Текст книги "Любовник на все времена"
Автор книги: Сара Линдсей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)
– Благодарю вас, мистер Уэстон, за чудесную прогулку. Сэр Сэмюель проводит меня домой, не так ли?
– Меня это нисколько не затруднит, – расцвел баронет. – Позвольте помочь вам спуститься вниз.
– Ну что ж, сэр Сэмюель, если таково желание леди. – Скрестив руки на груди, Генри мрачно взирал, как Диана покидает его коляску. – Сожалею, мисс Мерриуэзер, но сегодня мы вряд ли встретимся с вами на музыкальном вечере у Винтропов, как собирались. Благодарю вас за любезное напоминание о том, что у меня много друзей, с которыми мне действительно необходимо встретиться. Всего доброго. – Прикоснувшись пальцами к краю цилиндра, Генри взял в обе руки вожжи и погнал лошадей вперед. Коляска быстро помчалась прочь.
На обратном пути домой Диана с удовольствием опиралась на предложенную сэром Сэмюелем руку. День выдался для нее волнующим, то, что сегодня произошло, вывело ее из душевного равновесия. Шагавший рядом с нею невозмутимый и спокойный сэр Сэмюель действовал на нее благотворно, и уже на подходе к дому к Диане вернулось свойственное ей ровное настроение вместе с самообладанием.
– Вы собираетесь быть сегодня на музыкальном вечере у Винтропов? – спросила она. – По слухам, синьора Болла обещала там петь. Ее голос не так хорош, как у мисс Диксон, но она очень талантлива.
– Я получил приглашение, но пока еще не решил. Откровенно говоря, я не жалую оперу. Хотя очень приятно послушать музыку, но история любви неверных, ревнивых любовников внушает мне неприязнь.
Диана споткнулась, пораженная резким и неожиданным осуждением, пусть и невольным, ее родителей.
Сэр Сэмюель поддержал ее под руку:
– Осторожнее, моя дорогая.
Диана открыла уже рот, чтобы возразить ему, объяснить, что он не прав. Но тут ее глаза встретились с его спокойными карими глазами, и она поняла: сэр Сэмюель не имел в виду ее родителей, он нисколько не хотел ее обидеть, напротив, он заботился о ней, о ее спокойствии. Он не намекал на прошлое ее родителей, а лишь откровенно выказывал свою неприязнь к операм с таким сюжетом.
– Я оступилась. Да, я во многом согласна с вами, но какой бы плохой ни была бы опера, вместе ее слушать намного приятнее, не правда ли?
«А Генри пусть катится ко всем чертям», – не без злорадства подумала Диана. Где он проведет этот вечер, ей совершенно безразлично. Ей хорошо и без него. Она взглянула на сэра Сэмюеля, стараясь не слишком наклонять голову вперед. В отличие от Генри сэр Сэмюель ростом был не очень высок. Все равно, главное не рост, а внутренние достоинства.
– Итак, мистер Сэмюель, я надеюсь, мы с вами продолжим этот интересный разговор о музыке и опере?
– О, я буду только рад. Надеюсь, я не огорчил вас своими суждениями, дорогая?
Как было приятно и удобно смотреть в его добрые глаза. Точно таким же – приятным и удобным – должен был стать их брак. Нет, этот брак ее не разочарует, не принесет ей огорчений, но почему-то это не очень радовало Диану.
Глава 12
«Бога ради прости меня, может, я стала слишком мнительной, но мне кажется, тебе следует знать последние новости. Недавно наша дочь познакомилась с мистером Уэстоном, старшим сыном виконта Уэстона. Это очень дерзкий и нахальный молодой человек. Думаю, его увлечение Дианой вызвано желанием обзавестись собственным конезаводом. Если наша дочь тебе дорога, то найди этого молодого человека и выясни его подлинные намерения…»
Из письма леди Липнет Мерриуэзер ее мужу Томасу.
Томас Мерриуэзер поерзал на своем кресле. Нет, с креслом все было в порядке, как и с убранством гостиной «Таттерсоллза». На его обстановку одобрительно, а иногда даже завистливо поглядывали его клиенты, как лондонские аристократы, так и те, кто не мог похвастаться знатным происхождением. Однако самому Томасу нарочитая роскошь – разрисованные потолки и картины на стенах – совсем не нравилась, явно не хватало уюта. Впрочем, тут не было ничего удивительного: кому может понравиться, если твой дом превращается в контору.
На смену удивлению пришла растерянность: поездка в Лондон – а до него из Ньюмаркета было шестьдесят миль – с возрастом становилась все менее и менее привлекательной. Кроме того, третий понедельник подряд продолжалась активная торговля лошадьми, многие сделки еще не завершились, что мешало намерению Томаса съездить в Лондон и поговорить с тем нахальным типом.
Впрочем, размять кости – это еще куда ни шло, но провести несколько дней в Лондоне – от этой мысли настроение Томаса сразу испортилось. Уже наступил сезон спаривания, приближались скачки, надо было тренировать лошадей, кобыла маркиза Честона вот-вот собиралась ожеребиться – как говорится, забот полон рот. Хотя Бэр был способен заменить его на время, немногое могло заставить Томаса отправиться в Лондон.
Он постучал пальцами по сложенному письму в кармане. Письмо жены привело его в сильное недоумение. Хотя это было еще мягко сказано. Поддавшись искушению, он опять достал письмо и понюхал бумагу. От нее исходил еле уловимый запах лаванды. Знакомый аромат, от которого у него защемило сердце. Но боль была скорее приятной, она служила напоминанием о Линнет.
Ради своих детей Томас был готов на все, что он уже доказал на деле. Он ушел из семьи ради дочери, чтобы она могла вести жизнь, достойную знатной аристократки, и за ней могли бы ухаживать старшие сыновья виконтов. Томас не знал, догадывается ли Диана о подлинных причинах, побудивших его оставить ее, Алекса и Линнет в покое. Он ни в чем не винил дочь, считая виноватым во всем только себя одного.
Он помнил прошлое, как плохое, так и хорошее, причем хорошее помнилось намного лучше, четче, яснее. Рождение детей, любовь к жене, но вся радость от этих воспоминаний смазывалась воспоминанием о том самом дне. Как бы ни старался, он не мог забыть то, что случилось тогда. Мельчайшие подробности, ужасные детали на всю жизнь врезались в его память.
Линнет, забрав детей, ушла к родителям. Через несколько минут после их отъезда он понял, что сходит с ума. Выручило виски, он пил его до тех пор, пока острая пронзительная боль не притупилась. Он пил его вечером и на следующий день, и потом. Дела конюшни взял в свои руки Бэр, домашнее хозяйство – дворецкий Ингем. Оба настолько успешно справлялись со своими обязанностями, что отупевший от боли и виски Томас полностью ушел в себя.
Однако через три месяца терпение у его помощников лопнуло. Бэру и Ингему надоело все время видеть пьяного хозяина, постепенно терявшего человеческий облик. Отказавшись дать Томасу ключи от винного погреба, они решительно заявили хозяину, что больше он не получит ни капли виски или вина. Томас выругался, послав их обоих куда подальше, но слуги твердо стояли на своем. Взбешенный, Томас помчался в публичный дом в Ньюмаркете.
Приехав туда, он был вне себя от злости. Злоба буквально душила его. Он ненавидел всех вместе и каждого в отдельности – Бэра, Ингема, Пекфорда, герцога и герцогиню и даже Линнет. С каждым глотком его злость все увеличивалась и увеличивалась, а вместе с ней в нем росло ощущение, что теперь ему все позволено. Его обманули, его выставили на посмешище, его держат за дурака…
Трактир постепенно пустел, наступал рассвет. Несмотря на все выпитое, Томасу не хотелось спать. Пробуждение для него означало пробуждение сознания, которое он как раз пытался утопить в вине. Так мучительно было просыпаться одному в пустой постели и в пустом доме. Он махнул рукой Марджори, одной из служанок, делая знак подать еще вина.
Уолт Крофтер был хорошим жокеем, но его безрассудная смелость сыграла с ним злую шутку. Его жена Марджори осталась вдовой и почти без средств к существованию. Но будучи симпатичной и не лишенной практичности, Марджори не растерялась и сумела устроить свою жизнь. Каждый раз, когда в трактире появлялся Томас, она улыбалась ему. Однако сейчас на ее лице не было видно прежней улыбки.
– Сэр, неужели вы хотите напиться до чертиков?
– Это вас не касается, мисс Крофтер.
– Пожалуйста, называйте меня, как всегда, Марджори. Мисс Крофтер – так прежде все звали мою свекровь.
Томас послушно закивал головой:
– Ну что ж, Марджори, принеси мне еще выпить.
– Мне кажется, мистер Мерриуэзер, вы уже выпили более чем достаточно. – Марджори мягко отняла у него стакан. От нее приятно пахло свежестью и опрятностью. – Почему бы вам не подняться наверх и не лечь спать? Я сейчас возьму ключ от одной из комнат…
Он посмотрел на нее, на ее губы, они напоминали ему другие, столь часто дарившие ему сладостное забвение. Он понял, к чему клонила Марджори, и в тот же миг его охватила тоска, чувство одиночества и желание забыться.
Потом они целовались на лестнице, ведущей наверх. Он еще помнил, как он ввалился вместе с поддерживающей его Марджори в комнату. Затем наступила полоса полного забвения, он очнулся только на следующее утро. Проснувшись, Томас обнаружил, что лежит один. Подгоняемый непонятно откуда возникшим стыдом, он быстро оделся, выложил из карманов на стол все деньги и незаметно удалился. С похмелья он соображал с большим трудом, но смутное ощущение, что произошло ночью, мучило и не давало ему покоя.
Голова раскалывалась от боли, цокот копыт о булыжную мостовую молотом бил по голове. На обратном пути домой он останавливался, чтобы перевести дух, настолько ему было плохо. Но его мучили не столько телесные страдания, сколько душевные. Сколько бы Томас ни уверял себя, что вчера он был настолько пьян, что вряд ли мог заниматься любовью, голос совести неумолкаемо звучал в его ушах. Как ни крути, он, упрекавший Линнет в неверности, переспал с другой женщиной. Он, искавший соломинку в чужом глазу, и может быть, совершенно напрасно, теперь разглядел в своем собственном целое бревно. Он обвинял жену, не имея веских оснований, и ему стало мучительно больно за совершенную им глупость, за беспочвенную ревность, за разрушенный собственными руками брак.
Оценивая захлестнувшие его чувства стыда и раскаяния, он вдруг ясно понял: если бы Линнет спала с другим мужчиной, она вела бы себя совершенно не так, как вела себя на самом деле, отвечая на его нелепые и вздорные обвинения в неверности. Боже, что он наделал? Он, считавший Линнет недостойной его, в мгновение ока поменялся с ней местами. Теперь не она, а он был не достоин ее.
Томас внезапно протрезвел от этой мысли. Боже, если бы Линнет увидела его сейчас: грязного, полупьяного, опустившегося. Он был омерзителен самому себе. Нет ему прощения. Но если он бросится к ее ногам, будет ее умолять, просить о прощении…
Вернувшись в «Таттерсоллз», Томас взялся за ум, бросил пить. В один прекрасный день собравшись с духом, он тщательно побрился, аккуратно оделся и направился в Лэнсдаун, полный решимости вернуть назад жену и своих детей.
Войдя в дом герцога, он без лишних слов отпихнул в сторону дворецкого Снеллинга, как всегда, мрачного и неприязненного, прошел на середину гостиной и громко позвал Линнет. Однако первой на его крики явилась не она, а ее мать, герцогиня.
– Ступайте домой, Томас, к своим лошадям, – повелительно проговорила она. – Вам здесь нечего делать.
– Напротив, мне здесь есть что делать. Здесь моя жена и дети. Я приехал забрать их с собой.
– Они не хотят ехать с вами, – ледяным тоном произнесла старая герцогиня.
– Давайте об этом мы лучше спросим их самих, – дерзко ответил Томас. Хоть держался он вызывающе, в глубине души он робел.
– Это уже не первый раз, когда Линнет вынуждена сделать выбор между вами и мной. Пусть она сама решит, оставаться здесь или…
– Она будет решать? – Герцогиня рассмеялась, от ее сиплого, зловещего смеха у Томаса похолодело сердце. – И это после того, как вы погубили ее и его светлость и выгнали ее отсюда.
Смысл ее слов не сразу дошел до изумленного Томаса. У него все поплыло перед глазами.
– Линнет сказала вам, что я ее погубил? Обесчестил?
– Вот именно. Она пришла к нам сразу после того, как это случилось. Она раскаивалась, плакала и молила о прощении. Она заверила нас, что вы женитесь на ней. Я попыталась убедить его светлость отослать ее на время в самое далекое наше поместье, чтобы проверить, не приведет ли ее падение к самым худшим последствиям, но муж не хотел ничего слышать. Вы говорите, что Линнет сделала выбор, но после того, как вы погубили ее, у нее не было никакого выбора.
– Нет, – срывающимся голосом прошептал он, затем почти крикнул: – Я не губил ее.
– Не надо кричать, лучше ступайте к себе домой. Прошлое пусть останется в прошлом, ведь его светлость и я простили Линнет.
– Она вам солгала. Клянусь, до свадьбы я до нее и пальцем не касался. Линнет, где же ты? – отчаянно закричал он.
В этот миг наверху лестницы появилась она, бледная, исхудавшая, но несмотря на это, самая прекрасная на свете и самая желанная для него женщина.
– Зачем ты приехал, Томас? – В ее голосе звучала ничем не прикрытая боль. Линнет одной рукой держалась за перила лестницы, другой за низ живота.
– Я приехал забрать тебя и детей. Разве вы не моя семья?! Я всегда так верил тебе. Думал, что ты никогда меня не обманываешь. – Его голос упал. – Но тогда почему ты сказала родителям, что я погубил тебя?
Линнет медленно спустилась вниз, по ее лицу текли слезы.
– Я боялась, что они не дадут своего согласия. Но ведь я выбрала тебя, тебя… я отказалась от всего ради нашей любви…
– Ты никогда от них не отказывалась, – мгновенно впав в ярость, закричал Томас. – Ты им солгала, и они, а не ты, отказались от тебя. А когда родился Алекс, они пришли к нам, и ты их приняла без всяких возражений. Стоило им позвать тебя, как ты, бросив все, ехала к ним. Ты ходила перед ними на задних лапках, угодничала, и ради чего?
– Ради наших…
– Только не приплетай сюда детей, они тут ни при чем. Ты сама погубила свою жизнь и мою тоже.
– Не смей так говорить! – вспыхнула Линнет.
– Тогда собирайся, бери детей, и мы вместе поедем домой. Докажи мне на деле, а не на словах, что ты по-прежнему любишь меня так же сильно, как я тебя.
– Но ведь они мои родители, – захныкала Линнет.
– А я твой муж.
Вдруг откуда-то сверху послышался шум. Они оба подняли глаза и увидели перепуганную гувернантку, которая бежала к сидевшим на самой верхней площадке Диане и Алексу. Дети сидели плотно прижавшись друг к другу. На их лицах отражался страх, тот самый детский страх, который в отдельные мгновения кажется самым жутким на свете. Гувернантка, подняв детей, повела их куда-то в глубь дома.
– Никакой ты мне… – Линнет не успела завершить свою гневную отповедь. Схватившись за живот, она вдруг согнулась пополам от сильной боли.
– Линнет! – в ужасе закричал Томас и, подскочив к ней, подхватил на руки. Если бы он чуть-чуть промешкал, то она повалилась бы на пол. Линнет стонала, плакала, билась в его объятиях, он ее утешал, называл ласковыми именами, успокаивал как мог. Все бесполезно. Томас бросил отчаянный взгляд на герцогиню.
– Ну что же вы стоите, как мраморное изваяние? Сделайте что-нибудь! – Его призыв возымел действие. Герцогиня принялась раздавать указания служанкам, силуэты которых угадывались в проемах дверей.
– Послать конюха за врачом. Принесите сюда чистые простыни. А вы следуйте за мной.
Бережно держа Линнет на руках, Томас последовал за герцогиней. Они прошли в спальню. Кровать уже была покрыта чистой белой простыней.
– Кладите ее. – Несмотря на драматичность ситуации, в голосе герцогини не было слышно ни теплоты, ни нежности.
Томас медлил, не желая расставаться с драгоценной ношей. Вдруг он почувствовал, что рукав его куртки стал мокрым.
Он удивленно посмотрел на руку, и только тогда его сознание пронзила мысль.
– Это начались роды? Неужели она потеряет младенца?
– Все может быть, – невозмутимо ответила герцогиня.
Он осторожно положил Линнет на кровать, ее побледневшее лицо было таким же белым, как и цвет простыни. Упав на колени рядом с кроватью, он схватил безжизненно лежавшую на постели руку.
– Можете идти, мистер Мерриуэзер, – сказала герцогиня.
Томас отрицательно замотал головой, не отпуская жену и не сводя глаз с ее лица.
– Только не вздумайте силой вывести меня отсюда, не то вы горько пожалеете об этом.
– Боюсь, вы слишком много себе позволяете. – Тут герцогиня усмехнулась. – Неужели вы полагаете, что ваша помощь для нее важнее и действеннее, чем помощь женской прислуги?
Линнет застонала от очередного приступа боли. Открыв глаза, она с неженской силой сжала его руку, словно не желая отпускать его от себя.
– Томас?
– Я здесь, моя любимая.
По ее виду было заметно, как сильно она боится.
– Томас, неужели я умираю?
– Нет. – Он ласково сжал ее руку. – Ты не умрешь. Что за глупости приходят тебе в голову?
Глаза Томаса расширились от ужаса. Он увидел, как под ней вдруг расплылось большое кровавое пятно. Ему стало страшно, несмотря на уверенный тон, уверенности в нем не было никакой.
Казалось, прошли года, века, прежде чем появились врач, пожилой джентльмен, и акушерка. Оценив всю тяжесть ситуации с первого взгляда, врач попросил всех выйти из спальни.
– Она моя жена, – запротестовал Томас. – Я ни за что не покину ее.
– Вы будете только мешать, если останетесь, – заметила акушерка, ласково кладя руку ему на плечо. – Ступайте, сэр. Мы с врачом присмотрим за леди Линнет. Не волнуйтесь, врач очень сведущий и опытный. В крайнем случае обещаю позвать вас.
Оглушенный, растерянный, напуганный, Томас вышел из спальни. Но дальше маленького кабинета, примыкавшего к спальне, он не дал себя увести. Приставив стул почти к дверям, он обхватил голову руками. Он был готов дать любые обещания Богу, всем святым, даже дьяволу, лишь бы они сделали так, чтобы его Линнет осталась жива. Он то молился, то чертыхался, то плакал.
Вдруг он вспомнил о детях, ему захотелось видеть их, но ему не позволили. Как передал дворецкий, детей, с трудом успокоив, уложили спать, и хотя герцогиня, старая стерва, как он подозревал, обманывала его, он не мог не понимать, что сейчас не следует ссориться, тем более когда в доме царила такая тревожная обстановка.
Наступил вечер, за окнами стемнело. Горничная зажгла свечи, растопила камин. Слишком затянувшееся молчание и отсутствие новостей из-за закрытых дверей спальни начинали беспокоить Томаса все сильнее и сильнее. Его как будто забыли, и это начинало выводить его из терпения. Когда свечи догорели наполовину, его терпение лопнуло. Томас встал, намереваясь войти в спальню, чтобы все разузнать, но в эту минуту дверь открылась, и оттуда вышла сама герцогиня со свертком на руках.
– Что с Линнет? – взвился Томас.
– Она жива, но очень ослабела от потери крови. Впрочем, врач считает ее положение вполне благополучным. Она обязательно поправится.
– А младенец? – Томас облизал пересохшие от волнения губы.
Вздохнув, она подошла к нему и протянула сверток, откидывая в сторону угол покрывала. Томас на миг зажмурил глаза, затем открыл их.
– Ваша дочь, – бесстрастно промолвила она.
Крошечная, невероятно красивая, она походила на спящего ангела. Полукружия бровей и ресниц матово поблескивали. У Томаса сжалось от боли сердце, он глядел на нее и не мог наглядеться, она так походила на него.
Он машинально протянул руку, чтобы погладить ее лобик, но герцогиня, нахмурившись, отошла на шаг и накрыла ее лицо.
– Выслушайте меня, мистер Мерриуэзер. Много лет назад вы отняли у моей дочери ее законное место в обществе. Несколько месяцев назад вы разбили ей сердце. Она только начала приходить в себя, как вдруг вы появились опять. И что мы видим? – Герцогиня шумно вздохнула. – Она едва не погибла из-за вас. Вы погубили ее ребенка. Если вы действительно любите ее, оставьте в покое. Уходите прямо сейчас и забудьте сюда дорогу. Так будет лучше для всех нас.
И Томас уехал, безмолвный и раздавленный. Все последующие годы обвинения, брошенные против него герцогиней, не давали ему спокойно спать. Тяжкий груз воспоминаний того дня давил с неизменный силой. Всякий раз, когда перед его мысленным взором возникало безжизненное, бледное личико несчастной малютки, им овладевало чувство вины и раскаяния.
Он выполнил просьбу герцогини. Он больше ни разу не объявился в Халсвелл-холле, целых шестнадцать лет. Линнет первая прервала молчание, первая перешла границу отчуждения между ними.
Томас тяжело вздохнул, опять сложил письмо и сунул его в карман. Конечно, он выполнит просьбу жены, не столько потому, что она сама просила его, сколько ради дочери. Он не сумел спасти одну дочь, поэтому был готов сделать все возможное, и даже больше, для счастья Дианы. Страшно подумать, ради счастья дочери он целых шестнадцать лет не виделся с ней, он оставил жену и детей ради их спокойствия, благополучия. Ради этого он вычеркнул себя из их жизни.
– Мистер Мерриуэзер, вас спрашивает какой-то джентльмен, – вдруг раздался поблизости голос Эдмонда, сына старины Татта, к которому перешел бизнес отца после его смерти.
Они прошли к конюшням.
– Вот он. – Эдмонд показал рукой на высокого, широкоплечего мужчину, внимательно разглядывавшего жеребенка, предназначавшегося для дерби. – Хотите я вас представлю?
– Нет, не стоит. Мы немного знакомы. У вас и так полно дел. Ступайте и займитесь ими.
Мерриуэзер направился к молодому джентльмену. Им оказался не кто иной, как Уэстон. Он глаз не сводил с юного грациозного создания, что дало возможность Томасу внимательно разглядеть его. На первый взгляд молодой человек не внушал никаких опасений, страхи жены казались беспочвенными. Некоторый беспорядок в одежде, явно говоривший о разгульной ночи, не портил создаваемого им хорошего впечатления. Генри Уэстон принадлежал к золотой молодежи и не был лишен слабостей, присущих ее представителям.
Томас подошел сбоку и негромко произнес:
– Чудесный жеребенок. Если не ошибаюсь, его владелец сэр Питер. Из него должен выйти прекрасный скакун.
Уэстон обернулся, и Томас протянул ему руку.
– Позвольте представиться – Томас…
– Мерриуэзер, – закончил за него Уэстон, радостно тряся протянутую руку. – Мне было бы неловко не знать такого человека, как вы. В прошлом году в Эпсоме ваша Пенелопа выиграла главный приз.
– A-а, Пенни, моя красавица. Если вы разбираетесь в лошадях, то, наверное, догадались кое-что поставить на нее.
– Конечно, причем немалую сумму, – ухмыльнулся Уэстон. – И не прогадал. Выигрыш того стоил.
Хотя склонность к азартным играм была вовсе не тем качеством, которое Томас хотел бы обнаружить в своем будущем зяте, тем не менее такое тонкое чутье на хорошую лошадь не могло не польстить завзятому лошаднику.
– Поговаривают, будто вы тоже решили заняться разведением лошадей, – невольно обронил Мерриуэзер.
– Верно, но я не делаю никакой тайны из этого.
– Поговаривают также, будто вы ухаживаете за моей дочерью.
– Из этого я тоже не делаю никакой тайны. Весь Лондон знает об этом. – Уэстон пожал плечами с небрежным видом, словно ему было безразлично, что о нем говорят.
Томас закусил губу. Нарочитая небрежность в вопросе, касавшемся его дочери, раздражала его. Он мысленно себя одернул, напомнив, что Генри Уэстон относится к числу привилегированных особ, считающих, будто весь мир создан для того, чтобы удовлетворять их желания. Как часто ему приходилось иметь дело с подобными типами!
– Поговорим начистоту. Мне нравится ваше умение разбираться в лошадях в отличие от вашей репутации, которая оставляет желать лучшего. Скажу прямо, вы не тот человек, которого мне хотелось бы видеть рядом с моей дочерью.
– Неужели? – с презрительным высокомерием бросил Уэстон. – Мне кажется, вашей дочери виднее, с кем ей нравится быть.
Томас кивнул с мрачным видом, но одновременно заметил, что, несмотря на нарочитую небрежность, Уэстон невольно сжал кулаки. Это выдавало его волнение.
– Вы говорите, что вам понравилась резвость моей Пенелопы?
Резкая смена темы разговора заставила Уэстона нахмуриться, тем не менее он согласно кивнул.
– Так вот, я готов отдать ее вам с тем условием, что вы оставите Диану в покое.
Удивление на лице Уэстона почти мгновенно сменила очевидная ярость. Он резко развернулся и быстро зашагал прочь.
– Уэстон, постойте.
Генри тут же обернулся и зло произнес:
– Думаю, нам больше не о чем говорить.
– Напротив…
– Сэр, я советую вам все хорошенько обдумать, прежде чем повторить ваше оскорбительное предложение. У меня чертовски чешутся кулаки проучить вас как следует за такие слова. Но я не хочу обижать вас, так как, вне всякого сомнения, это расстроит Диану, а она и так страдает. Она даже готова выйти замуж за нелюбимого человека, полагая, что брак с холодным как рыба, правильным во всех отношениях джентльменом, позволит ей избежать в будущем душевных потрясений.
Такие слова пришлись Томасу по душе. Генри Уэстон предстал перед ним совсем в ином свете. Судя по всему, Диана была ему далеко небезразлична.
– Вы… тревожитесь о ней. – Томас вовремя спохватился, заменив глагол «любите» на более нейтральный. Впрочем, у него не осталось никаких сомнений в том, что Уэстон любит его дочь. Это было видно невооруженным глазом. Вместе с тем очевидно, что Генри не отдает себе отчета в полноте своих чувств. Томас решил действовать осторожнее, ему уже не хотелось отталкивать от Дианы этого молодого человека. У него начал складываться иной взгляд на происходящее, отличный от взгляда жены.
– Да, – не скрывая досады, отвечал Уэстон.
– Простите меня, я в вас ошибся. Если вы в самом деле волнуетесь о ней, в таком случае даю вам свое благословение, хотя оно ничего не стоит. Диана не хочет меня знать, она даже отказалась от наследства, предложенного мной. Вот поэтому я прошу вас взять в виде подарка Пенелопу. Недавно я повязал ее с Зефиром. Этот жеребенок обязательно будет чемпионом.
– Мистер Мерриуэзер…
Но Томас перебил Уэстона:
– Поверьте мне, разводить лошадей нелегкое дело, особенно на первых порах. Я испытал это на собственной шкуре. Взамен я прошу вас приехать ко мне после свадьбы, мне надо поговорить с дочерью.
– Если вы не против продать мне Пенелопу, тогда назовите вашу цену. Может, мы сойдемся в цене. Хотя наш разговор довольно необычен: сперва вы мне советуете убрать руки подальше от Дианы, затем предлагаете Пенелопу в качестве взятки. Не правда ли, тут нет никакой логики. Кроме того, да будет вам известно, Диана не хочет выходить за меня.
Томас весь как-то сник. В какой-то миг казалось, что ему удалось избавиться от тяжкого бремени, давившего все эти годы на его плечи, как вдруг этот тяжкий груз опять придавил его.
– Я просто попытался сделать что-нибудь, – промолвил он. – Откровенность за откровенность, больше я не буду вам надоедать. Диана в детстве была такой озорницей, любила играть, особенно в прятки. Она очень сильно изменилась после того… – он помолчал, прежде чем закончить предложение, – …как я расстался с ее матерью. Я наблюдал за ней все эти годы, очень осторожно на расстоянии, и не мог не заметить происшедшей с ней перемены. Она стала более скрытной, не такой общительной и доверчивой, как в детстве.
– А мне кажется, ваша дочь не так уж сильно изменилась. Она по-прежнему очень ловко умеет убегать и прятаться.
Едкий сарказм, прозвучавший в словах Уэстона, не остался незамеченным для Мерриуэзера. Линнет в письме просила выяснить, насколько глубоки чувства Уэстона к их дочери. Судя по всему, молодой человек был влюблен в Диану. Уэстон мог бы помочь ему… стереть все разногласия, разделявшие его семью. Однако молодой человек был упрям и своенравен, точно так же как и Томас много лет назад. Он легко мог наломать дров и все испортить. Надо помочь Уэстону, подсказать, как лучше всего следует действовать.
– Я сказал вам, что Диана любила прятаться, но еще больше ей нравилось, когда ее находили. Вы первый человек за все эти годы, кто смог найти ее. Она так привыкла прятаться, что боится вылезти из той скорлупы, в которую себя заключила. Если вам небезразлична моя дочь, тогда ради вашего с ней счастья боритесь, не отступайте, чтобы потом не пришлось горько раскаиваться.
