Текст книги "Настоящая любовь"

Автор книги: Сара Данн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Глава семнадцатая

На следующее утро я проснулась, вся дрожа. Мне приснился кошмар. Я огляделась и увидела Тома, спящего рядом. То, что он оказался здесь, так потрясло меня, что я почти забыла о кошмаре. Но когда я опустилась на подушку, мой страшный сон немедленно вернулся ко мне.

Когда Том проснулся, я рассказала ему о кошмаре. Затем я начала толковать его – пользуясь принципами Юнга, которые я почерпнула у Дженис Финкль – но Том прервал меня прежде, чем я успела по-настоящему развернуться.

– В этом сне ты присутствуешь в каждом персонаже, – заявил Том.

– Да, какая-то часть меня, – согласилась я.

– Ты – молодой чернокожий, – сказал он. – И старуха, и ребенок, который на самом деле просто огромная голова.

– А еще и лодка, и вода, – согласилась я. – И достигну умственного равновесия, когда смогу принять, что и акула тоже.

Том одарил меня выразительным взглядом.

– В чем дело? – спросила я.

– Не знаю, – ответил Том.

Он скатился с постели и направился в ванную.

– Так в чем дело? – снова спросила я.

– Может быть, человеку не стоит превращаться в собственное хобби, – крикнул Том из ванной.

– И что это должно значить? – крикнула я ему в ответ.

Том не ответил. Я встала с постели и подошла к ванной. Прислонившись к дверному косяку, я смотрела, как он чистит зубы.

– Я и есть свое собственное хобби, – наконец произнесла я.

Склонив голову к плечу, Том смотрел на меня из зеркала.

– Я не читаю книг по самопомощи, – заметила я.

– Больше не читаешь, – отозвался он. Прополоскал рот. – Ты больше не читаешь книг по самопомощи. Теперь они вот здесь. – Он постучал мне по виску указательным пальцем.

– Тебе не кажется, что еще немного рановато оскорблять меня?

– Я вовсе не собирался оскорблять тебя, – сказал Том. – Это самое обыкновенное наблюдение.

Я вопросительно приподняла брови, но потом решила не выяснять ничего.

– Расскажи мне какой-нибудь свой сон, – попросила я.

– Мы уже проходили это, – ответил Том.

– Совсем-совсем коротенький.

– Я не вижу снов, – сказал он.

– Все видят сны.

– Я не помню своих, – ответил Том, – а даже если бы помнил, это не имело бы никакого значения. Проснувшись, я всегда говорю себе: это был просто сон.

Мне кажется, я еще не успела сказать, что Том – полная противоположность неврастенику. Такие люди приводят меня в восторг, не по причине своего душевного здоровья и не потому, что я стараюсь походить на них. У меня есть другая цель: я хочу, чтобы они стали таким же сумасшедшими, как я. Думаю, такое часто случается. Мне кажется, что когда неврастеник сталкивается со своей противоположностью, то он неизбежно приходит к выводу, что нормальный человек подавляет свои внутренние порывы, после чего принимается их, подавленные, высвобождать. Я пыталась проделать то же самое с Томом. Можете мне поверить, я пыталась. Теперь, когда я задумываюсь над всем происшедшим, мне кажется, что это единственный положительный момент, который можно найти в романе Тома с Кейт Пирс. Эта интрижка выявила его уязвимые места. Все время я считала, что Том просто скользит по жизни: ходит на работу, читает свои ученые журналы, играет в гольф и пытается избежать женитьбы на мне. Но вдруг оказалось, что это не так. Наконец-то обнаружилось нечто новое, в чем предстояло разобраться.

Вполне возможно, что я несправедлива к Тому. Вполне возможно, на самом деле он более глубокая и сложная натура, чем кажется, а я просто не замечала этого, как не замечала и многого другого, что происходило с нами. Одна из проблем была вот такой: я никогда не могла угадать, о чем он думает. Кроме того, я понятия не имела, что он чувствует, но меня больше волнуют мысли, потому что они – основа основ. И если уж быть абсолютно честной с самой собой, то, полагаю, правда состоит в том, что он навсегда останется для меня загадкой. Не то чтобы он постоянно удивлял меня, открывая новые и неожиданные стороны своей натуры; скорее, он похож на чистый лист бумаги. Это звучит хуже, чем я попыталась описать, но пока не могу придумать, как еще это объяснить!

Когда мы с Томом только начали встречаться, я рассказала о нем по телефону своей сестре Мередит. Спустя несколько месяцев она прилетела в наш город по делам, и мы втроем отправились на ужин. Когда Том отлучился в туалетную комнату, я повернулась к Мередит и спросила: «Ну что?» «Он мил», – ответила она. Я кивнула головой, дескать, продолжай. «Он не совсем такой, каким я его себе представляла», – ответила она. Я начала наседать на нее, требуя уточнений, и наконец она заявила: «Он совсем не такой, каким ты его описывала». Знаете, иногда на мою сестрицу находит, но тем не менее она заставила меня задуматься. Совсем не такой, каким я его описывала? Как такое может быть? Я уже несколько лет не задумывалась над этим, но теперь, вспоминая ее слова, я начинаю кое-что понимать.

Есть еще кое-что, о чем я не думала довольно продолжительное время, но теперь, взвесив все, я пришла к выводу, что должна рассказать вам об этом. Это касается Кейт Пирс. Полагаю, вы можете назвать это историей Кейт Пирс в той мере, в какой она имела отношение к нам с Томом. Все началось, как это бывает, с фотографии.

Через несколько недель после нашего первого свидания с Томом мы ужинали у него в квартире. Я рассматривала фотографии в альбоме. У Тома был типично мужской фотоальбом. В нем полностью пропускались огромные периоды жизни, и в конце была масса пустых страниц для будущих событий. Создавалось впечатление, что он и дальше собирается идти по жизни, время от времени вставляя фотографии, которые его друзья присылали ему по почте, а потом, когда дойдет до последней страницы, то умрет.

– Кто она? – спросила я у Тома, когда добралась до этой фотографии.

– Это Кейт.

– Красивая, – сказала я. Она и в самом деле была красавицей. Большие карие глаза, длинные каштановые волосы, а также хрупкое телосложение маленькой девочки, при виде которого мне захотелось блевать.

– Сколько же вы, ребята, были вместе? – поинтересовалась я.

– Три года, – ответил Том.

– Большой срок.

– Это было в колледже.

– Три года в колледже – это очень долго, – сказала я. – Чем она сейчас занимается?

– Не знаю. Я не разговаривал с ней десять лет.

– А почему?

– Все закончилось плохо, – сказал он.

– Насколько плохо?

– У меня нет настроения говорить об этом, – сказал он.

Я продолжала листать страницы альбома. Позже тем же вечером, однако, я вновь вернулась к Кейт, и у нас с Томом состоялся вот такой разговор:

– Получается, твои чувства к ней еще не умерли? – спросила я.

– Я думаю, было бы странно, если бы я не питал к ней никаких чувств, – отозвался Том.

– Ты все еще любишь ее? – спросила я.

– Я даже не знаю, что значит «любить», – ответил он.

Разумеется, мне надо было немедленно поинтересоваться у него: «Что ты имеешь в виду?» Мне по крайней мере следовало попытаться прижать его и выяснить, какой именно части понятия «любовь» он не понимает. Но это произошло в самом начале наших отношений. Прошло, может быть, недели четыре, а в начале отношений о таком не говорят. Я даже не уверена, что об этом говорят в середине. Может быть, такие разговоры и сойдут вам с рук в конце отношений, но если вы похожи на меня, то вы просто сохраните эту информацию где-нибудь в закоулках памяти и постараетесь забыть, что она вообще там есть. И я почти забыла о ней – для меня Кейт Пирс была просто именем, упоминание которого вызывало отсутствующее выражение на лице моего нового приятеля. Выражение, которое я решила толковать как жажду возвращения и тоску о молодости, свободе, девчонках из колледжа, бросающих биты из лакросса на невероятно зеленых лужайках – то есть вообще о прошлом, а не о ней в частности.

Два года спустя. Суббота. Мы с Томом покупаем продукты в маленьком магазинчике на Пайн-стрит. Он загружал свой холодильник; я пошла просто за компанию. Мы подошли к кассовому автомату, и Том сунул карточку в приемное отверстие. А потом набрал код: 5-2-8-3.

– Ты сам выбрал код или тебе его дал банк? – задала я совершенно невинный вопрос. Один из тех вопросов, которые вы задаете, стоя в очереди в кассу.

– Я сам выбрал его, – ответил Том, и на лице его появилось странное выражение. Это было всего лишь выражение, не более того, но в то же мгновение я поняла все. Я поняла.

– О Боже, – вырвалось у меня.

Том взял свои покупки и вышел из продуктового магазина. Я пошла следом.

– Не могу в это поверить, – сказала я.

– Алисон, – сказал он, – не делай из мухи слона.

– Я не делаю из мухи слона, – ответила я.

– Этот код у меня еще с колледжа. И ничего не значит, – сказал он.

– По буквам это получается «Кейт», – продолжала я. – Это значит «Кейт».

– Для меня теперь это всего лишь набор букв.

– Не в этом дело, – сказала я.

– А в чем дело? – спросил Том.

Но я-то знала, в чем дело. Я прекрасно знала, в чем именно. В том, что Том набирал имя Кейт каждый раз, посещая банк. Это означало сильную привязанность, такое качество любви, к которой, как мне казалось прошедшие два года, он был неспособен. А тут вдруг оказалось, что способен, да еще как! Вот только не ко мне. В этом и было дело. Но я не собиралась говорить Тому. Ни в коем случае. Потому что не хотела, чтобы он понял, в чем дело. Том любил меня. Я знала, что он любил меня. Он любил меня, но у него были свои комплексы. У него был свой багаж. В общем-то, у каждого из нас есть пунктики, правильно? У каждого из нас есть свой багаж. И вы должны иметь в виду, что тогда, когда произошел этот маленький обеспокоивший меня эпизод, Кейт Пирс представлялась довольно абстрактной фигурой. Мой мужчина не разговаривал с нею уже более десяти лет. А я уже давно отказалась от намерения стать для кого-то первой, последней и единственной. Мне кажется, любой человек должен отказаться от такого намерения, разве что вы вышли замуж за свою школьную любовь. В мире нет ничего более скучного, чем женщина, вышедшая замуж за своего школьного воздыхателя.

– Не знаю, в чем тут дело, – сказала я Тому. Я начала плакать. – Просто от этого мне становится очень плохо.

Том сменил свой секретный код на дату моего рождения, и наши отношения возобновили свое течение. Вы, наверное, задаете себе вопрос: а действительно ли то, что происходило в колледже между Томом и Кейт, было настоящей любовью? Такая мысль много раз приходила мне в голову. Вот что я имею в виду: даже через десять лет после того, как они расстались, мужчина набирает ее имя в банковском автомате каждый раз, когда ему нужны наличные. Я полагаю, это можно назвать современным аналогом вырезания имени любимой девушки на коре дуба. Мне нравится думать, что я не такой человек, чтобы вставать на пути настоящей любви. Пусть даже будет так, что мои отношения с этим мужчиной закончатся тем, что он по-настоящему влюбится в другую.

Мы с Томом поговорили только один раз после того, как он вернулся, у нас вообще состоялся один-единственный серьезный разговор, и он касался именно ее. Как-то вечером в первую неделю его возвращения я усадила его на диван и сказала: «Ты должен серьезно подумать обо всем. Может быть, позже ты пожалеешь об этом. Может быть, ты любишь ее, может быть, она тебе нужна, может быть, с самого начала ты хотел только ее». И Том ответил мне: «Нет. Дело было не любви, – сказал он. – Если подумать, то дело было даже не в сексе». Тогда в чем же, спросите вы. Он так и не ответил в чем. Я только помню, что он взял мою руку в свои и поцеловал несколько раз. Сказал, что любит меня. Я ответила, что тоже люблю его. Мы сидели молча – слышно было только наше дыхание.

– Мы с этим покончили? – спросил Том.

– Конечно, – ответила я. – Конечно.

Он отпустил мою руку и включил телевизор.

Глава восемнадцатая

В следующую субботу, в выходной день, я отправилась в редакцию, чтобы забрать из стола свои вещи. Я старалась избегать других сотрудников, и на первый взгляд казалось, что мне это удалось. Но я ошибалась. Потому что в комнату вошел Генри. Он вошел и, не говоря ни слова, с размаху опустился на потрепанный диван, который когда-то нашел Матт. Диван валялся на тротуаре в нескольких кварталах от редакции.

– В этом диване водятся блохи, – сказала я.

– У меня тоже, – ответил Генри.

Я сунула руку в верхний ящик стола и вытащила оттуда старую чековую книжку из банка «Меллон-бэнк». Я начала вырывать оттуда странички и швырять их в мусорную корзину.

– Когда? – спросила я.

– Что когда?

– Когда у тебя были блохи?

– Честно говоря, у меня никогда не было блох, – признался Генри. – Я просто пытался завязать разговор.

Он вытянулся на диване.

– В колледже я знал одного парня по имени Джадд, так вот у него в диване жили крабы.

Я не ответила.

– Однажды я нашел клеща у своего дяди, – продолжал он.

Я вырвала последний чек. Потом подняла голову и взглянула на Генри.

– Тебе все это не кажется странным? – спросила я.

– Да нет в общем-то.

– Это должно быть странным, – сказала я. – И тебе это должно казаться странным.

– Я думаю, это ты немножко странная, – с улыбкой заметил Генри.

– Здесь и сейчас я нормальная, Генри, – ответила я. – А я редко бываю нормальной.

Я вытащила нижний ящик стола и опорожнила его в мусорную корзину. Несколько старых вырезок моих статей упали на пол, пришлось нагнуться, чтобы поднять их.

– Ты всегда анализируешь происходящее, находясь в гуще событий? – спросил Генри.

– Мы больше не находимся в гуще хоть каких-то событий, – ответила я. – И да, анализирую.

– Мне жаль, что так получилось у тебя с твоей работой.

– Я не это имею в виду.

– Наш разговор на «Ридинг Терминал».

– Да, – сказала я.

– Понимаю.

– Особенно мне понравилась та часть, где ты положил мне руку на плечо и дружески сжал его, – сказала я.

– Я так сделал?

Я кивнула.

– Еще никто, расставаясь со мной, дружески не пожимал мое плечо.

– Я не расстался с тобой, – заметил Генри. – Я сказал, что, как мне кажется, я не смогу с тобой справиться. По-моему, есть разница.

– Разве?

– Есть, – ответил Генри. – Сейчас это может показаться несущественным, но, строго говоря, между нами не произошло ничего такого, к чему подошло бы слово «расставаться».

– Получается, ты сказал мне это просто для того, чтобы я не провела следующие тридцать лет в ожидании твоего гипотетического появления у меня на пороге? Предвкушая, что ты появишься и снова займешься со мной сексом?

– Вскакивая каждый раз, когда у тебя зазвонит телефон.

– С постоянно и тщательно выбритыми ногами.

– Да, – сказал Генри. Он улыбнулся мне. – Я пытался уберечь тебя от этого.

– Это было очень мило с твоей стороны, – сказала я.

– Спасибо.

– Я забираю обратно все, что сказала.

– Ты ничего не сказала, – ответил Генри.

– Я забираю обратно все, что говорила о тебе мысленно, – сказала я. – В тот период, когда ненавидела тебя.

Я подошла к книжной полке и начала перебирать книги. Спиной я ощущала, что Генри смотрит на меня.

– Когда я училась в шестом классе, то каждую субботу после обеда ходила на каток покататься на роликах, – сказала я. – И однажды заметила, что один очень симпатичный мальчик не сводит с меня глаз. Он проезжал мимо, глядя на меня, потом проезжал снова и снова смотрел, и с каждым разом я волновалась все сильнее и сильнее. И наконец он подъехал прямо ко мне, пристроился рядом и сказал, – я выдержала паузу, как всегда делаю, рассказывая этот анекдот: – «Ты мальчик или девочка?»

Генри рассмеялся.

– Так не бывает.

– Бывает. А потом, когда мама пришла забрать меня, я начала плакать и рассказала ей, что произошло. Знаешь, что она мне ответила?

Он отрицательно покачал головой.

– Она сказала: «Он сказал так потому, что у тебя ролики черные». У нас было совсем немного денег, у меня были ролики, которые перешли ко мне от двоюродного брата. Это были черные ролики.

– У тебя хорошая мама, – заметил Генри.

– Да.

– И это хорошая история.

– Я знаю, – ответила я. – Но я рассказала ее тебе не просто так, а по одной причине. Вот по какой: настоящим я официально заявляю о твоем переводе в эту категорию.

– Какую категорию?

– Мальчика на катке, который проезжал мимо.

Я уложила последние книжки в коробку и сказала Генри, что ухожу. Он поднялся с дивана, взял коробку с моими вещами подмышку и вынес ее в коридор.

– Знаешь, что с тобой случится, Генри? – спросила я.

– Что?

Я оглядела его с головы до ног.

– Все закончится тем, что ты встретишь женщину, которая способна управиться с тобой.

Я сняла со стены старую фотографию Вуди Аллена и погасила свет. Когда мы спустились вниз, я забрала у Генри свою коробку и поблагодарила его за то, что он помог мне ее нести. Мы стояли перед зданием. Вывеска «Филадельфия таймс» лениво хлопала на ветру.

Генри поймал мой взгляд и нарочно не стал отводить глаза. Я никогда не знала, как вести себя в таких случаях – когда на меня смотрят таким многозначительным взглядом – в этот раз было то же самое. На губах у меня начала расцветать улыбка, Генри тоже улыбнулся, а потом я рассмеялась. Ничего не могла с собой поделать, просто ничего. Я опустила взгляд на тротуар.

– Мне хотелось бы задать тебе последний вопрос, – сказала я.

– Последний? – переспросил Генри.

– В общем, я иду к себе домой, и ты идешь к себе домой, и я больше на тебя не работаю, так что да, это последний вопрос. И мне бы хотелось, чтобы ты был абсолютно честен, пусть даже ты думаешь, что сможешь причинить мне боль.

– Ладно, спрашивай.

Я попыталась придумать, как бы получше облечь это в слова.

– Какой, по-твоему, был у нас секс?

– Что ты имеешь в виду? – спросил Генри.

– Я имею в виду, хороший, плохой, средненький. Какой это был секс?

Генри поднял глаза к небу, пытаясь, вероятно, прочесть ответ в облаках.

– Выдающийся, – ответил он.

– Я тоже так думаю, – сказала я.

А потом подняла руку, остановила такси и поехала домой.

Я сидела в такси, и рядом со мной на сиденье лежала коробка с моими вещами. Мне было хорошо. Генри оказался приятным развлечением. Подобно восхитительным сластям, которыми вы лакомились в незнакомом месте, куда, как вам хорошо известно, вы никогда больше не вернетесь. Некоторые люди входят в вашу жизнь, и вы не можете их удержать: просто берете от них то, что они могут предложить, и стараетесь дать им что-нибудь взамен. Может быть, это и называется взрослением, подумала я. Не цепляться изо всех сил за вещи. Пусть даже это моя работа. Я почувствовала, что освобождаюсь и от нее. Это было хорошо, потому что работы у меня больше не было. Я найду себе другую. А теперь, когда Том вернулся домой, все начало вставать на свои места. Я выглянула из окна. Самодовольно улыбнулась. «Выдающийся».

Потом перевела взгляд на коробку рядом с собой. Сверху лежал настольный календарь, и странички его дрожали от сквозняка, врывавшегося в окно, открытое со стороны водителя. «Сколько же прошло времени с той злополучной вечеринки?» – задумалась я. Протянула руку и перевернула несколько страничек. Чуть больше трех недель. Я была поражена. Мне казалось, что с тех пор минуло никак не меньше двух лет. Я начала медленно перелистывать страницы, оживляя в памяти события прошедших дней. Перед моим мысленным взором живо предстали порнографические эпизоды с Генри. Я покраснела и прикрыла глаза.

Потом открыла их. Крепко зажмурилась. Схватила календарь и начала судорожно переворачивать страницы обратно. К вечеринке. Еще дальше назад. Наконец я увидела ее, в правом нижнем углу одной из страничек.

Маленькая буква «х».

Я посмотрела на дату на странице с буковкой «х». Потом пересчитала недели на пальцах. Пять пальцев. Целых пять недель!

На меня волной нахлынула тошнота, по коже побежали мурашки, она стала холодной и влажной. Меня охватила паника. Я вцепилась в подлокотник, чтобы успокоиться. Дыши глубже, скомандовала я себе. Это ничего не значит. Это может ничего не означать. Я пыталась успокоиться, затеяв сама с собой внутренний диалог, но где-то в глубине моего сознания звучал другой голос, властный и повелительный. Он без обиняков сообщил мне, что я беременна.

– Эй, леди, – окликнул меня водитель.

Я подняла голову. Такси стояло перед домом. Я знала, что Том наверху, смотрит соревнования по гольфу. Совершенно буднично. Как будто в моем лоне не происходит ничего выдающегося.

– М-м, есть еще вторая остановка. Здесь нет ничего особенного. Я просто хотела проехать мимо, – болтала я и не могла остановиться. – Я думала, что здесь может оказаться моя подруга, но ее нет…

– Как скажете, – произнес водитель, и я дала ему новый адрес.

Я откинулась на спинку сиденья и принялась вновь судорожно перелистывать календарь, пытаясь припомнить то, о чем не вспоминала начиная с восьмого класса, с занятий по здоровью. Например, когда должна произойти овуляция. На двенадцатый день после прекращения последнего менструального цикла? Или считать следует от начала последнего менструального цикла? А может, на шестнадцатый день? Я поняла, что не имею об этом ни малейшего понятия. А после этого сколько дней яйцеклетка сохраняет способность к оплодотворению? Три, может быть? Пять? Меня прошиб пот. Я представила свои внутренности в виде большой выгребной ямы, полной сперматозоидов, которые сумели проникнуть сквозь различные оборонительные сооружения, возведенные против них, сперматозоидов, которые бурлили вокруг целые дни, может даже недели, образуя свою собственную экосистему, пока наконец мое лоно не превратилось в гигантский снежно-белый шар инородного генетического материала, и единственная ничего не подозревающая яйцеклетка плавала в нем, как воздушный шарик на стадионе, заполненном конфетти. Я попыталась вспомнить точную дату, когда я занималась сексом. Я стала загибать уголки разных страниц. Четыре раза в двух отдельных случаях. «Как считать второй раз, после полуночи? Он произошел на следующий день?» – в панике размышляла я. Потому что это очень много страниц с загнутыми уголками. Я сидела в такси, глядя на странички календаря с «собачьими ушками» и постепенно осознавала весь ужас своего положения.

Я не знала, чей это ребенок.

Я не знала, чей это ребенок! Это мог быть ребенок Тома, а мог быть и ребенок Генри! Вероятно, все-таки Генри, но мог быть и Тома! А ведь они даже не похожи друг на друга! У Тома светлые волосы, а у Генри – каштановые. У меня участилось дыхание. Я попыталась вспомнить, что говорил Том о цвете глаз наших детей. Что-то о том, что он знает, какого цвета они должны быть. Боже, у Тома глаза голубые, а у Генри – карие! Я пропала!

Такси свернуло на улицу, где жила Корделия, и остановилось перед ее домом. Я протянула водителю смятую двадцатку через переднее сиденье и, ожидая сдачи, обхватила себя руками и прижала локти к грудям. Они были чувствительными и болезненными. Болезненными!

– Вот, пожалуйста, – сказал водитель. Он протянул мне сдачу.

Я вошла в многоэтажку, где жила Корделия, кивнула Энрике, швейцару, и он в ответ помахал мне рукой. Вошла в лифт и нажала кнопку одиннадцатого этажа.

В лифте я была одна. Стыд окутал меня как непроницаемая мантия. «Когда я успела превратиться в шлюху?» – спросила я себя. Что произошло? Что я сделала неправильно? Как я могла решить, что мое поведение можно назвать приемлемым? Я жила с мужчиной, который не был моим мужем, я спала с парнем, которого знала меньше недели, причем на первом же свидании. Которое вовсе не было свиданием, если уж на то пошло. Этот парень после работы пригласил меня на ужин. По счету мы заплатили пополам. С таким же успехом я могла поместить объявление на последней странице нашей газеты и попросить его оставить деньги на комоде, когда он соберется уходить. Я смотрела, как поочередно загораются номера этажей, и глаза мои наполнялись слезами. Ну что ж, Алисон, сказала я себе, ты пожинаешь то, что посеяла. Ты посеяла распутное поведение, а теперь тебе предстоит пожинать плоды в виде нежеланного ребенка, чье отцовство установить невозможно.

Двери лифта открылись. Я прошла по длинному, скудно освещенному коридору и нажала кнопку звонка Корделии.

– Что случилось? – спросила Корделия, увидев мое лицо.

– Я беременна, – сказала я и расплакалась.

Корделия спокойно кивнула головой и впустила меня внутрь. Я сбросила свое пальто на стул и повалилась ничком на диван.

– Я убью себя, – выдавила я.

– Ты сделала тест? – невыразительным голосом поинтересовалась она.

– Ты же знаешь, как говорит Бонни. Каждый раз, когда она беременна, она это знает, – сказала я. – Так вот, я знаю.

Корделия прошла на крохотную кухоньку и достала бутылку водки «Абсолют» из холодильника. А потом щедрой рукой налила нам обеим выпить.

– Пей, – сказала она.

Я села и отрицательно покачала головой.

– Ребенок, – сказала я.

Корделия выразительно закатила глаза.

– Что?

– Ты помнишь, сколько раз мы с тобой разговаривали на эту тему, Алисон?

– Не один раз.

– Намного больше, чем просто не один раз.

– И я никогда не оказывалась беременной, – сказала я.

– И ты никогда не оказывалась беременной.

– Никогда.

– Ты никогда не была беременна. Ты накручиваешь себя, впадаешь в истерику, но до сих пор ты ни разу не была беременна.

Это было правдой.

Вообще-то, если вдаваться в ненужные подробности относительно внутреннего устройства моего организма, все эти хитрости применительно ко мне никак нельзя назвать точной наукой. Циклы у меня случаются отнюдь не с завидной регулярностью. Наоборот, мой способ протекать создает максимально возможное количество ложных тревог, досадного беспокойства и полномасштабной паники по поводу возможной беременности. Вероятно, вы можете подумать, что нормальная женщина с такой историей, как у меня, будет с определенной долей осторожности делать такие скоропостижные выводы, к которым пришла я на заднем сиденье такси. Вероятно, нормальная женщина так бы и сделала. Но не я. У меня никогда не бывает и тени сомнения. Я всегда уверена на сто процентов. Теперь, когда я рассматриваю ситуацию в целом, мне приходит в голову, что мои мозги функционируют так, чтобы послужить мне возмездием и карой за то, что я занималась сексом. Вообще-то, если на сознательном уровне я приняла достаточно рациональное решение о том, что мне вполне позволительно заниматься сексом с мужчиной, который не является моим супругом, при условии, что обе стороны не связаны брачными узами или какими-либо другими обязательствами по отношению к кому-то еще, то мое подсознание не успевает принять такое поведение. Поэтому оно полностью подчиняется страхам. И как бы старательно ни применяла я всевозможные профилактические меры, от этого паника не уменьшается.

Я связываю это с историей, которая произошла с одной девочкой в моем классе. Она забеременела в средней школе и при этом утверждала – и по сей день утверждает – что «с формальной точки зрения» она не занималась сексом. Так что, многочисленные линии обороны не имеют для моего второго «я» решительно никакого значения.

– Я знаю, что мы уже говорили об этом раньше, – сказала я, – но на этот раз все по-другому.

– Насколько по-другому?

– Потому что я не знаю, кто отец, – ответила я и снова разрыдалась.

Корделия уперла руки в бока.

– А кто кандидаты?

– Что ты имеешь в виду, говоря, кто кандидаты? – Мой голос сорвался в визг. – Ты знаешь кандидатов! Том и Генри!

Воцарилась долгая тишина.

– И они даже не похожи друг на друга! – сказала я.

Корделия склонила голову набок, изучающе глядя на меня.

– У них глаза разного цвета! – продолжала я.

– Так, и что ты теперь планируешь делать?

– Нет у меня никакого плана!

– Зато у меня есть, – заявила Корделия. – Надевай пальто.

– Куда мы идем?

– В аптеку.

Я отчаянно затрясла головой.

– Не могу, – сказала я. – Я не могу согласиться на это.

– Это я не могу согласиться на это, – заявила Корделия. – И я отказываюсь говорить об этом хоть на минуту дольше, чем это абсолютно необходимо.

Мы с Корделией спустились вниз на лифте и прошли за угол, в аптеку. Я выложила девятнадцать долларов за тест, хороший тест, – хотя и не могла позволить себе тратить девятнадцать долларов теперь, когда у меня не было работы. А потом с трудом дотащилась обратно в квартиру Корделии, сжимая в потной руке коричневый пакет.

Не вижу необходимости затягивать эту часть моего повествования. Я в точности выполнила инструкции на коробке, а потом сидела на крышке унитаза и ждала, закрыв глаза, казалось, целую вечность. А когда открыла их, на меня обрушилось облегчение. Нет, наверное, лучшее чувство. Собственно говоря, мне пришло в голову, что единственный плюс во всем этом отчаянии при мысли о возможной беременности – это осознание того, что ты не беременна, когда ты этого не хочешь. На время все ваши обычные проблемы кажутся незначительными и вполне разрешимыми в свете этой новой, невероятно огромной напасти, а потом, после того как вы попросту помочитесь на палочку, огромная проблема исчезает.

– Знаешь, – обратилась ко мне Корделия, – мы с тобой перешли к такому поведению, которое должен оценивать профессиональный психиатр.

Я кивнула.

– Это ненормально, – сказала она.

Я снова кивнула.

– В следующий раз, когда ты решишь, что беременна, вспомни, пожалуйста, о том, что ты еще ни разу не забеременела. Ты много лет занимаешься сексом, но ни разу не забеременела. Ни разу.

Она крепко обняла меня.

– Корделия? – спросила я, уткнувшись носом в ее шею.

– Да?

Я высвободилась из ее объятий и внимательно всмотрелась в ее лицо.

– Как ты думаешь, может быть, дело в том, что я не могу забеременеть?

Она дала мне пинка.

И я поехала домой.

У меня есть две теории о том, как я решилась пустить Тома обратно. Нет, только что мне в голову пришла еще одна – стало быть, теперь их три. Три теории. Первая заключается в том, что когда Том оставил меня ради Кейт Пирс, то нанес удар по моему нарциссизму, и его возвращение только утвердило меня во мнении о своей несравненной натуре, полной неисчислимых достоинств. Дженис Финкль была первой, кто использовал термин «нарциссизм» применительно ко мне. Она просто ненавязчиво и небрежно упомянула его в одной из наших бесед, словно это было совершенно естественно и мы обе давно к этому привыкли. Как будто это был один из тех очевидных фактов, которые записаны в моей истории болезни рядом с именами ближайших родственников, названием городка, в котором я выросла, или моим повторяющимся навязчивым сном о несчастном случае во время катания на лодке. После сеанса я прямиком отправилась к Барнсу и Ноблю, уселась на зеленый пятнистый ковер в отделении психологии и открыла на коленях справочник по психическим заболеваниям. Я быстро перелистала страницы, пока не добралась до раздела «Нарциссистические нарушения личности». И прочла симптомы. Три точно подходили мне, может быть, даже четыре, но для того, чтобы счесть случай клиническим, необходимо было пять. То есть я находилась в группе риска. Когда я встретилась с Дженис на следующей неделе, то буквально принялась поджаривать ее на медленном огне, выпытывая все новые подробности. Теперь в ее глазах я выглядела так, словно нарциссизм стал моей навязчивой идеей. Это было похоже на то, что у змеи развилась болезненная привязанность к собственному хвосту. Как бы это ни выглядело, я не считаю себя законченной самовлюбленной дурой – я способна распознавать чувства других людей и смотреть на вещи не только со своей точки зрения – но у меня все-таки есть наклонности к нарциссизму. А когда Том сказал, что не может жить без меня, самовлюбленная часть моей натуры прямо воспарила в небеса. Разумеется, он не может! Мой бедняжка! Это первая теория.