Текст книги "Паутина"

Автор книги: Сара Даймонд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

22

В воскресенье мы с Карлом поехали в Пул, посмотрели триллер – выбирал фильм он, а я не возражала. Во время сеанса, держась за руки, мы жевали попкорн, смеялись, болтали – все как в былые дни в Рединге. После фильма поужинали в ближайшем ресторане. Внешне все стало как прежде, никто из нас за весь день ни разу не упомянул имени Ребекки.

Однако все это время часть моего сознания была занята ею. Я чувствовала, что ее тайна угнездилась где-то в дальнем уголке моего мозга, но старалась не обращать на это внимания. Признаться, когда в понедельник утром Карл уехал на работу, я вздохнула с облегчением, потому что не нужно было скрывать глубину своего интереса к делу Ребекки Фишер. А интерес этот стал уже сугубо личным, не предназначенным для посторонних ушей и глаз. Особенно сейчас, когда этот интерес, в связке с определенными людьми и событиями – с мистером Уиллером, со смертью Сокса, – оказался еще и тесно увязан с моими страхами.

Узнать в справочной номер телефона социальной службы Восточного Ланкашира было проще простого, зато куда сложнее оказалось дозвониться до отдела приемных детей и семей. Меня до бесконечности отфутболивали от одного чиновника к другому, пока на другом конце линии не рявкнула раздраженная дама. Я поинтересовалась, ведется ли учет передачи детей в приемные семьи, и если да, то велась ли такая регистрация в 1960-е годы. Я представилась даме как публикующийся писатель и объяснила, почему именно меня интересует Ребекка Фишер. Собеседница моя насторожилась, в голосе зазвучало подозрение, однако она мне не отказала.

– Перезвоните часа через два, – предложила она. – Я попытаюсь выяснить, что для вас можно сделать.

Я поблагодарила даму, а повесив трубку, сообразила с досадой, что не узнала ее имени.

Выйдя в сад, чтобы снять с веревок выстиранное белье, я через ограду увидела Лиз с распущенными, развевающимися по ветру волосами и в садовых перчатках, она подрезала розы, увившие шпалеры у задней стены дома. Подняв голову, она с улыбкой махнула рукой.

– Анна, здравствуйте, какое чудесное утро, не правда ли? Похоже, и лето будет прекрасным. В это время в прошлом году такой теплыни не было.

И снова, как в день похорон Сокса, я невольно задалась вопросом, насколько показным было ее неизменное благодушие и не страдает ли она в глубине души так же сильно, как в день смерти кота. Но Лиз явно не горела желанием плакаться мне в жилетку. У нее семья, друзья и вообще масса людей намного более близких, чем я.

– Утро замечательное! – отозвалась я. – Отнесу, пожалуй, белье и выйду в сад, подышу воздухом.

Так я и сделала спустя десять минут, захватив из сарая складной шезлонг. Я поставила его на открытом месте – жутко боюсь пауков. Из-за изгороди снова раздался голос Лиз:

– Я так давно вас не видела, моя милая, чем занимаетесь?

– То да се, знаете ли. Дела всегда найдутся. – Я не собиралась посвящать ее в расследование, поэтому мне было нечего рассказать ей о своем времяпрепровождении. Я прочесывала мозги в поисках ярких фактов и подробностей, которыми можно было бы приукрасить свою жизнь, чтобы в глазах Лиз она не казалась скучной и пустой. – Моя подруга собирается к нам в гости, самая лучшая и верная подруга! Мы вместе учились в университете, а после окончания обе нашли работу в Рединге.

– Как мило. Ждете не дождетесь ее приезда, наверное? – Отложив в сторону садовые ножницы, Лиз подошла ближе к изгороди – и ко мне. – А чем вы все же занимаетесь целыми днями?

– Да так, ничем особенным. Честно сказать, просто болтаюсь.

Только сейчас я осознала, с каким нетерпением жду приезда Петры, – и это мое нетерпение отразилось во всем: в голосе, в поведении. Давно я не испытывала подобного энтузиазма – пожалуй, с самого начала работы над романом.

– Хочу повозить подругу по окрестностям, но у нас еще нет четкого расписания на эти дни. Когда приедет, тогда и разберемся.

– И когда она приезжает?

– В субботу, рано утром. А уедет в воскресенье вечером.

– Какая удача! Я как раз собиралась пригласить вас с мужем, но с радостью приглашу также и вашу подругу. В субботу вечером Женский институт устраивает ярмарку домашней выпечки в церкви Святого Иосифа в Уорхеме. Хелен и Мьюриэл непременно будут там. Уверена, вы получите огромное удовольствие.

Черт, черт, черт!Какая жалость, что я не расписала предстоящие два дня выходных так, чтобы не осталось и доли секунды свободного времени.

– Ярмарку мы устраиваем в церковном зале, однако мероприятие совсем не религиозное, – продолжала Лиз. – Никакого ханжества, поверьте. На наших распродажах всегда угощают вином и разрешают пробовать выпечку, и люди все такие милые. Я не рассчитываю, что вы задержитесь надолго, – понимаю, столько времени не виделись с подругой, вам захочется побыть наедине. Буду рада, если вы выкроите хоть минутку, чтобы посетить нас.

В первый момент я решила, что появиться на идиотском шоу придется хотя бы из вежливости, но Лиз продолжала меня улещать, и мое первоначальное отношение изменилось: Лиз ведь вовсе не собиралась испортить нам уикэнд, она искренне верит, что нам понравится.

– Спасибо, – улыбнулась я. – Непременно придем. В котором часу начало?

– В половине шестого. Вы ведь знаете, моя милая, где находится церковь Святого Иосифа? Как раз напротив библиотеки. Жду вас там, – торопливо закончила она. – Ну, мне пора возвращаться к своим розам, а вы загорайте на здоровье.

Вытянувшись в шезлонге, я слушала звонкие, ритмичные щелчки садовых ножниц. Надо мной простиралось сияющее голубое небо, на траве лежали тени, четкие, словно нарисованные. И трудно было поверить, что мир может что-то тревожить в такой день, когда Лиз совсем рядом, за изгородью, мирно подрезает розы. Я закрыла глаза; яркий свет проникал сквозь опущенные веки как через бумагу. «Около трех часов надо позвонить в социальную службу», – несколько раз мысленно повторила я себе, словно заводя будильник в голове.

Вторая попытка дозвониться до отдела приемных детей и семей социальной службы Восточного Ланкашира была еще более мучительно долгой, чем первая. Меня соединили с отделом жилья, затем с финансовым, снова переключили на главную приемную. Наконец ответил приветливый мужской голос:

– Ник Джонс. Отдел приемных детей и семей.

Я думала, что придется пересказывать всю свою историю с самого начала, однако стоило мне назвать свое имя, как он вклинился:

– Понятно. Моя коллега уже посвятила меня в существо вопроса. Вас интересует дело Ребекки Фишер, так?

– Верно, – подтвердила я. – Разумеется, если это конфиденциально…

– Нет. Вообще-то конфиденциальность у нас соблюдается строго, но поскольку произошло то, что произошло, ее дело в открытом доступе. Любой юрист мог бы дать вам более исчерпывающие объяснения по этому вопросу, но я сомневаюсь, что вас интересует юридическое крючкотворство. – Он хохотнул – легко, уверенно. – Признаться, я удивлен: к нам много лет никто не обращался по ее делу, а я работаю здесь с середины семидесятых. Насколько я знаю, вы первый писатель, позвонивший нам с вопросом о ней.

– У вас сохранились ее бумаги? – спросила я.

– Разумеется. Во время обеденного перерыва я сходил в архив. Скажу сразу, папочка тоненькая, но для вас может быть полезной. Имеется копия анкеты на удочерение, заполненной супругами Фишер, копия свидетельства об удочерении… ах да, и еще заключение психолога о характере и поведении Ребекки. Оно датировано 1964 годом, когда ее передали в новую семью. (У меня сразу пересохло в горле от желания заполучить эту бесценную папку, и я с трудом заставила себя слушать дальнейшие объяснения.) Похоже, за прошедшие годы многие документы улетучились в неизвестном направлении – их должно быть намного больше, – но уж что есть, то есть. Хотите, я могу выслать вам по почте копии всех документов, а если у вас есть дома факс…

Боже, какое счастье!Факс у нас был – допотопный сумасброд, купленный Карлом сто лет назад; его подключили вместе с телефоном и поставили в гостевой спальне рядом с компом. Никогда бы не поверила, что буду так радоваться старичку факсу, благодаря которому новая информация окажется у меня через минуту!

– Факс годится! – воскликнула я и продиктовала номер. – Вы окажете мне огромнуюпомощь. Не знаю, как вас благодарить.

– Надеюсь, это поможет вам в работе над книгой. Сейчас же перешлю вам все материалы.

Слово у парня не расходилось с делом, и, когда я открыла дверь комнаты для гостей, писк и скрежет оповестили меня о том, что соединение прошло нормально и факс перешел в режим приема. Я стояла и ждала, когда появятся страницы с текстом, – всего их было пять, – а потом разложила на столе и схватила сигарету.

Я намеренно оставила напоследок страничку с плотно отпечатанным текстом, а прежде всего взялась изучать заполненные бланки. «Свидетельство об удочерении»: Ребекка Фишер, урожденная Ребекка Джейн Сандерсон; родители Ричард и Мэриголд Сандерсон погибли. Приемные родители: Рита и Деннис Фишер, дата удочерения – 18 января 1965 года. Информация уточнялась в Приложении: три листа с фактами, датами, именами и адресами. По всей вероятности, заполнены кем-то из супругов Фишер. Мелкий неразборчивый почерк расшифровывать было бы затруднительно даже в оригинале, а я всматривалась в бледные факсовые страницы бледных ксерокопий – и не могла разобрать не только отдельные слова, но и целые предложения. Но все-таки четко различимые печатные вопросы формы подсказали мне, что информационные потери не слишком значительны. Имена дедушек и бабушек. Имена детей (если таковые имеются). Привлечение по суду (если таковое имело место, изложите подробно суть обвинения).Строчка этого пункта была пуста. До меня сразу дошло, что форма заполнялась в самом начале процесса удочерения, то есть этот документ пересылался в социальную службу на начальном этапе. Более подробная проверка информации, без сомнения, должна была произойти позже. Мысль об этом «позже» буквально обожгла мозг – ведь подробные личные документы пропали из дела безвозвратно. Но ведь они существовали, причем так же реально, как и бумаги, копии которых сейчас лежали передо мной.

По моему разумению, супруги Фишер заполнили эту анкету сразу же, как только решили взять ребенка. Думая об этом, я невольно вернулась к первой странице и посмотрела на дату заполнения. Сперва мне показалось, что неразборчивый почерк, качество ксерокопирования и факсовой передачи смазали цифры, однако, приглядевшись, я поняла, что дело вовсе не в этом. Документ был датирован 4 октября 1962 года.

Выходит, они ждали ребенка для удочерения более двух лет. Почему?Я потянулась за последней присланной мне страницей, рассеянно гася сигарету и сразу же прикуривая следующую.

ОТЧЕТ ПСИХОЛОГА

Дата: 30 апреля 1964 года

Пациент: Ребекка Джейн Сандерсон

Социальный работник: Боб Миллз

Психолог: Эдвард Лейтон

Ребекка демонстрирует явные психологические нарушения, наиболее ярко проявляющиеся в нежелании говорить и полном отказе от эмоциональных контактов. Безусловно, это является результатом преждевременной потери обоих родителей, погибших в автомобильной аварии в январе этого года. Из беседы с воспитателями игровой группы, которую посещала Ребекка, я выяснил, что до трагедии ее поведение было «нормальным» во всех отношениях. При продолжительном общении с социальным работником, наблюдающим за Ребеккой, я выяснил, что она была единственным ребенком и что оба родителя, жившие в любви и согласии друг с другом, также были единственными детьми в своих семьях, вследствие чего Ребекка не могла остаться после их гибели в привычной для нее семейной обстановке (жить, например, в доме тети или дяди).

Причину нынешней отрешенности Ребекки легко объяснить абсолютно закономерной реакцией ребенка на постигшую тяжелую утрату – и предположить, что с течением времени ее поведение нормализуется. Однако я глубоко убежден в том, что это серьезное и потенциально опасное заблуждение. По моим наблюдениям, в данном случае налицо множество факторов, свидетельствующих о серьезном психологическом нарушении, и если оставить его без внимания и соответствующего лечения, в дальнейшем оно может существенно усугубиться.

Помимо полного нежелания Ребекки контактировать с ровесниками во время пребывания в приюте она продолжает отвергать помощь взрослых, к которым относится со страхом и враждебностью. Отказ от общения, пассивный, но несомненный (она поворачивается спиной к воспитателям стационара; отказывается от еды в присутствии кого-либо), предполагает подавляемую злобу, что я считаю особенно опасным . Избегая всяческих контактов с людьми, Ребекка в то же время проявляет нездоровую привязанность к мягкой набивной игрушке, которую (как мне сказали) нашли на игровой площадке возле ее прежнего дома. Ребекка носит ее с собой повсюду, она не захотела расстаться с игрушкой даже во время встречи со мной. Ярким примером ее жесткого и явно антиобщественного поведения может послужить случай, к которому также имеет отношение упомянутая игрушка. Ребекка (по рассказам воспитательницы) ударила ребенка, пытавшегося завладеть ее игрушкой.

Ребекка нередко мочится в постель, однако это является нормой для ее возраста, и насколько известно работникам социальной службы, с ней такое случалось и когда ее родители были еще живы.

В заключение я настоятельно рекомендую обеспечить этому ребенку регулярное и всестороннее психологическое лечение. Оставить без должного внимания поведенческие отклонения пятилетнего ребенка, травмированного недавней утратой, очень легко. Однако я уверен, что нынешние проблемы Ребекки могут привести к серьезному психическому заболеванию, если не отнестись к ним со всей серьезностью уже сейчас.

ДОКТОР ЭДВАРД ЛЕЙТОН, 1964 год

23

Едва дочитав до конца отчет психолога, я сразу же перечитала его вновь – настолько была ошеломлена. Я-то предполагала, что на удочерение повлияли жалобы обеспокоенных соседей и вмешательство соцработников, так как мрачные стороны детства привлекают к себе внимание народа исключительно после газетных публикаций, кампаний Общества защиты детей, обнародования фактов родительской жестокости, совращения детей. Я понятия не имела, что сиротство Ребекки было результатом трагического события, что до того дня ее жизнь была счастливой и что визг тормозов и скрежет искореженного металла выбросили ее из семьи в детский дом, от родителей – к чужим людям. Я с содроганием представила себе казенную безликость учреждения, в котором оказалась Ребекка, и это напомнило мне…

Маленькая комнатка на третьем этаже студенческого общежития Св. Эдварда в Рединге. Какой нежилой выглядела она, когда я впервые переступила ее порог, – беленые стены, казенная мебель. В окно не было видно ничего, кроме таких же окон по другую сторону вымощенного бетонными плитами двора; в комнате напротив моей мелькали тусклые тени. Холодный, парализующий ужас от осознания, что уже пять часов отделяют меня от единственной жизни, которую я знала с рождения, и что теперь эта безликая комната – мой дом.

Конечно, наши с Ребеккой переживания разнились: мне было восемнадцать лет, ей всего пять. Вот только неизвестно, сглаживает ли чувство одиночества детская неосведомленность или, наоборот, обостряет его. С одной стороны, у ребенка меньше опыта, а значит, он не способен предвидеть тот ужас, что его ожидает, с другой – в детстве мир кажется неописуемо громадным, и внезапная потеря всего знакомого, близкого порождает такую растерянность, которую взрослые не могут себе представить. Вместо привычной материнской нежности единственному ребенку – опека платных воспитателей, поровну поделенная на всех детей. Лучше, чем кто-либо, я представляла, сколько темного и нехорошего могло дать ростки в детском сознании, взбаламученном такой неразберихой, – навязчивое желание владеть хоть чем-нибудь единолично, считать только своим хоть какой-нибудь уголок… или игрушку, если на то пошло.

Отпечатанный на машинке текст отчета психолога выглядел посланием прямиком из того времени, когда машинопись была передовой офисной технологией, а владение электрической пишущей машинкой – признаком сказочного богатства. «Любопытно, – размышляла я, – каковы были выводы из этого отчета? И предпринял ли кто-нибудь рекомендованные психологом меры для смягчения последствий раны, которая не заживет до конца жизни?» У меня в голове не укладывалось, как можно оставить без внимания такой отчет, с бескомпромиссными предупреждениями и конкретными указаниями. И в то же время совершенно очевидно, что Ребекка не получилакакой-либо помощи и лечения, что очень скоро психическая ущербность девочки стала явной, но ее предпочли скрывать, а не лечить.

Но не слишком ли многое я додумываю? Я занималась именно тем, чего делать не имела права, – заполняла пустоты в бланках собственными измышлениями. Но один факт тем не менее привлекал внимание. Ребекку удочерили в возрасте пяти лет, а этодалеко не норма. Бездетные пары хотят младенцев, а для детей постарше приемных родителей подбирали с большим трудом. Над именем психолога, который уже сообщил мне все, что мог, значилось имя прикрепленного к Ребекке социального работника. Вот кто знает ответы на вопросы, что было дальше.

На этот раз выйти на нужный мне отдел оказалось проще, и я вздохнула с облегчением: женский голос в трубке был мне незнаком.

– Добрый день, – начала я, – не могли бы вы помочь? Мне необходимо поговорить с одним из социальных работников, который числился в вашем отделе. Я хотела бы выяснить у него кое-что, касающееся дела, которым он занимался в прошлом.

– Простите, а с кем я говорю?

– Анна Хауэлл, муниципальный совет города Рединга.

Вранье сорвалось с языка легко, а собеседницу оно вполне удовлетворило.

– Надеюсь, мы вам поможем. Имя этого социального работника?

– Боб Миллз.

– Вы имеете в виду Роберта Миллза?

– Если он работал в вашем отделе в 1960-х годах, то… да, наверное, – осторожно ответила я.

– В таком случае тратить время на его поиски не придется. Теперь он глава Общества защиты детей. – Она рассмеялась. – Не читаете бюллетени «Соцзащиты»?

Еще работая в муниципалитете Рединга, я знала о существовании этого бюллетеня, но и тогда у меня не было большого желания читать его.

– Боюсь, не так регулярно, как должна бы.

– Роберт Миллз был назначен на эту должность в марте. Но обязана сразу предупредить вас, что добиться интервью с ним будет очень непросто.

– Представляю себе, – вздохнула я. – Все равно спасибо. Попытаюсь пробиться к нему.

Положив трубку, я чуть не рухнула, внезапно испытав упадок сил. Прикрепленный к Ребекке соцработник мог оказаться кем угодно – и надо же такому, чтоб он стал директором одного из ведущих благотворительных обществ Великобритании, занимающихся детскими проблемами! Порядки в общественных структурах чуть более демократичны, чем в большом бизнесе, но только чуть.В благотворительном обществе, так же как и в инвестиционном банке, менеджеры высшего звена защищены непробиваемой стеной из подчиненных и секретарш, в ледяных голосах которых даже медвежье ухо без труда улавливает: да идите вы!..Самое обнадеживающее, что я могу услышать в ответ: «Изложите свою проблему в письменном виде, и мистер Миллз сделает все возможное, чтобы ответить вам, как только у него появится время»…

И все-таки попробую позвонить завтра утром. Нельзя поддаваться пессимизму сейчас, когда открылись столь важные обстоятельства. Быть может, слегка успокоившись после чтения отчета психолога, я найду в себе силы обойти неизбежные отговорки мистера Миллза, как подобает профессионалу.

Ну а пока мой рабочий день закончился, и солнечный свет, проникающий в окно, странным образом отсекал комнату от внешнего мира с его атмосферой чего-то гнетущего, чему я не могла подобрать названия.

– Виделась сегодня с нашей соседкой Лиз. Она пригласила нас в субботу на распродажу выпечки, – сообщила я Карлу за ужином. – Я обещала, что мы придем. Надеюсь, ты не против?

– То-то Петра обрадуется, – процедил он скептически, но, взглянув на мое растерянно-виноватое лицо, рассмеялся. – Да шучу я, шучу, Анни! Какие проблемы, конечно, пойдем. Надолго не застрянем, верно?

– Только заглянем, я так и сказала ей. Не думаю, что нас ждет сверхувлекательное зрелище. Лиз говорит, что ее подруги Хелен и Мьюриэл тоже там будут. Ты ведь с ними еще не знаком, если не ошибаюсь?

– Нет. Меня ждет приятный сюрприз?

– Как посмотреть. Мьюриэл довольно приятная тетка, а вот Хелен… рядом с ней как-то холодно. Честно говоря, я ее терпеть не могу. – Мысль о Хелен наводила тоску – я вспомнила нашу встречу в уорхемской библиотеке и ее враждебное молчание, и мне сразу захотелось сменить тему. – К слову сказать, я и с Лиз не очень-то сблизилась, – торопливо произнесла я. – Вроде милая такая, приветливая, я понимаю, что нам повезло с соседкой, но рядом с ней я всегда настороже, словно вот-вот что-нибудь не то ляпну или сделаю. Она ж один из столпов здешней общины и как будто совсем другая особь.

– Ну и флаг ей в руки, – резонно заметил Карл. – Помнится, у тебя и с Петрой сперва нечто подобное происходило.

– Вот уж нет! – Но уже через несколько секунд память вернула меня на три-четыре года назад. – Вообще-то ты прав, – нехотя признала я. – Но дело тогда было в другом. Не знаю даже, в чем именно, просто в другом, и все. Петра гораздо более глубокий человек, чем мне показалось при знакомстве. А Лиз… какой кажется, такая и есть. Вряд ли я когда-нибудь смогу поговорить с ней по-дружески, а уж тем более по душам.

– В жизни всякое бывает. Узнаешь ее получше – может, тоже поймешь, что она глубокий человек, просто не выставляет многое напоказ. – Карл улыбнулся, довольный, что поставил точку в теме о Лиз. – Как бы там ни было, я рад, что снова увижу Петру. Ты уже приготовила к ее приезду гостевую комнату?

– Еще нет, времени предостаточно. В пятницу займусь. Королевские апартаменты все равно не получатся, просто поставлю свежие цветы. Да и так ли это важно, всего-то на одну ночь.

– Да уж, недолго она у нас погостит, – согласился Карл. – Я думаю съездить в Борнмут в субботу утром, когда ты поедешь за ней на вокзал. Мне все равно нужно в автосервис, а вам, девочкам, наверняка захочется поболтать наедине.

Карл, конечно, имел в виду, что нам захочется посплетничать о друзьях-подружках из Рединга, но я-то умирала от желания рассказать Петре о мистере Уиллере, о смерти Сокса, – а такие важные темы не обсудишь в подробностях, пока Карл будет, скажем, в ванной или в баре.

– Ну что ж, – с фальшивой небрежностью отозвалась я, – надо так надо. Только гляди не застрянь там до вечера, в этом автосервисе.

Некоторое время мы ели молча, но время от времени Карл украдкой бросал на меня взгляд – и тут же отводил глаза, словно пытался поймать меня на чем-то. Он долго мялся, судя по всему не горя желанием заводить разговор, но в конце концов решился:

– Ну а как дела с романом? В последние дни ты что-то помалкиваешь.

– Да рассказывать-то не о чем, – ответила я с унылой миной. – Собираю материалы. Рыщу в Интернете. Все больше склоняюсь к мысли, что не так это интересно, как казалось вначале.

Все во мне взбунтовалось от этой чудовищной лжи, но, глянув на лицо мужа, я успокоилась. Похоже, он хотел убедиться, что мои прежние страхи исчезли, и получил ясное подтверждение. А я подумала, что скоро он убедится в этом настолько, что вообще прекратит свои проверки, а там уж и мое расследование подойдет к своему естественному завершению.

– Ну и хорошо, – сказал он. – А то я здорово волновался, что ты слишком поглощена всем этим.