Текст книги "Паутина"

Автор книги: Сара Даймонд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

3

– Я смотрю и что-то вижу… [10]10
  «Я смотрю и что-то вижу» – начальные слова популярной в Англии игры, суть которой состоит в том, что ведущий сообщает играющим, что видит предмет, название которого начинается с такой-то буквы, а они должны назвать этот предмет.


[Закрыть]

Кажется, мы ехали уже целую вечность; в салоне машины царило молчание, которое в долгих поездках то внезапно нарушается, то вновь так же внезапно наступает. Шутливый голос Карла застал меня врасплох.

– Постой, дай сообразить, – улыбнулась я. – Это что-то начинается с буквы А.

– Как догадалась?

– А что здесь увидишь, кроме автострады! – За окнами машины тянулось шоссе, совершенно пустое и плоское, как в двухмерном пейзаже старой компьютерной игры. Насколько видит глаз – черное дорожное полотно, голубое небо, скучное ограждение с обеих сторон. – И сколько нам еще ехать?

– Почти приехали. Грузчики, наверное, уже на месте.

Снова наступило молчание. В голове стоял противный гул – признак подступающей головной боли, еще один симптом, связанный, как я полагала, со слишком долгой и монотонной ездой. Зато вчерашняя неуверенность бесследно пропала. Ее словно унесло прочь солнышком и весенним ветерком – таким чистым, таким легким, таким свежим, – и она рассеялась, исчезла, как исчезает ночной кошмар, едва вы откроете глаза.

С автострады мы съехали на другую, менее широкую дорогу, а затем почти сразу свернули на совсем узкую.

– Ну вот, – объявил Карл, – приехали!

Меня поразило, как быстро изменился окружающий пейзаж. Куда только девалось унылое однообразие, которое мы наблюдали из окон машины. Я видела поля, похожие на коричневый вельвет, аккуратные кипы скошенной травы; майский день творил чудеса, освещая стены старых фермерских домов, выкрашенных в цвет меда. По полю без привязи разгуливал пятнистый серый пони.

– А знаешь, Карл, я и забыла, какая тут красота.

– Словно пейзаж с открытки, верно? – Карл рассмеялся. Приподнятое настроение, охватившее нас, проявлялось по-разному: я сделалась мечтательной и задумчивой, а он прямо-таки искрился благодушием. – Лично меня так и подмывает завязать с компанией «Мебель Тейлора» ради фермерства. Вообрази: я встаю спозаранку и дою коров. Разве не здорово?

Чуть дальше деревья сомкнулись шатром темно-зеленой листвы над проселочной дорожкой, и я будто в летнюю жару нырнула в открытый бассейн. Через опущенные стекла в лицо бил приятный ветерок. На дорожном указателе слева значилось: ЭББОТС-НЬЮТОН.

– Я арендую суперсовременный трактор, – продолжал Карл, – а ты будешь радостнокормить кур и закатывать варенье.

– А что? Очень может быть, у меня призвание к сельскому труду.

Карл шутил, но все, что окружало нас, и впрямь походило на идиллию с почтовой открытки: аккуратные домики, сочная зелень – чем не реклама мирной созидательной деревенской жизни.

– Или стану заядлым садоводом. Нет, серьезно!

Карл повернул направо, и мы оказались в сельском, так сказать, варианте городского центра. В общей сложности три автомобиля были припаркованы возле здания, построенного не только в стиле Тюдоров, [11]11
  Тюдоровский стиль – стиль британской архитектуры (конец XV – начало XVII в.); отличается плоскими арками, мелкими карнизами и деревянной обшивкой стен.


[Закрыть]о и, держу пари, во времена Тюдоров. Над входом покачивалась вывеска: ОТЕЛЬ «БУЙВОЛ», ТРИ ЗВЕЗДЫ. Напротив, через дорогу, самая крохотная лавчонка из когда-либо мною виденных величала себя не больше не меньше как СУПЕРМАРКЕТ «ЭББОТС-НЬЮТОН».

– Очень надеюсь – ради тебя, – что они торгуют куревом, – заметил Карл.

– Если нет, придется затовариться оптом и набить доверху кладовку. Кстати говоря, до смерти хочется курить… куда, черт возьми, я сунула сигареты?

Но мы уже были почти на месте, так что закуривать не имело смысла. От нашей поездки в марте, когда мы впервые осматривали дом, у меня остались лишь смутные воспоминания об окрестностях, но я узнала несколько домов, которые мы миновали, прежде чем свернуть на подъездную дорожку.

«Нашу дорожку, – сказала я себе. – Теперь это наша подъездная дорожка». Сразу и не привыкнешь.

Здание, в конце девятнадцатого века построенное как единый дом, позже было разделено на две равные части, и живая изгородь из кустов бирючины высотой в половину человеческого роста делила палисадник пополам. Фасад дома был ослепительно белым, черепичная крыша – цвета горького шоколада, деревья и кусты – светло-зелеными на солнце и густо-изумрудными в тени. Картинка на грани фантастики – словно прилежный художник лет пяти от роду нанес краски прямо из тюбиков толстым слоем на холст, не заботясь о полутонах.

– Поверить не могу, что умудрилась не заметить здешнего великолепия, – вполголоса произнесла я.

– Понимаю, о чем ты. – Карл тоже упивался пейзажем, но уже миг спустя вернулся к реальности: взгляд переместился на прибывший фургон с вещами и двоих рабочих, вносивших в дом нашу мебель. Созерцательный восторг Карла сменился деловитостью. – Помогу им, пожалуй. – Улыбнувшись, он добавил: – Добро пожаловать домой, Анни.

Я не могла разделить – только не сегодня – его неуемной активности. Меня охватила странная дрема, я двигалась как при замедленной съемке. Карл успел скрыться в доме еще до того, как я, отстегнув ремень безопасности, вышла из машины и замерла, прислонившись к дверце. Я полной грудью вдыхала восхитительный воздух, словно желая пропитаться им и обнаруживая нечто такое, чего я не ожидала здесь найти, – глубинную жажду стать частью этого изумительного места.

– Здравствуйте! Должно быть, вы моя новая соседка!

Услышав голос, я вздрогнула и уставилась поверх изгороди. Дверь другой половины дома была распахнута, на крыльце стояла женщина неопределенных лет – то ли сорок пять, то ли все шестьдесят, – полная, с располагающим лицом, в рубашке с короткими рукавами, открывавшими неестественно белые руки от кистей до локтей.

– Я бы поздоровалась как положено, – подходя к ограде, произнесла она извиняющимся тоном, – да боюсь испачкать вас мукой: тесто замешивала, понимаете. Но увидела вашу машину и решила выйти.

– Рада познакомиться. – Мы обменялись улыбками, и я подметила еще несколько деталей во внешности соседки: чуть тревожные голубые глаза, прядь светло-каштановых, наверняка крашеных волос, выбившуюся из закрученного на затылке пучка. – Меня зовут Анна Хауэлл. Мой муж Карл сейчас помогает грузчикам.

– А я Лиз. Лиз Грей. – Она повернулась к открытой входной двери и громким возгласом взорвала тишину: – Хелен! Выйди, покажись новоселам!

Возраст вышедшей из дома женщины определить было проще, чем возраст Лиз. Около сорока пяти. Высокая, даже выше меня – под метр восемьдесят, – и поразительно белокожая. То ли из скандинавов, то ли ей просто досталось на капельку больше англосакской крови, чем нам.

– Хелен живет в самом центре, у площади, – объяснила Лиз, когда женщина подошла к нам. – Она помогает мне готовиться к благотворительной ярмарке, которая состоится завтра в Уорхеме. Хелен, это Анна.

– Привет. – Я протянула руку.

– Привет. – Ответное рукопожатие было вялым; улыбка коснулась лишь губ Хелен, но не глаз, и что-то в их выражении говорило о том, что все в жизни эта женщина воспринимает крайне серьезно. – Добро пожаловать в Эбботс-Ньютон.

– Спасибо. Чудесное место.

– Замечательное, дорогая моя! – воскликнула Лиз. – Непременно загляните ко мне поболтать, когда устроитесь. Приходите, когда надумаете; если моя машина здесь, то и я здесь. – Она подбородком указала на маленький зеленовато-голубой «фиат», стоящий в ее проезде.

– Большое вам спасибо, – поблагодарила я. – Зайду обязательно. А сейчас, простите, мне надо идти помогать мужу.

Попрощавшись, мы разошлись к своим половинам дома. За моей дверью таились незнакомые, интригующие тени; сверху доносились голоса грузчиков и Карла. Однако прежде всего надо закурить, решила я, полжизни за сигарету. Шагнув внутрь и подперев плечом косяк, я щелкнула зажигалкой, глубоко затянулась и почувствовала себя почти как дома.

Первая неделя нашего пребывания в Эбботс-Ньютоне походила на отпуск, и, хотя я постоянно напоминала себе о том, что мы здесь живем,где-то в глубине моего сознания засело твердое убеждение, что это не так. Подспудно, в моих мыслях и чувствах, гнездилась необъяснимая уверенность, что это не что иное, как временная отлучка от Рединга с его делами и заботами, а утром следующего понедельника я, посвежевшая и чуточку грустная от того, что отпуску конец, снова пойду на работу и буду с нежностью вспоминать белый дом из дубовых бревен, который мы сняли на эту идиллическую неделю.

Подобное чувство возникло не только от переезда – сама здешняя атмосфера вызывала его и новая для нас ситуация. Эту неделю мы провели в полной изоляции от мира: одинокая супружеская пара без друзей, без коллег, лениво и бездумно дрейфующая по течению жизни, как будто окружающий мир сжался до размеров гондолы и мы в ней только вдвоем. Мы были вольны говорить, думать, делать что хотим, ничто и никто нам не мешал – ни начальники, ни сослуживцы не вторгались в нашу личную жизнь со своей похвалой, критикой или безразличием; мы были вдали от внешнего мира с его бесцеремонными реалиями: уличными пробками, счетами за газ и ночными пьяными драками возле закусочной, где подают кебаб.

Я понимала, что кое-кто от такой жизни заскучал бы и сник, – Петра, например. Таких людей выводит из себя беседа с единственным посетителем пустого паба, зато будоражит смех чужих людей на улице, ночные тусовки и случайные знакомства где и когда угодно. Понимала я и то, что Карл счастлив прожить так одну-единственную неделю, будучи уверенным в том, что привычные для него дела начнутся со следующего понедельника. Что же касается лично меня, то я была бы безгранично счастлива прожить так оставшуюся часть жизни – только вдвоем, не заботясь ни о ком, кроме как друг о друге и окружающей нас красоте.

Не обошлось, конечно, и без кое-каких дел: телефонный мастер снова включил телефон; приезжал укладчик ковролина; почтальон доставил аккуратно упакованный набор кастрюль – неизбежный подарок родителей Карла на новоселье. Но эти события можно было не принимать в расчет. Посторонние люди, словно привидения, появлялись и исчезали без следа, абсолютно не мешая нам исполнять любую нашу прихоть.

Сам дом оказался неиссякаемым источником радости – настолько он был оригинален. Низкие потолки, узкие винтовые лестницы, арочные дверные проемы, при проходе через которые Карлу пришлось бы пригибаться, будь он хоть чуточку выше своих метра восьмидесяти. И стены – голые и белые, как листы чистой бумаги, готовые принять любые знаки нашего присутствия здесь.

Долгие, бесцельные, праздные прогулки по окрестностям тихой деревни; поездки на машине куда глаза глядят, ради удовольствия новых открытий; обеды в деревенском пабе, попавшемся на пути часа в три дня; бесконечные занятия любовью в спальне, залитой закатным солнцем, – невидимые, но зловредные ходики, неустанно оттикивавшие минуты в Рединге, вдруг умолкли. Мы улыбались встречным людям, получали ответные улыбки, но мы никого не знали, и нас никто не знал.

Каждый миг мы видели что-нибудь новенькое: то супружескую чету средних лет, чинно выгуливавшую четырех лабрадоров на главной деревенской площади, то живописную ферму на границе с соседним Уорхемом, то поле, где паслись белые пони, прекрасные как мираж. И всегда, везде – солнечный свет, прохладный ветерок, витающие в воздухе запахи земли и диких цветов. И чувство, будто мир замер в ожидании, готовясь плавно нырнуть в лето.

В четверг Карл отправился за машиной, которую ему предоставляла новая фирма. Я довезла его до железнодорожной станции Уорхема на нашей маленькой белой спортивной «мазде» – с этого дня она переходила в полное мое распоряжение.

– Может, довезти тебя до самого Борнмута? [12]12
  Борнмут – город в Англии, в графстве Дорсетшир.


[Закрыть]– предложила я, когда мы подъехали к станции. – Буду только рада, честное слово.

– Спасибо, Анни, не стоит. Нет смысла возвращаться на двух машинах. Я отлично доберусь туда на поезде, не займет много времени. Вернусь не позже половины третьего, – добавил Карл, открывая пассажирскую дверцу. – Пока!

Странно было возвращаться в одиночестве. Я внушала себе, что просто не привыкла сидеть за рулем – в Рединге я в основном пользовалась общественным транспортом. Но здесь придется рассчитывать на свою машину. На подъезде к Эбботс-Ньютону я заметила, что все вокруг выглядит необычно, а прежняя, казавшаяся вечной умиротворенность будто испарилась: ветви деревьев хрустели и трещали, птичьих стай не видно, и ни единого звука, говорящего о присутствии людей.

«Не дури, – убеждала я себя. – Это тебе не город, а в сельской местности всегда так. Бояться абсолютно нечего». И все же остаток пути до дома я, как ни старалась, не могла выгнать из головы тревожные мысли. Едва входная дверь закрылась за мной, защитная система моего мозга на секунду отключилась и перед моим мысленным взором возникло нечто неописуемо ужасное; громадный и неведомый мир, словно океан, окружал меня, напоминая о другом времени и другом месте, где я испытывала то же самое.

Почти сразу же видение исчезло, но сама возможностьего возвращения пугала меня. Из чувства самосохранения мой мозг отогнал прочь мысли о жутком видении, сосредоточившись на зеленовато-голубом «фиате», который я несколько минут назад видела в соседском проезде. «Непременно загляните ко мне поболтать, когда устроитесь, – сказала мне Лиз при знакомстве. – Если моя машина здесь, то и я здесь».

Я всегда страшно стеснялась навязываться кому-нибудь в гости, и пусть формальное приглашение соседки я получила, но откуда мне знать – вдруг мой визит будет некстати, вдруг она пригласила меня из элементарной вежливости. Но меня гнало из дома что-то более глубоко укоренившееся в моем сознании, чем страх оказаться незваной гостьей. Я не могла ждать возвращения Карла наедине со своими страхами.

Я не знала, принято ли здесь запирать дверь на замок или достаточно захлопнуть. В конце концов, решив, что более безопасный вариант предпочтительнее, даже если он ошибочный, заперла дверь и взяла ключ с собой. Дойдя до входной двери Лиз, нажала на кнопку звонка. Из глубины дома донесся приглушенный звон колокольчиков, и после примерно полуминутного ожидания дверь открылась. На пороге стояла Лиз.

– Анна! – воскликнула она звонко и радостно, словно с утра ожидала моего прихода. Оказывается, я совсем не запоминаю лиц. Передо мной стояла та же самая женщина, полненькая, улыбчивая, с серо-голубыми глазами, а я смотрела на нее так, словно видела впервые. – Чем могу вам помочь, моя милая?

Искреннее гостеприимство Лиз придало мне уверенности в себе, пусть и не такой, как у Петры, но все же.

– Нет-нет, мне ничего не надо. Просто решила заглянуть, познакомиться поближе… если только вы не заняты.

– Что вы, конечно, нет! Входите, я поставлю чайник.

Я прошла за ней в прихожую, сплошь в безделушках и фотографиях в рамках. Семеня по коридору, слегка повернув голову, Лиз бросала мне реплики через плечо:

– В самом деле, моя милая, приходите когда захотите. Это главное достоинство жизни в крохотной деревушке, здесь все друг другу – добрые соседи, можно не опасаться встречи с дурными людьми.

– Разумеется, – с готовностью подтвердила я. – Об этомя и не беспокоилась.

– А даже если и беспокоились, я бы вас за это не осудила, моя милая. Как говорил мой покойный супруг, излишняя осторожность не повредит.

Мы вошли в кухню, битком набитую, как и прихожая, всевозможными пустячками, но по-домашнему уютную: замысловатые поделки из сосны, целая библиотека кулинарных книг, слабый аромат сдобы и мускатного ореха.

– Сейчас будем чаевничать, – сказала Лиз. – Не хотите ли имбирного печенья к чаю?

– С удовольствием.

Я присела к столу в центре солнечной комнаты, и мое внимание привлекла фотография в серебряной рамке, на противоположной стене. Две улыбающиеся девочки, темноволосые, с лицами, выражающими подростковую самоуверенность, и ямочками на щеках. Почувствовав на себе взгляд Лиз, я поняла, что надо что-то сказать.

– Какая прелесть! Ваши внучки?

– Дочки. Фотографии, как видите, давнишние, но девочки, благослови их Бог, выросли в настоящих красавиц.

Хозяйской поступью пройдя по кухне, Лиз подошла к фотографии и, по очереди указав на детей, сказала:

– Это Кейти, а это Эллис.

– Сколько им сейчас?

– Кейти тридцать семь, а Эллис тридцать пять. Я вышла замуж совсем юной, как многие в то время. К моему великому сожалению, обе мои дочери живут за границей.

Она вернулась к плите и чайнику, но явно ждала дальнейших расспросов. Приглядываясь к снимку, я ощутила укол зависти.

– А где же они сейчас живут?

– Кейти работает учителем английского языка в Германии – она очень хваткая и сообразительная, всегда была такой. А Эллис вышла замуж за американца и уехала к нему, теперь у них трое детей. Ах, кстати, на прошлой неделе она прислала мне фотографию – вот, рядом с вазой для фруктов.

Снимок был аккуратно, как и предыдущий, вставлен в рамку, и я осторожно взяла его. Загорелая длинноногая женщина в шортах цвета хаки была снята в изящной позе на лужайке перед домом, в окружении троицы пышущих здоровьем малышей.

– Разумеется, я ездила, гостила у них, – продолжала Лиз, заваривая чай. – У них все прекрасно. Счастливая семья, дом – полная чаша.

– Замечательно… – Коварная зависть вновь дала о себе знать. – Вы наверняка гордитесь своими девочками.

– Еще бы, моя милая! Жаль, конечно, что они живут так далеко от меня. Должно быть, в отца пошли. Тот был путешественник по натуре – до женитьбы летчиком был, а уж после свадьбы занялся бизнесом.

Она принесла поднос с чаем и тарелкой имбирного печенья. Мы с Карлом пользовались кружками, и потому тонкие фарфоровые чашки с блюдцами и серебряными ложечками выглядели пугающе, словно на официальном приеме.

– В следующий раз, когда вы зайдете ко мне, я покажу вам наши свадебные фотографии. Боюсь, придется хорошенько порыться, чтобы найти их.

При нашей первой встрече меня поразило, как быстро эта женщина понравилась мне, но сейчас я поняла, что мои чувства к ней стремительно меняются на прямо противоположные. Она производила впечатление особы чрезвычайно доброй и исполненной благих намерений, однако ее манера общения казалась несколько начальственной – в голову невольно приходила мысль, что ее место среди судей, а не судимых. Не знаю, поняла она или нет, но это обстоятельство вбило клин в наши с ней отношения; я чувствовала, что жизнь она ведет как можно более скрытную, и была уверена в том, что она никогда не поймет моего прошлого.

– Да, жаль, – протянула я, думая о другом. – Мне бы очень хотелось на них посмотреть.

После короткой паузы Лиз неожиданно спросила:

– А вы вообще-то работаете, моя милая?

– В Рединге, где мы жили до переезда сюда, я работала пресс-секретарем в городском муниципалитете. – Лучше бы она продолжала болтать о собственной семье. Я ведь и пришла сюда исключительно ради того, чтобы послушать о других, а не рассказывать о себе. – Но теперь, похоже, мне предстоит стать домохозяйкой.

– Ну что вы, моя милая. Для этого вы еще слишком молоды. Подыщите себе какую-нибудь несложную работенку поблизости, просто для того, чтобы скоротать время. Я, например, несколько дней в неделю работаю в уорхемской библиотеке и кое-что делаю для Женского института. [13]13
  Женский институт – организация, объединяющая женщин, живущих в сельской местности; в её рамках действуют различные кружки, клубы по интересам и т. п.


[Закрыть]Отличная возможность встречаться с людьми. Лично я обрела прекрасных друзей.

Если я слишком молода, чтобы стать домохозяйкой, то уж для работы в Женском институте я позорномолода, – но как это вежливо объяснить Лиз? Я ответила натужной улыбкой. Слегка приоткрытая дверь заскрипела, впуская крупного кота с рыжей лоснящейся шерстью, похожего на дорогую набивную игрушку.

– Это Сокс, – объявила Лиз. – Он очень забавный. А у вас есть животные?

– Нет. Я была бы рада, но у мужа аллергия на кошек и на собак. – Сокс с вежливым безучастием смотрел на меня, и я протянула руку, намереваясь его погладить. Он покорно, но с кошачьей настороженностью принял знак моего внимания. – Какой красавец!

– Да уж, не поспоришь.

Сокс лениво побрел в прихожую, окинув меня на прощанье безразличным взглядом.

– Еще чашечку чая?

– Большое спасибо, но мне пора идти. Карл вот-вот вернется. – Мы обе встали. – Я очень рада знакомству с вами. Теперь заходите вы к нам, и поскорее.

– С удовольствием, моя милая. Надеюсь, вам понравится здесь у нас.

Только вернувшись к себе, я сообразила, что не сказала Лиз о своем писательстве. Я не собиралась ничего скрывать, просто к слову не пришлось, а теперь подумала, что оно и к лучшему. Пусть я покажусь смешной, но это сугубо личная тема, которую я не могу свободно обсуждать с чужими людьми или шапочными знакомыми.

Тем не менее я была рада, что справилась со своими страхами и побывала в гостях. Беспричинные утренние тревоги бесследно исчезли. Подсознательно я опасалась, что они, возможно, просто спрятались, но пока обстоятельства вновь не столкнут меня с ними, я сумею убедить себя в том, что их действительно нет. К тому же сегодня только четверг – до понедельника, когда Карл выйдет на работу и я останусь одна, еще уйма времени.

Не прошло и получаса, как я увидела в окно гостиной сверкающую черную «ауди», затормозившую на нашей дорожке. Выражение лица Карла, вышедшего из машины, красноречивее любых слов описало мне его чувства; я открыла дверь и, сделав шаг через порог, с улыбкой спросила:

– Я вижу, ты доволен?

– Мягко сказано! Это фантастика!Всю обратную дорогу я чувствовал себя как ребенок, получивший новую игрушку. Та машина, на которой я ездил в Рединге, в сравнении с этой – трехколесный велосипед! – Нагнувшись к пассажирскому сиденью, он взял объемистый, завернутый в бумагу пакет. – Ты не так, как я, тащишься от автомобилей, но даже ты должна признать, что эта машина великолепна.

– Я начинаю ревновать! Слава богу, это всего лишь машина. – Страсть Карла ко всему, что свидетельствовало о престижном положении в обществе, для меня всегда была необъяснимой, но и странным образом подкупающей. – А что у тебя в пакете? – Любопытство пересилило во мне шутливую ревность.

– Тут такое дело… Недалеко от вокзала в Борнмуте я наткнулся на небольшой антикварный магазин, а там в витрине… – Обойдя меня, Карл вошел в дом, я поспешила следом. – Помнишь наш разговор о том, что в гостиную нужна новая лампа? – Он опустил пакет на стол и принялся разворачивать. – Я решил, что это тебе понравится. Лично мне очень нравится.

Он снял последний слой пузырчатой обертки, и я замерла от восхищения.

– Боже мой, Карл, какая красота! Машина машиной, но это просто сказка!

– Ну-ну, сравнила тоже! – Отпихнув упаковку, он осторожно поставил лампу. – Хм, и впрямь ничего.

Лампа была сделана в стиле Тиффани: замысловатая стальная конструкция в сочетании с кусочками стекла различной формы и цвета – от глубокого кроваво-красного до желтовато-зеленого и темно-синего. Причудливо изогнутая кованая подставка создавала впечатление легкости и изящества.

– Отличный выбор, – сказала я, подкрепляя слова поцелуем. – Я в нее влюбилась.Надо включить! Куда мы сунули запасные лампочки, когда собирали вещи?..

Нагнувшись, я раскрыла наугад первую попавшуюся дверцу буфета. Внутри было пусто, и только что-то чернелось в углу у задней стенки.

– Похоже, прежние хозяева нам что-то оставили на память.

Сунув руку вглубь, я, к своему крайнему удивлению, вытащила кожаный собачий ошейник, испещренный металлическими заклепками.

– Н-да… Абсолютно бесполезная для нас вещь. У них были животные, не в курсе?

– Понятия не имею. И почему обязательно животные? Может, наши предшественники – любители садо-мазо? – Хмыкнув, Карл подошел к шкафчику под мойкой. – Точно помню, что клал лампочки сюда… Ага, вот они.

Он достал лампочку, а я снова в нерешительности посмотрела на ошейник:

– Как по-твоему, выбросить его?

– Нет, лучше отвести ему почетное место на каминной полке. Что за вопрос, Анна, брось в мусорное ведро. Вряд ли прежние хозяева специально за ним воротятся.

– Считай, уже выкинула.

Я подняла крышку мусорного ведра, бросила ошейник и вернулась к столу. Карл уже ввернул лампочку и воткнул вилку в розетку, рядом с вилкой чайника. Даже при ярком солнце свет, излучаемый лампой, создавал изумительную атмосферу; карнавал красок, сочных и приглушенных, казалось, официально закрепил наш переезд.