Текст книги "Настоящая любовь"

Автор книги: Сара Данн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Сара Данн
Настоящая любовь

Глава первая

Моим родителям Джо и Каролин и Хетт и Дэвиду

Справедливости ради стоит заметить: что бы ни придумал Том, чтобы красиво уйти, я все равно была бы недовольна. Оказывается, я совершенно не настроена проявлять к нему хоть каплю справедливости, но, как бы то ни было, постараюсь быть точной.

Это был последний уик-энд в сентябре. Мы устраивали вечеринку. Наши гости должны были вот-вот прибыть. У меня закончилась дижонская горчица, без которой я не могла приготовить соус для курицы, поэтому я отправила за нею своего парня Тома – моего «живущего по месту работы» Тома, как его всегда называла моя мать – в бакалейную лавку. «Только не бери острую», – по-моему, именно так я сказала перед тем, как закрыть за ним дверь: одной из гостий была моя лучшая подруга Бонни, она ждала малыша и была на седьмом месяце. От острой пищи Бонни начинала потеть сильнее обычного, и я решила, что последнее, в чем нуждается моя вечеринка, – это огромная беременная женщина, истекающая потом. Впрочем, как оказалось, это была далеко не последняя вещь, которая нужна была моим гостям и мне. Вечеринке не хватало как раз того, что произошло на самом деле: через час после ухода Том позвонил из телефона-автомата и сказал, чтобы я не ждала его, что он не собирается возвращаться, что горчицы он не купил и что, кстати говоря, он любит другую.

А какая славная компания у нас собралась! Меня воспитали так, что перед гостями нельзя вести себя несдержанно, невежливо или хоть капельку по-человечески. Наверное, только этим и можно объяснить то, что я сделала дальше: заглянула в гостиную и спокойно сказала:

– Бонни, можешь зайти в кухню на секундочку?

Переваливаясь, как утка, Бонни вошла в кухню.

– А где Том? – поинтересовалась она.

– Он не придет, – ответила я.

– Почему? – спросила она.

– Не знаю, – сказала я.

– Что значит «не знаю»?

– Он позвонил и сказал, что не вернется домой. Я думаю, он меня бросил.

– Бросил? По телефону? Этого не может быть, – заявила Бонни. – Что именно он сказал?

Я рассказала ей.

– Боже мой, он так и сказал? – переспросила она. – Ты уверена?

Я разрыдалась.

– Ну, это просто отвратительно, – продолжала Бонни. Она крепко обняла меня. – Такого нельзя прощать.

Это и в самом деле было непростительно. На мой взгляд, непростительным оно становилось не только потому, что Том без предупреждения решил разорвать наши отношения, которые длились целых четыре года, не потому, что сообщил мне об этом по телефону, и даже не потому, что сделал это прямо посреди вечеринки, но и еще по одной причине: этот человек повесил трубку раньше, чем я смогла сказать хотя бы слово в ответ! А последнее, как мне казалось, было просто невыносимо. С точки же зрения Бонни, непростительным поступок Тома оказался потому, что так он решил увильнуть от следующего шага: в ближайшем будущем сделать мне предложение. Собственно, она даже высказала эту теорию, пока мы стояли и обнимались. Она думала, что так сможет успокоить меня.

– Мужчины стараются избежать супружества, – сказала мне Бонни. – Они не видят в этом ничего хорошего. – Она погладила меня по голове. – Их женатые друзья выглядят сломленными.

В этот момент, словно услышав ее слова, в кухню вошел Ларри, муж Бонни. За пояс брюк он засунул полосатое кухонное полотенце, а в руках держал две тарелки с курицей для нас. Ларри очень гордился тем, как он управляется с готовкой. Когда Том вовремя не появился с горчицей, Ларри предложил приготовить марсалу и сделал ее, вытащив грибы из салата. Я должна вам рассказать кое-что о Ларри: он изменял Бонни, когда они еще встречались, собственно говоря, он изменяет ей направо и налево, но вот сейчас, оставаясь отцом двоих детей и приготовив курицу, он буквально олицетворял домашнее спокойствие и правопорядок. Может быть, он и был сломлен; но он был сломлен и верен.

– Том не придет, – сообщила ему Бонни. – Он сказал, что любит другую.

– А кого он любит? – поинтересовался Ларри.

Ну конечно, я знала, в кого Том был влюблен. Мне даже не нужно было его спрашивать. Он был без ума от Кейт Пирс. И я знала об этом! Я знала об этом. И Бонни тоже знала – это было видно по выражению ее лица. Мы с Бонни уже некоторое время совещались, размышляя о старой подружке Тома по колледжу, Кейт. Наверное, с того самого момента, когда она пригласила Тома на первый из множества маленьких дружеских ленчей, что случайно совпало по времени с покупкой Бонни головной гарнитуры для телефона, которая оставляла руки свободными. Я упоминаю об этой покупке для телефона только потому, что моя подруга наконец купила ее. Почти все, чего хотела Бонни, – это почаще болтать по телефону.

– Вчера вечером, когда показывали фильм «Найтлайн», Том начал делать приседания, – поведала я Бонни во время одного из ее телефонных звонков. – Как ты думаешь, что это значит?

– Скорее всего, ничего не значит, – ответила Бонни.

– Не думаю, что кто-то мог бы начать делать приседания вот так: ни с того ни с сего, – заметила я.

– Несколько недель назад по ТНТ показывали «Рокки», и на следующий день Ларри поставил в гараже тренажер для поднятия штанги, так что это может ничего не значить.

– Он сказал кого? – спросил у меня Ларри. Он поставил тарелки с курицей на кухонный столик. – Он сказал тебе, кого он любит?

– Он влюбился в Кейт Пирс, – сказала я. Почему-то мне стало нестерпимо больно, когда я произнесла эти слова вслух Села за кухонный стол и быстро поправилась: – По крайней мере, он думает, что любит ее.

– Скорее всего, это просто прихоть, – встряла Бонни.

– А прихоть разрешается? – поинтересовался Ларри.

– Разумеется, нет, – сказала Бонни. – Я просто имею в виду, что у него, может быть, все и пройдет.

– Ты никогда не видела ее, – возразила я. – Она красивая.

– Это ты у нас красивая, – заметила Бонни, потом протянула руку и похлопала меня по плечу, отчего мне стало казаться, что я просто уродина. Никто и никогда не хлопает человека по плечу, говоря ему при этом, что он красив. В этом просто нет необходимости.

В кухню вошла моя подруга Корделия, чтобы посмотреть, что происходит, я посмотрела на нее и снова разрыдалась. Глядя на меня, Корделия тоже расплакалась, я встала из-за стола, и мы так стояли, казалось, целую вечность, обнявшись, на сером линолеуме, как бывает, когда у вас умирает кто-то из родственников. И только спустя довольно много времени я узнала, что в тот момент Корделия и в самом деле подумала, что у меня кто-то умер, и что если бы она знала, что произошло на самом деле, то не стала бы плакать так сильно. Она очень по-философски относится к сердечным вопросам, так по-философски, как только может относиться женщина, которая уже однажды была замужем и не собирается повторять этого снова. Корделия была замужем за Ричардом почти целых два года. У них были, как им казалось, обычные проблемы, поэтому они и испробовали обычное решение: взялись за лечение вместе. Оба приняли атмосферу открытости, которую поощрял их семейный адвокат, и Ричард признался Корделии, что он занимается любительской порнографией. Корделия подумала: ну что же, вероятно, это не идеальная ситуация, но сексуальность человека – штука непростая. Она решила, что, будучи женщиной широких взглядов, может примириться с маленькими грешками своего супруга. Ободренный таким открытием, Ричард решился на то, что можно было бы назвать кардинальным уточнением – как оказалось, он участвовал в любительской порнографии, – а Корделия поняла, что ее взгляды все-таки не настолько широки.

– Ну, он же не мог бросить тебя по телефону, – заявила Корделия, после того как ей все рассказала Бонни. – Вы живете вместе. У вас общее ложе.

– Я тебе этого никогда не говорила, – сказала мне Бонни, – но я всегда ненавидела этот диван.

– Том выбрал его сам, – ответила я. И опять заплакала. – Я совсем не хотела, чтобы он думал, что больше не сможет выбирать диваны только потому, что переехал ко мне.

– Именно этот диван, – заявила Бонни Ларри, – показывает, почему я не позволяю тебе выбирать диваны.

После этого Бонни вернулась в гостиную и отправила остальных гостей по домам. Потом они с Ларри прибрались в кухне, чтобы мне с утра не пришлось перемывать гору грязной посуды. А Корделия уложила меня в постель, пристроив на тумбочке бутылку вина. Я сказала им, что хочу побыть одна, и эта троица наконец убралась.

Вам следует знать, что первой мыслью, промелькнувшей у меня в голове после того, как я поговорила с Томом, было вот что: это, вероятно, просто ошибка. А случилась такая штука: несколько месяцев назад я наткнулась в журнале на фотографию обручального кольца. Оно мне так понравилось (я со стыдом должна признаться в этом), что я вырезала фото и, собственно говоря, подсунула его в портфель Тому, когда тот был в ванной и принимал душ (а это говорю с еще большим стыдом). Я не рассчитывала, что на следующий же день он пойдет и купит мне то кольцо. Просто подумала, что ему может нравиться что-то подобное и он поразмыслит об этом в каком-либо неопределенном будущем.

Когда Ларри спросил у Бонни, какое обручальное кольцо ей нравится, та ответила, что кольцо с одним бриллиантом ей не хочется, а хочется что-нибудь более необычное, и он ответил: «Отлично, давай так и сделаем». Но тут Бонни вдруг представила, что он может выкинуть на самом деле. (Однажды Ларри скрепил скоросшивателем два старых коричневых полотенца и повесил их на окно в своей спальне вместо штор, так они и провисели целых четыре года.) Поэтому она нарисовала на столовой салфетке широкое кольцо, опоясанное бриллиантами, и приписала слова «платиновое», «шестой размер», «большое» и «поскорее». Исполненный чувства долга Ларри отнес салфетку ювелиру, и теперь на пальце у Бонни красуется нечто, напоминающее здоровенную сверкающую гайку.

В конце концов, может быть, я придаю слишком большое значение этой истории с кольцом, но мне вообще свойственно сосредотачиваться на какой-либо одной подробности, не замечая всего остального. И так было всегда. В колледже я брала уроки рисования, и к концу первого двухчасового урока в моем альбоме появилось красочное изображение гигантского пениса модели. Сейчас я думаю, что мне совершенно очевидно не следовало подсовывать фотографию того кольца в портфель Тому. Совершенно очевидно, мне следовало топнуть ногой и прекратить его встречи с Кейт с самого начала. Теперь-то я все это прекрасно понимаю. Мне просто в голову не могло прийти, что Том способен завести интрижку на стороне! А вот это ложь. Мне это приходило в голову постоянно, но, стоило мне заговорить об этом, как Том уверял меня, что я сумасшедшая.

– Я не могу так жить, – заявил он мне однажды. – Если ты мне не доверяешь, то, может быть, нам стоит расстаться прямо сейчас, – вот что сказал он мне.

И был при этом так спокоен и логичен, что я подумала: «Он прав, это у меня поехала крыша, я – параноик, и все это из-за того, что мой отец бросил нас, когда мне было всего пять, у меня Эдипов комплекс, я испытываю иррациональный страх, что и меня тоже бросят, и нужно со всем этим что-то делать». А потом мне приходила в голову вот такая мысль: «Не старайся удержать воробья, разожми ладошку, если он вернется к тебе, он твой, а если не вернется, значит, он никогда не был твоим». И тогда в моей голове все становилось нормально, я приходила в настоящее состояние «дзен», а потом, когда пыталась вспомнить, откуда взялась эта поговорка о воробье, мне на память почему-то приходил «Маленький принц» Антуана де Сент-Экзюпери, хотя и дураку понятно, что здесь не может быть никакой связи, кроме юношеской чокнутой «просветленности». Вслед за этим начинала думать о любимой вещи Тома – расписанной вручную надписями «Маленький принц» тенниске невообразимой расцветки, которую подарила ему в колледже Кейт. Да-да, та самая Кейт, с которой он теперь встречается за ленчем; а я оказалась там, откуда начинала.

– Слушай, – сказала я как-то Тому во время одного из наших разговоров о Кейт, – я неуютно себя чувствую оттого, что ты постоянно встречаешься за ленчем со своей бывшей подружкой.

– Я способен остаться другом девушки, с которой раньше был близок, – заявил мне Том. – Ты же по-прежнему дружишь с Гилом.

– Во-первых, я больше не дружу с Гилом, – ответила я. – Во-вторых, Гил – голубой, так что даже если бы я и дружила с ним, это было бы совсем другое, поскольку секс со мной его не интересует. Даже когда он занимался со мной сексом, секс со мной ему был неинтересен.

– У Кейт есть приятель, – сказал Том. Я закатила глаза. – Они с Андрэ живут вместе, – продолжал он. Я едва сдержалась, чтобы не фыркнуть. – И вообще, я больше не собираюсь продолжать разговор об этом, – закончил он и отправился играть в сквош.

Нельзя сказать, чтобы эти стычки как-то помогли мне. Он продолжал встречаться с нею за ленчем. И даже предложил мне присоединиться к ним! Том дал ей мой рабочий телефон и все прочее.

– Кейт собирается позвонить тебе на следующей неделе. Она хочет пообедать с тобой, – сказал он.

Я провела весь уик-энд, обдумывая свой план. А потом решила, что не стану ей перезванивать. Просто не буду отвечать на звонки, а когда получу ее сообщение, то не стану перезванивать, и она все поймет. Знаете, что случилось на самом деле? Она не позвонила вообще! Уже тогда мне следовало понять, с чем я столкнулась. Хотя это знание ничем бы не помогло. Когда такой женщине, как Кейт Пирс, захочется увести у вас приятеля, не думаю, что вы успеете что-либо сделать.

Я вовсе не имею в виду, что Том был здесь ни при чем. Я его предупреждала.

– Она не просто хочет поддерживать с тобой дружеские отношения, – говорила я. – Это не то, что нужно женщинам. Она не остановится, пока не займется с тобой сексом.

А Том еще хотел пригласить ее к нам на ту вечеринку!

– У нее мало друзей, – заявил он.

И правильно, подумала я. Сначала приглашаете ее на вечеринку, потом она потихоньку втирается в круг друзей, и не успеваете опомниться, как она уже прибрала к рукам вашего партнера. Знаю, как это бывает, думала я. К несчастью, как обстоит дело в нашем случае, я не знала, потому что Кейт не стала утруждать себя предварительными мероприятиями. Она уже прибирала к рукам моего приятеля. Она делала это на протяжении целых пяти месяцев!

– У нас не хватит стульев для Кейт и Андрэ, – сказала я Тому, когда он предложил пригласить на вечеринку свою бывшую подружку.

– Кейт будет одна, – ответил Том. – А я буду сидеть на раскладном стуле.

– А что случилось с Андрэ? – спросила я.

– Он больше не вписывается в обстановку, – отозвался Том.

– Что ты имеешь в виду? Что значит «он больше вписывается в обстановку»? – спросила я.

– Они расстались. Я думал, ты знаешь.

– Откуда бы я могла об этом узнать?

Вероятно, вы задаетесь вопросом, почему, если его роман длился вот уже пять месяцев, Том не съехал от меня раньше. Замечательный вопрос. Мы не были женаты. У нас не было детей. Он мог порвать со мной, выехать и начать встречаться с Кейт, причем его моральный компас при этом указывал бы абсолютно верно. Но Том не совершил ничего из вышеперечисленного в должном порядке, потому что Кейт, как оказалось, не хотела спешить! А он не хотел отпугнуть ее! Словно она была олененком на лесной полянке или каким-нибудь робким зверьком! Самое же удивительное заключалось в том, почему именно Кейт не торопила события. Дело в том, что мать Андрэ была очень, очень больна – собственно говоря, у нее был прогрессирующий рак поджелудочной железы – и Кейт считала, что в такое тяжелое время бросить его будет нечестно. Итак, оставался Том, который ждал, пока мать Андрэ умрет от рака поджелудочной, а также чтобы потом прошло достаточно времени и Кейт могла со спокойной совестью оставить Андрэ, и вот тогда, только тогда, он намеревался покончить со мной. Мне же тридцать два! У меня просто нет впереди столько времени!

Хотя в тот вечер с горчицей я ни о чем этом еще не подозревала. В тот самый первый вечер я совершенно точно знала только одно: Том все лето встречался за ленчем со своей бывшей подружкой и читал книжку японских стихов о смерти, которая называлась «Японские поэмы о смерти». По крайней мере, уже одно это должно было послужить мне предостережением. Счастливый человек не станет читать стихи о смерти, особенно такие стихи, которые были написаны за мгновение до действительной кончины поэта, а таких в этой книге было полно. Подзаголовок книги гласил: «Написано дзен-буддистскими монахами и поэтами хайку [1]1
  Хайку – вид японских стихотворений. (Здесь и далее прим. перев., если не указано другое)


[Закрыть]на грани смерти». Том читал по нескольку таких стихотворений каждый вечер перед сном, а потом был не в настроении заниматься сексом. Иногда он даже читал мне вслух какое-либо из стихотворений, что даже нравилось мне – мы с Томом никогда не были парочкой, которая читает вслух друг другу. Наоборот, мы были как раз такой парой, которую можно было назвать «почитай мне, когда я закончу» – хотя теперь подозреваю, он поступал так потому, что хотел, чтобы и я была не в настроении заниматься сексом. Эти стихи были невероятно угнетающими.

 
     Подобно гниющему бревну, наполовину ушедшему в землю,
     и моя жизнь, что никогда не цвела,
     подошла к печальному концу.
 

Как бы то ни было, я лежала в постели, листая книгу со стихами о смерти, потягивая вино и пытаясь не думать о Томе. И о Томе и Кейт, и о том, чем именно они занимаются вместе. О том, занимаются ли они этим самым прямо сейчас… И тут зазвонил телефон.

Сердце у меня замерло.

Я подождала, пока включится автоответчик. Это оказалась Нина Пибл, одна из моих гостей, остававшихся в гостиной, пока я рыдала в кухне, и она звонила по сотовому телефону.

– Я просто хочу, чтобы ты запомнила одну вещь, Алисон, – сказала Нина автоответчику. – Они всегда возвращаются.

Глава вторая

Последнее, что сказал мне Том в тот вечер, прежде чем повесить трубку, было:

– Не пиши об этом.

Он думал, что меня может одолеть искушение самой купить горчицу, устроить вечеринку, смириться с его телефонным звонком, а потом уместить все это в семьсот слов и опубликовать в своей колонке на следующей неделе. После окончания колледжа я вела фактически одну и ту же колонку. К тому времени, когда мы с Томом расстались, она публиковалась уже в другой газете, которая называлась «Филадельфия таймс». «Филадельфия таймс» хотела бы именоваться «Виллидж Войс» [2]2
  «Виллидж Войс» – очень популярный нью-йоркский ежедневник. (Прим. ред.)


[Закрыть], вот только это была Филадельфия, а не Нью-Йорк, так что задача представлялась, мягко говоря, непростой. Мой приятель Эрик вырос здесь, а теперь живет на Манхэттене. Так вот, он утверждает, что Филадельфия – это такой город, в котором местные дикторы считаются знаменитостями. Эрик всегда говорит такие вещи, которые определенным фундаментальным образом оказываются справедливыми, оставаясь тем не менее на удивление угнетающими.

Во всяком случае, что касается просьбы моего бывшего парня не писать об этом, то я не представляла себе, как мне удастся этого избежать. Том Хэтауэй был частым персонажем моей колонки, а потому представлялось невозможным просто взять и выбросить его на помойку. Мне придется рассказать правду, а это связано с несколькими общими проблемами и одной частной. Во-первых, это было не такое расставание, которое могло положительно отразиться на жертве, то есть на мне. Это стало понятно в ту самую секунду, как только я повесила трубку. А потом я подумала вот что: если бы в тот момент моя гостиная не была полна свидетелей, то вполне возможно, что я слегка бы подкорректировала историю – сделала бы поведение Тома не таким отталкивающим – не потому, что хотела защитить его, а потому, что мне хотелось защитить себя. Кроме того, неизбежно возникал вопрос, который всегда задают к таких случаях: чем она (я) занималась с ним (Томом) с самого начала? Собственно говоря, в головоломке не хватало слишком многих деталей, и уж если это было понятно даже мне – человеку, который находился в самом центре этих непонятных событий и не замечал очевидного – то я могла себе представить, как это будет выглядеть для любого постороннего. Но это были проблемы общего плана. А вот особая, частная, проблема заключалась в следующем: Том был адвокатом, и мне пришло в голову, что, если я напишу о случившемся, после того как он просил этого не делать, он может и подать иск против меня. По собственному опыту мне было известно, что существует определенный тип писателей, которые расходуют огромное количество энергии на опасения, что им может быть предъявлен иск, и обычно это – чепуха, не стоящая даже упоминания. Но правда состояла в том, что в данном случае я совершенно не была уверена, что это такая уж чепуха. Полагаю, не помогало делу и то, что я всегда даю своим персонажам их настоящие имена. С этим я ничего не могу поделать. Если я не буду так поступать, мне не удастся добиться правдоподобия. Не очень верится и в то, что можно изменить лишь некоторые подробности. Кстати, в пособиях для начинающих авторов так и написано – «изменяйте характерные черты» (это их собственное выражение), но я никогда не могла заставить себя следовать этому мудрому совету.

Я чувствую, что должна обязательно упомянуть о том, что стала обозревателем в газете до того, как колонка превратилась в клише. До того, как на нашу культуру обрушился удар потрясающей силы. До того, как все это стало скучным, глупым и очевидным. Когда все это произошло, менять профессию мне было уже слишком поздно. Я прочно сидела на крючке. Я полагаю, что если бы мне на глаза попались произведения Дороти Паркер [3]3
  Дороти Паркер (1893–1967) – известная американская писательница и критик. (Прим. ред.)


[Закрыть], когда я была еще в юном впечатлительном возрасте, то она могла бы стать примером для меня. Я бы мечтала вырасти такой. Но в Аризоне, когда я росла, не было Дороти Паркер; вместо нее у нас была Нора Эфрон [4]4
  Нора Эфрон (р. 1941) – американский кинорежиссер. Поставила известные фильмы «Вам письмо» (1998), «Майкл» (1996). (Прим. ред.)


[Закрыть]. Вот ею я и захотела стать, когда вырасту. И только спустя много лет я узнала – после того как познакомилась с творчеством Дороти Паркер и начала предаваться праздным размышлениям о том, что мне следовало бы попытаться стать похожей на нее – что Нора Эфрон сама хотела походить на Дороти Паркер, что доставило мне некоторое удовольствие.

К несчастью, таким, как я, очень трудно стать такими, как Дороти Паркер, или даже как Нора Эфрон, если на то пошло, потому что я не еврейка. Мало того, я не только не еврейка, я – полная противоположность евреям. Меня воспитали евангелисткой, настоящей возродившейся христианкой, а у этого племени начисто отсутствуют комедийные традиции. Я уже не говорю об интеллектуальных. Впрочем, мы не склонны и ненавидеть самих себя, хотя, Господь свидетель, все остальные в мире только и хотят, чтобы мы поспешили и прониклись этим чувством. И все из-за того – наверное, об этом можно было и не говорить – что люди ненавидят христиан-евангелистов. Они их ненавидят, ненавидят, ненавидят. Они ненавидят христианское право, они ненавидят «Моральное большинство» [5]5
  «Моральное большинство» – консервативная общественная организация религиозного направления в США.


[Закрыть], они ненавидят Джерри Фалуэлла [6]6
  Преподобный Джерри Фалуэлл – телевизионный евангелистский проповедник, лидер «крайних правых» в США. (Прим. ред.)


[Закрыть], они ненавидят тех, кто протестует против абортов, они ненавидят людей, у которых на задней стенке мини-фургонов красуется маленькая серебристая рыбка, они ненавидят парней в офисах с непривычными стрижками, которые отказываются вкладывать деньги в футбольную лотерею. Разумеется, парень в офисе с непривычной стрижкой может оказаться и мормоном, но по какой-то причине люди не ненавидят мормонов. Большинство относится к мормонам как к безобидным суперхристианам. Единственные, кто не считает мормонов христианами, – это, в сущности, сами мормоны и христиане. Несколько лет назад мне позвонила мать и сказала, что люди, которые поселились по соседству – мормоны.

– У них есть гамак? – спросила я.

– Как ты догадалась? – отреагировала моя мать.

– Мормоны любят гамаки, – ответила я. – Не знаю почему, но любят.

В общем, как бы там ни было, моя мать подружилась со своей соседкой, и следующие три года они провели, обмениваясь рецептами и безуспешно пытаясь обратить друг друга в свою веру. А это возвращает нас к фундаментальной проблеме возродившихся христиан, которая состоит в том, что они не желают новообращения. Они даже не желают задуматься над тем, что их, может быть, и следовало бы обратить в новую веру. Беда заключается в том, что в какой-то момент беседы человек, которого пытаются обратить, непременно задаст вопрос: «А что будет, если я откажусь?» – а тот, кто обращает, напускает на себя глуповатое, искреннее выражение лица и отвечает: «Тогда вы будете целую вечность гореть в аду». Это действует на нервы, даже если каждый думает, что такие «проповедники» – полное дерьмо. И, в общем-то, все остальное не доставляет ни малейшего удовольствия. Даже когда я была подростком, я уже знала, что радости мне это не доставит. Когда я училась в средней школе, всегда находился кто-нибудь из ребят, кто говорил: «Смотри, нам не нужно пить, чтобы получать удовольствие», – но даже тогда я подозревала, а теперь просто уверена – что когда выпиваешь, принимаешь наркотики и занимаешься сексом, то получаешь больше удовольствия, чем удерживаясь от этого. Намного больше.

Вы, вероятно, задаетесь вопросом, как я могла вообще жить без брака со своим приятелем Томом, если я была евангелистской христианкой. Знаете, говоря откровенно, я уже довольно долго не была христианкой – собственно, еще со времен учебы в колледже. Некоторые черты бунтарского духа проявлялись и в пору моей молодости, после того как мне исполнилось двадцать, в виде розовых свитеров и ненормальных причесок. Если бы я уделила размышлениям о своей религиозности достаточно времени, то смылась бы с корабля, фигурально выражаясь, еще до того как поступила в колледж. Потому что быть христианкой-евангелисткой невообразимо скучно. Все вокруг вас только и заняты тем, что пьют, курят и пробуют психоделические грибы, экспериментируют с лесбиянством, берут в рот у толпы незнакомцев во время весеннего помешательства, а вы только делаете вид, что остаетесь единственным оплотом добропорядочности. Самое худшее, что может с вами случиться, – это быть христианкой-евангелисткой в одном из университетов «Лиги плюща» [7]7
  «Лига плюща» – объединение восьми старейших привилегированных учебных заведений на северо-востоке США.


[Закрыть]– а именно это и выпало на мою долю, – потому что вы не только пытаетесь выглядеть хорошей, вы пытаетесь еще и выглядеть умной. А все заканчивается тем, что вы стараетесь снова и снова оспорить результаты «Обезьяньего процесса» [8]8
  «Обезьяний процесс» – судебный процесс в 1925 г. в г. Дейтон над школьным учителем Дж. Скопсом, который был обвинен в нарушении закона штата, запрещавшего преподавать эволюционную теорию Дарвина в муниципальных школах.


[Закрыть]в общей спальне – только угадайте, чью вы принимаете сторону? Угадайте, кем вы должны выглядеть? Плюс ко всему, вы должны все время сидеть в маленьких кружках, размышляя над идиотскими и даже недопустимыми вопросами. Классический пример такого дурацкого вопроса: может ли Господь создать такой камень, какой не в силах окажется поднять сам? Может ли он создать черную кошку, которая будет белой? Может ли он сделать квадратный круг? Потом вы переходите к более важным вещам. Например, как далеко можно зайти в отношениях с мужчиной и при этом остаться девственницей? Это спорный вопрос, но можете быть уверены: это все чистая правда о девушках-христианках и оральной стимуляции полового члена. (Однако же насчет девушек-христианок и анального секса – неправда, не считая нескольких исключений. А с одной из таких исключительных девушек я имела счастье познакомиться.)

Сейчас мне пришло в голову, что надо бы кое-что уточнить. А именно вот что: евангелистские христиане не останавливаются на полпути. Несмотря на оральную стимуляцию полового члена. Например (это вполне возможно), вас воспитали в католической вере, потом вы выросли, перестали подчиняться правилам, перестали ходить в церковь, и вообще, в вашей жизни нет ничего такого, что хотя бы косвенно указывало на то, что вы – католик, но тем не менее и вы сами, и окружающие считают вас истинным католиком. Но с евангелизмом все обстоит не так просто. Вы или евангелист, или нет. Вы или с ними, или против них. Поэтому, прежде чем мы пойдем дальше, я должна заметить, что сейчас я вышла из игры. Следует к тому же сказать, что именно это и раздражало меня в евангелизме с самого начала.

Я ненавижу говорить об этом в основном из-за своих родителей. Моих бедных родителей. Моих добрых, хороших, искренне верующих родителей.

Я хочу сказать, что ходила к психотерапевту в течение одиннадцати лет. Не сразу решилась упомянуть об этих одиннадцати годах психотерапии, потому что вы, без сомнения, решите: она чокнутая. Вопрос в другом: как человек с нормальными проблемами может дойти до одиннадцати лет лечения? Эту ситуацию может понять только тот, у кого в общем-то тоже все в порядке, но кто также лечился у психотерапевта достаточно долгое время, поэтому мне, наверное, не стоит продолжать. Самое интересное в том, как я вообще смогла позволить себе такое.

После окончания колледжа я чувствовала себя совершенно разбитой и подавленной и начала ходить в государственную клинику, где с меня брали всего тринадцать долларов за сеанс психотерапии. Одиннадцать лет пролетели как один миг. Особого прогресса я не достигла еще и потому, что это была учебная клиника, в которой студенты последних курсов подрабатывали в течение года, прежде чем сбежать в частные клиники. На деле это выглядело так: каждый сентябрь мой нынешний терапевт передавал мою папку с историей болезни новому парню, и нам вместе приходилось начинать все сначала, с моего детства.

Думаю, нет никакой необходимости перечислять всех моих терапевтов. Просто их было слишком много. Последнего звали Уильям, и он страдал от головокружений. Я, например, всегда считала, что головокружение – вымышленная болезнь. Ну, вроде тех недугов, которыми киношники пытаются объяснить, почему главный герой не может пробежать по мосту, чтобы спасти девушку. Уильям же и в самом деле страдал головокружениями. Ему иногда становилось так плохо, что во время наших сеансов он с трудом выползал из кресла и укладывался на пол у моих ног.

– Продолжайте, – говорил он мне при этом. – У меня просто очередной приступ.

– Может быть, мне лучше уйти? – спросила я, когда это случилось в первый раз.

– Почему вы должны уходить? – поинтересовался Уильям, глядя на меня с ковра снизу вверх. – Вы что, неудобно себя чувствуете?

– Да, – ответила я.

– А почему вам неудобно? – вопросил Уильям.

– Потому что мой психиатр лежит на полу, – сказала я.

– То, что я лежу на полу, – это всего лишь разумная реакция на мое головокружение, – возразил мне Уильям. – Почему вы от этого должны испытывать неудобство?

– Я не знаю, – ответила я. – Просто так получается.

– Это не пробуждает у вас никаких сексуальных ощущений? – поинтересовался Уильям.

– Совершенно никаких.

– Мне трудно в это поверить, – откликнулся он.

– Почему это?

– Потому что вас влечет к недоступным мужчинам, мужчинам наподобие Тома, который, даже являясь вашим приятелем, все равно эмоционально для вас недоступен, а я в качестве вашего терапевта недоступен по определению. – И все это не вставая с пола.