, все эти долгие годы, а он не приходил и не приходил…
– «Он сказал, что больше не придет», – извиняющимся тоном сообщила ей мать, но без всякого сожаления, – и это очень правильное решение. Ты только посмотри, что он натворил. Мерриуэзер едва не убил тебя. – Голос герцогини фальшиво дрогнул, и она притворно промокнула совершенно сухие глаза платком. – Неужели ты не видишь, он приносит в нашу семью одни проблемы?! Ну, сама рассуди, что он тебе дал? Ничего, кроме бед и огорчений.
– Он отец моих детей, вместе с детьми он подарил мне столько счастья, сколько я никогда раньше не видела, – не скрывая злости, возразила Линнет. Доведенная до отчаяния, она упрекала мать.
– Ты, должно быть, забыла, как я отношусь к моим дорогим внукам. Разве я не забочусь о них? Разве я когда-нибудь скрывала свою любовь, свои надежды, возлагаемые на Диану и Алекса? Когда Диана вырастет, она найдет себе выгодную партию, а Алекс станет продолжателем нашего рода. Но тебе и твоим детям лучше всего жить здесь, в родном доме, подальше от этого сумасбродного типа. Давай на этом покончим и впредь не будем никогда об этом говорить. Он решил уйти, и, как говорится, скатертью дорога. А ты со временем поймешь, что это все к лучшему как для тебя, так и для твоих детей.
Линнет никогда не могла согласиться с тем, что уход Томаса – к лучшему, потому что так не могло быть. Ни для нее, ни для ее детей. Она вспомнила признание Томаса, что ее мать почти велела ему уйти. Его горькие слова соединились с ее не менее горьким осознанием – непоправимого, обидного недоразумения.
Линнет закрыла глаза и на миг представила себе, какой бы могла быть ее жизнь в течение всех этих долгих, скучных, одиноких лет, если бы мать не оттолкнула Томаса? Но разве в этом была виновата только ее мать? Почему она не нашла в себе мужества вернуться в Суоллоусдейл раньше, намного раньше, а не только сейчас? Но зачем думать о прошлом, сейчас следует думать о будущем, только о нем. Но вот вопрос: если у них общее будущее?
– А эта Марджори… – робко и тихо произнесла Линнет, – ты любил ее?
Отпрянув назад, Томас честно и прямо посмотрел ей в глаза:
– Клянусь тебе всем самым дорогим, что у меня есть, ты единственная женщина, которую я когда-либо любил.
Линнет всхлипнула, ей тоже хотелось сказать, что он не только был, но есть и будет ее единственным любимым мужчиной, но рыдания сдавили ей горло, и она не могла вымолвить ни слова.
– Я все время думал о тебе, тосковал без тебя, нуждался в тебе и любил тебя, как в первые дни нашей семейной жизни. Я знаю, что не достоин тебя. Ты никогда не простишь меня, а я никогда не прощу себя за то…
– Остановись, – прервала она его сбивчивую речь. Линнет устала от обвинений, упреков, чувства вины и обиды, горечи и злобы. Да, они оба наделали много ошибок, да, они заставили друг друга страдать. Но благодаря какому-то чуду они по-прежнему любили друг друга. Самой большой ошибкой в их нынешнем положении, самой непростительной и глупой ошибкой было бы продолжать жить порознь, не вместе.
Она встала на цыпочки, обвила его шею руками и, закрыв глаза, поцеловала его. Линнет повиновалась безошибочным велениям женского инстинкта. В его объятиях, в его руках она чувствовала себя дома. Почти забытое ощущение тихого блаженства овладело ею.
Томас замер, ошеломленный поцелуем. Он боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть этот чудесный миг. Долгие годы разлуки отучили его от надежды, что когда-нибудь он будет вот так держать ее в своих руках и целоваться…
Ее нежность пробудила в нем ответную нежность, но прежнее чувство вины сдерживало его порыв. Он попытался отодвинуться, но Линнет, почувствовав его намерение, еще крепче прижалась к нему.
– Неужели я перестала быть желанной для тебя? – смущенно проговорила она.
– Как ты можешь так думать? – возразил он. – Но…
– Что за «но»? – обиделась она, и молния блеснула в ее серых глазах.
Все внутри него кричало, взывало – действуй решительно, бери, раз дают, держи ее крепче, так, чтобы у нее не возникло даже мысли уйти от него опять. Но он колебался, смущенный, неуверенный, боясь что-то испортить, оттолкнуть ее своей неловкостью или грубостью в зависимости от того, как она истолкует его действия.
– Ты действительно этого хочешь? – Его вопрос прозвучал несколько неуместно. – Ты в самом деле любишь меня? – Томас с трудом проглотил комок, подкативший к его горлу. – Я не хочу отпускать тебя. Я не могу без тебя…
Он осекся, но Линнет была рядом – чуткая, все понимающая, любящая. Она прижалась к нему, горя от желания, и тогда, более ничем не сдерживаемый, он принялся осыпать ее поцелуями. Жаркая волна пробежала по его жилам и затуманила его сознание.
Линнет сладострастно застонала, когда его жадные, отвыкшие от ласк руки принялись гладить ее грудь через платье.
– Томас, боже, как долго я ждала тебя.
– Я тоже так долго ждал тебя, любимая. Я так хочу тебя.
– Прямо здесь? – Ее нетерпение вырвалось наружу.
– Здесь. – При этом Томас неуверенно пожал плечами, тем самым давая возможность отступить.
Но Линнет уже ничто не могло удержать. Она решительно тряхнула головой и тут же спросила:
– Ты не забыл о Диане и Генри?
Томас быстро подошел к одной двери, защелкнул задвижку, затем пересек комнату и задвинул засов на другой двери.
– У них и без нас много проблем, с которыми им придется разобраться, – успокоил он ее, опять беря за руки.
– А еще… Клер?
– Забудь о ней. – Он поцеловал ее и принялся расстегивать на ней платье.
– Но я хочу поближе познакомиться с твоей дочерью. Она ведь твоя плоть и…
– Тише, сейчас не стоит говорить об этом. Ты самая удивительная и прекрасная женщина на свете.
Ответом стала лучезарная улыбка Линнет, а в ее глазах заплясали радостные искорки.
– Я люблю тебя.
Ее признание и смягчило его внутреннюю незажившую рану. Томас смотрел на нее и видел одновременно юную девушку, которой он подарил свое сердце, и зрелую женщину, сумевшую сохранить, удержать его любовь вопреки всем досадным помехам, возникшим на их пути.
Более того, она сама стала его сердцем, его единственным родным домом, где ему было спокойно и хорошо.
– Но не так сильно, как я тебя, – ласково возразил он. – Я буду любить тебя всегда, но даже это признание не в силах вместить всей силы и глубины моей любви.
Его неподдельная искренность тронула Линнет до глубины души, и в знак благодарности она нежно поцеловала его.
– Ты правильно сказал, Томас. Всегда. Ты угадал мое самое заветное желание. Любить всегда. Тебя одного.
Быть всегда. С ней, с Линнет.
Да, он будет любить ее всегда, каждую минуту, каждый час, и поэтому он не собирался откладывать на потом их любовь – ни на секунду, ни на миг.
Глава 23
«Будьте терпеливы друг к другу. Ваши семейные отношения будут развиваться, расти, и вы будете изменяться и расти вместе с ними. Качества жены, которые раньше приводили тебя в восторг, со временем, вполне вероятно, станут тебя раздражать и сводить с ума. Но в тот момент, когда ты почувствуешь, что еще немного, и ты начнешь рвать на себе волосы, вспомни о том, что ты чувствовал в день своего венчания. Семейная жизнь поначалу кажется безоблачной и не требующей никаких усилий, но поверь мне, за ней следует ухаживать так же, как за драгоценным цветком. Если брак будет доставлять тебе хотя бы половину того удовольствия, которое он доставляет мне, ты будешь очень счастливым человеком».
Из письма виконта Уэстона сыну Генри Уэстону.
Когда Генри влетел на своей лошади на подъездную аллею к Суоллоусдейлу, он невольно притормозил, готовясь к встрече с женой. Могло так быть, что Диана уже уехала, но после минутного размышления он отбросил эту мысль. Заполучив к себе дочь, Мерриуэзер не отпустил бы ее так легко.
Обогнув площадку для выезда лошадей, он подъехал к конюшне. Разумеется, Кингсли был тут. Он беседовал о чем-то с конюхом на целый фут ниже его.
– Кингсли, – окликнул его Генри, – этот жеребец, на котором я прискакал сюда, несмотря на его заурядный вид, отныне желанный конь на моей конюшне. Проследи за тем, чтобы его как следует накормили и почистили.
Кингсли взял лошадь за поводья и проворчал:
– Долго же вы сюда ехали, – при этих словах конюх ухмыльнулся, – да еще притащили мне какую-то клячу.
– С ней все в порядке? – с тревогой спросил Генри. – В Лондоне я остановился у Ратленда, поэтому только вчера, зайдя в клуб, получил твое письмо. Конечно, я мог бы приехать раньше, если бы ты дал более подробные указания, а не просто назвал Суффолк. Сгоряча я сперва подался к матери Дианы и только затем помчался сюда. Какая-то чертовщина и невезение. Я очень благодарен тебе, дружище, за все то, что ты сделал для нас, у меня нет даже слов, чтобы в полной мере выразить свою признательность. Не волнуйся, твоя услуга будет вознаграждена.
К Кингсли подошел низенький конюх и бросил на него многозначительный взгляд.
– Итак, с тебя крона. Ты проиграл, ты ведь спорил, что он приедет за мисс Дианой самое позднее вчера утром.
– Ее зовут миссис Уэстон, – оборвал его Генри, – ты получишь гинею, если покажешь, где она.
Маленький человечек молча окинул Уэстона недоверчивым взглядом, а затем махнул рукой в сторону заднего двора:
– Идите вон по той тропинке в сад, она там собирает цветы вместе с Клер.
Генри торопливо последовал в указанном направлении, немного сбитый с толку упоминанием о некой Клер. Зайдя в сад, он вскоре услышал женский смех. Узнав голос Дианы, Генри облегченно вздохнул, у него буквально камень с души свалился. Он не разобрал, что она говорила и чему смеялась, зато ее веселое настроение обрадовало его, их встреча теперь не казалась ему столь напряженной и волнительной.
Едва он миновал крутой поворот, как прямо перед ним невдалеке показалась Диана. Его сердце забилось гулко и быстро, она, смеясь, что-то говорила стоявшей рядом с ней девушке. Он мельком взглянул на лицо девушки, перевел удивленный взгляд на Диану, затем опять на девушку. Его сердце забилось еще быстрее, он в изумлении попятился назад, споткнулся и рухнул на землю, словно срубленное дерево. Воздух взорвался от испуганных женских криков.
– Генри! – взвизгнула Диана.
– Боже мой! – воскликнула девушка.
– Ты цел? Ты не ушибся? – разволновалась Диана. – Как ты здесь очутился?
– Бьюсь об заклад, что он распугал всех мелких животных и птиц в саду, – пошутила девушка.
Диана принялась хлопотать возле мужа, осматривая и ощупывая его.
– Где у тебя болит?
Генри тяжело вздохнул, приходя в себя.
– Клер, беги домой и принеси…
– Ничего не надо. – Генри кое-как поднялся. – Так, голова закружилась.
– Но…
– Не волнуйся, Диана. Со мной все в порядке. Кто это?
Диана положила руку на плечо девушки.
– Это моя сестра.
В ее голосе слышалось одновременно удивление, забота и предостережение. Диана словно опасалась, как бы он не отнесся с презрением к ее незаконнорожденной сестре. А может, предостерегала его от выяснения отношений в присутствии юной девушки, почти ребенка.
– Генри, познакомься, это Клер.
Он улыбнулся юной копии Дианы.
– Сестра Дианы и моя сестра тоже. Можешь не волноваться, у меня есть сестры, и я знаю, как с ними обращаться. А теперь, хотя мне больше хотелось бы побыть с тобой, Диана, и кое что обсудить, прежде я должен поговорить с этой юной особой – прямо сейчас и наедине.
Клер подозрительно посмотрела на него.
– Все в порядке, Клер, – поспешила успокоить ее Диана. – Я пока соберу еще цветов, чтобы украсить ими дом.
Диана пошла к стоявшей на траве корзине с уже сорванными цветами. Клер повернулась к Генри, ее глаза блеснули.
– Если вы хотите причинить ей боль, сделать несчастной, то я… то я… – Ее лицо покраснело от возмущения и злости.
Генри стало и смешно и грустно: столь искреннее проявление любви и привязанности от столь юного существа не могло не тронуть его сердца.
– У меня две сестры и обе замужем, – ответил он. – Если кто-нибудь из их мужей нанесет им обиду или, хуже того, оскорбление, то я сперва изобью его до полусмерти, а потом всажу пулю в его подлое и низкое сердце.
Клер вспыхнула:
– Именно так я поступлю и с вами.
– К чему так горячиться, я ведь еще ни в чем не провинился, – пошутил Генри.
Клер улыбнулась, и ее улыбка была как две капли воды похожа на улыбку Дианы.
– Сколько тебе лет?
– В феврале исполнилось пятнадцать.
– Знаешь, у меня есть две сестрички-близняшки, Лия и Дженни, они примерно одного с тобой возраста. В ноябре им тоже исполнится пятнадцать. – Он заметил, с каким интересом прислушивалась к его рассказу Клер.
– Они в самом деле похожи друг на друга?
– Похожи – не то слово. Посторонние люди не могут их различить.
– А вы можете?
– Могу. У Лии веснушка вот здесь. – Генри указал пальцем на место чуть повыше левого виска. – А у Дженни точно такое пятнышко на другой стороне. – Он провел пальцем по правому виску. – Совершено одинаковые по форме и размеру веснушки, но на противоположных сторонах. К сожалению, этой приметой можно воспользоваться только тогда, когда хотя бы одна из них зачесывает волосы назад или убирает их в пучок. Ты сама сможешь убедиться в этом, когда познакомишься с ними.
Клер пожевала губами точно так же, как это делала Диана, находясь в задумчивости или нерешительности.
– В чем дело? – остановил Генри Диану, видя, что та собирается подойти к ним.
– Девочки в пансионе думают, будто я сирота. Они принимают моего отца за моего дядю.
История, придуманная Томасом Мерриуэзером, уже пустила крепкие корни. Какой бы надежной ни была эта выдумка, она касалась Дианы, и она, похоже, уже приняла ее близко к сердцу. Ему стало ясно, что она никогда не откажется от сестры и ни за что не оставит ее.
Клер тихо вздохнула:
– Ваши сестры когда-нибудь узнают правду, не так ли? Если они узнают, что Диана моя сестра, значит, поймут, что я незаконнорожденная, и это может им не понравиться.
Ее справедливое замечание попало не в бровь, а в глаз. Генри растерялся: совсем юная девушка быстро, как его сестры, нашла самое уязвимое место в его ловко расставленных сетях.
Он протянул руку и ласково провел пальцами по ее рыжим локонам.
– Что же касается посторонних людей, то будет лучше всего, если для них ты так и останешься племянницей твоего отца. Немного притворства никогда не повредит. Теперь мы одна семья, поэтому ничего не бойся, и я, и все мои родные в случае чего всегда придут к тебе на помощь.
В порыве благодарности Клер бросилась к нему на шею и крепко обняла. Как раз в этот момент к ним подошла Диана, которая удивленно посмотрела на них.
Генри пожал плечами:
– Ничего не поделаешь. Похоже, я произвожу на женщин из рода Мерриуэзеров неотразимое впечатление.
– Это тебе только кажется, – буркнула себе под нос Диана, тогда как Клер весело рассмеялась.
– Надеюсь, к моему возвращению ты сумеешь разобраться со своими задачками по арифметике, – сказала Диана, передавая Клер корзину с цветами.
Клер скорчила смешную гримасу:
– Постараюсь. А ты поможешь мне с французским, когда вернешься?
– Конечно, помогу. – Диана поцеловала Клер в щеку. – А теперь ступай домой, нам надо поговорить.
Как только Клер скрылась из виду, она обратилась к Генри.
– Я слышала только обрывки твоей беседы с ней, но то, что я услышала, очень меня порадовало. Благодарю тебя, ты был очень добр.
– Не стоит меня благодарить, я поступил так, как должно.
Диана молча склонила голову в знак признательности и пошла по тропинке, уводящей в глубь сада. Генри, обрадовавшись, последовал за ней. Им надо было поговорить вдвоем, без лишних свидетелей. Если бы в этот момент появился Мерриуэзер, то Генри не смог бы поручиться за себя. Пройдя еще несколько десятков метров в сторону, противоположную от дома, они, наконец, остановились среди тенистых деревьев.
– Если ты действительно хочешь поблагодарить меня, то я отнюдь не против повторения урока французского, который ты мне дала.
Ответом стал ее негодующий взгляд.
– Прости, как говорится, попытка не пытка, – ухмыльнулся Генри.
Диана замерла на месте в глубокой задумчивости. Встреча с Генри и радовала ее, и приводила в замешательство, и даже немного злила. Он уехал от нее, не попрощавшись, после их первой крупной ссоры. Она укоряла себя за то, что обманывала его, и собиралась попросить прощения за свою хитрость с чаем. Но и Генри должен был признаться в своих ошибках. Он скрыл от нее встречу с ее отцом, умолчал о предложении отца и вообще просто лгал ей.
Диана скрестила на груди руки.
– Неужели мне не в чем упрекнуть тебя?
Генри сжал руки в кулаки, пытаясь сдержать раздражение.
– Диана, клянусь тебе, у меня нет никакой другой женщины, и мне не нужна никакая другая женщина после того, как мы повенчались. В Лондоне я остановился у Ратленда, моего приятеля. Мне больше не в чем перед тобой оправдываться.
Она покачала головой:
– Я знаю это и не подозреваю тебя в неверности…
– Нет, – горячо перебил он ее. – Если бы ты знала, то ты доверяла бы мне и не заставляла оправдываться. Если бы знала, не убежала бы от меня. Очевидно, бегство в вашей семье – это проверенный способ решать все внутрисемейные конфликты, не так ли? Но поверь мне, Ди, мы с тобой не будем так их решать.
– Но я не убежала, – возразила Диана.
– Не убежала, вот как?! Но тогда почему ты, не дождавшись моего возвращения, чтобы расспросить о письме, которое ты нашла, бросилась наутек, словно заяц? А я, не зная, куда ты точно поехала, исколесил чуть ли не весь Суффолк.
– Я приехала сюда, поскольку хотела разобраться со своим прошлым. И даже не предполагала, что меня здесь ждет. Но если быть точнее, то скорее не я, а ты первым бросился бежать.
– Я? – Генри удивленно вытаращился на Диану.
– А кто уехал, даже не сказав до свидания? Нам необходимо было поговорить, а ты сам убежал в Лондон, словно заяц, прежде чем я проснулась.
– Ди, я уехал на рассвете вовсе не из-за размолвки между нами, – как можно спокойнее произнес он. – Письмо, которое ты нашла… Ты, наверное, уже знаешь, что это досадное недоразумение.
– Да, знаю. Мой отец рассказал мне о вашей встрече. – Она немного помолчала, прежде чем задать вопрос: – Но почему ты ничего не сказал мне об этом?
Генри нахмурился:
– В таком случае позволь мне задать встречный вопрос: почему ты ничего не рассказала мне о причине, которая заставляла тебя пить твой любимый чай с болотной мятой?
Диана тяжело вздохнула: он все-таки узнал.
– Ты бы еще долго водила меня за нос, если бы не миссис Тиммс. Она рассказала мне о том, как небезопасен такой чай.
– Когда это случилось? – пробормотала Диана.
– Той самой ночью в Рейвенсфилде, когда я как заботливый и любящий муж приготовил своей глубоко расстроенной жене чашку ее любимого чая. Помнится, ты уверяла меня, что этот чай обладает успокаивающим действием, не так ли?
– Почему же ты раньше ничего не сказал мне?
Генри вздохнул и взъерошил волосы на голове.
– Когда я принес чай, ты уже спала, а потом тебя мучили кошмары, и мне пришлось тебя успокаивать. Изливать в тот момент свое раздражение было бы все равно что бить лежачего.
– Ну а потом…
– Боже, Диана, ты же сама призналась, что не доверяешь мне. Неужели ты полагаешь, что мне было бы приятно услышать о том, что ты предпочитаешь страдать и мучиться, лишь бы не вынашивать моих детей? В душе ты уже готовилась к тому дню, когда я брошу тебя. Получается, в твоих глазах я выглядел ничем не лучше твоего отца.
Боже, он обиделся сильнее, чем предполагала.
– Нет, все было не совсем так, – возразила она в искреннем порыве.
Генри прикрыл глаза, как бы не в силах видеть и слышать, как она лжет.
– В таком случае расскажи мне, как все случилось. – Генри произнес это тихо, но под напускным спокойствием ощущалось сдерживаемое негодование.
Диана вытерла вспотевшие ладони о платье.
– Когда ты впервые сказал мне, что любишь меня, мне казалось, на свете нет более счастливой женщины, чем я. Но я ошибалась. Моя любовь к тебе становилась все сильнее, а я еще счастливее.
В его синих глазах, потемневших словно кобальт, сверкнула молния, напугавшая Диану.
– Черт возьми, если ты была так счастлива…
– Пожалуйста, позволь мне объясниться до конца, – взмолилась Диана.
Генри мрачно кивнул, хотя по его виду было ясно, как много ему еще хотелось сказать.
– В день нашей свадьбы мне казалось, что мое сердце разорвется от радости. А потом ночью, когда мы впервые были вместе, я ясно поняла, вернее, почувствовала, что мои чувства к тебе – это нечто больше, чем любовь.
– Как это так больше, чем любовь?
– Не знаю, как тебе объяснить, но это была… потребность, нужда в тебе, охватившая целиком всю мою душу. Кроме тебя, я любила по-настоящему только мать и Алекса. Если бы я потеряла кого-нибудь из них, потеряла бы кусочек моего сердца. Но если бы я потеряла тебя, мое сердце разбилось бы навсегда. Я погибла бы. Я была не только счастлива, мне было очень страшно и не верилось, что такое счастье может продолжаться вечно.
– Не тебе одной страшно, Ди, – печально произнес Генри. – Мне тоже страшно, и все из-за того, что ты никак не хочешь позволить себе доверять мне. Твои родители перестали верить друг другу, и поэтому их брак распался. И ты подсознательно убедила себя, что наш брак ждет точно такой же конец, поэтому и пыталась придумать для себя какую-то защиту. Если ты не можешь мне верить, то твоя любовь уже не имеет такого значения, как бы сильно ты меня ни любила. Ничего не поделаешь, мы с тобой идем по пути твоих родителей. – Генри тяжело вздохнул, как-то весь сник и, обойдя вокруг Дианы, медленно пошел в сторону дома.
У Дианы что-то оборвалось внутри, как только она осознала горькую истину, скрытую в его словах. Дрожь пробежала по ее телу, и она машинально обхватила себя руками крест-накрест, хотя день стоял жаркий. Угасший, безнадежный вид Генри придавил ее неимоверной тяжестью. Он боролся за их общее семейное счастье, и – пока еще не поздно – ей следовало быть рядом с ним, сражаться с ним бок о бок.
– Подожди! – вдруг закричала она. Генри замер на месте, но не обернулся. Он стоял и ждал. Требовалось срочно найти слова, которые могли бы убедить его в ее искренности. Требовалось достучаться до его сердца.
– Тебе не надо бояться, – крикнула Диана, догоняя его. – Я верю тебе. Я верю тебе всем сердцем, но моей голове требуется несколько дольше времени, чтобы осознать это.
Она остановилась рядом с ним. Генри ничего не сказал, не повернулся к ней, не пошевелился, но в его позе, в развороте его плеч ощущалась напряженность, которой раньше не было. Ей все-таки удалось привлечь его внимание.
– Глядя на моих родителей, я стала настороженно относиться к любви. Я не была влюбчивой, но еще менее я была настроена считать себя любимой. Когда ты предложил свой план притворного ухаживания, я долго колебалась, не зная, соглашаться или нет. Твоя репутация в свете заставляла меня не верить в твои заигрывания, поцелуи. Кроме того, ты сам говорил, что это флирт, и не более того. Когда же ты заявил о серьезности своих намерений, я не знала, что думать. Прежде всего я не могла поверить, что такой завидный светский кавалер мог влюбиться в такую девушку, как я.
Генри резко развернулся и подошел к ней. Его лицо было серьезным и мрачным.
Диана торопливо подняла руку ладонью верх, останавливая его.
– Я хочу, чтобы ты понял: всю мою жизнь я считала себя гадким утенком. Мой отец, как мне казалось, не очень любил меня. Теперь я знаю, что ошибалась, тем не менее большую часть жизни я была совершенно уверена, что он любит не меня, а моего брата. Дедушке и бабушке я тоже, судя по всему, не очень нравилась. Герцог вообще был ко мне равнодушен, тогда как герцогиня увидела во мне свой второй шанс – выдать удачно замуж если не дочь, то внучку. Моя мать не разделяла столь радужных надежд, зато герцогиня полнилась решимостью. К сожалению, в отличие от матери я не утонченная леди и не красавица. Я не подавала блестящих надежд, а скорее вызывала у родных разочарование. Кроме того, я не пользовалась успехом в свете, лишнее подтверждение моей неудачливости. Да, за мной ухаживали, но после стольких сезонов у меня не появилось ни одного жениха, а потом даже не осталось ни одного кавалера. Если помнишь, твоя мать настоятельно просила тебя приглашать меня во время танцев… – Голос у Дианы задрожал и прервался.
В тот же миг Генри нежно обнял ее и прижал к себе. Это было настоящее блаженство. Несколько мгновений Диана наслаждалась удивительным покоем, ее волнение и тревоги понемногу начали стихать. Придя в себя, Диана глубоко вздохнула и немного отстранилась.
– Понимаешь, кроме моей матери, ты единственный, кто по-настоящему полюбил меня. До встречи с тобой я почти убедила себя, что меня невозможно полюбить, и я не могу быть счастливой.
– Нет, Ди, нет, – горячо воскликнул Генри, пытаясь обнять ее опять, но она отстранилась.
– В тебе я не сомневалась, зато сомневалась в себе. Я знаю, в чем была не права, мне следовало делиться с тобой всеми моими страхами и опасениями. Ты простишь меня?
– Конечно, любимая, о чем речь. – Сломив ее сопротивление, он привлек ее к себе. – Жаль только, что я не знаю, как уничтожить все твои сомнения. Если бы ты только знала, что я чувствую, глядя на тебя…
Он ласково заглянул ей в глаза.
– Ты мне так дорога, что я готов на все, лишь бы ты была счастлива. Вот поэтому я не хотел говорить тебе о моей встрече с твоим отцом. Не хотел лишний раз огорчать тебя. Я хотел оградить тебя, защитить и… – Генри запнулся.
– И? – повторила она с нажимом.
– И хотя я возражал против того, что он собирался сделать, я чувствовал, твой отец так же оберегает тебя, причем по той же самой причине, что и я. Ведь если тебе больно, то так же больно и мне. Я уже говорил Клер, если кто-нибудь из мужей обидит кого-нибудь из моих сестер, то я сперва отколошмачу его как следует, а потом всажу пулю в его неблагодарное сердце. Клер поклялась в случае чего поступить точно так же со мной, а мне остается только вручить ей пистолет. Когда мне пришла в голову мысль купить конезавод, я как раз искал смысл в моей жизни. До этого я просто плыл по течению, да, мне было хорошо, даже очень хорошо, но в глубине души я понимал: так нельзя прожить всю жизнь. Надо чего-то добиваться. Я полагал, что обрету цель в жизни, купив Рейвенсфилд, и в какой-то мере оказался прав, потому что конезавод связал меня с тобой, вопреки моему дурацкому притворному ухаживанию. Ди, если хочешь, я верну твоему отцу Пенелопу. Если хочешь, брошу конезавод. Если тебя нет рядом со мной, ни Пенелопа, ни конезавод не имеют для меня никакого значения. Рейвенсфилд без тебя уже для меня не дом. Для меня дом там, где ты. Понимаешь, что я хочу этим сказать?
