Текст книги "Эта прекрасная смерть (ЛП)"
Автор книги: Сара Шмитт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)
Теперь моя очередь издать внезапный смешок.
Моя жизнь по времени, может, и была короткой, но она была длинной в моментах и любви. В конечном итоге, разве не для этого мы живём?
ГЛАВА 34
В зале нет ни одного человека, который бы не плакал. Я аккуратно сворачиваю листок и отхожу от микрофона. Не обращая внимания на всхлипы и шмыгающие носы, занимаю своё место. Всё, что я слышу – лишь стук собственного сердца, и клянусь, оно пропускает удары из-за пропасти, образовавшейся после смерти Мадлен.
Опускаю глаза, чтобы скрыть слёзы. Откидываюсь на сиденье и смотрю на миссис Квинн, слабо улыбнувшись, когда она повернулась и похлопала меня по ноге. Мама, сидящая рядом, кладёт руку мне на плечо и пытается притянуть меня ближе, но я отмахиваюсь. Я не хочу обидеть её. Сначала думаю, что объясню ей позже, как тяжело мне сейчас дышать, и как я с криком готова убежать в другую комнату, если кто-то ещё попытается успокоить меня. Но затем я слышу голос Мадлен, произносящий правило номер один – о семье.
– Я люблю тебя, – шепчу, нагнувшись, в мамино ухо.
Напряжение в её теле сменяется облегчением во взгляде. Может, мне и не нравится то, что она сделала с нашей семьёй, и уж точно я не одобряю её измену, но она моя мама. Я люблю её, и этого точно ничто никогда не изменит.
Остальная часть службы проносится, словно один миг. Несколько девушек из хора поют жизнеутверждающие и вдохновляющие песни, пока изображения Мадлен сменяют друг друга на экране. Сидящий рядом Дэниел вдруг напрягается и вздрагивает. И хоть я и боюсь, что любой физический контакт может стать для меня последней каплей, после чего я разрыдаюсь, я всё равно беру его за руку, как человек, который разделяет его боль. Он вцепляется в меня, словно в спасательный круг, и хочу сказать ему, что он делает мне больно. Но молчу, потому что боль служит напоминанием о том, что я жива.
Когда священник заканчивает речь, Дэниел мужественно встаёт и присоединяется к мужчинам, которые несут гроб, чтобы вынести любовь всей своей жизни из здания, старательно избегая заплаканных людей. Интересно, сможет ли он когда-нибудь полюбить кого-то так, как любил Мадлен?
И именно в этот момент я слышу шёпот.
– Он полюбит. Однажды. Будет непросто, но он полюбит.
Не могу объяснить, что случилось, но я улыбаюсь голосу, даже несмотря на то, что он только в моей голове. Я понимаю, что она одобряет то, что он будет двигаться дальше. Наблюдаю за процессией и пытаюсь выкинуть из головы тот факт, что слышу голос мёртвой подруги. Позволяю мыслям унести меня к тем ночам, когда мы разговаривали с ней в больнице. Я всегда могла определить, что до меня здесь был Дэниел по радостному сиянию на её лице. Улыбаюсь, вспоминая, как она рассказывала мне об их первом поцелуе. Она светилась от счастья. Тот час в конце дня сделал оставшееся время сносным.
Удивлённо оглядываюсь, когда все вокруг встают и начинают собирать вещи. Всё кончено. Всё, через что мне осталось пройти – миг, когда её на самом деле положат в землю. Автоматически я поднимаюсь, борясь с желанием сбежать. Только семья и несколько друзей будут сопровождать тело к могиле. Остальные, скорее всего, пойдут домой или на обед, устраиваемый церковью. Те, кто отправляются на кладбище, поедут вместе с гробом на поджидающем катафалке.
Дэниел поедет за седаном, в котором находятся родители Мадлен. С водительского места он глазами умоляет меня поехать с ним. Делаю знак подождать и подхожу к машине родителей.
– Эй, не против, если поеду с Дэниелом? – спрашиваю, закусывая губу. Заговариваю впервые после речи на сцене, и звук выходит скрипучим и слабым.
– Он разве не едет со своими родителями? – уточняет мама, оглядываясь через плечо. – Ты уверена, что он сможет вести?
– Не думаю, что он захочет вернуться сюда за машиной, – предполагаю я, не желая давать ей повод ответить «нет». – И он в состоянии вести. Если что, я помогу ему сосредоточиться.
– Конечно, можешь. Увидимся там, – подаёт голос папа.
– Спасибо, – произношу с улыбкой и бегу к машине Дэниела, пока мама не успела наложить вето на его разрешение.
– Готов? – осведомляюсь через окно. Пытаюсь говорить бодро, но попытка с треском проваливается.
Он кивает и оседает в кресле, одним быстрым движением заводя зажигание. Я молчу, пытаясь предотвратить очередную лавину слёз, которая грозит обрушиться. С возобновившейся решимостью пройти через этот день я щёлкаю магнитным пурпурным флажком, который сотрудники похоронного бюро установили на крыше автомобиля, чтобы обозначить нас как часть похоронного кортежа, и забираюсь внутрь. Процессия направляется в Индианаполис, где у семьи Мадлен есть место на кладбище. Интересно, они купили его до или после того, как их дочь заболела? Полагаю, теперь это не имеет значения.
Поездка занимает целую вечность, и мы оба молчим. Когда мы останавливаемся у свежевыкопанной могилы, Дэниел раскрывает дверь и выходит, не говоря ни слова.
Повернув зеркало, убираю осыпавшуюся тушь с щёк. Могли бы и сказать, что моё лицо хуже некуда.
Я медленно протягиваю руку и хватаю дверную ручку. Глубоко вдохнув, делаю шаг в солнечный осенний день, и запах листьев и свежескошенной травы наполняет лёгкие.
Нежное прикосновение к плечу возвещает о прибытии моих родителей. Подавляю желание отстраниться от них. Вместо этого обнимаю маму за талию и делаю к ней шаг. По правде говоря, я опираюсь на неё, чтобы не рухнуть на землю.
Она ведёт меня к холму коричневой земли рядом с фальшивым травяным покрытием. Кого они пытаются этим обмануть? Все мы знаем, что под травой земля, которая примет останки ангела. Тяжесть горя невыносима, и я спотыкаюсь. Папа поддерживает меня за локоть и подводит к месту в заднем ряду. В попытке меня защитить он и мама садятся по обе стороны от меня, и каждый держит мою руку.
Тёплый ветерок треплет мне волосы, мягко их приподнимая. Смотрю на раскинувшиеся передо мной надгробные камни, и всё, о чём я могу думать – это сбежать отсюда. Но я не бегу. Наконец, бормотание священника прекращается, и люди вокруг меня начинают двигаться. Каждый берёт жёлтую ромашку и кидает на гроб. Когда они опустили его в землю? Как я это пропустила? О Боже, я не могу этого сделать. Не могу быть частью этого. Это не может быть реальностью. Но, разумеется, я могу, и это реально.
Послушно стою в очереди, пока не наступает мой черёд. Пока мой цветок опускается словно в замедленной съёмке, я замечаю лепесток красной розы, проглядывающий из моря жёлтого. На мгновение я задумываюсь, принёс его Дэниел или кто-то ещё.
И затем грудь сжимается, и я чувствую, что вот-вот взорвусь. Нахожу Дэниела и хватаю его руку, заставляя посмотреть на меня.
– Пошли отсюда, – хриплю я.
Он кивает как человек, пробудившийся от глубоко сна. Следующее, что я помню – мы направляемся к его машине и запрыгиваем в неё. Поднимаю глаза и вижу удивлённые лица. Всех, кроме родителей Мадлен. Они смотрят с завистью. Бьюсь об заклад, они с готовностью поменялись бы с нами местами.
– Куда поедем? – осведомляется Дэниел, заводя мотор и направляясь к оживлённой дороге за воротами кладбища.
Качаю головой.
– Понятия не имею. Просто езжай.
Он сворачивает к центру Индианаполиса.
– Как думаешь, что бы она сделала?
Обращаю внимание, что он не произносит её имени. Понимаю. Ещё слишком рано. Слишком больно. Рана слишком свежа.
– Что-то милое, – отвечаю, заполняя пустоту тишины.
Он фыркает.
– Сделать из лимонов лимонад.
Такой была Мадлен. Она всегда думала о других и о том, как сделать их жизнь лучше.
– Может, нам устроить обед для медсестёр в её отделении? – предлагаю я.
Дэниел качает головой.
– Её родители уже устраивали его вчера. Кроме того, не думаю, что для поддержания морального духа будет хорошо, если мы заявимся с красными глазами и грустными лицами.
Он прав.
– И всё же мы должны что-то сделать. Как насчёт кофе и снеков для случайного отделения в другой больнице? Мадлен всегда говорила, что медсёстрам в детской больнице везёт, так как многие приносят угощения. Что, если мы пойдём в другое место?
Дэниел задумчиво кивает.
– Думаю, ей бы понравилось.
Теперь мы на задании. Вместо того, чтобы пытаться пережить этот день, мы достигнем цели. Разумеется, это всего лишь кофе и булочки, но в такие дни как этот приходится довольствоваться тем, что имеешь.
– Куда отправимся?
– Впереди кофейня. Может, они позвонят в отделение больницы и получат заказ для всех медсестёр. Тогда мы заберём еду и поедем. Ой, подожди, – прерывается он, его лицо тускнеет. – Нам нужны деньги.
– Не переживай, – успокаиваю я, похлопывая по сумочке. – У меня с собой кредитка. Практически уверена, что смогу убедить маму и папу заплатить за всё без проблем.
– Точно? – уточняет он, вспоминая те неприятности, когда я пользовалась кредиткой без разрешения.
Пожимаю плечами.
– Я всегда смогу сослаться на невменяемость. В конце концов, у меня есть козырь в виде «моя лучшая подруга только что умерла».
Он молчит.
– Слишком рано? – спрашиваю.
Он смотрит прямо перед собой, ничего не говоря.
– Ну тогда, – произношу, пытаясь вернуть нас к прежнему разговору, – в кофейню.
Когда приезжаем, то оказываемся единственными посетителями.
– Доброе утро, – здоровается бариста из-за стойки. Её каштановые волосы с розовой прядью на одной стороне стрижки боб качаются при каждом движении.
– Привет, – отвечаю.
– Милое платье. Смелый выбор для этого времени года.
Мгновенно скрещиваю руки на груди, и по коже пробегают мурашки.
– Спасибо. Хм, мы хотели спросить, сможете ли вы помочь нам кое с чем.
– Конечно, – соглашается она, вопросительно глядя на меня.
Смотрю на Дэниела, и он кивает, чтобы я продолжала.
– Мы хотим доставить напитки медперсоналу одной больницы, но не знаем, что именно они предпочитают.
– Так, – произносит она, ожидая, что я скажу дальше.
– Не могли бы вы позвонить и спросить, смогут ли они сами составить заказ?
Она оглядывается на администратора, которая внимательно слушает. Получив одобрение, бариста поворачивается к нам.
– Без проблем. Какое отделение?
– Мы не знаем.
– Ну тогда, какая больница?
Мы с Дэниелом просто смотрим друг на друга. Пожалуй, нам следовало потратить чуточку больше времени на составление плана.
– Этого мы также не знаем. Есть предложения? – последнюю часть я добавлю чисто как шутку, но она улыбается.
– Вообще, мой парень работает медбратом в отделении черепно-мозговой травмы. Думаю, им такое понравится. Могу попросить его организовать всё, если хотите.
Ух ты. Это должно сработать.
– Конечно, – говорю. – Было бы чудесно.
Через двадцать минут мы выходим, нагруженные специальными напитками для медперсонала и простым кофе и снеками для членов семей, навещающих больных.
– Знаешь, – начинает Дэниел, – теперь я чувствую себя ближе к ней, чем на большей части прощальной церемонии.
– На большей?
Его лицо краснеет.
– Мне на самом деле понравилось, когда ты читала письмо. Типичная Мадлен. Смирение, но не нравоучение.
Мы выезжаем на дорогу, и в моей голове появляется навязчивое чувство, будто я должна что-то сделать. Неужели я что-то забыла? И чем ближе мы подъезжаем к больнице, тем сильнее становится чувство. Кручу кольцо на пальце, пока гудение в голове набирает обороты.
ГЛАВА 35
Пока мы идём по больничному холлу, единственное, что я слышу – эхо наших собственных шагов и размеренный стук колёс деревянного сервировочного столика Дэниела. После того как моё кольцо в третий раз соприкасается с металлической ручкой, я снимаю его и убираю в карман. Не хочу, чтобы на нём остались вмятины или выпал один из камней. Надо спросить маму, где она купила его. Оно реально классное.
– Мне казалось, ты хотел его сжечь, – произношу, посматривая за тем, чтобы кофе не расплескался. Столик сегодня пригодился, но с ним связано много воспоминаний.
– Не смог, – всё, что он говорит.
Понимаю. Когда Мадлен болела, Дэниел носил ей в больницу цветы и открытки, которые приходили домой. Сначала ему хватало рук, но потом ему приходилось делать по несколько заходов, и в результате его визиты сводились к катанию на лифте. Однажды он подошёл к сестринскому посту и обнаружил там столик с прикрепленным к нему бантом. Иногда трудно избавиться от мелочей, когда теряешь всё остальное.
Я нажимаю на кнопку для инвалидов и жду, пока двери откроются, приведя нас прямиком в отделение черепно-мозговой травмы. Вдруг чувство, что я что-то забыла, меняется. Теперь больше похоже на дежавю. Бабуля говорила, что это способ вселенной сказать, что ты находишься именно в том месте, где и должен быть. Спасибо, бабуля. Моё место – очередная больничная палата. Замечательно.
– Так, так, неужели это и есть наши ангелы-хранители, – раздаётся голос, когда мы приближаемся к сестринскому посту. – Когда моя девушка позвонила и сообщила, что какие-то незнакомцы хотят принести нам кофе, я подумал, что она шутит. Но вот вы здесь.
– Вот мы здесь, – повторяю я, улыбаясь и протягивая пакет с едой. – Полагаю, покупатели, которые зайдут в кофейню днём, не слишком обрадуются. Мы смели всё подчистую.
Он машет рукой.
– Стоит раздать всё скорее, – он смотрит на красную тележку, и его глаза расширяются. – Ух ты. Здесь намного больше, чем мы заказывали, – он смотрит на Дэниела. – Вы не должны были этого делать, но не могу выразить, как мы вам признательны.
Лицо Дэниела краснеет. Он до сих терпеть не может, когда его выделяют, даже для похвалы.
– Мы думали, родственники пациентов тоже захотят перекусить, – бормочет он.
Улыбка медбрата расширяется.
– Это здорово, чувак.
Вскоре остальной персонал разбирает напитки и возвращается к своей работе.
– Хочешь развезти кофе? – спрашиваю у Дэниела.
Он качает головой.
– Почему бы тебе этим не заняться? Я займусь остатками еды.
– Хорошо.
Я берусь за ручку и иду по коридору, заглядывая в открытые палаты и предлагая посетителям оставшийся кофе. Когда подхожу к последней двери, у меня остались лишь полурастаявший фраппе и простой кофе.
В палате никого, кроме самого пациента. Он выглядит примерно на пару лет старше меня. Его кожа бледная, практически серая, а щёки сильно впали. Ко рту и носу подведены трубки, и несколько проводов торчат из-под больничной пижамы.
– Я могу вам чем-то помочь? – спрашивает уставший голос.
– Простите, – произношу, поворачиваясь. – Я просто хотела спросить, не хочет ли кто-то кофе.
Лицо женщины слегка проясняется.
– Это очень мило.
Она проходит мимо меня в палату и садится на стул рядом с кроватью.
– Мм, хотите кофе? – уточняю, стараясь не смотреть на мужчину, лежащего на кровати.
Она кивает.
– Было бы замечательно.
Подкатываю к ней практически опустевший столик.
– Есть холодный кофе, но он скорее едва холодный, – говорю я.
– Есть простой? – интересуется она, не глядя на меня.
– Есть. Добавить сливки или сахар?
– Чёрный.
– Сейчас.
Не желая её беспокоить, я ставлю стакан на столик рядом с ней.
– Сколько вам лет? – она вдруг спрашивает, когда я собираюсь уходить.
Медленно поворачиваюсь обратно.
– Мне?
Она кивает.
– Семнадцать.
Она улыбается.
– Именно в этом возрасте мой сын уехал в колледж.
Смотрю на мужчину на кровати.
– Это ваш сын? – неловко уточняю.
Она кивает.
– Вы не против посидеть со мной немного? – выражение удивления на её лице заставляет меня задуматься, собиралась ли она задавать этот вопрос.
Хочу отказаться. Следует придумать оправдание, выкатить столик в коридор, и на выход, прочь из этой больницы и особенно из этой палаты. Именно это я хочу сказать себе, когда подвожу столик к стене, беру подтаявший фраппе и притягиваю стул.
Мы смотрим друг на друга, понятия не имея, что сказать. В конце концов, она смотрит на сына и произносит:
– Это Джеймс.
Так, теперь серьёзно, что нужно говорить, когда кто-то представляет тебе своего сына, находящегося в коме?
– Хм, привет, Джеймс, – выдавливаю, понимая, как глупо звучит. У меня ушло много времени, чтобы стать профессионалом по части светских бесед. Но никто никогда не говорил, что придётся беседовать с пациентом в коме.
Она улыбается, и мне кажется, что на самом деле она не представляла нас, а просто искала повод назвать его имя.
– Его сбил пьяный водить почти десять месяцев назад. Его девушка, хотя, полагаю, уже невеста, погибла.
Её история вызывает что-то в моей памяти, хотя в голове до сих пор туман, а гудение громче, чем раньше. Пытаюсь вспомнить, но становится только хуже.
– Мне жаль, – произношу, пытаясь вспомнить манеры и в то же время не вздохнуть. Автоматически тянусь в карман за кольцом. Гудение становится тише, и хотя полностью оно не умолкает, теперь я по крайней мере могу слышать, что говорит женщина.
Она улыбается, и на этот раз мне кажется, что я кого-то обманываю.
– Почему вы разносите кофе сегодня? – осведомляется она.
Пожимаю плечами. Не знаю, насколько откровенничать. В смысле, её сын, похоже, стоит на пороге смерти. Как я могу сказать ей, что моя лучшая подруга умерла, и мы пытаемся отыскать луч света? Но именно это я и делаю. Прежде чем успеваю остановить себя, слова вылетают сами собой.
– Моя лучшая подруга, Мадлен, умерла несколько дней назад. Большую часть последних лет она провела в больнице. Мы с Дэниелом, парнем Мадлен, не захотели быть со всеми на похоронах. Мы хотели сделать что-то, что понравилось бы Мадлен, – прерываюсь, чтобы перевести дыхание.
– Она здесь лечилась? – спрашивает женщина.
Качаю головой.
– Она лечилась в детской больнице. Мы хотели пойти туда, но там находятся дети, которые до сих пор продолжают бороться. Мы не хотели отнять у них хотя бы капельку надежды, напомнив, что Мадлен проиграла свою битву.
– Весьма дальновидно.
Усаживаюсь поудобнее и делаю глоток.
– Нам просто необходимо было что-то сделать. Когда мы пошли в кофейню, то бариста сообщила, что её парень работает здесь медбратом, и вот мы здесь.
– Как нам повезло, – констатирует женщина.
Некоторое время мы молчим, погружённые каждая в свои мысли, когда вдруг она спрашивает:
– Ваша подруга боролась до самого конца?
– Простите? – удивлённо переспрашиваю.
– Не хотела показаться грубой. Просто хотелось спросить, она до конца продолжала искать лечение?
Разум подсказывает мне воспринять слова как оскорбление. Но я не думаю, что она бестактна. В любом случае, её слова заставляют думать, что на самом деле она хотела спросить не это.
– Хм, нет. Думаю, нет. Ей сделали пересадку костного мозга. Она пробовала экспериментальное лечение, но и оно не сработало. В общем, она остановилась. Она говорила всем, что хочет насладиться оставшимся временем. Она не хотела провести жизнь, прикованной к приборам.
Смотрю на её сына. Не могу поверить, что только что сказала такое.
– Простите, – произношу, практически сползая со стула.
Она и бровью не повела.
– На это требуется огромное мужество, – в её голосе слышится восхищение.
– Именно, – соглашаюсь. – Она самый храбрый человек из всех, кого я знаю. Мадлен хотела жить свою жизнь, а не просто существовать. Она верила, что есть что-то большее. Что-то лучшее. Думаю, было легче, потому что она успела попрощаться. Сделать всё, что в её силах в каждую оставшуюся секунду. В результате, она больше боялась прожить жизнь, которую не стоит вспоминать.
Женщина задумчиво кивает.
– Мы думаем, точнее я говорю отцу Джеймса, что пришло время его отпустить. Жаль, что его сейчас здесь нет, вы бы рассказали ему мысли вашей подруги о смерти. Что более важно, мне хотелось бы, чтобы он узнал её взгляды на жизнь.
– Нелегко отпустить того, кого любишь.
– Он наш единственный ребёнок, – говорит она. – Если он умрёт, то кто мы?
Гудение в голове становится настойчивым. Не знаю, как долго ещё смогу его вынести. Пытаюсь сконцентрироваться на том, что сказала бы Мадлен, если бы сейчас находилась здесь.
– Вы это всё ещё вы. Даже если у вас было не так много времени, как вы хотели, вы всё равно обладали счастьем знать его, – смотрю на Джеймса, – я не могу сказать вам, что делать. Я даже не знаю, что делала бы, если бы оказалась на месте Мадлен, но могу сказать, что когда она ушла, в тот самый момент, когда она прекратила земное существование, она получила спокойствие. И я знаю, что она поступила правильно. Она прожила жизнь на своих условиях.
– Тогда что делать нам? – спрашивает женщина, глазами умоляя дать ей мудрый величественный ответ.
Она с ума сошла? Какого чёрта она делает, спрашивая совета у меня? Мне семнадцать. Я даже не знаю, что надену завтра. Так что я говорю единственное, что могу.
– Сегодня, когда мы уходили с кладбища, то понятия не имели, что будем делать. Мы думали о том, что сделала бы Мадлен. Теперь я постоянно задаю себе этот вопрос. Может, вам и вашему мужу стоит задать тот же вопрос себе: чего бы хотел от вас Джеймс?
Она отворачивается и смотрит из окна. На голубом небе полно белых пушистых облаков, закрывающих лучи солнца. Спустя мгновение тучи расступаются, и поток солнечного света окутывает её лицо. Замечаю, как она выпрямилась и делает глубокий вдох.
– Спасибо, – произносит она, по-прежнему глядя на небо. – Ваши слова – это именно то, что я хотела услышать сегодня.
Она поворачивается и берёт мою руку.
– Огромное вам спасибо. Вы словно ангел.
– Нет, – говорю с грустным смешком. – Я самый далёкий от ангела человек из всех, кого вы встречали.
Но я испытываю невероятное удовлетворение, когда поднимаюсь, и гудение исчезает.
– Я ничего не сделала. Просто принесла кофе.
Она улыбается, хоть и грустно, но всё же с толикой надежды.
– Вы сделали намного больше, чем это. В вас есть мудрость.
Смеюсь, несмотря на ситуацию.
– Пожалуй, вы должны сказать это моим родителям.
– Уверена, они уже знают.
После этого солнце заходит за тучи, и в комнате темнеет. Наш момент завершён. Мы обе не знаем, что сказать. Я выхожу из палаты с тележкой в придачу, и стоит мне только закрыть дверь, как я слышу её сдавленные рыдания и её слова Джеймсу, что она очень сильно его любит.
Неужели это то, через что каждый раз проходили мама и папа Мадлен, снова и снова провожая её в больницу? Достаю телефон и набираю один из немногих номеров, которые знаю наизусть.
– Мам. Что вы с папой делаете вечером?
ГЛАВА 36
Двадцать миль домой длятся целую вечность.
– Уверена, что не хочешь побыть со мной ещё немного? – уточняет Дэниел, когда мы подъезжаем к моему дому. Слышу грусть в его голосе, и как бы сильно мне не хотелось утешить его, я понимаю, время – единственное, что может помочь. Кроме того, у меня есть собственные дела.
Качаю головой.
– Мне на самом деле надо провести время с родителями. Ты же знаешь, как они опекают меня с тех пор, как…
Дэниел понимает. Его родители ведут себя также; наверно, поэтому он не хочет ехать домой. Он терпеть не может, когда они так заботятся о нём. Но после встречи с мамой Джеймса, я могу их понять. В подобных ситуациях родители чувствуют себя такими же беспомощными, как и мы.
– Слушай, давай утром встретимся за кофе. Сомневаюсь, что кого-то будет волновать, если мы забьём на школу.
– Хорошо, – неохотно соглашается он. – Кофе утром. Заеду за тобой.
Наклоняюсь к нему и целую в щёку.
– Тогда увидимся.
Тянусь к ручке и собираюсь выйти из машины, но он хватает меня за руку. Смотрю сначала на руку, потом на его лицо.
– Дэниел, в чём дело?
Слёзы текут по его щекам.
– Я не хочу ложиться спасть, – плачет он. Поворачиваюсь, чтобы обнять его.
– Шшш, – произношу, пытаясь успокоить его. – Сколько времени?
– Не сплю? – уточняет он, головой утыкаясь мне в плечо, звук выходит приглушённым. Я киваю. – Как она умерла. Ну то есть я дремал, когда больше не мог сдержаться, но ночью…, – его голос прерывается. – Боюсь, что начну забывать её.
Заставляю его посмотреть мне в глаза.
– Этого никогда не случится. Неважно, сколько времени пройдёт, или через сколько её лицо начнёт стираться из твоей памяти, оно, – я указываю ему на грудь, где сердце, – оно её не забудет никогда. Она всегда будет в нём. Она – часть тебя. Она – часть нас обоих.
– Как несправедливо! – кричит он, ударяя руль. – Отстой.
Я киваю.
– Да, это несправедливо. И ты прав. Это полный отстой.
– Но мы привыкнем, да? – горько произносит он.
Тщательно обдумываю ответ. Наконец, вздохнув, говорю:
– Нет. Я не думаю, что когда-нибудь мы сможем привыкнуть. Я так и не смогла оправиться после смерти бабули, а она была пожилой. Но однажды, со временем, мы научимся жить с этим.
– Надеюсь. Не думаю, что смогу вечно жить с этой болью, – Дэниел вытирает глаза рукавом. – Тебе лучше идти. Твои родители уже подглядывают за нами через занавески.
– С тобой всё будет в порядке?
– Да. Со мной всё будет в порядке. Просто пообещай, что не бросишь меня завтра. Без тебя я не выдержу.
Протягиваю руку. Он медленно протягивает свою.
– Договорились.
После короткого объятия я выбираюсь из машины и быстро поднимаюсь по лужайке к ярко освещённому крыльцу своего дома.
– Я дома! – кричу, бросая сумку и куртку на пол. От запаха маминого фирменного цыплёнка в кисло-сладком соусе слюнки текут, и я направляюсь прямиком в кухню, где вижу родителей, которые сидят голова к голове и плачут. – Что происходит?
– Ужин готов, – произносит мама, вытирая глаза. Она берёт тарелку жареного риса и идёт в гостиную.
– Что происходит? – повторяю вопрос. – Мы никогда здесь не едим.
– Мы просто подумали, так будет лучше, – отвечает папа, обмениваясь с мамой загадочными взглядами. Фуф. Неужели все родители думают, что детей так легко обмануть? Что-то случилось, и что-то мне подсказывает, что совсем скоро я это выясню. Мои деньги или новость об их разводе. Боже, а если они спросят меня, с кем я хочу жить? Как мне такое решать?
Стол сервирован на троих. В дополнение к цыплёнку и рису на тарелке уже лежат крабовые рангуны и яичный рулет из моего любимого китайского ресторана.
– Кто-то постарался, – отмечаю я, садясь на стул и разворачивая палочки. Тянусь через стол и наливаю кружку чая.
– Папа помогал, – говорит мама, и я чуть не роняю чайник.
– Серьёзно?
Папа не знает даже, как управляться с игрушечной посудой, не говоря уже о настоящей.
При виде моего удивления папа принимает оскорблённый вид.
– К твоему сведению, я могу нарезать цыплёнка и открыть пакет с замороженными овощами. Кроме того, как думаешь, кто выбирал, что заказать?
Улыбаюсь, и, кажется, в первый раз за долгое время чувствую себя хорошо. В смысле, я всё ещё грущу из-за Мадлен, но я уже давно не чувствовала себя дома в безопасности. Интересно, сколько это продлится?
– Может, мне следует чаще ужинать дома.
Родители садятся, и начинается передача тарелок. Только я собираюсь откусить от яичного рулета, как папа прочищает горло.
– ЭрДжей, может, сейчас не самый подходящий момент, но мы должны тебе кое-что сказать.
О нет. Вот оно. Они разводятся. Преуменьшение говорить, что сейчас не самый подходящий момент. Медленно кладу еду на тарелку и вытираю руки.
– Что?
Отвечает мама.
– Я должна признаться, – она почти плачет. – Несколько месяцев назад я совершила ошибку. Как ты знаешь, в этом районе с недвижимость дела обстоят плохо. Твой папа работал очень много, чтобы компенсировать разницу. Я пыталась закрыть сделку, чтобы договориться о трансферах для новой фабрики, открывающейся на юге. После встречи я остановилась выпить и встретилась со старым другом. Одно привело к другому…
Она не смотрит на меня, и я вижу стыд на её лице.
– Я уже знаю.
Родители удивлённо смотрят на меня.
– Откуда? – спрашивает мама.
– Фелисити.
Папа кладёт вилку.
– Поэтому ты снова начала с ней общаться?
Киваю.
– Она сказала, что расскажет всем о маме и её…, – не хочу говорить это слово.
– О моём? – уточняет мама.
– Романе, – отвечаю, опуская голову. Вот. Всё сказано.
Мама так резко вскакивает со стула, что он с грохотом опрокидывается. Она подходит ко мне и обнимает так, что я едва могу дышать.
– Ты должна была сказать мне, – она шепчет, перебирая мои волосы.
– Я не хотела быть причиной вашего с папой развода. Но теперь вы разводитесь, и это не имеет никакого значения, а я потеряла столько времени с ними, хотя могла провести его с Мадлен.
– Мы не разводимся, – тихо произносит папа.
Отстраняюсь от мамы и смотрю на него.
– Нет?
Он качает головой.
– Мама сразу пришла ко мне и во всём призналась. Мы ходим к психологу, чтобы проработать это.
– Подожди, так ты знал? – уточняю. – Ты рассказала ему?
– Конечно.
Кажется, она больше расстроилась, что я думала, что она лгала папе, чем от того, что я всё знала.
Папа наклоняется вперёд.
– Судя по тому, что ты предприняла, чтобы защитить маму и меня, у меня складывается впечатление, что ситуация видится тебе хуже, чем есть на самом деле.
– Фелисити сказала, что у тебя давний роман с каким-то мужчиной. Она никогда не говорила, кто это, говорила, что это возмутительно.
– Фелисити солгала, – отвечает мама. – Я изменила твоему отцу, но только один раз, и это был лишь поцелуй. Я бы даже не назвала это романом. Скорее неосторожностью.
– Тогда почему она…
– Потому что это был её отец, – поясняет мама, поднимая стул. – Мы с ним учились вместе в старших классах. Я рассказала ему о сделке, которую надеялась заключить, и он упомянул, что его компания собирается привлечь новых управляющих. Он предложил мне эксклюзивный контракт, чтобы я представляла его новых сотрудников, когда они будут искать новые дома. С двумя этими контрактами я снова окажусь на вершине, а твоему отцу не придётся брать так много смен.
– О, – всё, что мне удаётся выдавить. После стольких месяцев с самыми худшими мыслями о маме и стольким временем, потраченным с Фелисити вместо Мадлен и Дэниела, облегчение просто невероятное. – Тогда в честь чего семейное собрание?
– В честь этого, – отвечает мама. – Как сказал папа, мы ходим к психологу, работая над тем, чтобы вернуть доверие, которое мы потеряли. Последним шагом было признаться во всём тебе, чтобы между нами больше не было секретов.
– Значит, вы вместе? – мама и папа кивают. – Что ж, сегодня произошли два хороших события.
– Какое второе? – интересуется папа, подкалывая вилкой кусочек цыплёнка, покрытый соусом.
Пока мы едим, я рассказываю о нашем с Дэниелом визите в больницу. Однако я не упоминаю женщину и её сына. Возможно, однажды, но сейчас я понимаю, что это не моя история, чтобы рассказывать.
Мы уносим тарелки, и раздаётся звонок в дверь. Мы в замешательстве смотрим друг на друга.
– Я открою, – вызываюсь я.
Отпихнув сумку с дороги, я открываю дверь и вижу пять или шесть маленьких привидений, ведьм и принцесс, стоящих передо мной.
– Кошелёк или жизнь, – хором произносят они.
Точно. Сегодня Хэллоуин, а я забыла выключить свет на крыльце, когда заходила.
– Я, хм, не знаю, есть ли у нас…
Позади меня появляется мама и оптимистичным голосом возвещает:
