Текст книги "Настоящая любовь"

Автор книги: Сара Данн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Глава девятая

Во вторник вечером после работы я встретилась в итальянском ресторанчике с Бобом, незнакомцем, с которым у меня было назначено свидание. Я заметила его сразу, как только вошла. Он оказался лысым парнем, сидевшим у стойки бара. Мы пересели за столик.

– Сколько вам лет? – спросил Боб. – Ничего не имеете против, если я спрошу?

– Тридцать два, – ответила я. – Нет, я ничего не имею против. А сколько вам?

– Сорок шесть, – сказал он.

– Вам сорок шесть лет? – переспросила я.

– Да, – сказал Боб.

– О Господи, – вырвалось у меня.

– Что?

– Ничего, – отозвалась я. – Просто я удивлена, что Бонни не упомянула о нашей разнице в возрасте.

– Я не считаю это большой разницей в возрасте, – возразил Боб.

– Вы не считаете четырнадцать лет разницей в возрасте? – поинтересовалась я.

– Не такой и большой, – сказал он.

– А когда последний раз у вас было свидание с шестидесятилетней? – спросила я.

Боб откинулся на спинку стула и посмотрел на меня сквозь полуприкрытые глаза таким взглядом, который, я уверена, он считал неотразимо соблазнительным.

– Ларри говорил мне, что с вами может быть нелегко.

– Что он сказал?

– Точно не помню. Просто у меня сложилось впечатление, что с вами может быть нелегко, – сказал Боб. – Вас беспокоит мой возраст?

– Ну, можно сказать, да, – ответила я.

– С чего бы это?

– Потому что когда-нибудь, когда мне будет шестьдесят, может быть, мне захочется встретиться с парнем, которому будет всего сорок шесть и который будет врачом. Но я не смогу этого сделать, потому что он будет в это время встречаться с тридцатидвухлетними дамами с более свежими яйцеклетками.

– С физиологической точки зрения тридцатидвухлетние яйцеклетки не такие уж свежие, – заметил Боб. Он произнес это отсутствующим врачебным тоном, который иногда проявляется у докторов. – Представление о том, что тридцать пять – это крайний срок, не больше чем миф. Способность к рождаемости резко снижается после тридцати пяти, но статистически значимые нарушения в хромосомах начинают проявляться значительно раньше.

– Насколько раньше? – спросила я.

– С двадцати восьми, двадцати девяти. Если бы я был женщиной, то родил бы всех своих детей до тридцати. Разумеется, в наши дни это не очень популярная точка зрения, зато она справедлива, выражаясь сухим языком науки.

Наступила долгая пауза.

– О таких вещах на свидании с женщиной нельзя говорить, – наконец сказала я.

– Почему это? – спросил Боб.

– Потому, – сказала я. – Потому что я запрещаю эту тему.

Он рассмеялся.

– Вы запрещаете это.

– Да, – согласилась я. – Будучи человеческим существом, вынужденным делить эту планету с вами, я навсегда запрещаю вам вести подобные беседы с любой женщиной, с которой у вас назначено свидание.

– Я бы не завел с вами этот разговор, будь вы старше. Можете мне поверить. Мне часто приходится иметь дело с тридцатипятилетними дамочками, и я никогда не заговариваю об этом, – сказал Боб. – Я хочу сказать, такая вот одинокая тридцатипятилетняя женщина бросает на меня взгляд и решает, что я – ее шанс заполучить ребенка вопреки всему и резко снизить вероятность развития рака груди.

Может, швырнуть в него чем-нибудь? – подумала я. – Например, одной из этих хрустящих булочек. Просто взять и бросить…

– Недавно я прочел интересную статью, – продолжал он. – В ней говорится, что тем женщинам, которые приближаются к сорокалетнему возрасту и не могут забеременеть, не стоит ни о чем беспокоиться. Технологии развиваются так быстро, что эти дамочки вполне могут подождать еще лет двадцать и обзавестись ребенком в шестьдесят.

Хватит, решила я. Я взяла с тарелки булочку и швырнула в него. Она попала ему в правый висок, потом упала на пол и прокатилась несколько футов, оказавшись под соседним столиком. Боб замолчал на мгновение, а затем вдруг начал смеяться. Собственно, у него это получалось гораздо лучше, чем я могла ожидать. Он все смеялся и смеялся. Можно было подумать, что получить в голову куском хлеба было самой смешной вещью, которая когда-либо случалась с ним.

– Послушайте, это великолепно. Просто великолепно. Большинство девушек не сделали бы этого. Швыряться хлебом во время первого свидания с незнакомцем.

– Для меня это было в первый раз, – сказала я.

– Как бы то ни было, – ответил Боб, – вам не о чем беспокоиться. Когда вам исполнится сорок, вы уже не будете ходить на свидания.

– Откуда вы знаете? – поинтересовалась я.

– Потому что знаю, – ответил Боб. – Я знаю, о чем говорю.

Что-то в этом свидании беспокоило меня, и, слушая, как Боб рассуждает о том, что неправильного в женщинах, которые ходят на свидания и после сорока, я пыталась разобраться, что же именно не дает мне покоя. И наконец поняла. Боб считал себя призом, выигрышем, удачей. Не имело значения, что он был на четырнадцать лет старше меня. Не имело значения, что он был нудным, что у него не было шевелюры, заслуживающей доброго слова, или что кончик носа у него смешно шевелился, когда его верхняя губа касалась нижней. Каким-то образом, тем не менее, Бобу удавалось производить впечатление приза. И я не хочу сказать, будто меня это не касалось – я обнаружила, что тоже думаю о нем как о вознаграждении! Он мне даже не нравился, но я все равно считала его наградой. Это случилось вовсе не из-за того, что он был врачом, как вы подумали. Позвольте заметить, что желание выйти замуж за врача я связываю с особенностями буржуазного мышления. Но от такого мышления я чудесным образом была избавлена – так что дело не в этом. Все было гораздо хуже. Дело в том, что он был стулом. Жизнь – это игра в музыкальные стулья, и каким-то образом и мне, и Бобу стало понятно, что, когда музыка закончится, кто-то будет сидеть на стуле, а мне, быть может, придется стоять.

Остаток вечера эта мысль не покидала меня, я вертела ее в голове и так и эдак, пытаясь рассмотреть под разными углами, и по мере того как это занятие продолжалось, мне постепенно открылась истина. Вот такая: если кто-то из нас и был стулом на этом свидании, так это я. Теперь, когда я больше не думаю об этом, мне приходит в голову, что, наверное, так ведут себя мужчины определенного типа, когда встречаются с женщинами, не обладающими внешностью Кристи Тарлингтон [14]14
  Кристи Тарлингтон – одна из пятерки ведущих моделей мира. Ее имя стоит рядом с именами Наоми Кэмпбелл и Синди Кроуфорд. (Прим. ред.)


[Закрыть]. Не имею понятия, что бывает, если один из двух человек во время первого свидания выглядит так ошеломляюще, как Кристи Тарлингтон – там, без сомнения, действуют другие правила – но если что-нибудь и интересует меня меньше, чем проблемы невероятно красивых женщин, то это проблемы мужчин, которые назначают свидание таким женщинам. Как бы то ни было, остаток вечера с Бобом я провела, буквально наслаждаясь своим ощущением стула. Это время от времени опасно приближалось к грани нормальной самооценки. Но теперь мне понятно, что дело было вовсе не так. Теперь я понимаю, что мне удалось перевернуть все с ног на голову. И это означало только одно: я действительно перевернула все. Тем вечером я чувствовала себя хорошо и солгала бы, сказав, что это не так.

Вообще-то я была так занята своими мыслями, что только ближе к концу десерта до меня дошло: во время этого странного свидания я была совершенно и необычно даже для себя тиха и неразговорчива. Я была настолько сдержанна, что просто не узнавала себя. У меня даже не было того чувства, которое я всегда испытываю на таких вот «свиданиях вслепую» – у меня было всего два подобных свидания в жизни, но я достаточно отчетливо помню то особенное чувство, которое возникало у меня на них обоих, – когда вы пытаетесь понравиться своему партнеру просто ради того, чтобы он остался в твердом убеждении, что вы для него желанны. Черт бы тебя побрал, думала я, глядя через столик на Боба, который разглагольствовал о том, как хорошо он провел время на Мауи, и кончик его носа опускался всякий раз, когда он произносил «б», «м» или «п». Я желанна. Это я – стул!

Боб со своей стороны тоже не замечал моей немногословности. Он заплатил по счету, и мы зашагали вверх по Уолнат-стрит к моей квартире. Когда мы дошли до площади Риттенхаус-сквер, то перешли к фонтану в центре, который был подсвечен огнями и работал. Зрелище было очень красивым.

– Вы верите в любовь? – спросил у меня Боб, когда мы подошли к фонтану.

– Простите?

– Вы верите в любовь? – повторил Боб.

– Конечно, верю.

– Не спешите. Подумайте хорошенько, прежде чем отвечать.

– Все верят в любовь, – настаивала я.

– Все думают, что они верят в любовь, – возразил Боб. – Но если бы все верили в нее на самом деле, все было бы совсем по-другому.

Я начала беспокоиться о том, к чему приведет весь этот разговор. Однажды у меня случилось жутко неудачное первое свидание с типом, который, когда я сказала ему, что готова отправиться домой, перегнулся через стол, взял меня за руку и сказал: «Если у нас будут проблемы, мы справимся с ними». Может статься, мое, пусть и заниженное, очарование производило все-таки более убойное действие, чем я ожидала.

– По-моему, мне следует сказать вам, что я, скорее всего, больше не позвоню вам, – заявил Боб, когда мы подошли к парадной двери моего дома.

Н-да, где же ты, мое очарование?

– Я достиг такого этапа в своей жизни, когда мне хотелось бы быть честным с теми женщинами, с которыми я встречаюсь. Это для меня важно.

– Это очень тактично с вашей стороны, – сказала я.

– Спасибо, – отозвался Боб. – Вот почему я и делаю это.

Я открыла парадную дверь и вошла. Потом повернулась и взглянула на него.

– Наверное, я должна сказать вам, что, если бы вы мне позвонили, я выждала бы пару недель, прежде чем перезвонить, причем выбрала бы такое время, когда была бы уверена, что вы на работе. При этом, возможно, я бы сказала что-нибудь уклончивое и неубедительное для вашего автоответчика насчет того, что я жутко занята, что-нибудь о том, что позвоню вам снова, когда у меня появится свободное время. И никогда бы не перезвонила, – сказала я. – Даже если бы у меня было свободное время.

Я мило улыбнулась и захлопнула дверь у него перед носом.

Через десять минут зазвонил мой телефон.

– Как прошло ваше свидание?

Это был Генри.

– Словами не описать, – ответила я.

– Расскажите мне о самом хорошем и самом плохом, что было сегодня вечером.

– Ну, – сказала я, – мне пришлось швырнуть ему в голову булочку, чтобы он заткнулся.

Он засмеялся.

– А как насчет самого хорошего?

– Хорошего не было, – ответила я.

– Да ладно вам. Так не бывает.

Вот это и есть самый хороший момент.

– Семга оказалась неплохой, – сказала я.

– По крайней мере, вам досталась хорошая рыба, – заявил он. – Можно мне заглянуть?

– Сейчас? – Я посмотрела на часы в кухне. Был уже двенадцатый час ночи.

– Я недалеко, – сказал Генри. – Звоню вам из автомата. Сейчас я стою рядом с гигантским контейнером для мусора с амбарным замком на крышке. Так что мусор никуда не убежит.

– Даже не знаю, – промямлила я.

– Давайте попробуем так. Я сделаю вид, что нас разъединили, а потом появлюсь у вас на пороге, и тогда вы можете поступить со мной так, как вам заблагорассудится.

В трубке раздались короткие гудки, а я заплясала от радости.

Я ощутила такую близость с Генри после того, как мы занимались сексом в этот вечер, что в конце концов мы разговорились. Это был один из тех разговоров, когда появляется чувство: больше нет нужды что-то скрывать. Можно расслабиться – вы только что полностью вверили себя другому человеку, вам хочется кружиться по квартире, открывать шкафы, выдвигать ящики, доставать оттуда всякие дурацкие и даже постыдные вещи, раскладывать их на постели и кричать при этом: «Посмотри сюда! И сюда! Но люби меня!»

– Пообещай, что не будешь смеяться, – сказала я.

– Обещаю, – ответил Генри.

– Трое.

Он начал смеяться.

– Прости меня, это всего лишь трое, – сказал Генри. Он склонил голову к плечу и принялся рассматривать меня с каким-то почти научным интересом. – Сколько тебе лет?

– Тридцать два, – ответила я.

– По одному на десять лет, – сказал Генри.

– Я не занималась сексом, когда мне было десять лет.

– Я прекрасно это понимаю.

– А что, для тебя это имеет какое-то значение? – поинтересовалась я.

– Не думаю. Это так мило, – откликнулся он. – У меня вдруг возникло странное желание поцеловать тебя в лобик.

Он наклонился и поцеловал меня в лоб.

– Расскажи мне о них, – попросил он.

– О ком?

– О Большой Тройке.

Я просто смотрела на него.

– Подожди, – сказал Генри. – Это я – номер три?

– Разве я тебе этого не сказала только что?

– Я подумал, что мне достался четвертый номер, – сказал Генри. – Что ты имела в виду троих, не считая меня.

– Ты – номер три.

– О Господи, это, это… трагедия. Самая настоящая. В твоем лице я вижу самый настоящий гуманитарный кризис.

– Мне не стоило рассказывать тебе этого.

– Нет. Ты правильно сделала, что рассказала. У меня просто такое чувство, что мне следовало постараться получше. Дать тебе первоклассное представление.

– Так это было твое не самое первоклассное представление?

– Я не знаю, что это было, – сказал Генри. – Это было чуточку пьяное, прямо-от-телефона-автомата представление. Ты заслуживаешь лучшего.

– В следующий раз, – сказала я.

Генри перекатился на бок и сел.

– Совершенно очевидно, что ты можешь больше никогда не спать со мной. Подобная избирательность заведет тебя в тупик. Тебе следует сесть на телефон в ту минуту, как за мной закроется дверь. Ты можешь в кратчайшие сроки довести их число до приличного уровня.

– А сколько это будет – приличный уровень? – поинтересовалась я. – В наше время, я имею в виду. Для женщины моего возраста.

– Девять, – ответил Генри.

– Девять?

– Такое впечатление, что у каждой женщины, с которой я спал, я всегда оказывался девятым, – сказал Генри.

– Правда?

– Если подумать, я всегда был девятым номером, – сказал он. – Эти шлюхи лгали мне.

Генри встал с постели и направился в ванную.

– Не спрашивай, со сколькими женщинами я переспал, потому что мне придется лгать тебе, – крикнул он из ванной. – Здесь мы беспрецедентно честны друг с другом, и мне хотелось бы сохранить такое отношение как можно дольше.

– Отлично, – сказала я.

– Трое, – я слышала, как Генри разговаривает сам с собой. – Господи Иисусе.

Глава десятая

На следующий день, рано утром, у меня зазвонил телефон.

Это была Бонни.

– Ты наверняка в хорошем настроении, – сказала Бонни.

– Да, – согласилась я.

– Так что все прошло хорошо?

– Это было просто невероятно.

– Милый, – Бонни обратилась к Ларри, – Алисон понравился Боб.

– Нет. На самом деле он полное дерьмо.

– Что?

– Мне не понравился Боб. Или я ему не понравилась, – сказала я. – Все прошло вовсе не хорошо.

– Тогда о чем ты говоришь?

То, что я спала с Генри, не относилось к разряду тех тайн, которые я бы согласилась открыть Бонни. По крайней мере, не сейчас. На то были причины, которые станут совершенно ясны из предстоящего мне разговора. Но я чувствовала себя загнанной в угол. Поэтому рассказала ей все.

– Он просто позвонил тебе в дверь и ты стала заниматься с ним сексом? – спросила Бонни, и на последних трех словах голос ее поднялся на добрую октаву.

– Нет, – ответила я. – Сначала он позвонил мне из телефона-автомата. Как бы то ни было, сначала он просто хотел поговорить со мной. Секс случился сам собой.

– Алисон, ты не можешь позволить своему боссу звонить тебе по телефону-автомату посреди ночи, а потом просто приходить к тебе и заниматься с тобой любовью.

– Все было совсем не так, – возразила я. Но, уже произнося эти слова, я осознала, что все было именно так.

– Это совсем не умно, – сказала она.

– Ну, может быть, мне надоело быть умной.

Бонни ничего не ответила.

– Может быть, это моя беда, – сказала я. – Рассчитывать все на десять ходов вперед.

– Я не говорю, что ты должна рассчитывать свои действия на десять ходов вперед. Но хотя бы на один-два? Просто он должен перестать спать с тобой, по-прежнему оставаясь твоим боссом.

– Может быть, мне совсем не хочется думать. Может быть, хотя бы один раз в жизни я позволю событиям идти своим чередом.

– Алисон, я знаю, ты расстроена из-за Тома. Это нормально. Но все остальное – это не ты. Может быть, тебе стоит побыть одной какое-то время.

– Я и так одна, Бонни.

– Я имею в виду одна – значит одна, и при этом не занимаешься сексом с кем-нибудь еще.

Я слышала, как Ларри сказал Бонни:

– Алисон занималась сексом с Бобом? Молодчина Алисон.

– Скажи ему, что я не занималась сексом с Бобом, – попросила я Бонни.

– Она не занималась сексом с Бобом. Она занималась сексом со своим боссом.

– Все равно, – откликнулся Ларри. – Молодчина Алисон.

– Почему ты не можешь думать так же, как твой муж? – спросила я у Бонни. – Я думаю, со мной случилась славная история.

– Ничего не могу с собой поделать. Я просто беспокоюсь о тебе, – ответила она.

– Что именно тебя беспокоит?

– Меня беспокоит, что этот парень может просто использовать тебя в сексуальном смысле, а когда все закончится, ты будешь страдать еще сильнее, чем сейчас, – сказала Бонни.

– А тебе не приходило в голову, – сказала я, – что это я просто использую его для секса?

– Правда? – спросила Бонни. Она была явно заинтригована.

– Я не уверена, – ответила я. – Но вот что я тебе скажу. Если бы я собралась использовать кого-то в сексуальном смысле, то выбрала бы его.

Позже в тот же день я встретилась за ленчем с Корделией. Она рассказала мне о своем новом приятеле, Нальдо, который работает официантом в заведении «Букбиндерс» и вырос в Висконсине.

– У него очень большой пенис, вот в чем проблема, – пожаловалась она.

– Его пенис настолько большой, что это создает проблемы? – спросила я.

– Он не мешает самому акту, – объяснила она. – Все дело в том, что я с подозрением отношусь к мужчинам с большими пенисами.

– Почему?

– Я думаю, им трудно хранить верность, потому что они хотят продемонстрировать его другим.

Я обдумывала это высказывание несколько минут.

– Это, наверное, похоже на то, как если бы у тебя была по-настоящему большая машина, на которой можно ездить только по специальному шоссе, – произнесла я.

– А мужчины любят, когда другие видят их машины. Одно это объясняет существование такого города, как Лос-Анджелес. Так что для мужчины, имеющего действительно большой пенис, противоестественно иметь только одну женщину. Дважды противоестественно.

– Может быть, нам стоит поискать мужчин с такими крошечными пенисами, чтобы они их стыдились, – предположила я.

– Даже мужчинам с крошечными пенисами не стыдно за них, – заявила Корделия. – Господь свидетель, так должно быть, но им вовсе не стыдно.

Мне нравится Корделия. Мы с нею во многом схожи, но самая большая странность в этой нашей схожести заключается в том, что она получила такое же маниакально-религиозное воспитание, как и я, только ее воспитали мормонкой, а не христианкой. Семья Корделии имеет настолько глубокие мормонские корни, что ее прапрадедушка пожимал руку самому Брайаму Янгу [15]15
  Брайам Янг – основатель религии мормонов и города Солт-Лейк-Сити. (Прим. ред.)


[Закрыть]. Собственно говоря, именно так представляется ее бабушка, знакомясь с другими мормонами: «Вы пожимаете руку той, кто пожимала руку тому, кто пожимал руку самому Брайаму Янгу». И хотя вам может показаться, что это отнюдь не делает нас похожими, поразительно, до какой степени обе религии придерживаются схожих взглядов. Это оказалось в достаточной степени огорчительно, когда мы наконец сели и поговорили с Корделией по душам. Помните то немногое, что я рассказала вам о том, что ни одному мужчине не нужен цветок, который был сорван до того, как ему представился шанс расцвести? Смотрите, что происходило в церкви Корделии. Во-первых, каждой девочке-подростку вручали белую розу на длинном стебле. Потом одна из молодых замужних женщин читала им лекцию о чистоте и целомудрии. (Вещи такого рода всегда поручают женщинам. Люди всегда испытывают шок, когда узнают, что рука, выполняющая клиторотомию, тоже принадлежит женщине. Но меня это ничуть не удивляет.) Потом та же самая целомудренная леди обходила класс и грязными руками ломала каждую розу, комкала ее лепестки и спрашивала у каждой девушки, хочет ли она быть на них похожей, хочет ли она закончить тем же и хочет ли она предстать именно такой перед своим мужем в первую брачную ночь. Согласитесь, это вполне объясняет, почему религии Корделии удалось перещеголять даже мою собственную.

Я хотела бы воспользоваться нашим разговором и порассуждать о взаимоотношениях женщины и церкви. Время от времени мне приходится вести беседы: как церковь представляет себе роль женщины. Хотя эта тема не является для меня очень важной, но в случае необходимости я пытаюсь объяснить свою точку зрения. В определенный момент любой, с кем бы я ни разговаривала (и снова: почему-то всегда получается так, что подобные вещи говорят исключительно женщины. Я полагаю, что если бы услышала нечто подобное от мужчины, то дала бы ему в морду), пытается найти оправдание вот чему: они согласны, что в соответствии с религиозными догмами женщинам не разрешается читать проповеди, или принимать причастие, или учить мужчин, или быть старейшинами. Почему они, женщины, не возражают против того, что их главной задачей остается рождение детей и подчинение супругу? Почему никто из них не видит в этом проблемы? «Одна роль ничуть не хуже другой, – всегда говорят такие женщины, – просто роли разные». А вот в ответ я говорю им следующее. Одно хуже другого. Всегда хуже быть последователем, подчиненной личностью, вечным вторым номером. Это не просто роль, отличающаяся от роли лидера, босса, предписанного Господом первого номера – она на самом деле хуже. И, я полагаю, одним из следствий нашей дружбы с Корделией стало то, что я поняла, что в этом конкретном вопросе мормоны и христиане-евангелисты прекрасно нашли общий язык. Языки, которыми они пользовались, были не просто схожими, они были идентичными. Метафоры, которые они применяли, были не просто похожими, они были точно такими же. Невзирая на по-настоящему монументальные теологические отличия. Невзирая на то, что они считают, что мы попадем в ад, а мы считаем, что туда попадут они. Когда речь заходит о том, чтобы подчинить себе своих женщин, обе стороны сразу же находят общий язык.

– Я не уверена, что твоя теория насчет большого пениса верна, – заметила я Корделии. – У Тома пенис вполне приемлемого размера. Ничего особенного, о чем стоило бы писать домой.

– «Дорогие мама и папа, я только что встретила мужчину с пенисом приемлемого размера», – сказала Корделия. – Ты права. Никто не стал бы писать такое письмо.

– Во всяком случае, Кейт видела его пенис еще в колледже, так что я не представляю, как их роман можно объяснить желанием Тома еще раз продемонстрировать его.

– Если только… – при этих словах Корделия оживилась, как обычно бывает, когда она начинает нести чепуху, – если только он не вырос.

Я положила в рот кусочек салата.

– Вот поэтому Тому и понадобилось показать его снова, – продолжила она.

Я бросила на нее многозначительный взгляд.

– Согласна, что это маловероятно, – добавила она.

– Не думаю, что размер пениса увеличивается после того, как человек достиг определенного возраста, – сказала я.

– Какая досада, кстати говоря, – заметила Корделия. Она посмотрела через столик на меня. – Ты хоть отдаешь себе отчет, что никогда не сможешь понять всего происшедшего?

– Ты имеешь в виду Тома?

Она кивнула в знак согласия.

– Но я должна, – сказала я. – Я не могу жить с ощущением непонимания.

– Именно так думала и я, когда развалился мой брак. Но в какой-то момент мне пришлось признать, что я никогда не смогу понять этого, и я не могла винить в этом себя и даже не стала винить его.

– Ну, какое-то время ты все-таки обвиняла его, – напомнила я.

– Я знаю. Но этот парень был поистине сексуальным волшебником. Таких я еще не знала. Было просто несправедливо винить его. Вместо этого я начала обвинять жизнь. Теперь я разрабатываю новый подход.

– Какой именно?

– Принимай жизнь такой, какая она есть. Нет, – поправилась Корделия, – утверждай жизнь. Такой, какая она есть.

Это напомнило мне книги по самопомощи, которые учат вас принимать свое тело таким, какое оно есть. Я никак не могла примириться с этим, поскольку смириться со своим телом означало, что я буду мучиться с ним всю жизнь, а это меня никак не устраивало. Я высказала свои мысли Корделии.

– Вот почему я не могу утверждать жизнь такой, какая она есть, – сказала я. – Если я буду утверждать жизнь такой, какая она есть, то я буду мучиться с нею до конца дней своих.

– Ты и так мучаешься с нею, – возразила она.

– Знаю, – ответила я. – Но я не намерена с этим мириться.