Текст книги "Настоящая любовь"
Автор книги: Сара Данн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)
– Этот ребенок говорил бы по-испански, – сказала я.
– Ты сошла с ума, – заявил он.
– Это даже не «ребенок», – продолжала я, – это был бы «бамбино». – Я стояла перед ним, отчаянно пытаясь вспомнить еще хоть слово из курса испанского, но, прежде чем я успела раскрыть рот, я увидела выражение лица Тома в зеркале в ванной и быстренько заткнулась. Бывают моменты, когда меня надо осадить, и это был как раз один из них.
Хотелось бы сказать, что я оказалась права насчет ребенка, но я так никогда и не узнала всей правды, мне Венди ничего не сказала. Однако я действительно обнаружила кое-что ужасное в их браке, и это меня здорово удивило, ведь я всегда считала, что они счастливы. Разумеется, единственный способ узнать о том, что действительно происходит в чужом браке, – это поговорить и с мужем и с женой, пока они пребывают в процессе расставания. Здесь возникает своеобразное окно – неделя, может быть, две, – когда люди готовы рассказать все вам, да и любому постороннему. Я полагаю, что причина, по которой люди считают секс в браке плохим, состоит в том, что они слышат о нем во всех подробностях только от тех друзей и подруг, чей брак разваливается, и тот секс, который при этом они описывают, неизбежно внушает отвращение.
– Поверь, не должно быть такого – ты прикладываешь массу усилий, чтобы твой партнер просто испытал оргазм, – заявил Даррен Тому через два дня после того, как Венди наконец ушла от него. Он сидел у нас в квартире и напивался. – Это похоже на создание атомной бомбы, – продолжал он. – Я с головой ухожу в работу: пытаюсь соединить желтый проводок с красным, вожусь со спусковым механизмом, одновременно стараюсь вспомнить в точности, что же именно я сделал в прошлый раз, чтобы она взорвалась. А в ответ? Она, конечно, взрывается… Примерно в четырех случаях из десяти.
– Дело дошло до того, что я предпочитала почитать на ночь, – призналась мне Венди за ленчем на той же неделе. – И это необязательно должна была быть хорошая книга.
– Мне даже не нравятся большие сиськи, – сказал Даррен.
– Я все время пытаюсь убедить себя, что секс – это еще не все, – продолжала Венди.
– Я скучаю по ней, – пьяно поведал Даррен. – Я люблю ее.
– Не думаю, что вообще любила его когда-нибудь, – заявила Венди, вонзая вилку в салат.
– Что ты хочешь этим сказать? Что значит «никогда не любила его»? – возразила я ей. – Ты вышла за него замуж. Ты должна была любить его.
– Теперь, когда задумываюсь об этом, – ответила Венди, – мне кажется, что и до свадьбы я не любила его.
– Может быть, ты просто не любишь его больше, – предположила я. – Может быть, раньше ты любила его, а в какой-то момент разлюбила.
– Нет, – сказала Венди. – Я помню, как в ночь перед нашей свадьбой я лежала и думала: «Я не люблю этого мужчину».
– Ты и вправду так думала? – спросила я.
Венди утвердительно кивнула головой.
– Только тогда было уже слишком поздно. А потом мы поженились. Вот тогда стало поздно по-настоящему. Как-то раз, недавно, в мой кабинет вошла секретарша и сказала, что разводится. Ничего себе! Не успела она выйти замуж, как уже разводится! Пока она стояла передо мной и всхлипывала, пытаясь успокоиться, и просила меня дать еще несколько дней на устройство своих дел, надо мной словно разошлись тучи и все встало на свои места.
В тот вечер, придя домой, я рассказала Тому о ленче с Венди. Он сидел за кухонным столом, листая журнал «Сайенти-фик Америкэн», а я готовила цыпленка под лимонным соусом и вываливала ему на голову свои теории. Может быть, беременность вызвала у Венди воспоминания о том, как мать бросила ее совсем маленькой, заявила я ему, и, вместо того чтобы разобраться в этих чувствах, она решилась на аборт. А потом, вместо того чтобы разобраться и в этом, она решила бросить Даррена.
– Ничего не понимаю, – признался Том. – Ты все еще думаешь, что это был ребенок не от Даррена?
– Я больше ни в чем не уверена, – ответила я. – Думаю, на самом деле не важно, чей это был ребенок. Даже если Даррена, я совершенно уверена, что здесь кроется еще какая-то тайна, прячется кто-то третий…
– Ты всегда думаешь, что есть кто-то еще, – сказал Том.
– Я знаю, – отозвалась я, – но говорю так не поэтому.
– Тогда почему же ты так говоришь?
– Потому что Венди слишком счастлива, чтобы здесь не было кого-то третьего.
– Может быть, это похоже на то, что ты чувствуешь, когда вырвала наконец больной зуб, – сказал Том. – Может быть, поэтому она так счастлива.
Я целую минуту раздумывала над его словами.
– Может быть, это не настоящий роман. Может быть, это просто мысль о ком-нибудь.
– Всегда есть мысли о ком-нибудь еще, – сказал Том.
– Нет, необязательно, – возразила я.
– Есть, и всегда, – настаивал Том.
– У меня нет, – сказала я. – А почему ты так говоришь? У тебя есть мысли о ком-нибудь еще?
Том молча смотрел на меня.
– Нормально, если у тебя такие мысли есть, – сказала я. – Мне просто хочется знать.
– Не кажется ли вам, мисс Алисон Хопкинс, что это несколько фантастично – полагать, будто вы являетесь настолько полным средоточием всех достоинств всех женщин всего мира, что у меня никогда не появятся мысли о ком-нибудь еще? – сказал Том.
Я ничего не ответила.
– В том, что такие мысли появляются, нет никаких проблем, – продолжал Том. – Проблема появляется тогда, когда ты начинаешь воплощать мысли в жизнь.
– Скажи мне одну вещь, – попросила я, намазывая цыпленка соусом. – Мы говорим о Кейт Пирс?
Том демонстративно вздохнул.
– Просто скажи «да» или «нет».
– Алисон.
– Потому что если это мысли о ней, то у нас проблема.
– У нас нет никаких проблем, – ответил Том.
– Вот и хорошо.
Я почти горжусь собой, вспоминая подобные моменты. По крайней мере, мне удалось не выставить себя полной дурой. И потом, удалось не блуждать в потемках. Разумеется, после ухода Тома Ларри, муж Бонни, спросил у меня, были ли у меня какие-нибудь подозрения. Я сказала ему, что ничего не подозревала, но это была ложь: в квартире осталась масса улик. В конце концов я нашла их все, и каждая следующая злила и раздражала меня сильнее предыдущей. Я злилась, что не обнаружила их раньше, до того как Том ушел. Нужно было бы мне как-нибудь поприветствовать его у входной двери с дюжиной счетов по кредитной карточке, уличающих в преступных расходах, и потребовать объяснений. Это было бы ужасно, поймите меня правильно, но, по крайней мере, я ощущала бы себя не полной дурой. Не думаю, что это могло компенсировать чувство, что меня предали, обманули и бросили, но все же было бы лучше, чем ничего.
В этом и состоит самое отвратительное в супружеской неверности: вы чувствуете себя чрезвычайно глупо. Когда мы с Ниной Пибл отправились на ленч, она все время повторяла мне: «Тебе следовало бы знать. Какая-то часть тебя давно уже должна была знать». А я честно могу сказать, что не знала. Я не знала. Дело не в том, что вы предпочитаете ничего не замечать или смотрите в другую сторону, дело в том, что вы просто ничего не видите. Вы погружены в ежедневные отношения, вы разговариваете о работе и жизни, чистите зубы рядом с другим человеком, и вам просто не приходит в голову, что этот самый человек, с которым вы живете каждый день, ведет иную, скрытую жизнь, о которой вам неизвестно ровным счетом ничего. Это кажется невозможным. И от этого можно сойти с ума. Или потерять голову от бешенства. Даже сейчас, зная то, что я знаю, я по-прежнему не могу в это поверить. Иногда мне хочется, чтобы и я обманула кого-нибудь, просто для того, чтобы проникнуться психологией предательства, но я не могу себе такого даже представить. Я совершенно точно не могу представить себе, как буду жить с чувством вины, но главная трудность для меня – сохранить все в тайне. Я не умею хранить тайны.
Шесть лет назад я шла по Саут-стрит, и ко мне подошел маленький человечек в тюрбане. Он сказал, сколько мне будет, когда я умру (девяносто пять), и что я умру во сне от сердечного приступа, и что мне нельзя делать прическу или стричь ногти по вторникам, что, вообще-то говоря, вторник для меня – исключительно несчастливый день, и что на меня вот-вот неожиданно свалится удача. В течение всего этого представления, неразборчиво царапая что-то на маленьких клочках желтой бумаги, комкая их и засовывая мне в ладонь, он изъял у меня восемьдесят долларов частями по двадцать долларов и дал мне крошечное апельсиновое зернышко.
– Вы отпугиваете удачу разговорами, – закончив, сказал он мне. – Не упускайте своего счастья. Не рассказывайте никому о том, что случилось сегодня.
Я чувствовала себя так, словно готова была взорваться. Не рассказывать никому? Обо всем, что я делала в своей жизни, я всегда рассказывала кому-нибудь. Но по какой-то причине в этот раз я не стала ничего и никому рассказывать. В течение целых шести лет я хранила секрет этого плутоватого маленького индийца, и секрет этот жег меня изнутри, жег и жег, но теперь смотрите: я все равно не выдержала и разболтала.
Не говоря уже о том, что трудно сохранить все в тайне, есть еще одна проблема: я не могу представить себе, что обманываю кого-то. Быть может, втайне я рассчитываю, что от этого становлюсь хорошим человеком? Боюсь, так оно и есть. Разве время от времени меня не охватывает восхитительное чувство своего морального превосходства? Можете ставить десять к одному, что так оно и есть. Хотя если взглянуть на это с другой стороны… Может быть, единственная причина, по которой я не стала плохим человеком, заключается в том, что я боюсь им стать. Если вы остаетесь хорошим из страха, если страх удерживает вас от глупостей и неприятностей, это ведь не считается, правда? Вы просто боязливая, робкая и застенчивая личность, которая живет маленькой, безопасной жизнью, а мысль о том, что для такого образа жизни требуется душевное и моральное мужество – это, знаете ли, чушь собачья.
Глава шестнадцатая
Как бы расстроена я ни была из-за романа Тома и Кейт, вам, вероятно, следует знать, что я все время была готова принять его обратно. Я сама никогда в этом не сомневалась. Хотя это звучит довольно странно, учитывая, что я всегда считала себя женщиной, которая не прощает предательства. И неоднократно говорила об этом Тому. Я говорила ему, что на свете есть женщины, готовые простить сексуальную неверность, женщины, которым достаточно швырнуть тарелку в голову изменника, а потом забыть и попытаться начать все сначала, но я-то не принадлежу к их числу. И сама в это верила. Причем верила искренне. Все обстояло так, словно мне удалось выстроить свою личность вокруг собственного представления: вот она – женщина, которая не потерпит ничего подобного. Только реальность оказалась совершенно другой. У меня возникло чувство, что мне необходимо срочно произвести внутреннюю переоценку.
Но это вовсе не означало, что я собираюсь облегчить ему жизнь. Собственно говоря, совсем наоборот. И по окончании мизансцены на ступеньках я отправила Тома на все четыре стороны. Вошла в квартиру, позвонила Корделии и Бонни. Мы встретились за ленчем.
– Я сказала ему, что мне нужно некоторое время, чтобы все обдумать, – начала я рассказ, после того как мы уселись за столик.
– Тебе это в самом деле необходимо, – сказала Корделия.
– И я сказала ему, что занималась сексом с другим после его ухода.
– Ты сказала ему об этом? – переспросила Бонни.
– Да, – ответила я.
– И что он ответил?
– Собственно, ничего, – ответила я. – Просто спросил, может ли вернуться.
– Он сошел с ума, если рассчитывает вернуться, – заявила Бонни.
– Знаю, – согласилась я. – Именно так я ему и сказала.
– Хорошо, – заметила Бонни.
– И тогда он спросил, может ли он что-нибудь сделать, ну хоть что-нибудь, и я ответила: «Знаешь, наверное, ты можешь попытаться завоевать меня снова».
Бонни разгладила желтый свитер на своем огромном животе и одобрительно кивнула.
– Ты этого хочешь? – спросила Корделия.
– Я не знаю, чего хочу, – ответила я.
Корделия пристально взглянула на меня.
– Не думаю, что имеет какое-нибудь значение, чего же мне хочется, – заметила я.
– Естественно, имеет, – возразила Корделия.
– Мне, например, хочется, чтобы ничего этого не случилось, – сказала я.
– Отлично, – согласилась Корделия. – Тогда чего же ты хочешь?
– Не знаю, – отозвалась я. Потом целую минуту думала. – Знаете, на что это похоже? Вот если вы сломали или разбили какую-то вещь, а потом попытались ее склеить. Так вот, как ни склеивай и ни чини, она все равно уже не будет такой, как раньше.
– Все будет еще лучше, чем раньше, – заверила меня Бонни. – Он обманывал тебя.
– Все может быть лучше, чем было раньше на самом деле, – отозвалась я, – но все равно хуже того, что, мне представлялось, у меня уже есть.
И, пожалуй, это и раздражало меня сильнее всего. Я начала понемногу привыкать к мысли о том, что жила в мире грез, что мои ощущения наших с Томом отношений и то, что было между нами на самом деле, – это несравнимые вещи. Но смириться с тем, что подобное возвращение к реальности оказалось таким успешным, я еще никак не могла. Я любила грезить и мечтать. Любила фантазировать. У меня всегда были проблемы с реальностью и при лучших обстоятельствах, а сейчас обстоятельства были далеко не самыми лучшими.
– По крайней мере, ты спала с другим, пока его не было, – заметила Корделия.
– Ты случайно теперь не жалеешь об этом? – спросила Бонни.
– С чего мне жалеть об этом? – поинтересовалась я.
– Потому что если ты снова станешь жить с Томом, то до конца жизни у тебя в голове будет крутиться кино с этим парнем в главной роли.
– Ого, мне понравилось это кино, – сказала я. – Я бы купила билет, чтобы посмотреть его как-нибудь.
Корделия извинилась и сказала, что ей нужно в дамскую комнату. Она уже отошла на несколько шагов, а потом вдруг развернулась и подошла к нам, остановилась рядом со столиком и сверху вниз посмотрела на меня.
– Не путай возвращение Тома с победой над ним, – сказала она.
– Что ты имеешь в виду? – спросила я.
– Я совершила подобную ошибку с Джонатаном, – ответила Корделия. – Он вернулся ко мне, поджав хвост, и у меня появилось такое чувство, словно я выиграла, словно одержала верх над другой женщиной в каком-то соревновании. А на самом деле произошло совсем другое: я заполучила обратно полного осла.
И с этими словами она удалилась.
Бонни протянула руку над своим животом, через стол, и сжала мою ладонь.
– Все будет нормально, – сказала она. – Ты ведь знаешь это, правда?
Я лишь пожала плечами в ответ.
– Пообещай мне одну вещь, – попросила Бонни.
– Какую?
– Пообещай, что не станешь торопиться.
– Ну, разумеется, – сказала я. – Не стану. А как же еще.
В тот вечер пришел Том, чтобы забрать свои клюшки для гольфа – у него рано утром должна была состояться игра. Через восемь минут мы лежали в постели. Я знаю, что прошло ровно восемь минут, благодаря блокам кабельного телевидения, которые синхронизированы. Когда зазвенел дверной звонок, блок кабельного телевидения в гостиной показывал 9:13, а потом, стоя на коленях на пуховом одеяле и стягивая с себя свитер с высоким воротом, я случайно бросила взгляд на блок КТВ, стоящий на комоде, – на нем светились цифры 9:21.
Итак, мы занимались сексом. И я отдавала себе отчет во многих вещах, пока мы с Томом занимались сексом после такого перерыва. Но самое главное, меня беспокоила мысль: все ли мы делаем так, как привыкли раньше? Если нет, то что именно изменилось? Понимаю, что это звучит скверно, но ничего не могу с собой поделать. Я виню в этом Матта, или, если быть более точной, виню в этом историю, которую Матт рассказал по этому поводу.
А история такая. Когда Матт учился на первом курсе колледжа, его подружка Дейзи отправилась на весенние каникулы в Пуэрто-Рико вместе с другими девчонками. В общем, у Матта с Дейзи был один из этих непонятных романов, какие иногда случаются у первокурсников. К концу третьей недели учебы в колледже они достигли почти супружеской близости, а потом просто поддерживали эти отношения, готовя вместе спагетти с соусом и нося джинсы друг друга. Ну вот, Дейзи возвращается после недели, проведенной в Пуэрто-Рико. Они с Маттом забираются в постель. Где-то посредине она переворачивает его на живот и – извините меня, это невозможно описать приличными словами, поэтому я просто ограничусь медицинскими терминами – начинает стимулировать языком его анальное отверстие. И, как потом сказал Матт, где-то в голове у него зазвенел тревожный звоночек. Который тогда он предпочел проигнорировать. Он не стал спрашивать у Дейзи, где она научилась этой новой смелой штучке. Он не стал немедленно прерывать процесс и, поджаривая ее на медленном огне, требовательно выспрашивать, что же на самом деле произошло в Пуэрто-Рико. Он просто лежал. (Вы можете спросить, откуда мне известны такие подробности. Ну, вы же знаете, мужчины могут быть очень невоздержанны на язык, если на них нажать, а нажимать я всегда умела.)
После того как мы закончили, Том произнес несколько слов, которые положено произнести в подобной ситуации. А потом заснул. Я лежала не сомкнув глаз, пялясь в потолок. Новых штучек не было. Как хорошо, подумала я. То есть с этим покончено. Может быть, Кейт Пирс была той самой женщиной, с которой Тому нужно было переспать, чтобы понять, как сильно он меня любит. Похоже, стоило бы остановиться на числе три. Потом мне пришло в голову следующее: интересно, получится ли выйти замуж за мужчину, который меня обманывал? Я задумалась над тем, можно ли будет назвать такой поступок умным. Пожалуй, нет, решила я. Затем задумалась над тем, остановит ли меня то, что такой поступок нельзя будет назвать умным. Пожалуй, нет, решила я.
Многое было сказано о женщинах старше тридцати, которые хотят выйти замуж, и я совершенно не уверена, что смогу добавить что-то новое. Тем не менее считаю себя неплохим экспертом в этой области, хотя бы потому, что тревожное волнение, которое начинает испытывать большинство одиноких женщин на свой, скажем, двадцать девятый день рождения, обрушилось на меня в тринадцатилетнем возрасте. И с той поры оно только нарастало. Боязнь не суметь выйти замуж преследовала меня так давно, что мне иногда кажется, что я не смогу нести ответственности за свое поведение, когда речь заходит о замужестве.
В евангелистской субкультуре к одиноким женщинам относятся с такой огромной долей жалости и пренебрежения, с которой доминирующая культура никогда не сможет сравниться – даже посредством журнала «Тайм» со статьями о возрастающем уровне бесплодия и о том, что на каждого холостого мужчину приходится шесть незамужних женщин, о женоненавистнической чепухе, о сорокалетних старых девах и крушениях самолетов. Потому что если женщина-евангелистка не смогла найти себе супруга, то это рассматривается как непоправимая трагедия. В том, что касается любой другой одинокой женщины, трагедия – по крайней мере, на посторонний взгляд – кажется не такой уж и страшной. Она ослабляется и смягчается тем, что эта другая женщина встречает новых мужчин, ездит в увеселительные поездки, целуется в укромных уголках на вечеринках, просыпается в компании перспективных незнакомцев, ест бутерброды в постели с бывшими приятелями после сексуального совокупления, которое предваряется словами: «Это не такая уж хорошая мысль». Ее жизнь может быть и грустной, и одинокой, и даже иногда ужасной, но, по крайней мере, она интересна. С девушкой-христианкой все обстоит с точностью до наоборот. По сути своей она – исполнительная и покорная служанка патриархата, с чрезмерно большими сковородками для приготовления оладий, которые хранятся в буфете, с букетами сухих цветов, выстроенных на полке над камином, всегда жизнерадостная, всегда оптимистически настроенная, всегда хорошо одетая и изящно причесанная, всегда изысканно изъясняющаяся и всегда благонравная. При всем этом она, несмотря ни на что, надеется все-таки встретить мужчину, который верит в то, во что должно верить, и верит так, как должно верить. Этот мужчина тоже должен быть интеллигентным, добрым, смешным и привлекательным. Остальные двенадцать характеристик я позабыла. Я хочу сказать, что достаточно трудно найти кого-нибудь, с кем вам захочется прожить жизнь. Но если вы вынуждены более или менее сузить поле поиска до шестерки чудаковатых холостяков, которые крутятся вокруг храма по утрам в воскресенье – один из них слишком нарочито смахивает на Иисуса – будущее начинает казаться абсолютно безнадежным. Иногда я думаю, что вовсе не случайно решила впервые заняться сексом, когда мне исполнилось двадцать пять. Наверное, какая-то часть меня решила, что если уж Господь распорядился так, чтобы я осталась уродиной, да еще с причудами, то, по крайней мере, я смогу насладиться сексом.
Я продолжаю считать, что сказала об этом все что могла, что дубинкой выколотила из этого жизнь, но, очевидно, это не так. Теперь стало понятным, что я слишком близко подошла к черте, за которой начинается брюзгливость – черта, которая представляется мне исключительно непривлекательной – но здесь, похоже, я ничего не могу с собой поделать. Ну что ж…
За несколько месяцев до описываемых событий я случайно столкнулась со старой подругой матери, у которой была дочь моего возраста. Вместе с дочерью этой женщины мы ходили в церковь, вместе пели в хоре, вместе ездили в лагерь, и, пусть даже не виделись бог знает сколько лет, я по-прежнему считаю ее своей подругой. И вот ее матушка сказала мне очень небрежно, пока мы ожидали зеленого света светофора на углу: ее дочь надеется, что Иисус не возвратится, пока она не выйдет замуж, потому что она не хочет упустить свой шанс позаниматься сексом. Потом она рассмеялась. У вас, наверное, возникла целая куча вопросов – и первый из них, конечно, такой: почему эта женщина сочла нужным рассказать мне, что ее тридцатидвухлетняя дочь по-прежнему девственница? Я, правда, вспомнила об этом потому, что, взрослея, большую часть времени испытывала абсолютно те же самые чувства. Мне нужно было как можно быстрее выйти замуж. Просто чтобы Иисус не возвратился раньше, до того как я успею позаниматься сексом, а мне не разрешалось заниматься сексом до замужества. Вот поэтому мне нужно было успеть выйти замуж до того, как возвратится Иисус, что, как всем известно, могло случиться в любой момент. Яко тать в ночи. Это прекрасно объясняет некоторые подозрения, которые я питала в отношении секса, а именно: он имеет чрезвычайно большое значение и остается тем, что я не желаю упустить ни в коем случае. И объясняет мою прозаичную убежденность в том, что вскоре на востоке с небес на землю в свете лучей славы сойдет Иисус с мечом в руке и возвестит Армагеддон. (То, что произойдет дальше, варьируется в зависимости от теологии, но есть одна вещь, в которой все единодушны – для секса там не найдется места.)
Просто удивительно, что после такого воспитания я еще способна вести себя более-менее нормально. Когда вы начинаете с того, с чего начала я – в ожидании возвращения Иисуса на землю с известием о конце света, – и заканчиваете там, где я сейчас нахожусь (лежу в постели после секса со своим бывшим приятелем, который последние пять месяцев был занят тем, что трахался с кем попало за моей спиной), то обнаружите, что оказались в сложном положении. Вы заметите, что не можете больше доверять своим инстинктам. Забудьте о том, чтобы доверять им – вам не удастся даже обнаружить их. Вы понятия не будете иметь, где они могут быть. Даже сейчас я не уверена в том, как бы поступила на моем месте женщина со здоровыми инстинктами. Меня всегда восхищали женщины с врожденным знанием, женщины, обладающие земной, женственной мудростью, которая бросает вызов логике, рассудку и рациональному мышлению. Все инстинкты, которые, возможно, и даны были мне при рождении, давным-давно оказались вытравлены. Боюсь, мне осталась в наследство система, в которой все перепутано и сводит с ума.
